Текст книги "На безымянной высоте"

Автор книги: Юрий Черняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

– Просто нет слов! – сказал Егоров, разведя руками.

– Игорь... Я всего лишь командир полка, и немецкий огонь будет направлен не на меня, а на тех, кого я пошлю в атаку на эту высоту... Вот кому не позавидуешь...

– А кого ты пошлешь, если не секрет.

– Не пополнение же... Тех, кто сегодня же ночью проведет разведку боем, чтобы выявить огневые точки противника в районе этой треклятой высоты восемьдесят девять... А потом они же будут ее штурмовать. Что смотришь? Да, есть у меня в полку такое подразделение, и тем ребятам сам черт не брат. Оно немногочисленное, но зато самое боеспособное не только в полку, но и, уверен, на всем нашем фронте. Это все та же разведрота лейтенанта Малютина. Вернее, то, что от нее осталось.

– Так разведку боем ты проведешь сегодня?

– Да. Одновременно дал им задание захватить языка. А то все у них никак... Только дохлых притаскивают...

– Тогда мне придется у тебя задержаться и переночевать, чтобы узнать результат... Но сначала я должен бы предупредить своих... – Полковник Егоров уже собрался поднять трубку, чтобы позвонить. – Что за черт... Слушай, давайте прекратим этот разговор!

И кивнул на телефонную трубку, которая лежала криво, из-за чего аппарат явно не был отключен.

– Ничего себе! – Иноземцев кинулся и положил трубку на рычаг, после чего офицеры озабоченно переглянулись.

...Их разговор, только что доносившийся из динамика в землянке, наконец, после нажатия очередного тумблера, прервался, и Иван Безухов тяжело опустился на табурет, переводя дух и качая головой.

Потом, делать нечего, снова принялся за ремонт печи. Вскоре вернулась Ася, чьи губы и щеки снова, вернее, как всегда, были перемазаны шоколадом.

А вслед за ней в блиндаж связи заглянул майор Иноземцев и подозрительно оглядел присутствующих. Иван и Ася вскочили, вытянулись по стойке «смирно».

– Товарищ майор...

– Вольно, продолжайте. У вас все в порядке со связью? – спросил майор.

– Да-а... Что-нибудь случилось? – Глаза Аси округлились.

– Вы сейчас были здесь, никуда не отлучались?

– Нет... Ну вышла на минутку, так Иван Семенович меня подменил.

Иноземцев снова внимательно оглядел ее.

– Вытрите щеки, – сказал он.

– Так что-нибудь случилось? – снова спросила Ася, после того как, посмотрев себя в зеркальце, привела себя в порядок.

– Нет, ничего... – Майор махнул рукой и встретился взглядом с Безуховым. – Ремонтируете, Иван Семенович? – спросил он.

– Так точно! Уже заканчиваю, товарищ майор.

– Правильно. Наших девчат надо беречь... Для мирной жизни. У нас в штабе, кстати, тоже печь дымит. Может, посмотрите потом?

– Это можно, – кивнул старшина. – Почему нельзя?

Малахов и Степан курили в ожидании Ивана невдалеке от блиндажа связи. И увидели, как из женской землянки выбежала Катя – взволнованная и от этого особенно красивая. Она спешила, буквально летела, ничего и никого не замечая, к блиндажу, где сейчас находился лейтенант Малютин. Малахов присвистнул и даже привстал, увидев ее.

Степан поднес к его носу пудовый кулак:

– Даже не вздумай.

– Ты чего, в натуре, товарищ старший сержант! – заартачился Малахов. – Я только хотел ее спросить насчет лейтенанта...

– И другим передай... – непреклонно сказал Степан.

10

Поздним вечером пан Марек в своем доме заваривал для внучки чай с малиной, а его жена Ева упрашивала ее выпить столовую ложку микстуры, мешая русские слова с польскими и украинскими.

– Марысечка, ягодка, коханочка моя, только ложечку, и усе...

– Красный стрептоцид ей дала? – спросил муж.

– Да ну, не верю я ему! – Ева махнула рукой. – От него сыпь выступает... У всех белый стрептоцид, а у твоих коммуняк обязательно красный. Не забыл, твой Миша обещал еще аспирин и горчичники? Где он, когда придет?

– Миша обещал, значит, принесет, – сказал Марек. – А у нас что, даже горчицы нет?

– Закончилась уже, ванночки ей для ног вчера последние делала, – проворчала Ева. – Забыл уже?

В это время кто-то осторожно постучал в окно.

Ева быстро, чуть не силой влила девочке в рот лекарство, отчего та начала плакать, и накрыла ее с головой тулупом.

– Тише, моя коханочка, тише, родненькая...

Марек уменьшил свет в керосиновой лампе и сбоку подошел к окну, сжимая в руке охотничье ружье: – Кто?

– Хозяин... мы это, – донесся до него приглушенный голос. – Мы, Гриша и Валера...

Марек выглянул, нахмурился, покачал головой.

– Черт, опять они приперлись, эти твои Гриша да Валера, – недовольно сказал он жене. – Жалеешь их, а тут Михаил обещал подойти.

– И чего, не откроешь им?

– Попробуй не открой, еще стрельбу поднимут...

– Ну так открывай! Чего стоишь? А ружье убери. У них автоматы, а ты со своей берданкой.

– Ладно, Миша все равно велел с ними потолковать. Давай доставай хлеб, сало и неси Марысю в свою комнату, что ли. И запри там... Иду, иду, счас открою... – крикнул он громко и залязгал замками и запорами.

В дом вошли двое молодых солдат в форме РОА. Два совсем молодых деревенских парня – один белобрысый, другой рыжий, прячущий глаза. До нитки промокшие, они выглядели присмиревшими, прибитыми и несчастными.

– Что, дождь все идет? – спросил Марек по-русски с польским акцентом, доставая флягу с самогоном, пока они вожделенно косились, едва не пуская слюну, на нарезанное пластами сало, лежавшее на столе.

– Не прекращается, – подтвердил белобрысый Гриша. – А где твоя жинка? – спросил он подозрительно.

– В своей комнате. Разбудили вы ее, сейчас выйдет.

Наконец появилась Ева и, пока Марек разливал самогон, нарезала гостям хлеба, пододвинула сало, на которое они тут же набросились и стали жадно уминать, не скрывая голода.

– Что, плохой стал у фрицев харч? – спросил Марек насмешливо.

Они покосились на него, неопределенно кивнули и снова навалились, боясь оторваться.

– Такой плохой, что ко мне сюда как на разведку бегаете – аж за линию фронта, – заключил Марек.

– Да какая там линия фронта, – неопределенно сказал как отмахнулся Валера. – А харч у них для своих нормальный, только нам ничего уже не достается.

– Значит, обратно к Советам решили подаваться? Где покормят, там и родина?

– Где деньги, там и родина... Ты не бойся, дед, мы тебе заплатим! – сказал, несмотря на набитый рот, Гриша.

Он достал из кармана смятые советские рубли и выложил их на стол.

– Тю! – воскликнула Ева, которая не переставала щуриться и зевать. – Это ж чем вы заплатите, сынки? Раньше совсем вам не платили, а теперя, никак, грошики завелись?

– Чем? Хочешь – рублями вот, а хочешь – дойчмарками. – Гриша пожал плечами и запустил руку в карман штанов, откуда вытащил еще денег, среди которых были и немецкие.

– А чего мне твои советские деньги? – сказал, изображая пренебрежение, пан Марек и отодвинул ворох рублей. – Кому они тут нужны?

– Бери, бери, – поспешно пододвинул их обратно к нему Валера. – Скоро здесь советская власть опять будет хозяйничать. В колхоз еще вступишь. Пригодятся.

– Это вам немцы так говорят? – осторожно спросил пан Марек. – Про советскую власть? Или еще кто-то?

Парни переглянулись.

– Ну нам листовки русские самолеты сбрасывают... Немцы расстреливают, если кого увидят, что читает... Читаем больше ночью. Да мы и сами... Что мы, слепые? Сами, что ли, не видим, куда дело идет, – ответил Гриша.

– И потому у вас советские рубли завелись? – спросила Ева. – Думаете ими от коммунистов откупиться? Так-так... И что же вы, ребята, дальше делать собираетесь? – Она села за стол, качая головой, явно жалея своих гостей. – Это ж надо, а! Такие молодые, только жить начинаете... И уже податься вам некуда!

Они снова переглянулись и, как провинившиеся школьники, опустили глаза, замолчали.

– Дядя Марек, тетя Ева... помогите, а? – заканючили они хором и вразнобой. – Мы ж по принуждению, никогда бы против своих не пошли...

– Ладно, там с вами сами разберутся, – нахмурился Марек. – Поэтому лучше бы вам добровольно сдаться... Но только с умом. Поняли, нет?

Парни смотрели понуро, непонимающе.

– Сейчас растолкую... Ева, ты нас не слушай, лучше пойди самовар нам поставь. И грибков там своих принеси да лучку еще порежь... Разговор будет мужицкий, не для твоих ушей. Ты их только жалеть можешь... А что посоветовать – не знаешь... Да вы ешьте пока, разговор долгий будет.

По-прежнему молча, спеша и давясь, они ели, а хозяин пристально смотрел на них.

– Вы, хлопцы, не отмалчивайтесь. Баба моя верно вас спросила, – сказал пан Марек, когда, отдуваясь, они отвалились от стола. – Война-то к концу. Надо всем себе место поискать... Куда хоть собираетесь подаваться? Только откровенно. Мы вам только добра желаем.

– Не в Сибирь же, – хмыкнул Гриша, не поднимая головы.

– А для вас, как я понимаю, везде теперь будет Сибирь, – усмехнулся Марек. – Даже в Рио-де-Жанейро. Предателей нынче нигде не любят.

– Мы не хотели, нас заставили... – снова заговорили они, оправдываясь.

– Это как же? – поинтересовался пан Марек.

И дал им закурить немецких сигарет. Они жадно затянулись. Ева махнула рукой и вышла к внучке, заплакавшей во сне.

– Вы учтите, я ведь не прокурор, и здесь вам не трибунал. Со мной лучше начистоту. Тогда только смогу подсказать, как вам быть и чего делать...

Они снова переглянулись.

– Расскажи хоть ты, – тихо сказал Валера Грише.

– Ну мобилизовали нас... И только пригнали с маршевой ротой под Харьков в сорок втором, так сразу в окружение и попали, – стал неохотно рассказывать Гриша. – А там и плен... Повоевать толком не успели. Немцы наши винтовки посмотрели, а там все обоймы целые, и стволы без порохового нагара... Ну вроде к нам особое отношение. Хотя жрать поначалу все равно не давали. Ну а потом уже стали агитировать: вступайте, мол, в РОА. Тогда, мол, от пуза накормим. Ну мы с Валерой так решили: лучше пойдем пока к Власову, а там посмотрим. Сбежим при удобном случае.

– Ну да, поглядим сначала, чья возьмет, – кивнул пан Марек. – И вот вы увидели, чья взяла, и что дальше?

– Да нет, мы все равно сначала думали: как-нибудь с оружием к своим перебежим, может, простят... «Шмай-серы» с собой захватим. В своих договорились не стрелять, а только в воздух.

– Это вы, считай, уже второй, нет, третий год назад к вашим перебегаете, – негромко сказал пан Марек, напряженно думая о своем.

Они снова переглянулись.

– Чего-то вы, хлопцы, недоговариваете, а?

– Нас евреев заставили расстреливать, – не поднимая головы, сказал Гриша. – Сказали нам наши начальники, что это грех небольшой – евреев убивать... Все, вроде того, через это проходят... А если откажемся – нас самих к стенке поставят.

– Ну да, их все равно бы расстреляли, да и вас вместе с ними, верно? – посочувствовал Марек, переглянувшись со снова входящей в комнату женой.

– А детишки среди евреев были? – спросила пани Ева.

Гриша ничего не ответил, только спрятал глаза, отвел в сторону.

– А потом нас заставили расстрелять подпольщиков, – продолжил он после паузы. – И тогда уже наши начальники ничего нам не сказали. Вроде так и надо. Куда вы, мол, теперь денетесь.

Ева легко провела рукой по его слипшимся от пота волосам.

– Ну да, а чем дольше готовишься к побегу, тем труднее решиться, – понимающе сказал пан Марек. – Так?

И снова налил всем по стопке самогона.

– Что, по себе знаешь? – спросила Ева. – Представляете? Я уже на третьем месяце была, а он все думал: жениться на мне или сбежать из-под венца!

И так же как Гришу, любовно потрепала мужа по редеющим волосам.

– Главное – теперь толку нет никакого сдаваться, – тихо сказал Гриша. – Хорошо, если сразу не расстреляют, а только в лагеря зашлют, на Колыму, да еще пожизненно.

– Хуже нет, чем попасть в плен к своим, – сочувственно ввернул пан Марек.

– Ну. А оттуда нас уже никуда не возьмут, – вздохнул Валера. – Ни в какую армию. Так и сгнием на рудниках. Или на лесоповале. – Опять верно, – согласился пан Марек. – Вас послушаешь, все ведь вы понимаете! Что куда ни кинь, везде для вас клин. Так у вас, у русских, говорят? Словом, хлопцы, «шмайсерами» в качестве трофеев вы уже не отделаетесь. У русских их полно. Тут чего посущественнее треба. Чтоб те, кого вы раньше предали, еще спасибо вам сказали!

Власовцы переглянулись.

– Это ты о чем? – спросил Валера, приоткрыв рот.

– Говорю, правильно, мол, решили, что возвращаться треба не с пустыми руками. Но только смотря что будет в ваших-то руках... Чем откупитесь, поняли, нет? Не фальшивыми же рублями.

Он брезгливо отодвинул от себя деньги.

– А они разве фальшивые? – приоткрыл рот Гриша.

– А то какие же, – спокойно сказал Марек. – Какие они еще могут быть в немецком тылу? Убери. И лучше никому не показывай...

* * *

Немецкий снайпер разглядывал в прицел свою визави, младшего сержанта Позднееву. Но видел пока только ее мелькнувшие над бруствером огневой позиции руки, снявшие надоевшую каску и маскхалат. Светило уставшее за день солнце, приближалась бабья осень, и довоенная чемпионка СССР, похоже, собиралась позагорать в своем окопе, не ведая, что сейчас за ней пристально следит тот, за кем она охотилась.

Она расстегнула пуговицы гимнастерки, откинулась, прикрыла глаза….

Немцу был виден только ее белокурый локон, хотя хотелось бы увидеть побольше...

Его новая позиция под раскидистым дубом была оборудована очень удачно для охоты, но не для такого наблюдения, так что он, предварительно оглядевшись, снял камуфляж и полез, не выпуская винтовки, наверх, еще выше. Там для него был устроен еще один небольшой помост, с упором для стрельбы. Он лег на доски и снова поймал ее в объектив прицела. Потом присвистнул... Сейчас она очень напоминала одну из дочерей покойного полковника Глейцера, которую звали Гретхен... Да и она, Гретхен, была чем-то похожа на его первую, юношескую любовь, которую звали Эльза.

Девушка распустила волосы, почти обнажила грудь, а глаза ее оставались прикрытыми. К черту войну! Русская валькирия взяла выходной, вспомнив, для чего, по большому счету, она предназначена. Сейчас она была практически беззащитна, находилась в его полной власти, но, похоже, именно это его и останавливало... Он достал из внутреннего кармана маскировочного халата фотографию девушки из своей юности и сравнил... Боже, вернее, черт побери, – те же самые белокурые волосы, те же черты лица. Это вызвало в его памяти воспоминания о мирной, беззаботной жизни до войны. И о белокурой Гретхен, дочери полковника Глейцера, которого он застрелил... Гретхен обещала ждать его возвращения...

Потянул ветерок, он принюхался... Надо же, теперь ему казалось, будто ветер донес... нет, все-таки показалось... тот давний, забытый запах духов. Нет, не показалось. Возможно, и даже скорее всего, эта русская девушка-снайпер душится теми же французскими духами, что и его Эльза, духами, взятыми каким-нибудь бравым русским офицером в качестве трофея у убитого немецкого офицера... Когда-то он сам привез из побежденной Франции целый флакон таких духов, взятых в разграбленном мародерами парижском магазине. Совсем нетрудно представить, откуда взялись такие же духи у этой белокурой охотницы. Война, победители мародерствуют, и такие духи, как и коньяк, переходят в качестве приза победителю от побежденных. Были мы когда-то победителями Франции, теперь нас заслуженно побеждают русские.

Когда-то он охотился на свою белокурую Эльзу, и это закончилось неудачно. А теперь Эльза, в образе этой русской девушки, охотится на него.

Но сейчас она у него на прицеле. И ему осталось только нажать на спуск. Как ни жаль ее... Но на войне как на войне. Французы так говорят. Если не он ее сейчас, то она его завтра. Они все в войне понимают, а вот воевать не умеют... Эта русская метко стреляет, у нее прекрасная реакция, и в прошлый раз, когда он сбил офицерскую фуражку с русского солдата, она чуть не застрелила его. Но больше испытывать судьбу, жалея этих русских, не стоит.

Он передернул затвор. Приник к прицелу, выбрал ложбинку между ее грудей, место, которое он прежде любил целовать у своей Эльзы, и затаил дыхание...

И вдруг она спохватилась, поспешно застегивая гимнастерку, подняла голову.

Он тоже приподнял прицел и увидел стоявшего над ней русского солдата – черноусого и чернокудрого красавца с букетом цветов в руках...

У него даже потемнело в глазах. Или ему уже кажется, но уж очень похож этот брюнетик на одного итальянца, отбившего у него Эльзу. С ним она уехала в Италию, даже не попрощавшись.

* * *

– Гиви, вы с ума сошли! -

– Дорогая Олечка, лубимая, прости меня, но я действительно схожу с ума! Ты тут совсем одна, а вокруг столько нехороших людей, столько бандитов, снайперов и разных шпионов...

И Гиви Майсурадзе, не сводя с Оли влюбленных глаз, полных слез восторга, спрыгнул к ней в укрытие.

– Дорогая, я так по тебе страдаю, я целыми днями только и думаю, как ты здесь одна, без меня, среди грубых и злых мужчин... Я стихи написал, посвященные тебе, хочешь, почитаю? Только, пожалуйста, не гони меня и не смейся, хорошо?

И он достал из кармана сложенную пополам ученическую тетрадку и открыл ее.

– Какие еще стихи, Гиви! – всполошилась она, стягивая ворот гимнастерки рукой. – Здесь смертельно опасно, вы с ума сошли... Нет, вам лучше уйти, Гиви, прошу вас, пока нас не увидели разведчики! Они все время охраняют меня, понимаете? И относятся ко мне совсем как к своей дочке.

Но он не слушал ее. В ее окопчике было достаточно тесно, он чувствовал ее прикосновения, запахи ее нагретой солнцем кожи, и невольно, уже не отдавая себе отчета, пользовался этим, прижимаясь к ней, начиная целовать руки, потом шею, грудь, лицо...

– Поймите, Гиви... В этой обстановке... Я так не могу... Да я просто не хочу!

– Я понимаю, все понимаю... – бормотал он как пьяный. – Но я тоже не могу... Этим любовь и прекрасна, она превыше всего, она все на свете преодолевает, даже смерть, для нее не существует границ, опасности или условностей... Она раз за разом отталкивала его, но это только еще больше возбуждало Гиви. И она уже ослабевала, не в силах сопротивляться.

* * *

Капитан Рихард Кремер смотрел на эту сцену спонтанного насилия, переходящую в любовную возню, и постепенно им завладевало нечто вроде ревности.

Он вдруг представил, что сейчас, пока он здесь, на Восточном фронте, его милую Эльзу из юношеских снов точно так же бурно ласкает тот самый макаронник... И так же еще раньше приставал к его любимой девушке, уламывал, тащил в постель...

Он даже изменился в лице. Оно стало жестким, потемневшим. В прицел он теперь видел не только солдатскую гимнастерку любовника, но и его чернокудрую голову, за которой уже скрылась ее белокурая голова. Еще немного, и они оба скроются на дне окопа. И тогда он, Кремер, уже не сможет остановить насильника.

И вдруг, когда она уже изнемогла и ее руки обвились вокруг его шеи, он обвис, а ей в лицо брызнула кровь... Бедный Гиви стал оседать, повис на ее руках, и она вскрикнула, отпустив его, и он свалился, словно тряпичная кукла, лицом вниз на дно окопа. И она увидела входное пулевое отверстие в его затылке, вокруг которого выступило немного крови.

– Гиви, господи... Гиви!

И так ей стало его жаль, что она схватила винтовку, высунулась из своего окопа и стала искать немецкого капитана в прицел, но увидела лишь всколыхнувшуюся, но уже перестающую качаться ветку дуба. И еще расходящийся, почти незаметный пороховой дымок после выстрела.

– Ну сволочь... – сказала она и выстрелила туда наугад.

И снова все стихло. Светило солнце, пели птицы. Она всхлипнула от бессилия, провела ладонью по черным кудрям мертвого поклонника. Подняла его рассыпавшиеся цветы.

– Бедный, бедный Гиви!

– Оля, что случилось? – закричали ей из ближайшей траншеи передовой.

Оттуда поднялась стрельба в сторону дуба, чтобы прикрыть подползающих к ней разведчиков из роты лейтенанта Малютина.

Степан первым свалился в ее окоп. Он увидел ее растерянный вид, ее волосы, всегда аккуратные, теперь растрепанные и взлохмаченные, а также растерзанную гимнастерку, которую она под его взглядом торопливо принялась застегивать.

– Он сам! – говорила она, с ужасом глядя на мертвого Майсурадзе. – Я его не звала, он сам... Он сам ко мне пришел и стал приставать с объяснениями. Я не хотела, я отбивалась... Он сам...

– Так это ты его застрелила? – спросил Степан.

– Нет, это он, он... этот Кремер. – Она с трудом приходила в себя, начиная соображать, что говорит, и указала им в сторону немецких позиций. – Он оттуда все видел... Как Гиви ко мне приставал, лез обниматься... И как я отбивалась... И тогда он выстрелил. И убил его. Я потом стреляла в него, но там уже никого не было...

И заплакала, припав к груди Степана.

– Ладно, пойдем отсюда, а Майсурадзе ночью заберем, – сказал Степан, погладив ее по голове, потом отстранив.

– Вы мне не верите? – спросила она дрогнувшим голосом.

– Почему, верим... – неопределенно сказал Степан.

– Верим, верим, – сказал подползший к ее окопчику Коля Малахов. – Все мы видели, как он к тебе лез. Чего смотрите? Я свидетелем пойду, если надо!

– Тебя только здесь не хватало, – хмыкнул Степан. – Не надо никаких свидетелей. И так все видно: судя по входному отверстию, это была винтовочная пуля, но выстрел не в упор, а с большого расстояния...

Он говорил, осматривая остывающий труп Майсурадзе.

– Жаль, хороший был парень... Хоть и штабист, но на передовую всегда рвался. Неловко ему перед нами было... А вот твою позицию, дочка, придется снова поменять, раз уж немец ее раскрыл. Ладно, найдем тебе что-нибудь получше, отроем в другом месте, подальше отсюда. А сейчас пойдем, дочка, к нашему лейтенанту, все ему расскажешь. Ты только ползи строго за мной, хоронись как следует и смотри, чтобы веточка не колыхнулась... Хотя он же мог тебя застрелить, но не стал... А убил почему-то сержанта. – Степан недоуменно поскреб в голове, глядя на Малахова. – Коля, ты чего-нибудь понимаешь?

– Ха! А чего тут понимать? – хмыкнул Малахов. – Даже фашист возмутился, видя, как он внаглую к Оле пристает! А то вы не видели! А то вы не знаете, как он к ней лез со своими стишками да букетиками.

– Как тебе не стыдно говорить такое про мертвого, – всхлипнула Оля. – Он все же человек был, совсем молодой, жить хотел...

– Знаю я, чего он хотел, – пробормотал Малахов. – И чего добивался, тоже знаю... Ну так на то война. Ей по фигу, чего мы хотим и для чего живем.

– Идем, дочка, – повторил Степан. – Сначала ты, я следом. Прикрою тебя, а то мало ли... Лейтенант Малютин тебе все объяснит. Как потом рассказать все нашему особисту, если ему моча в голову стукнет, и как не попасть под трибунал.

Лейтенант Малютин внимательно слушал Олю Позднееву. В блиндаже они были одни. Разведчики, доставившие сюда чемпионку по стрельбе, сразу вылезли наружу.

– Товарищ лейтенант, ну поверьте, я его к себе не звала, – говорила она. Она до сих пор была растеряна, а волосы и одежда по-прежнему сохраняли беспорядок. – Он сам ко мне в секрет приполз, с цветами... Представляете?

– Понятно. Он был пьян?

– Вы мне верите? – Она подняла на него глаза, наполнившиеся слезами.

Малютин не ответил. Он по-прежнему ходил, раздумывая, по блиндажу. Взял тетрадку, испачканную кровью, с которой приходил Майсурадзе. Перелистал.

– Верю, не верю... Сейчас имеет значение лишь то, что немецкий снайпер до сих пор убивал наших офицеров. Гиви Майсурадзе – сержант... И снайпер не мог этого не видеть. Кстати, Гиви был неплохой поэт... Вот здесь, кстати, стихи – вам посвящены,

по-моему. – Он протянул ей тетрадку. – Посвящается О. К. И дата. Как раз на другой день, когда вы прибыли в нашу часть.

– Да, он хотел их мне прочитать, – кивнула она. – Но только... не он мне нравился, если честно, понимаете? А он ничего даже слышать не хотел. И полез... с руками. Я уже не знала, как его остановить или образумить... Вы мне все равно не верите, да? – снова спросила она, подняв на него покрасневшие от слез глаза.

– Да нет, почему... Как раз вам я верю. У вас в полку репутация такая... Неприступная вы, как про вас говорят. Хотя многим, я знаю, вы нравитесь. Например, Коле Малахову. Он даже не думает это скрывать.

– Неприступная, значит, – усмехнулась она. – А вам? Вам я тоже кажусь неприступной?

– Ну это наши молодые офицеры так говорят про вас, что вы всегда очень заняты, когда они вас просят поговорить, прогуляться...

– Я всегда занята для одних, потому что всегда свободна для других! – перебила она с неожиданной горячностью, отчего он посмотрел на нее с некоторым удивлением. – И вы прекрасно знаете, для кого именно... А вот ваша Катя какая? Всегда для вас свободна? Как у вас с ней?

– Это к делу не относится, – нахмурился лейтенант, глядя в сторону. – Хотите чаю?

– Вы избегаете прямого разговора... – тихо сказала она, привстав. – Вы меня так боитесь?

– Я? Вас боюсь? – удивился он.

– Да. Боитесь признать, что мы с вами, Алеша, одного поля ягода. И сейчас вы боитесь, что сюда в любую минуту может зайти Катя. Не правда, что ли?

– То есть? – не понял он. И тоже привстал. – Что вы хотите этим сказать?

– Вот Коля Малахов заговоренный, а мы с вами обреченные. Нас в любой момент могут убить, понимаете? И потому наверняка убьют. Мы ведь все время на передовой, за нами охотятся те, за кем охотимся мы... И все время подвергаемся смертельному риску. Мы, товарищ лейтенант, как никто другой ценим свою жизнь, каждую секунду своей жизни... Нет, я не права, на самом деле мы не всегда ее ценим, – с горечью поправилась она. – Вы свою не цените, если быть точнее. Потому что находитесь среди таких, как ваша Катя, у кого риск погибнуть почти равен нулю. У нее вся жизнь впереди. А у вас? Я это поняла только сегодня, когда ко мне пришел этот Гиви. Он ведь как ваша Катя. Умирать не собирался. И, может, поэтому был убит. Я давно заметила: такие, как она, как Гиви, всегда уверены, что погибнут другие. Такие, как мы с вами. Но только не они. И они правы, пока сидят у себя в штабе, в тихом и безопасном месте... Поэтому для таких, как мы с вами, нет на свете ничего дороже одного-единственного мгновения любви. Потому что завтра, через час, через минуту – смерть. Я даже на секунду пожалела, что люблю не Гиви. – Она всхлипнула. – А совсем другого. Что вы молчите? Скажите что-нибудь. Только честно.

– Оля, вы умная и красивая девушка, – устало сказал лейтенант, глядя в сторону. – И у вас, я мог бы сказать, да язык не поворачивается, тоже вся жизнь впереди... Хотя вы постоянно ею рискуете. И тот же Коля Малахов, который вас любит, причем по-настоящему, он тоже заслуживает не меньше, чем мы с вами, одного-единственного мгновения... Ну как вы только что сказали...

– А по-моему, лучше всех ко мне относится этот немецкий снайпер капитан Рихард Кремер, – сказала она насмешливо. – Я все время хочу его убить, а он только недавно спас меня от изнасилования... Да-да, не удивляйтесь, товарищ лейтенант. Именно так все и было. Гиви было не остановить, я чувствовала себя бессильной, но не кричать же? И не чувствовала к нему отвращения, и, возможно, полюбила бы его, настолько он любил меня... Ой, не слушайте, что я сейчас говорю, я сама не понимаю, что произошло и что со мной происходит.

– Да, вы правы, и потому я сейчас уверен, что смертельный риск может навечно связать таких, как вы и Коля Малахов. Только не смотрите так на меня, – добавил он, понизив голос.

– Вы меня поучаете, товарищ лейтенант? – спросила она. – Дожила... А ведь мы с вами одного возраста. Хотя вы и старше по званию. И что, поэтому я должна стоять навытяжку и есть вас глазами, слушая ваши нравоучения, так?

– Война, Оля, это ускоренные курсы по подготовке к настоящей, взрослой жизни. Я воюю с самого начала, почти четыре года, и все время на передовой. Вы на фронте два года. Считайте в таком случае, что между нами разница двадцать лет, не меньше.

– Извините меня, – сказала она. – Наговорила сама не знаю чего... Наверно, вы правы.

– Нет, вы сказали все правильно. Но я вас вовсе не сватаю. Хочу только сказать, что Коля Малахов на самом деле очень искренний парень... Ну есть у него такая мальчишеская бравада, хочет всем доказать, что он не хуже других. Но он прямой, честный и уже почти отошел от своих лагерных привычек и заморочек:.. И потом, по поводу наших с вами отношений... Я говорю не о служебных. Думаете, я ничего не вижу, не чувствую и не понимаю? При других обстоятельствах я был бы польщен вниманием такой девушки, как вы... Но у меня уже есть моя Катя. И я ее никогда ни на кого не променяю.

– То есть с этим уже ничего не поделаешь... – грустно сказала она. – Маленько опоздала.

– Да, я действительно рискую своей жизнью куда больше, чем Катя, а вот чувство к ней, признаться, стало мне мешать... Откровенно говоря, в последнее время я все больше стал бояться смерти.

– Вы? – удивилась она. – Боитесь смерти?

– Да. Не знаю, как иначе это объяснить, но мне теперь все больше хочется выжить, чтобы снова ее увидеть, Катю. Особенно я боюсь погибнуть до конца войны, не увидеть ее в мирной жизни. Я ведь никогда не видел ее в обычном платье...

Она молчала, удивленно глядя на него.

– Ну а пока, младший сержант Позднеева, как ваш на данный момент непосредственный командир, я временно отстраняю вас от выполнения задания, – продолжил он уже другим тоном. – Вы свободны. Идите и отдыхайте. Постарайтесь выспаться. Со своим заданием вы пока не справляетесь. Оно действительно очень трудное. И вам все время что-то или кто-то мешает. Да, стреляете вы замечательно. Но вам явно не хватает боевого опыта. Поэтому нужно сосредоточиться и прийти в себя. Даю вам на это день. Нет, пожалуй, два. А сейчас идите.

Она медлила. Подошла к нему вплотную, не сводя с него глаз.

– Уходите, Оля, прошу вас! – Он смутился.

– И не подумаю исполнять ваш приказ, товарищ лейтенант, – тихо сказала она. – Можете на меня жаловаться. Завтра же утром я продолжу свою охоту за этим немецким асом. И никто мне в этом не помешает. Ваши ребята обещали, что к утру подготовят новую позицию. Только мне теперь понадобится напарник. Одной трудно... И чтобы не было разговоров, подберите его сами.

– Николай Малахов подойдет? – спросил он после паузы.

– Коля?.. Пожалуй... Да, именно его я хотела у вас попросить, раз уж вы нас сватаете... Приму его из ваших рук, – усмехнулась она и вышла из блиндажа не оглядываясь.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

В штабе полка Иноземцев, расхаживая по кабинету, говорил, втолковывал капитану Шульгину, который сидел перед ним на табурете:

– Итак, скоро сюда поступит пополнение, предназначенное в том числе для усиления разведроты лейтенанта Малютина. Но в бой их сразу не пошлешь. А обстрелянных бойцов у нас в полку мало. Вернее сказать, их все меньше и меньше. Так вот, хочу сразу предупредить: мне понадобится ваша клиентура. Те, что сидят у вас под замком в ожидании трибунала.