Текст книги "На безымянной высоте"

Автор книги: Юрий Черняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

– Ну милиционеры, – пробурчал Малахов. – Один черт...

Старшина Безухов глубоко вздохнул, глядя в потолок.

– То есть представители органов нашей рабоче-крестьянской власти и мусор – для вас одно и то же? – повысил голос капитан Шульгин.

– А чего они... не разобрались, кто первый начал, и сразу тащить, – буркнул Малахов, глядя в пол. – Местных-то не тронули. И потом, не я так прозвал. В лагере все их так зовут. Да и вертухаи тоже...

– А это еще кто? – не понял особист. – Какие такие вертухаи?

– Ну надзиратели наши, охранники. Там ведь хохлы больше служат. Они ж по-русски никогда не скажут: повернись. А только: вертухайся. Вот за это их так и прозвали. .. Да они не в обиде.

– Та-ак... А вы-то сами какого будет происхождения? – сощурился особист.

– Там записано, – угрюмо сказал Малахов. – Отец – колхозник, мать– колхозница... Хоть и не пролетарии всех стран, но все равно соединились.

– С кем не бывало, товарищ капитан, – вставил Иван Безухов, сочувственно глядя на подшефного. – У нас в деревне мы каждый выходной дрались на танцах. Если всех за это сажать, в колхозах никого не останется.

– Не надо, товарищ старшина, покрывать уголовного заключенного, – холодно оборвал его Шульгин. – Пока еще не бывшего. Судимость с него снята только условно. Ему было оказано высокое доверие... Вы вообще понимаете, кого сейчас покрываете и берете под свою защиту?

–Ты че, капитан, не понял, да? Я на фронт сам, добровольцем пошел! – не выдержал Малахов, склонившись над столом особиста. – Ты меня арестуй, а старшине статью не шей!

– Охрана! – вскочил Шульгин. И в кабинет тут же вошли два мордастеньких сержанта с погонами НКВД. Он кивнул им на Малахова.

Те стали его грубо выволакивать, но он их так умело растолкал под одобрительный смешок старшины, что один из охранников оказался на полу.

– Полегче... Сам пойду.

– Дисциплины, конечно, никакой, – крякнул Иван Безухов, когда они с Шульгиным остались вдвоем. – Но ничего, обломается. А так парень боевой...

– Тогда ответьте мне вы, Иван Семенович, почему его товарищи погибли, почти вся штрафная рота там полегла, раненых полно, а он остался жив и здоров, будучи отставшим? – Капитан Шульгин швырнул на стол папку с тесемками, на которой значилось

«Дело №...».– Уж очень вовремя он покинул свое подразделение. Будто заранее знал о готовящейся засаде!

– Что-то не похоже... – почесал в затылке Безухов. – Он же сам принял геройское участие в ликвидации пулеметной засады. Рискуя молодой жизнью.

Шульгин не сразу ответил. Закурил папиросу. Наконец сказал:

– Чтобы втереться к нам в доверие... Вот это и настораживает, если честно. Вот почему он, никогда не воевавший, вдруг проявил себя умелым и храбрым бойцом? В том числе только что в моем кабинете? Значит, обучался этому? А где и кем?

Старшина неопределенно хмыкнул и покрутил головой, удивляясь изощренности особистской фантазии.

– Да какой там обучен... Смелый – это да. Кажется вам это все... Он злой. И драться горазд. Особенно за друга, которого власовцы там убили. А так сущий пацан. Он же там, когда к церкви с лейтенантом бежали, как в прятки играл со смертью. И как только его там пули ни разу не зацепили!

– Вот! А вы все еще, между прочим, ухмыляетесь, – заметил капитан Шульгин, ничуть при этом не обидевшись. – Вы же долго были в госпитале и не знаете, что сейчас происходит накануне наступления нашего и соседних фронтов.

– А что происходит?

– Черт знает что... Набирают в действующую армию каких-то уголовников, а ты с ними разбирайся. Кто чем дышит. А если кто собрался нам мстить?.. Его товарищи погибли, а он почему-то остался жив! Почему-то своевременно покинул свое подразделение в боевой обстановке.

Он явно избегал встречаться взглядом с Безуховым и сейчас думал о чем-то своем.

– Все-таки считаете, он знал о предстоящей засаде? – осторожно кашлянул Безухов, напоминая о своем существовании. – И о нападении на его роту?

Шульгин не ответил. Загасил папиросу.

– Ведь как дело было, – терпеливо продолжал Безухов. – Он, этот Малахов то есть, стоял на обочине и голосовал, будучи отставшим от своей роты. И хотел догнать. Мы остановились, и он к нам присоединился. После чего ехал с нами в одной машине. Запросто мог сесть и не к нам, в машину другой части... И только потом мы увидели, как власовцы расстреливают грузовики, в которых ехала его рота.

– Это для вас все просто, – сказал Шульгин. – Иван Семенович, еще раз повторю: вас давно здесь не было, и вы не знаете, какая творится неразбериха... Мы наступали слишком быстро, сплошной линии фронта до сих пор нет, и командир нашего полка тяжело ранен немецким снайпером. Хорошо, что замещающий его майор Иноземцев так быстро прибыл... Вы просто не представляете, сколько развелось всякого отребья вблизи наших частей, всяких агентов, говорящих на чистейшем русском языке, вот с такими же красноармейскими книжками, как у вашего Малахова! – Он помахал малаховской книжкой в воздухе. – Там все доподлинно, комар носа не подточит, все печати и подписи на месте. Если хотите знать, я однажды собственную подпись увидел у захваченного агента!

– Вона что делается... – сокрушенно покачал головой Безухов. – И что, вы действительно подписали фальшивый документ?

– Оказалось, искусная подделка, – пробурчал Шульгин. – Вам легко говорить, а знали бы вы, сколько я пережил, когда был временно отстранен до разбирательства

и выяснения и пока не сделали графологическую экспертизу.

– Откуда мне было знать, – сочувственно вздохнул Безухов. – Я ж в это время по госпиталям прохлаждался.

Шульгин подозрительно взглянул на него: смеется, нет?

– Зато когда вы были на передовой, до ранения, то вам, и не только вам, казалось, будто мы шпионов сами для себя выдумываем. А знали бы вы, скольких мы разоблачили в последнее время!

– Вроде Малахова? Я опять же извиняюсь, а много среди них было бывших заключенных, добровольно отправившихся на передовую? – поинтересовался Безухов.

Шульгин не ответил. Вытащил дрожащими пальцами новую папиросу из пачки «Казбека».

– Вы извините, но вот же, прямо перед вами лежит красноармейская книжка и продаттестат на имя Николая Малахова, – продолжал старшина. – И я вижу у вас на столе списки его сто четвертой штрафной роты. Малахов там, в списке, есть, верно?

Особист неопределенно кивнул:

– Опять не понимаете простых вещей, Иван Семенович. Дело в том, что настоящего Малахова, уголовника, добровольно попросившегося на фронт, могли убить, а его документами воспользовались. Вы еще не знаете, на что они способны... Ладно, можете его забрать под свою ответственность и на свое усмотрение. И до первого замечания, вы поняли? И глаз с него не спускайте! И никаких ему серьезных заданий... Вообще, вы зря за всех заступаетесь, Иван Семенович. Вы человек добрый, а многие этим пользуются.

– Так, может, я тоже агент? – добродушно засмеялся старшина, чтобы скрыть беспокойство.

– Может, и так.. – неохотно улыбнулся Шульгин. – Но пока мы вас не разоблачили!

– Еще раз извиняюсь, что лезу не в свое дело, но почему бы вам тогда не расспросить уцелевших бойцов личного состава штрафной роты? – не отступал старшина. – Может, не все там погибли... Может, они его узнают и подтвердят, что Малахов из их роты?

И, как он говорит, отстал от своего подразделения?

– Вы еще не знаете, на что способна их агентура, – повторил особист, глядя в сторону. Похоже, он был уже не рад, что затеял этот разговор

– А вот есть еще на его руке наколки, которые, как он сам говорит, ему сделали специалисты там, где он сидел. Уж их-то не подделаешь.

– Ладно, хватит о нем. – Шульгин махнул рукой. – Слишком много времени мы ему уделяем, вам не кажется? Все-таки не понимаю, если честно, что у вас может быть общего с этим уголовником. Чего уж так за него заступаетесь, а он за вас? Вам хорошо смеяться... И еще вот кстати... – Он показал старшине документ, отпечатанный на папиросной бумаге. – Только сегодня утром поступила оперативка: противник усилил охоту на представителей высшего командования... Вот: «О переодетых в красноармейскую форму диверсантах, подготовленных в разведцентрах абвера»... А к нам завтра прибывают для рекогносцировки офицеры из дивизии и корпуса. Именно в нужное время и в нужном месте оказался этот ваш Малахов... Я не прав? Или вот еще одна группа... Недавно забросили в наш тыл... Документы у них в полном порядке, говорят на чистом русском и в нашей полевой форме. Похищают и убивают наших офицеров... Лучше бы вы с вашими бойцами помогли нам их поймать.

– Поможем чем сможем, – кивнул Безухов.

– Так как мы решим с Малаховым?.. Кстати, угощайтесь, – великодушно сказал он, заметив вожделенный взгляд старшины на раскрытую коробку папирос «Казбек» на его столе.

– Я с вашего позволения, товарищ капитан, не одну, – сказал Иван Безухов, запуская в коробку пятерню. – Не одолжите ли и для моих ребят? Нам скоро в секрет на всю ночь...

Шульгин кивнул, и старшина вытащил несколько папирос, сунув одну в рот и по две за каждое ухо.

– Для ребят, которые не могут взять путевого «языка»? И свободное время проводят на хуторе у местного кулака?

– Как так? Это вы о чем?

– Будто не знаете. Да уж, слишком долго пробыли в госпитале... Есть у нас такие сведения, есть...

– А, про этого. Рассказывали они мне про этого поляка с лесного хутора, – вспомнил Безухов. – Так они у него проходом в гостях бывали, там же харчевались...

– Зря вы так разволновались, – сказал Шульгин. – О ваших ребятах разговора пока нет. Но этот польский кулак – Марек его зовут – для меня подозрительная личность. Ибо он привечает хлебом-солью далеко не только наших, Иван Семенович! А это, между прочим, называется сотрудничество с врагом. Это уже статья.

Безухов так и застыл с неприкуренной папиросой во рту. Но Шульгин уже занимался другим: теперь он изучал свои бумаги и будто забыл о нем.

– Товарищ капитан! – потревожил его старшина. – Только вроде на то мы и разведчики, чтобы наблюдать, кто и чем дышит возле линии фронта... Вроде этого поляка... Или я не прав и это опять же ваше дело?

– Это наше общее дело, – холодно ответил Шульгин, вставая. – Идите, товарищ старшина, идите... Вы все поняли?

– Да. Понял... – кивнул Безухов. – Как не понять.

8

Михаил Лопатин тем временем подходил, слегка пригнувшись, к ограде хутора – чистенького беленого домика, с традиционным гнездом аиста на столбе.

– Ева, здравствуй, Марек дома? – негромко спросил Михаил женщину, возившуюся в огороде.

Она взглянула на него из-под руки, узнав, обрадовалась ему и проворно подошла к ограде.

– Дома, дома... Заходи, Миша, – сказала она по-русски с ощутимым польским акцентом. – Мы тебя второй день ждем.

– Да я помню, не забыл, крышу-то у вас не доделал...

– Это успеется... Марек, поди сюда, Миша к нам пришел!

Марек, пожилой, сухощавый, седой, лет на пятнадцать старше супруги, вышел из дома, приложил руку ко лбу, вгляделся.

– Заходи, Миша, – сказал он, – разговор будет.

– Нет. Сначала закончу, что начал. – Михаил кивнул на крышу дома, требующую ремонта.

Еще через некоторое время он уже чинил крышу, оседлав конек, с топором в руках, во рту гвозди. Чувствовалось, что делает он это с удовольствием.

Через полчаса Ева снова позвала его снизу:

– Миша, ладно, иди вечерять, в другой раз доделаешь...

– Заканчиваю... – кивнул разведчик.

Минут через десять он вбил последний гвоздь, спустился вниз, вошел в дом. В горнице, как всегда, было чисто, прибрано, на столе постелена белая льняная скатерть, дом заполнен приятным запахом горячей снеди. Михаил развел руками, снова вышел во двор, там умылся, потом, вытирая руки полотенцем, вошел.

– Что за разговор, Марек? – спросил он, присаживаясь на крепкий старинный стул.

– Офицер тут недавно ваш наведывался, – сказал Марек. – Расспрашивал про всякое разное, как, мол, живем... И почему гостей принимаем... И еще откуда так хорошо русский язык знаю. Назвался капитаном Ивановым. Думал ввести в заблуждение... Но мы тут всех русских офицеров уже знаем. Это капитан Шульгин из особого отдела, я правильно говорю? Он пытливо уставился на Михаила.

– Ты б его угостил, – уклончиво посоветовал Миша. – Своей пшеничной. Язык бы развязался, а вопросы бы закончились.

– Налил, – кивнул тот. – Он похвалил. Мол, и самогон у вас совсем русский, и картошка рассыпчатая, и капуста с клюквой как в его родном Липецке у тещи... Очень вкусно, говорит. Только вы, говорит, будьте поосторожнее. Здесь, мол, много всякого сброда шатается. Будто мы сами не знаем... К вам, спрашивает, они заходят? Да тут всякие заходят, говорю, ваши тоже бывают. Я им в документы не смотрю. Не мое это дело. Короче, отвечает, я слыхал, сюда к вам власовцы наведываются, вот и предупреди, когда они в следующий раз придут. Если жить хочешь... – Хозяин помолчал, потом спросил: – Он же не просто так ко мне приходил. Верно?

– Когда? – спросил Михаил, поймав испуганный взгляд Евы. – Когда придут эти власовцы? Знаешь или нет?

– Не знаю... – сокрушенно признался Марек, и снова налил себе и хотел налить Михаилу. Но тот прикрыл стакан ладонью. – По-разному ходят. Когда как. То их недели нет, то через день шастают. Сплошной линии фронта здесь все еще нет, сам знаешь... А попробуй им отказать, если они по-нашему, по-русски просят. Если «шмайсер» в окно тычут – открывай!

– Вот сам и подумай, – сказал Михаил. – Они предатели, понял? Так тебе виднее, как свою шкуру спасти, нет? Ну все? Это все твои секреты?

Ева вдруг заплакала, встала перед ним на колени, что-то заговорила по-польски, стала целовать руки Михаилу, тот поднялся, попятился.

– Это с чего она вдруг? – растерянно спросил он хозяина.

– Внучка Марыся у нас здесь в погребе сидит, – сумрачно сказал пан Марек. – От всех прячем. Четырнадцать лет только. Ночью с нами спит, а днем внизу отсиживается. От всех вас, – добавил он почти враждебно. – Сын наш погиб, невестка неизвестно где... Задубеешь там в погребе. Вот и заболела, температура поднялась, лекарств никаких, не знаем, что и делать. Идем, Миша, покажу.

Они вышли во двор. Уже темнело. Подошли к погребу, хозяин оглянулся, прежде чем открыть огромный амбарный замок.

Спустились вниз, посвечивая ручным фонарем.

Михаил увидел там девочку – с закрытыми глазами, потную, дрожащую, несмотря на накинутый овчинный тулуп и ватное одеяло. Она была острижена наголо – короткий бобрик бросался в глаза под сдвинувшимся меховым треухом.

Старик погладил ее по голове.

– Марусенька, внученька, – прошептал он по-русски, – это я, твой дедушка. – И обернулся к гостю: – Вот теперь, Миша, ты все мои тайны знаешь, других, считай, нету.

* * *

В окуляре оптического прицела немецкого снайпера Рихарда Кремера – белесого, не по-здешнему загорелого, как это бывает только от постоянного пребывания на жарком солнце, – было видно, как шевельнулись еловые ветки возле позиций русских, и он сразу напрягся, отставив в сторону свой термос, из которого только что пил кофе.

Пока он лишь присматривался. Прежнего русского снайпера он застрелил несколько дней назад, и с тех пор на него никто не охотился.

* * *

...Сержант Степан Каморин и старшина Иван Безу-хов ползком, не поднимая головы и прячась за кустами и складками местности, пробирались к снайперскому секрету – небольшому окопу, спрятанному под густой, разлапистой елью. И буквально свалились на головы тех, кто там сидел. Их было двое: разведчик Прохор Полунин и еще один солдат, помоложе, плосколицый и узкоглазый, немного растерянный, и со снайперской винтовкой в руках.

– Рядовой Василий Ильгидин! – громко доложил он старшине и вскочил, пытаясь встать во весь рост, но Степан Каморин тут же сбил его с ног и навалился, пригнув к земле.

– Только тихо, – сказал он. – Опять забыл, где находишься? Ты в секрете, понял? На самой что ни на есть передовой. А здесь честь не отдают и не рапортуют. Здесь, чтоб ты знал, как в бане – все одного звания. Я правильно говорю, товарищ старшина?

– Все верно, Степа, – кивнул Безухов. – Так это и есть твой меткий стрелок из тайги? – И обратился к Ильгидину: – Это ты белке в глаз попадал?

– Тот самый, не беспокойся, – хмуро сказал за него Степан Каморин. – А вот человеку в грудь или в голову попасть никак не может... Ему легче десять белок завалить, чем одного человека.

– Это как? – не понял Безухов.

– Сам не понимаю. – Степан пожал плечами. – Уж такую позицию ему подобрали, сам бы давно немца шлепнул, если б мог... Вот бьюсь с ним, бьюсь который день... В бинокль немца высмотрю, вот же он, говорю, неужели не видишь? Вижу, говорит. Ну так стреляй! А он пока почешется, пока прицелится... Уже три раза упустил.

– Четыре, – поправил его Прохор. – Полчаса назад – четвертый.

– Не успеваю, однако, – виновато вздохнул Ильгидин, отводя взгляд. – Оптический прицел мешает, никогда не пробовал.

– А белки твои или там соболи – они тоже ждали, покаты прицелишься и патрон в патронник дошлешь? – не выдержал Степан.

Тот виновато вздохнул.

Старшина молча взял у Степана бинокль, всмотрелся:

– Где его искать?

– Две березки на десять часов. Развилку видишь? – подсказал Степан. – И там бугор слева, вроде муравейник... Вот позицию выбрал, и не подумаешь... Ведь, казалось бы, зажрут муравьи!

– Чем-то намазался, не иначе, – предположил Прохор. – До войны еще слышал, есть, мол, у немцев такая жидкость от блох, клопов, тараканов, муравьев и прочих комаров. Намажешься, говорят, и вся эта живность от одного запаха разбегается. А русский человек разве когда додумается?

– Ну. Он лучше будет этих блох ловить и клопов давить, чем мозгой пошевелит, – согласился Степан.

– Нет, если ему прикажут, он, может, и получше что придумает, – не согласился Прохор. – А раз приказа нет, какой с нас спрос?

Безухов молча вглядывался в окуляры бинокля. Из-за низкой тучи выглянуло солнце, и сразу что-то блеснуло ему в глаза.

– Кажется, вижу его... Вроде оптика блеснула.

– Ну! – возбужденно воскликнул Степан и подтолкнул Ильгидина. – Вася, на тебя вся Россия смотрит! Не тяни давай, мать твою так, герой труда на мою шею, да стань ты наконец боевым героем!

– Целься над оптикой, прямо в лоб влепишь! – посоветовал Прохор.

Ильгидин, до этого слушавший разговор с приоткрытым ртом, поспешно приложился к прицелу.

– Да вот же он, – возбужденно шептал Степан. – Вижу... За листвой... Белобрысый такой. Жует что-то. Перерыв устроил, что ли, пьет свой утренний кофий из термоса... Видишь, нет?

– Вижу, – едва прошептал Ильгидин. И выстрелил.

Они замерли, приникли к земле. Потом Иван Безухое молча снял свою пилотку, приподнял над окопом, и тут же ответный выстрел сбил ее на землю. Степан Каморин поднял ее, присвистнул. Пуля прошила звездочку, сбив с нее всю эмаль.

– Это тебе, Вася, не победные рапорты вождю писать! – Степан сплюнул.

– Я вам, товарищ старшина, другую, новую достану! – извиняющимся тоном сказал Ильгидин.

Безухов только отмахнулся, молча глядя на незадачливого стрелка.

– Так в чем дело, красноармеец Ильгидин?

Тот покаянно вздохнул. Потом неожиданно всхлипнул, вытирая слезы.

– Не хотел я воевать, – сказал он негромко. – Совсем, однако, отказывался на войну идти. Нельзя мне людей убивать, нехорошо это. Не могу в лик божий стрелять.

– Я ж говорил – старовер! – не выдержал Прохор. – Или хуже того – сектант.

– Помолчи! – строго сказал Безухов. – Это у кого божий лик? – не понял он. – У фашиста?

– Каждый человек создан по образу и подобию... – как по писаному сказал Ильгидин и перекрестился двумя перстами. – А он человек, как все мы. Белку могу стрелять, человека не могу. Пусть лучше он меня убьет, а я в него стрелять не стану.

– Тьфу! – Степан снова от возмущения сплюнул.

– В боях участвовал? – не выдержал Прохор.

–Да...

– Значит, вокруг тебя товарищи погибали, а ты точно так же в белый свет как в копеечку стрелял? – не отставал Прохор.

– Нельзя отвечать злом на зло, – качал головой Ильгидин. – От этого оно только умножается. Что мы и видим вокруг себя...

– А что ты других обманывал – не зло? – сощурился Прохор.

– Бог это видит: я обманываю только убийц, – понурил голову Ильгидин. – Пусть даже обманутых и невольных. И пусть лучше меня расстреляют, чем я убью человека... Не могу, поймите, не могу убивать человека.

– Это мы, твои товарищи, убийцы? – не выдержал Степан.

– Полегче, – сказал Безухов, вовремя перехватив его занесенную руку. – Сам со своим Богом разберись сначала...

– Как же ты, милый, с такими мыслями в армию попал? – покачал головой Иван Безухов, на минуту даже забывший, что он здесь старшина, то есть старший по званию.

– Наверняка заставили, – вполголоса сказал Прохор. – Слыхал я про таких. Штрафротой им угрожают, если отказываются. А еще семью грозят посадить. Некоторые до конца стоят, другие, вот как он, соглашаются.

– Так и было? – спросил Безухов, все еще удерживая Степана.

Ильгидин кивнул и еще ниже опустил голову.

– И что с ним теперь делать? – негромко спросил Безухова Прохор.

Тот неопределенно пожал плечами. Снова приложился к биноклю. Там возле муравьиной кучи уже ничего не было видно.

– Что делать... Придется нам этой чемпионке по стрельбе другой секрет готовить. И немедленно. Этот, считай, раскрыт, можно забыть.

– Наверняка немца там уже нет, – сказал Прохор, глядя в бинокль. – Что он, дурак? Только спугнули... Обидно, да? Немца столько дней выслеживали, такую позицию этому староверу подготовили, все оборудовали... Это сколько же мы здесь зря просидели?

– Считай, трое суток, – кивнул Степан.

Они прозевали момент, когда Ильгидин встал, выпрямился в полный рост – и снова прозвучал выстрел, а над муравьиной кучей взвился пороховой дымок. Ильгидин тихо охнул, осев на землю.

Пуля попала ему точно в середину лба.

9

Майор Иноземцев, хмурый и решительный, шел впереди офицеров, прибывших из штаба корпуса, в сторону передовой.

Навстречу ему брел с виноватым видом сержант Степан Каморин...

– Ну что скажете, товарищ сержант? – остановился Иноземцев. – Чем порадуете? Выполнили приказ?

– Никак нет, товарищ майор, – сокрушенно ответил Степан. – Фашист опять нас опередил. Опять он убил нашего снайпера.

Иноземцев пристально посмотрел на него, застыл в раздумье, нервно гоняя желваки, передергиваясь лицом.

– А я на вас рассчитывал, сержант Каморин... – Он обернулся назад. – Сержант Майсурадзе! Немедленно найти прикомандированного младшего сержанта Позднееву! Хватит ей там прохлаждаться, пусть займется наконец своим заданием.

– Слушаюсь, товарищ майор! – Черноусый красавец Майсурадзе четко взял под козырек, развернулся и бегом рванул в сторону штаба полка.

Иноземцев обратился к офицерам из штабов дивизии и корпуса:

– Вы, наверно, уже слышали: у немцев на нашем участке завелся опытный снайпер, до сих пор ничего не можем с ним поделать... Кстати, это он тяжело ранил нашего командира Морозова Валерьяна Максимовича.

– Как он там? Выздоравливает? – спросил кто-то из офицеров.

– Кажется, пошел на поправку, – неопределенно сказал майор Иноземцев.

– Но разве мы не прислали вам лучшего нашего специалиста по снайперам? – хмуро спросил пожилой подполковник из штаба корпуса. – До войны она была чемпионкой СССР.

– Да, Ольга Позднеева, – кивнул Иноземцев. – Я направил за ней сержанта Майсурадзе. Кстати, она только что прибыла сюда вместе со мной. Причем, товарищ подполковник, девушка вынуждена была добираться сама, на попутках... Разве штаб корпуса не мог обеспечить автотранспортом такого классного стрелка? А что она классный снайпер – это точно. Я мог убедиться в этом лично: я своими глазами видел результат ее стрельбы по фашистскому пулеметчику... Словом, надеемся на нее... Правда, младший сержант Позднеева еще не полностью освоилась и ознакомилась с обстановкой. И потом, согласитесь, мало метко стрелять, здесь нужен опыт, тактическое мастерство. У нас был один сибирский охотник на соболей. Говорят, в глаз белке попадал со ста метров, поручили ему. Только что мне доложили: этот немецкий снайпер, к сожалению, его тоже убил.

Офицеры озадаченно переглянулись.

* * *

Все та же штабная полуторка «ЗИС-5» – фронтовая, битая-перебитая колымага, уставшая ждать запчастей и на одном честном или матерном (по обстоятельствам) слове передвигавшаяся по планете, – возвращалась по лесному шоссе, с выбоинами и воронками от бомб и снарядов, из штаба дивизии обратно в полк.

В машине кроме водителя находились Костя Горелов и сопровождающий его автоматчик. Сбыли в дивизии с рук долой «языка», бывшего бухгалтера, ныне пенсионера, призванного фюрером по тотальной мобилизации, потом заехали в ближайший городок, где Горелов кое-что прикупил для предстоящей свадьбы, и теперь с чувством исполненного долга возвращались домой.

И дружно, все трое, клевали носами. Только водитель время от времени и в самый последний момент встряхивался, чтобы чудом не свалиться в кювет или не врезаться в придорожную ель.

Так бы и доехали до места назначения, если бы в глухой чащобе их не остановил военный патруль – капитан с орденом Красной Звезды и два сержанта, один из которых с орденом Славы второй степени, другой с медалью «За отвагу» и нашивками за ранения.

Все трое были вооружены автоматами ППШ. И еще в подсумках угадывались запасные диски. Если капитан показался Косте Горелову похожим на интеллигента, уставшего от бесплодных споров о проблемах бытия, то его сержанты напоминали скорее средневековых разбойников, вышедших на большую дорогу.

– Документы? – вежливо спросил капитан. – Куда путь держим?

Водитель, сопровождающий автоматчик и Костя послушно протянули документы.

– В хозяйство Иноземцева.... А в чем дело? – спросил Костя.

– Усиленная проверка, – сказал капитан, тщательно разглядывая документы. – Есть сведения, что в наш тыл через фронт проникла диверсионная группа. Они охотятся на высший комсостав Красной Армии. Причем действуют с особой дерзостью и наглостью... Одеты в нашу форму. Вот как вы, например, или мы... А это что у вас? – кивнул он на коробку, обшитую синим бархатом, которую Костя держал в руках.

– Подарок невесте, – скромно сказал Костя и открыл коробку. Там тускло блеснуло скромное янтарное ожерелье. – У нас скоро свадьба.

– Поздравления вам и вашей невесте, – улыбнулся обаятельный капитан. – Как это вы решились в такое время?

В это время мимо проезжала другая полуторка, но патрульные на нее почему-то почти не взглянули. (А вдруг именно там едут те самые диверсанты, которых они ищут?)

И как позже выяснилось – напрасно не взглянули. В этой машине, между прочим, ехал лейтенант Малютин. Между прочим, из штаба дивизии, откуда его направили в распоряжение майора Иноземцева, на освободившуюся вакансию командира разведроты.

Малютин оглянулся назад, уставившись на эту странную проверку на дорогах.

– Диверсантов ищут, – усмехаясь, сказал всезнающий водитель с лычками ефрейтора. – Как большое начальство наезжает, так сразу по всем дорогам начинают нашего брата шерстить.

– А что, действительно начальство приезжает? – спросил Малютин.

– Да говорят, – неопределенно ответил водитель. – Только не к нам, а в хозяйство Морозова. Самого Морозова ранили, в Москву отправили, сейчас там за него другой командует... – Словоохотливый ефрейтор спохватился, потом покосился на лейтенанта: мол, не слишком ли много болтаю? Вдруг он из особого отдела? Нет, не похож...

– А нас-то они почему не остановили? – задался вопросом лейтенант.

– Бывает, увлеклись, – предположил водитель. – А может, они как раз подозрительных, похожих на диверсантов, и прихватили?

– А вы разве не в хозяйство Морозова следуете? – спросил Малютин после паузы.

– Нет, товарищ лейтенант, я к соседям. Я вас на развилке высажу, там уже недалеко, километров шесть останется. Подбросят, машины сегодня туда зачастили...

* * *

– Слышь, старлей, так, может, фотографию невесты нам покажешь? – спросил один из сержантов, когда полуторка с Малютиным скрылась за поворотом и шоссе снова опустело.

Он больше других напоминал разбойника с большой дороги – коренастый, большерукий, со шрамами на лице и нависшими бровями, под которыми прятались тусклые, неподвижные глаза. Начальник патруля, который вроде должен был сделать ему замечание за нарушение субординации, промолчал. Ему, похоже, тоже было интересно посмотреть на невесту.

И Костя Горелов, попавший на фронт сразу со скамьи московского иняза, тоже промолчал, замялся, потом все же достал фотографию Лиды.

Ее прямо вырвали у него из рук.

– Ничего телка. Я бы ей впер, – констатировал первый сержант.

– И много у вас таких в полку? – спросил второй.

– В чем дело, товарищ капитан? – вспыхнул Костя, обращаясь к начальнику патруля.

– А может, мы тоже поджениться хотим! – хмыкнул первый сержант.

– Что здесь происходит? – Костя вырвал фотографию. – Вы с кем разговариваете!

– Помолчи, – строго сказал капитан сержанту, покосившись на сопровождающего Костю автоматчика, который сразу напрягся. – Извините их, товарищ старший лейтенант. Оба только что из госпиталя. Один дважды контуженный, другой трижды. Что с них возьмешь? Вот с такими, ограниченно годными к строевой службе, и приходится работать... А что делать? Других-то нет.

– Дык нам и в патрулях хорошо, – сказал трижды контуженный, подтолкнув товарища по несчастью. – Правда, Сереня? Куда бы нас ни поставили родная партия и правительство, мы с тобой везде приносим одну только пользу.

Рассматривать документы капитан перестал, однако возвращать их не спешил.

– Проверка закончена? Мы можем следовать дальше? – спросил Костя, протянув за ними руку.

– А вы не торопитесь, товарищ старший лейтенант, – сказал трижды контуженный.

– Нам ведь тоже нужно к Иноземцеву, – усмехнулся другой, имевший на контузию меньше, с сожалением глядя на карман гимнастерки старшего лейтенанта Горелова, в котором исчезла фотография Лиды. – Может, подбросите?

Костя невольно подался назад, оглянулся на своего автоматчика из комендантского взвода, который, вместо того чтобы снять предохранитель, стал зачем-то слезать с машины.

– Ничего подозрительного по дороге не заметили? – спросил капитан, чье лицо усталого интеллигента сейчас казалось уставшим еще больше.

Он снова перелистывал документы, – похоже, никак не мог принять окончательного решения.

– Ничего... – пожал плечами Костя. – Пока вас не встретили...

И сделал шаг назад к машине.

– А потому что в очках! – вдруг выкрикнул трижды контуженный, которому больше позволялось. – Потому, сука, ничего не замечаешь!

И с силой ударил Костю прикладом в лицо, вдребезги разбив ему очки. Костя упал на дорогу.

Одновременно другой сержант, дважды контуженный, молниеносно обернулся к автоматчику, рванувшему из-за плеча свой ППШ, и бросил в него нож – прямо в сердце. А капитан навел свой автомат на водителя, и тот послушно поднял руки, посерев от страха лицом.