Текст книги "На безымянной высоте"

Автор книги: Юрий Черняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– Странно, – покачала головой Катя. – Может, совпадение?

– Может, и совпадение, кто это знает? – вздохнула Ася. – Тут поневоле суеверной станешь... Война к концу, немца вот-вот выгоним, а наши ребята все равно гибнут и гибнут, причем каждый день, и все такие молодые... Или Сереженька у меня был – шатен с усами, летчик. Его сбили, а на Героя уже документы подали... Стихи мне читал. Потом Володечка, тоже чернявый, но только сапер. Я их званий не помню, на погоны не смотрела, мне лишь бы симпатичный был... Толик, артиллерист, тот с руками все лез, как выпьет. Игорек, пехотный лейтенант, только что с ускоренных курсов... Этот тоже стихи читал, только свои, и робел... А по Сашеньке, он тоже из летчиков, все наши девки сохли да страдали, а он меня полюбил... – Она всхлипнула. – А как перед боем признался, так и сгорел заживо в самолете. Даже спрыгнуть с парашютом не успел... Вот и представь, как мне с ними бывало... Вот только что рядом ходил, да? Возле меня крутился, целовал, обнимал, а потом – словно его и не было вовсе... Знаешь, как в кинотеатре... Пленка вдруг оборвется, темнота, все начинают свистеть, топать ногами... А что толку? Киномеханик не бог, ленту уже не склеит.

Катя, утешая, обняла ее за плечи.

– Вот все гадают, с чего вдруг я на Григория Михайловича глаз положила? Никому же не объяснишь, что войне скоро конец. Все привыкли, думают, так и будем воевать без конца. А ты прикинь, сколько после войны мужиков на нас, девок, останется? Не считая калек вроде Кости Горелова? Все будут в цене, особенно которые с руками и ногами... Да и звезды на погонах будут больше значить, чем на груди, понимаешь? Пусть Григорий Михайлович меня вдвое старше, но он уже подполковник, а любому из моих прежних, да хоть твоему Малютину, подполковником уже точно не быть, до конца войны не успеет... Или не доживет.

– Типун тебе на язык, – сказала Катя, отодвигаясь от нее подальше.

– Говорю как есть. Не я этот разговор затеяла. Григорий Михайлович моего расположения ведь не домогался. Лишний раз посмотреть на меня стеснялся. Он, бедный, даже не подозревал, что это я его выбрала. Для меня после смерти Сереженьки стало важно совсем другое – интендантских начальников не убивают. Героев убивают, а их нет.

– У него есть семья? В возрасте все-таки...

– Его семья погибла в оккупации. И все, больше никакой родни не осталось. Один как перст. И вот так я про себя твердо решила: Григория Михайловича есть за что уважать, а молодых вроде твоего Малютина надо любить как в стихах Пушкина. Иначе они не могут. Ты обо мне не очень-то беспокойся. Ты лучше смотри, как бы наша снайперша твоего Малютина не увела. А что она в него уже прицелилась, это точно... Вместе ведь они сюда добирались, в одной машине...

– Ну и что, пусть разглядывает. Для меня главное, как Алеша смотрит на меня, – грустно говорит Катя.

– Не боишься, что уведет?

– Давай сменим тему...

– А может, лучше ты подменишь меня? – перебила Ася. – А то тут один офицер из штаба дивизии, Аристархом зовут, просил навестить его через часок, сразу после санбата... Кое-что обещал показать из трофейного женского белья. Представляешь, подруга?

– Ладно, подежурю... Только скажи: зачем ты даешь Нефедову надежду? – Катя покачала головой.

– Вот так! Подруга называется! Ты эту чемпионку белобрысую оправдываешь, а меня осуждаешь, да? – спросила Ася. – Тебе не нравится, что принимаю ухаживания Аристарха Кондратьевича?

– Ему сколько лет?

– Допустим, пятьдесят два.

– А тебе? Такая молодая, красивая...

– И несчастливая, – вздыхает Ася. – А я вот тебе завидую, если хочешь знать. Да и не за Алешку твоего... – Она махнула рукой. – Мне раньше Иноземцев такое внимание оказывал! А потом как узнал, что только смерть приношу... И сразу в сторону. То Асенька, Асенька, а то нос воротит... Ты не смотри, что он всего-то майор, ему полковники в рот смотрят. И всего лишь двадцать восемь лет, тридцати еще нет, а все офицеры говорят: ну этого Академия Генштаба заждалась, генералом будет! Энергичный, сильный, на одного американского киноартиста похож, забыла, как его зовут. Наш комполка Морозов без него никаких решений не принимал. Вот такой он, этот наш Иноземцев. Глаз с тебя не спускает... А вот ты к нему – ноль внимания.

– Подумаешь... – Катя потянулась и посмотрела на часы. – Пусть смотрит, мне не жалко... Если он мне не нравится. Особенно его поведение, будто я ему чего должна...

– Да не понимаешь ты очевидной вещи. Вернее, не знаешь... У Иноземцева в начале войны жена ушла к директору большого оборонного завода, где она работала. У него броня. И он, говорят, ее всем обеспечил! Шубы – чернобурки, туфли – лодочки... И это во время войны!

– Откуда ты все знаешь?

–Значит, знаю. А лейтенанта Иноземцева, который только что пехотное училище закончил, призвали в первый же день войны. И сразу отправили служить на границу. И три месяца от него не было ни весточки. Ты, кстати, фотографию его жены видела?

Катя равнодушно пожала плечами. Но слушала, не перебивая.

– А я видела! Он мне сам показывал... Так вот, вылитая ты! На тебя она похожа как две капли! Вот почему он к тебе потянулся! Вот почему он рвет и мечет от твоего равнодушия или когда ты со своим Малютиным. Вот если бы он ко мне опять подкатился... – Она даже зажмурилась, представив себе это. – Уж не знаю, как бы себя повела.

– Прекрати, – сказала Катя. – Ты, кажется, на свидание к другому собиралась.

– А, пошли они все, – отмахнулась Ася. – А тебе моего Григория Михайловича жалко стало? Да он мне и слова не скажет... А Иноземцев из тех, кто не привык, что ему в его полку какие-то связистки отказывают... И вот посмотришь, он не успокоится, пока своего не добьется, уж я таких знаю. Поэтому я бы подумала на твоем месте...

– Ася, давай закончим этот разговор, – тихо сказала Катя. – Я уже тебе все объяснила.

– Ну да, ты любишь своего Алешку, только о нем и думаешь, только его ждешь... Это теперь все у нас в полку знают. Так вот и подумай о нем, если любишь, не будь эгоисткой!

– Ты о чем? – не поняла Катя.

– Ведь твоему Алеше опасно иметь такого соперника, как Иноземцев, неужели не понимаешь? Вот не хотела тебе говорить, но если хочешь знать, я слышала, он при мне звонил в штаб дивизии. Мол, хорошо бы после этого наступления повысить лейтенанта Малютина в звании и направить в Москву на курсы перецодготовки. На три месяца. А оттуда распределяют уже куда угодно. Понимаешь теперь?

– Ты сама это слышала?

– Я тебе врала когда-нибудь? Я ведь только добра тебе желаю. И твоему Алешке!

И замолчала, подтолкнув Катю локтем, – появилась Лида, вышедшая из санбата. Ее глаза высохли от слез, на посветлевшем лице была решимость.

– Мы с Костей решили: свадьба будет! – твердо сказала она, но голос ее все равно дрогнул.

* * *

Капитан Шульгин в сопровождении двоих сержантов-автоматчиков подошел, оглядываясь по сторонам, к ограде лесного хутора Марека. Некоторое время разглядывал чистенький белый дом с черепичной крышей и традиционным гнездом аиста на столбе.

– Хозяин дома? – спросил он у женщины, копавшейся в огороде.

– Марек! – крикнула Ева в сторону сарая. – До тебе пришлы...

Марек, пожилой, сухощавый, вышел, приложил руку к глазам.

– Добро пожаловать, товарищ капитан! – сказал он по-русски с заметным польским акцентом. – Пожалуйте, милости просим... – Он указал на дом.

На столе было традиционное для этого дома обильное и чисто русское угощение: самогон, рассыпчатая картошка, соленые помидоры, сало, квашеная капуста. Шульгин молча разглядывал яства, его сержанты тоже не могли оторваться, но без позволения начальства ни к чему не притрагивались.

– Прямо как у моей тещи. Так откуда, пан Марек, знаете русский? – спросил Шульгин.

– Может, сначала пан офицер откушает что Бог послал, потом будет задавать вопросы? —спросила Ева.

– Это пока не вопросы. Это пока только любопытство, – усмехнулся Шульгин. – Вопросы начнутся, когда допрашивать начну – по всей форме да с протоколом...

– Я, сановний пане, в двадцатом году в России в плену был под Томском, – стал рассказывать Марек свою заученную легенду. – А так мне и моей семье жить просто охота, и поэтому всякого, кто приходит, стараемся угостить... И ни у кого рука до сих пор не поднялась обидеть хозяев. А домашнее гостеприимство, мирную жизнь да откушать домашнюю стряпню любят все – и коммунисты, и фашисты. Может, поэтому мы живы до сих пор.

– И кто к тебе ходит? – сощурился Шульгин.

– По-разному. При немецкой власти заходили партизаны, при вашей – власовцы, или кто там они... Все, кто с оружием или без него, все хотят отведать домашнего.

– Да у тебя тут прямо ресторан.

– При этом, заметьте, бесплатный, – добавила Ева, чей русский акцент был сильнее акцента супруга. – Вы попробуйте, товарищ начальник, отведайте, милости просим.

– Ну а наши солдаты и офицеры тоже приходят? – спросил Шульгин, строго взглянув на сержантов, чьи руки было потянулись к угощению.

– Бывают и ваши, – сдержанно кивнул хозяин.

– Фамилии, имена, номер части можешь назвать? – спросил Шульгин, усаживаясь за стол.

– А зачем мне это знать, господин капитан? – Хозяин пожал плечами. – Любопытство нынче дорого стоит. Сегодня вы верх взяли, завтра опять придут немцы. Или еще кто...

– Теперь будешь знать! – сказал с набитым ртом Шульгин, наклонившись к нему через стол. – Кто, что, когда и о чем говорили. Понял, да?

В это время в окна дома заглянули какие-то люди в пилотках РОА и тут же скрылись. Заметив их, хозяин встал и, проходя мимо окна, постарался загородить их собой, одновременно строго сдвинув брови.

Власовцы, по виду совсем пацаны, с автоматами в руках, понимающе кивнули и моментально скрылись за изгородью, нырнув в кусты.

9

Разведчики из взвода старшины Безухова, во главе с лейтенантом Малютиным, разбились на две отдельные группы – дистанция около тридцати метров, поздним вечером добирались по лесной дороге – кто на полуторке, кто по лесу пешком – в сторону нашей передовой.

Где-то здесь в лесах, по сведениям капитана Шульгина, обосновались диверсионные группы, заброшенные в наш тыл. Они охотились на отдельных офицеров и солдат, захватывая их для допросов и последующего уничтожения. Трупы погибших воинов потом находили в придорожных кустах, иногда чуть ли не каждый день.

Уже третьи сутки разведчики охотились на этих «охотников», не то власовцев, не то местных националистов.

Прием они использовали старый, неоднократно прежде испытанный и отработанный до мелочей: диверсантов ловили на живца. Поэтому впереди на разбитой фронтовой полуторке медленно ехали двое: лейтенант Малютин при всех орденах и наградах, за рулем сидел старшина Иван Безухов, тоже при всех регалиях, а прочие следовали, маскируясь, по придорожным кустам.

Они остановились в заранее выбранном, наиболее пустынном месте проселочной дороги, среди густых деревьев. Именно здесь два дня назад были захвачены и убиты трое наших офицеров. Безухов вылез из машины и стал громко на чем свет стоит ругаться, как если бы у него, согласно легенде, заглох мотор.

Вылезая из машины, Малютин подумал, что это место ему знакомо: где-то недалеко отсюда, на этой же дороге, ему уже приходилось обезвреживать троих диверсантов, захвативших штабную машину, на которой возвращался в расположение полка Костя Горелов.

Открыв капот, Иван Безухов, кряхтя, уткнулся в движок. Будто что-то там чинил, а сам внимательно прислушивался. Лейтенант Малютин, по обыкновению, прохаживался рядом и нервно поглядывал на часы.

– Ну что, скоро? – поминутно громко спрашивал он. – Мы и так опаздываем.

– Черт ее знает... – кряхтел Иван. – Сколько раз говорил, движок давно пора сменить...

Все изменилось в одно мгновение.

– Только тихо. – К виску Малютина был приставлен ствол пистолета ТТ. Откуда-то из кустов совершенно бесшумно возникли пятеро, в форме офицеров советской армии, с советским оружием – автоматами ППШ.

– Руки!

Малютин послушно поднял руки вверх. Стоявший рядом вытащил из его кобуры пистолет.

– И ты, служивый, слышь, что ли? – Один из пятерых, самый молодой и громкоголосый, толкнул Ивана в зад прикладом ППШ. – А ну вылазь!

– А что случилось? – Иван медленно, с трудом выпрямился, держась одной рукой за поясницу.

– Радикулит? – насмешливо спросил диверсант. Другие засмеялись. – Сейчас вылечим. А ну поворачивайся!

Дальнейшее произошло за считанные мгновения. Когда Иван полностью выбрался из-под капота, в другой его руке оказался совсем не разводной или гаечный ключ, а обычный ППШ с заранее снятым предохранителем, чего налетчики никак не ожидали.

Малютин мгновенно присел, одновременно ударив снизу по руке, приставившей к его голове пистолет, и Безухов дал сверху длинную очередь.

Диверсанты, те, что уцелели, опомнились и уже собрались было открыть ответный огонь, но прогремело еще несколько очередей, и из ближайших кустов выбежали Степан, Прохор, Михаил и Николай Малахов.

– Ну дела, – ошарашенно проговорил Малахов, глядя на пять недвижных трупов. – Ну вы, деды, даете... От вас, в натуре, даже при всей моей неуязвимости лучше держаться подальше.

– Помолчи. Можно было хотя бы одного оставить живым? – недовольно сказал Степану лейтенант. – Зачем было открывать огонь всем сразу?

– А вот я даже не стрелял! Я, если честно, про автомат свой забыл, залюбовавшись на ваши действия! – сокрушенно оправдывался Малахов. – Только про него вспомнил – глянь, а гансы уже не гансы, а деревяшки. Лежат рядком чисто жмурики в морге... Ну дела... Ну вы, деды, даете.

Он влюбленно смотрел на разведчиков, казалось забывших о его существовании.

– Товарищ лейтенант, этот бы вас точно застрелил, – оправдывался Степан, толкая ногой один из трупов. – Как тут выбрать, кого живым оставить, а кого нет... Я еще боялся, как бы в вас не попасть.

– А этот вроде еще жив, – сказал Прохор, наклонившись над тем, который ударил Безухова прикладом.

– Где там, – махнул рукой Михаил Полунин, пощупав пульс у поверженного диверсанта. – Ваня его сразу посек, с головы до пят с десяток пуль вогнал...

– А не будет мою поясницу трогать! – свирепо сказал Иван. – Я от наших врачей скрываю радикулит! А он мне диагноз поставил. – И вообще, не люблю, когда меня толкают, – сменив интонацию, виновато продолжал Иван, глядя на хмурого лейтенанта. – Особенно в зад. Там у меня до сих пор осколок сидит.

– Ладно, – констатировал Малютин. – Отвезем их нашему особисту. Какие есть. Сдадим под расписку. Ну не везет нам! Одних мертвяков в полк привозим... Пусть он хоть убедится, что этих уничтожили, и больше с ними не пристает.

– Ну, – поддакнул Степан. – А то у них в СМЕРШе как диверсантов ловить, так, видишь ли, некому. Только арестовывать своих да допрашивать с протоколом и могут. А так все «мы» да «мы»... Ну чего, перекурим или сразу загрузим?

– Грузите, – кивнул лейтенант, посмотрев на часы. – Вроде уложились по времени. Не забывайте: завтра ночью будем разведку боем изображать... Поэтому, когда вернемся в расположение, всем спать!

– Ну мне это... Еще надо бы с утра печку у наших связисток поправить, – сказал Безухов. – А то жалуются, видишь ли. Дымит и холодно. А я им еще когда обещал... Ну как из госпиталя вернулся, тогда и обещал.

Они быстро и бесцеремонно забросили тела диверсантов в кузов. Мотор завелся сразу.

* * *

Утром Иван Безухов зашел в блиндаж связи, чтобы заняться печкой. Там дежурила Ася. Она то и дело поглядывала на трофейные часики, подарок подполковника Нефедова.

– Ой, Иван Семенович, миленький, может, вы послушаете и подсоедините, если кто вдруг позвонит? – спросила она. – Сами видите, сейчас тихо... Я только на несколько минуток отлучусь, ладно? Если не знаете, как подключать, я вам все сейчас покажу и расскажу...

И быстро, второпях, так что старшина ничего не запомнил, стала показывать ему нужные тумблеры, кнопки и штекеры и рассказывать, в какой последовательности что включать, если будет звонок.

– Ладно, дочка, беги, освою как-нибудь, – согласился старшина.

Отвернув полог у входа, она стремительно выбежала наружу, но Иван все же успел заметить поджидавшего ее подполковника Нефедова.

Он осуждающе мотнул головой:

– Седина в бороду, черт под ребра... М-да. Всем ты хорош, Григорий Михайлович, и бережливый, и ни в чем от тебя отказа не было, а вот тут дал ты слабину...

– Гриша, – донесся снаружи Асин голос, – боже, что у тебя за вид... Все-таки ты в этом полку самый старший по званию... Ты себе консервы разогрел? – заботливо спрашивала она подполковника. – Я сейчас быстро приготовлю...

– Ты же сейчас дежуришь...

– Там Иван Семенович печку меняет, он пока присмотрит, я успею...

* * *

В оперативном кабинете штаба полка Егоров вдвоем с Иноземцевым склонились над картой-трехверсткой. Они уже больше часа разбирались с тем, что удалось увидеть и точно установить при недавней рекогносцировке местности. Мундиры были расстегнуты, вид помятый и усталый. |

– Ну вот, наконец все разъехались – и теперь мы с тобой можем напрямую обо всем поговорить, – удовлетворенно сказал Егоров. – Хотя меня тоже ждут в штабе... Ну да ладно, подождут.

– А тебе, я вижу, до сих пор так и не заменили фуражку? – нахмурился Иноземцев. – Я сейчас распоряжусь.

– Брось, Сережа, просто на вашем складе нет моего шестьдесят второго размера, – сказал Егоров. – На нашем, дивизионном, мне обязательно подберут. Не отвлекайся...

Но тот уже поднял телефонную трубку, не отрывая взгляда от карты, на которой Егоров что-то отмечал.

– Ладно, говорю! Успеется, – повторил полковник Егоров, ни на секунду не отвлекаясь от карты. – И у нас с тобой на это не остается времени. И еще. У меня просьба, Сергей Павлович: не наказывай ты этого солдатика. Малахова, кажется.

– Понимаю... Из чувства солидарности? Он из лагерей, и ты из лагерей... Я шучу, товарищ полковник.

Иноземцев кивнул и положил телефонную трубку мимо рычага.

* * *

...Иван Безухов в землянке безуспешно пытался отключить телефон, поскольку из динамика до него неожиданно стал доноситься знакомый голос майора Иноземцева. А старшина подслушивать не привык, да и не хотелось ему влезать в разговоры начальства, не предназначенные для его уха.

Только он не знал, как это сделать. Щелкал, щелкал тумблерами, пока после одного щелчка разговор в кабинете майора Иноземцева не стал слышен в динамике еще громче.

Иван снова попытался отключиться, снова щелкал, но запутался и уже совсем не помнил, каким именно тумблером включил этот разговор, доносившийся из оперативного отдела штаба полка... Сплюнул, сел и вскоре невольно стал прислушиваться.

...Иноземцев пожал плечами, глядя на карту.

– Если честно, Игорь Андреевич, то я все еще не понимаю, – бормотал он. – И никто меня не переубедил. О какой внезапности может идти речь, если это танкоопасное направление едва ли не единственное на всем тридцатикилометровом фронте? И именно на участке моего полка... Только здесь мы сможем охватить противника с юга, взять его в клещи, пока наши соседи, как всегда, будут телиться на севере... Делай со мной что хочешь, но я не могу отделаться от мысли, что немцы ждут нашего удара только здесь. Боюсь, сгорит несколько десятков, если не сотен, машин, прежде чем наши танкисты доберутся до их позиций. Взгляни, Игорь Андреевич, на эту известную тебе высоту! – Он указал на холм, замерил до него расстояние циркулем. – Высота восемьдесят девять, видишь? Два с половиной километра надо успеть до нее проскочить по открытой местности под прицельным огнем противника.

 – Ты уже говорил об этом. И я полностью с тобой согласен, когда речь идет о значении этой высоты.

– Ты же видел ее не только на карте! Она здесь господствующая, причем труднодоступная, с многочисленными складками местности. И до нее нет ни одного деревца или кустика... Видишь эту дубовую рощу на ее вершине? Там батальон можно спрятать.

– М-да, согласен. – Полковник Егоров вздохнул.

– Ее трудно будет захватить, но еще труднее будет удержать, – продолжал Иноземцев. – Потому что с другой стороны, со стороны немцев, там есть скрытые подходы... Поэтому, извини, ноя вынужден повторяться. На месте немцев я вот здесь и здесь поставил бы по батарее противотанковых пушек и закопанных «тигров» или «Фердинандов», и тогда поминай, как ее звали, танковую бригаду, если не целую бронетанковую дивизию... Не понимаю я и другого. О какой скрытности можно говорить, если в нашем тылу ближайшие к нам леса забиты танковой техникой, которая гудит день и ночь, и там полно вражеской агентуры, но никаких мероприятий по маскировке техники или уничтожению агентуры не проводится... Мы здесь их вылавливаем как можем, но, сам понимаешь, не наше это дело, и потом, только одних выловишь, как сразу объявятся другие.

– Ну и что ты предлагаешь? – спросил полковник Егоров.

– Если только мы не собираемся ввести противника в заблуждение... Раньше мы хотя бы макеты танков день и ночь по рокадам таскали, гул моторов изображали... А тут все происходит по-настоящему. Что это? Пренебрежительное отношение к возможностям противника? Ты-то что-нибудь понимаешь?

– Так же, как и ты... Мне кажется, что мы с тобой, если уж честно, не тем сейчас занимаемся, Сергей Павлович. Пытаемся понять план Верховного главнокомандования, о котором знают, вернее, имеют право знать только несколько человек...

– Но мы пытаемся лишь угадать, какой ход будет сделан. – Иноземцев помолчал. – И мы имеем на это право. Война – это шахматы. Ведь когда играешь, ты же пытаешься думать за противника? Чтобы не попасть впросак.

– Опять ты про свои шахматы... А думаешь ты, Сергей Павлович на самом деле не столько за противника, сколько за наше начальство... – Егоров указал пальцем наверх. – Только зачем? Решение наверху уже принято, машина запущена, маховик раскручен. Попробуй останови... И никто уже ничего не отменит. Думаешь, там наверху сидят и ждут, когда мы их поправим?

– И все равно... Я бы что-то понял, если бы мы хотели ввести противника в заблуждение. Чтобы он решил, будто основной удар будет нанесен в другом месте, раз это так очевидно и мы демонстративно пытаемся убедить его в обратном. А на самом деле удар будет осуществлен здесь, на моем участке.

– Думаешь, это что-то изменит? – иронично спросил Егоров.

Иноземцев пристально взглянул на него, ответил не сразу.

– Во всяком случае, товарищ полковник, я хотел бы как можно раньше и точно узнать: какая задача передо мной будет поставлена, – осторожно ответил он. – И постараться ее понять. Но не в самый последний момент. Иначе я не успею как следует подготовиться к ее выполнению и осуществить ее наиболее эффективно.

– Если коротко, ты полагаешь, что в твоем секторе будет проводиться имитация подготовки главного удара, чтобы отвлечь немцев, раз они его ждут здесь? – серьезно спросил полковник Егоров.

– А что мне остается? Ты бы что, думал на моем месте иначе? – хмыкнул Иноземцев. – Но вообще я-то полагал, что у вас в штабе дивизии знают побольше нашего...

– Поверь, так же как и вы, мы ничего не знаем, кроме того, что тебе стало известно о выборе направления и места главного удара... И твои выводы и догадки вполне согласуются с нашими сомнениями, – вполголоса сказал Егоров. – Но этих сомневающихся у нас пока от силы несколько человек...

– Но если у нас существует совпадение мнений, значит, эти предположения близки к истине, не так ли? И тогда наша задача будет заключаться в том, чтобы нанести на нашем участке всего лишь отвлекающий удар, – с напором сказал Иноземцев. – Тогда именно к нему мы и будем готовиться... Но нам для этого нужна четко поставленная задача!

– Ты уже повторяешься... И вообще, товарищ майор, запомните: я вам ничего такого не говорил, – покачал головой Егоров. – И пока приказ командования не будет получен, ничего не скажу...

Иноземцев снова стал замерять расстояния циркулем на карте.

– Повторяю, это все только догадки, – понизил голос полковник Егоров, – которыми ни ты, ни я не имеем права с кем-то делиться. И у нас до сих пор недостаточно данных об огневых средствах противника на твоем участке. Ты, кстати, уверен, что эти стены не имеют ушей?

– Я иногда не верю даже самому себе, – ответил Иноземцев.

– Со мной это тоже бывает... – Егоров вздохнул. – Значит, договоримся так: все для тебя остается в силе. Пусть все по-прежнему думают и считают, что основной удар танкового корпуса наносится здесь, на вашем участке.

Иноземцев поднял на него глаза от карты:

– Хочешь еще один довод в пользу нашего с тобой предположения?

– Пока что оно только твое, – хмыкнул Егоров. – Ты первый высказал его вслух. Или тебе обязательно нужны подельники?Я шучу, шучу, – добавил он,заметив, как меняется взгляд майора. – Это я так, чтоб расслабиться.

– Мы с тобой, Игорь Андреевич, не первый год вместе служим и воюем. И давно друг друга знаем, – сказал Иноземцев. – Может, прервемся да выпьем по чекушечке, пока подчиненные нас не видят и не слышат?

Он достал из стола початую бутылку водки и стал разливать по стаканам.

– Только много не наливай. Голова должна быть ясной. Мы с тобой, Сережа, долго избегали этого разговора, но пора бы и объясниться... Я ведь знаю и никогда не забуду, Сережа, сколько и за что ты из-за меня претерпел, – сказал Егоров, когда они выпили.

– Ну уж претерпел, – отмахнулся Иноземцев. – Скажешь тоже. Это ты в лагерях четыре года сидел. А я всего-то был исключен из партии за идеологическую незрелость, за то, что не разглядел в тебе «троцкиста» и «врага народа». Да еще в звании да с наградами придержали... И все за то, что заикнулся на общем собрании, что твоей вины никакой нет и зря тебя арестовали. А еще там меня обозвали непрошеным адвокатом. Так что так и помру майором запаса.

– Ну уж это ты брось. Раз тебя направили от дивизии на учебу в Академию Генштаба.

– То, выходит, я уже искупил свою вину? – хмыкнул Иноземцев. – А в чем она, не подскажешь? Если тебя, за кого я заступился, не амнистировали, а вчистую реабилитировали по случаю войны?

– Тебе надо, чтобы перед тобой извинились? – поднял брови Егоров. – Много хочешь. Для меня главное, что ты не побоялся открыто выступить в мою защиту. Когда все другие меня клеймили как скрытого троцкиста.

– Не я тебе помог, а Гитлер, – снова не согласился Иноземцев. – Ему скажи спасибо. Если б он не начал эту войну, о тебе бы никто не вспомнил, никто из лагерей не вытащил, звездочки й партбилет бы не вернули... А выступил я только потому, что все другие твои сослуживцы и друзья, с кем ты водку пил, кто тебе все места лизал, вдруг хором стали тебя обличать. Мы-то с тобой всегда спорили, даже ругались, если помнишь наше офицерское общежитие, иной раз чуть не до драки.

– Ладно, Сережа, все я помню, – сказал Егоров. – Давай лучше вернемся к нашим баранам. Сиречь к умникам из штаба фронта. Так вот, если наша артподготовка продлится хотя бы полчаса, то за это время и под ее прикрытием танки можно успеть перебросить по рокаде с твоего участка хотя бы вот сюда... – Он ткнул пальцем в карту. – На участок соседнего полка. Где до сих пор было тихо.

– Там болотистая местность, и танки скорость не разовьют, – не согласился Иноземцев. – Словом, куда ни кинь, везде клин. Все равно ведь придется прорываться здесь, у меня, когда там не получится... А это наступление нельзя отложить хотя бы на неделю?

Егоров, глядя на карту, рассеянно покачал головой.

– Этого я тоже не знаю. В любом случае, Сергей Павлович, считай, что получил от меня приказ, – сказал он вполголоса. – Эта высота, значение которой ты правильно определил, должна быть тобой захвачена в самом начале операции. Чтобы немец думал, что это и есть начало нашего главного удара. И на тот случай, если этот удар придется наносить здесь сразу или его придется переносить сюда с соседнего участка.

– Кстати, эта высота уже за границей, – сказал Иноземцев. – А наши солдаты до сих пор верят, что война для них вот-вот закончится.

– Поэтому не стоит их пока разочаровывать, – вполголоса сказал Егоров. – Пусть верят. Это им придаст дополнительные силы, когда будет получен приказ.

– А на самом деле? —тихо спросил Иноземцев.

– Это навряд ли...

Иноземцев кивнул, продолжая раздумывать.

– Сплошные шахматы, – повторил он. – Кто кого введет в заблуждение. Мы думаем за противника, он думает за нас. Как наши вожди... И вопрос, кто и на сколько ходов просчитает дальше противника. Тогда находим выигрышную комбинацию, приносим какую-то жертву—и выигрываем партию... А жертва – это тысячи, десятки тысяч солдатских жизней, чтобы спасти миллионы... Я это говорю пока как игрок, а не как пешка, которую собрались принести в жертву...

Полковник Егоров промолчал. Похоже, ему нечего было возразить.

– У меня, кстати, одна просьба, – сказал Иноземцев. – Последняя просьба пешки, еще не принесенной в жертву.

– Брось, Сергей Павлович...

– Я вполне серьезно... Для пользы общего дела, раз уж нами будет решено пожертвовать, что верно на девяносто процентов, и раз уж нам здесь придется наносить отвлекающий удар, то пусть хотя бы артподготовка на нашем участке пройдет по-настоящему... Хотя бы десять минут – всей огневой мощью. Как если бы здесь готовилась наступать танковая армия...

Иноземцев замолчал, отошел от стола, выглянул в окно. Там прогуливались связистка Катя и лейтенант Малютин.

– Что ты там все время высматриваешь? – спросил Егоров. – Или кого.

– Ничего... – Иноземцев снова вернулся к карте. – И никого. Вот здесь на рокаде Малютин захватил полковника Глейцера, прикомандированного к штабу дивизиона штурмовых орудий «фердинанд»...

– Жаль, что немцы сами же его убили, – кивнул Егоров. – Нас, полковников, надо беречь.

– Но еще недавно этого дивизиона здесь не было. И если противник держит свои «фердинанды» здесь или здесь... – Иноземцев указал на карте, – то наши танки, прорвавшиеся мимо высоты восемьдесят девять, подставят им свои борта. Напомню, пушка «фердинанда» пробивает борт «ИСа» с семисот метров. И тогда всей операции конец. Придется все менять, Игорь Андреевич, никуда не денешься.

– Еще раз! Удар наносится одновременно с соседним фронтом! Маховик уже раскручивается. И план уже согласован и утвержден на самом верху, – показал на потолок Егоров. – А там не любят менять решения. Или ты думаешь, они там сидят и ждут, когда мы с тобой их поправим?

– Знаешь, я тоже не люблю слишком самостоятельных подчиненных, – буркнул Иноземцев. – Поэтому черт с нами, приносите нас в жертву.

– Но ты сознаешь последствия? – спросил Егоров, глядя на него с уважением и тревогой. – Что это на вас навлечет?

– Если немца удастся обмануть, на мой полк обрушится вся мощь, предназначенная для уничтожения целой танковой армии. И тогда никто из нас, наступающих, не уцелеет, – кивнул Иноземцев. – Конечно, считается, будто пешке приятно погибать с сознанием, что ее смерть не напрасна и способствовала общей победе...