Текст книги "На безымянной высоте"

Автор книги: Юрий Черняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

– Малютин разве уже командир роты? – удивился Шульгин. – Он оформлен?

– Да-да. – Иноземцев поморщился. – А для вас достаточно моего приказа. И будет время, вас с приказом ознакомят. Так вот, дополнительно проверять этих людей, что сидят у вас, больше нет ни времени, ни сил, да и не стоит. Вы меня поняли? Всем им будет дано особое задание. Теперь конкретно, по списку – кто у вас там под арестом?

– Например, рядовой Малахов из взвода Иноземцева. Только сегодня мы его взяли.

– А что он опять натворил? – опешив, остановился Иноземцев. – Это что, из-за фуражки полковника Егорова?

– А как вы объясните тот факт, что он остался цел и невредим? – сощурился Шульгин. – Хотя фашистский снайпер до этого ни разу не промахивался.

Иноземцев хмыкнул, нетерпеливо взглянул на часы.

– Я-то думал, – будто про себя пробормотал он.

– Поймите, Сергей Павлович! – горячо заговорил капитан Шульгин, подавшись к нему через стол. – Зачем он вдруг вылез из окопа под пули на бруствер? Хотел продемонстрировать, какой он герой? Или точно знал все наперед и потому не боялся, что его убьют? Я слышал его легенду: дескать, он заговоренный какой-то цыганкой. Но мы же с вами не верим в эти невежественные суеверия! Я думаю, он прекрасно знал, что ничем не рискует! И если еще вспомнить, каким образом и почему он сюда попал... Все же видели: он не просто стоял на бруствере, а одновременно подавал сигналы, размахивая руками и ногами, привлекая внимание, давал понять, что офицеры из штаба дивизии и корпуса уже здесь! А делал вид, что пляшет!

– Ну да, работа у тебя такая. – Иноземцев после долгой паузы, в течение которой с интересом разглядывал особиста, непринужденно перешел на «ты». – Всех нас во всем подозревать. Тут поневоле свихнешься...

– Вы что себе позволяете, товарищ майор! – вскочил Шульгин.

– Вот сколько тебя знаю, Анатолий Владимирович, так ты мне ни разу ни на один вопрос не ответил. – Иноземцев наклонился к нему. – Спускает тебе начальство плановое задание по поимке шпионов и диверсантов, или ты инициативу снизу проявляешь? И что тебе будет, если этот план не выполнишь?

– Это все, что вы можете сказать? А по существу?

– А по существу, ты немедленно отпустишь Малахова. Сейчас же, – тихо и твердо сказал Иноземцев. – Пока никто не знает и если не хочешь, чтобы весь полк завтра же поднял тебя на смех. И еще. Ты сегодня же отдашь мне на время наступления всех тех обстрелянных солдат, что сидят у тебя под замком. Дай им возможность искупить свою вину!

– Вы прекрасно знаете, Сергей Павлович, кто может отдавать мне подобные приказы, – сухо ответил Шульгин.

– А мне плевать! – непреклонно сказал Иноземцев. – Я людей на верную смерть посылаю ради конечной победы. И кем я при этом должен пожертвовать? Нормальными солдатами, теми, кто честно воевал и ни в чем не провинился? Мне с ними до Берлина идти или с твоими клиентами?

– А разве... – Шульгин приоткрыл рот. – Разве война не закончится здесь, на границе?

Иноземцев рассмеялся, покрутил головой.

– Я думал, капитан, ты лучше меня осведомлен в таких делах... Значит, кто еще из подследственных у тебя есть? Кроме рядового Малахова и водителя штабной машины ефрейтора Краснова? Сколько всего человек?

– Одиннадцать...

– Давай всех. С твоим начальством я договорюсь.

– Всех? – не поверил своим ушам Шульгин.

– Да, сегодня же передашь их Малютину, – устало сказал Иноземцев. – Для пополнения. Вопросы есть?

– Но их дела уже отправлены в трибунал, Сергей Павлович. И я боюсь...

– А ты не бойся! – Иноземцев поднял на него глаза. – Надо будет, я за все отвечу.

– Но вы даже не представляете, кто там находится! Есть двое дезертиров, трое бывших штрафбатовцев, они напились и устроили дебош, избили дежурного по части. Это же расстрельная статья!

Иноземцев непреклонно кивнул:

– К Малютину всех. Потом, когда все закончится, оформишь приговором трибунала... Не мне тебя учить, как это делается.

– Но там есть насильник, изнасиловал несовершеннолетнюю из соседней деревни, потом ее убил. Этот тем более под расстрел.

– Скажешь ему, что Родина, мол, дает ему, уроду, последнюю возможность смыть кровью свой позор. Ты понял меня? Потом напишешь на меня рапорт, потом... Если время найдешь. Все, свободен. И не задавай лишних вопросов. Позови там нашего политрука... Этому тоже придется объяснять, что да почему да зачем. Значит, так надо! Поймешь ты когда-нибудь, что мои приказы в моем полку не обсуждаются?

И через полчаса начался политчас в роте лейтенанта Малютина. Политрук, сухощавый, пожилой, явно засидевшийся в звании старшего лейтенанта, читал солдатам выдержки из центральной газеты. На политчасе кроме известных персонажей, включая уже освобожденного из-под стражи Малахова, присутствовали и другие лица – те, по ком плакали штрафной батальон или тюрьма.

– Товарищи! Фашистский зверь использует передышку, чтобы зализать раны, но скоро он почувствует на себе всю мощь карающего меча Красной Армии, который обрушится на его голову! Народ смотрит на вас, товарищи! Еще один напор, еще один, последний удар – и враг будет повержен, товарищи!

Солдаты слушали без особого воодушевления, только вожделенно смотрели на газету, которая после окончания политинформации по заведенной традиции должна была пойти на самокрутки.

– Вопросы есть? – спросил политрук.

– Вы газету с собой заберете или как? – вежливо спросил Прохор Полунин. – Лучше нам оставьте... для углубленного изучения.

– Но мне еще выступать в других подразделениях, – попробовал было возразить политрук.

– У них там другие задачи, – сказал, смеясь, Малахов, которого даже отсидка на временной гауптвахте не привела к соблюдению субординации или должному смирению перед начальством. И протянул руку к газете.

– Ну хотя бы передовицу мне оставьте! – умоляюще сказал политрук.

Но его не слушали, и газета мгновенно разошлась на клочки. Вместе с передовицей.

– Кто еще не сдал мне до наступления заявление о приеме в партию? – угрюмо спросил политрук, перебирая свои бумаги.

Бойцы переглядывались. Вроде все передали. Даже те, кто шел под трибунал.

– Есть вопрос, – неожиданно сказал Степан Каморин.

– Да, я вас слушаю, товарищ старший сержант! – Политрук близоруко сощурился, чтобы видеть выражение его лица.

– Верно, что как до границы дойдем, так и все, конец войне? А то разное говорят.

– Я-то думал, вы, Каморин, меня совсем о другом спросите, – огорченно сказал политрук. – Ну это я не знаю, товарищи! Никто приказа об остановке нашего наступления на границе не читал, но почему-то об этом говорят уже как о свершившемся факте! Кстати, товарищ Каморин, вашего заявления о вступлении в партию я тоже до сих пор не видел.

– А мое заявление видели? – выкрикнул Малахов.

– Ваше заявление, товарищ Малахов, находится у меня, но есть мнение партбюро, что с вашим вступлением, учитывая ваше сложное прошлое, не следует торопиться, – сказал политрук. – Коммунисты, которые собирались дать вам рекомендации, сегодня говорят: посмотрим, как он поведет себя в бою...

– Это я на них посмотрю, – с обидой сказал Малахов. – Я-то заговоренный. Только я думаю, как бы потом поздно не было.

– Это как? – не понял политрук.

– А так. Сегодня ночью в разведку боем идем. А потом наступление... Может, рекомендации не у кого брать будет...

– А ты не каркай! – повернулся к нему Степан. – Тут товарищи твои на смерть собираются! А ты что им говоришь?

– К тебе, Степа, это не относится... – стушевался Малахов.

– Не Степа, а товарищ старший сержант! – поправил его Степан.

– Итак, я вас слушаю, старший сержант Каморин, – упрямо сказал после паузы политрук. – Почему вы не желаете вступать в партию?

– Каждый раз одно и то же... – Степан вздохнул. – Объяснял уже. Верующий я! И крест никогда не сниму. С ним и помру. С крестом ведь не примете?

– Прекрасно знаете, что нет, – веско сказал политрук. – И что это несовместимо! Не понимаю. Вы храбрый, сознательный боец, а мировоззрение у вас, извините, как у неграмотной старухи!

– Уж какое есть... – Степан развел руками. – И Сталину верю, и в Бога.

– Что ж твой Бог, в натуре, видит, что на свете делается, и никаких мер не принимает? – не удержался Малахов. – Товарищ старший сержант, – быстро добавил он.

– Может, он нас наказывает за прегрешения... – сказал Степан.

– Все, потом, после наступления, обо всем обязательно поговорим, – заторопился политрук.

– Если будет с кем говорить, – уже вполголоса, не удержавшись, снова сказал Малахов. Остальные угрюмо молчали.

2

На передовой уже начинало темнеть, и Степан посмотрел на свои трофейные часы.

– Ну все, – сказал он, обратившись к Малахову, – твое время вышло. Мотай в расположение. Не забыл, тебе велено идти напарником к младшему сержанту Позднеевой? Вот и дуй к ней.

– А вы?

– Наше дело такое... – Степан усмехнулся. – Сейчас атаку изображать будем. А пока тут посидим послушаем, чем немец дышит.

– А как же я? – обиделся Малахов.

– Соплив еще! – сурово сказал Степан. – И шуму от тебя. А тут будет разведка боем, будем навлекать на себя огонь противника. А до того тишина должна быть, причем полная...

– Тебе, Коля, уже было приказано: поступаешь в распоряжение Ольги, – сказал старшина Безухов. – Ей напарник нужен. Задание понятно?

– Я тоже разведчик, – гнул свое Малахов. – Сейчас она не в секрете, чего ей там ночью делать? А вечером она к себе близко не подпускает, – обиженно добавил он.

– То тебя за уши от нее не оттащишь, – хмыкнул Петр. – А то не заставишь... Не поймешь. Все, иди, сказано. Договорись с ней о взаимодействии и о сигнализации.

– Ваня... – вполголоса сказал Степан, когда изобиженный Малахов наконец ушел. – Я сейчас только вспомнил... То есть я чего хочу сказать. Не смейтесь, мужики, но сдается мне, что вон там, у той высотки, мой отец похоронен.

Все удивленно переглянулись.

– А чего тут смешного-то? – не понял Михаил.

– Ведь здешнее местечко называется Заболотье, верно? Значит, где-то здесь он и погиб в германскую. Односельчанин наш Данила Макарович Махотин вернулся с той войны и нам рассказывал. Мол, похоронен мой батя в братской могиле возле местечка Заболотье. Ну и от него верст двадцать на запад.. .А сама братская могила должна быть возле небольшой горки, где дубы растут. Может, это здесь? На этой высоте? Я раньше и думать не думал, и гадать не гадал, чтоб могилу отца увидеть. Спасибо, новая германская подоспела...

Они помолчали. Взлетела зеленая ракета. И тут же затрещали пулеметы. Безухов взглянул на часы:

– Пора... Пошли, мужики.

И они поползли, растворившись в сумерках. Тишина и ночная тьма, прерываемая отдельными вспышками осветительных ракет и редкими очередями, были взорваны бешеной стрельбой. Огненные трассы очередей, яркие вспышки разрывов вырывали из кромешной тьмы напряженные лица разведчиков – Малютина, Безухова и других, то фиксирующих огневые точки противника, то бросающих гранаты в его траншеи и рывками, а также короткими перебежками меняющих позиции от одной воронки к другой, уже за передним краем вражеской обороны.

– Плохи дела, товарищ лейтенант, – сказал Безухов, когда они вдвоем оказались в одной дымящейся от разрыва немецкой мины воронке. – Немцы нас ждали.

– Надо отходить, чтобы избежать потерь, – согласился Малютин. – Кое-что мы засекли... Передайте по цепи, Иван Семенович: сначала отлеживаемся, пока все не стихнет, а потом по моему сигналу все вместе отходим.

К утру стрельба и взрывы затихли, и только отдельные сполохи скоротечного боя да запоздалые автоматные трассы сопровождали разведчиков, спускавшихся по одному в наши ходы сообщения.

Старшина Безухов сполз в окоп последним. Огляделся. Вроде все на месте.

– Лейтенант здесь?

– Я здесь, – тихо отозвался Малютин, лежавший на дне укрытия на спине. – Наши все целы?

– Все на месте, – кивнул Безухов. – Может, отдохнете, товарищ лейтенант?

– Хорошо бы. Только сначала я нанесу на карту добытые данные об огневых точках противника. Поможете мне?

Разведчики переглянулись.

– Давно хотели вас спросить... Вы сами из каких мест будете, товарищ лейтенант? – спросил Михаил.

– Я из Брянска, – неохотно ответил Малютин. – Закончил там школу. Потом пехотное училище два года... Началась война – попал на ускоренные командирские курсы. Мои родители – учителя. Мама преподавала немецкий язык, отец – математику. Погибли вместе с младшей сестрой, шестиклассницей, на третий день, как я ушел на фронт... Бомба попала прямо в наш дом... Ну что вас еще интересует?

– Все, вопросов больше нет! – прервал Безухов открывшего было рот Михаила.

* * *

Полковник Егоров вместе с майором Иноземцевым уже второй раз за прошедшие сутки склонились над штабными картами. Больше часа они молча вносили данные по огневым точкам противника, доставленные лейтенантом Малютиным, а также замеряли расстояния. Кители были сначала расстегнуты, потом сняты, вид у обоих был безмерно усталый. На столе рядом с картами остывал недопитый чай. Время от времени они возобновляли негромкий разговор, не отрывая глаз от разложенных карт.

– И все равно нет полной ясности, – сказал наконец, выпрямившись, Иноземцев. – Похоже, противник был настороже. Был готов к разведке боем и чего-то такого от нас ждал. И наш Малютин так и не добрался до высоты восемьдесят девять... Поэтому я считаю этот рейд в тыл противника лишь частично удавшимся. Похоже, попозже придется его повторить... Нет, лучше взять наконец «языка»! Не поднимая лишнего шума. И чего бы это ни стоило!

– Ну кое-что у нас все-таки есть... Даже не кое-что, а замаскированные противотанковые батареи, – сказал полковник Егоров. – Здесь и здесь... И кажется, твои ребята действительно увидели «тигров» в окопах на высоте восемьдесят девять... Хотя, возможно, это всего лишь макеты... Нет, Сергей Павлович, не скажи, разведчики у тебя что надо. И немцы действительно нас тут ждут. Будто слышали о твоих предсказаниях...

– Игорь Андреевич, я, кстати, буду ходатайствовать о представлении Малютина к очередному званию. – Иноземцев поднял голову от карты и приблизился к окну. – Но сначала он должен, нет, он обязан доставить мне «языка»! – Иноземцев вернулся к столу и швырнул карандаш на карту.

– В любом случае пришли нам представление – я подпишу сразу, – кивнул Егоров. – Оно у нас не задержится...

– Слушай, а что, если не менять направление главного удара? – сощурился Иноземцев, отходя подальше от окна и поворачиваясь к нему спиной.

– Что-то не пойму тебя... – Полковник Егоров нахмурился. – То надо менять, то не надо... Ты что предлагаешь?

– Мы с тобой до сих пор не знаем, каков план командования в целом, но я предлагаю артподготовку, как и намечалось, провести на моем участке. А танки в это время перебросить от нас по рокаде вот сюда... – Иноземцев ткнул пальцем в карту. – На участок соседней дивизии. Там, где немцы удара не ждут. Егоров задумался, глядя на карту.

– Сам же говорил, там болотистая местность. И пока наши танки будут вязнуть, противник успеет перебросить туда по своей рокаде те же «фердинанды». Представляешь, чем это закончится?

– Ты не дослушал... И вот когда дивизиона «фердинандов» на моем направлении уже не будет, резервная дивизия «ИСов» здесь, именно на моем участке, и ударит! – увлеченно продолжал Иноземцев.

–Ты забыл про высоту восемьдесят девять, где, возможно, вкопаны «тигры»... Будут сверху нас щелкать как в тире, как ты уже говорил.

– Значит, к тому времени мы должны эту высоту захватить, – весело сказал Иноземцев. – И удерживать до подхода танков. Если сделать это слишком рано – немцы могут успеть отбить, если запоздать – тоже ничего не получится. Словом, ни раньше, ни позже. Кстати, наша атака на высоту после вашей артподготовки и послужит тем самым отвлекающим ударом.

Егоров, раздумывая, ходил по комнате.

– Знаешь, что скажут в штабе про удар танкового резерва на другом участке и в другом направлении?

– Распыление ударных сил... – Иноземцев кивнул. – А ты стань на место противника. Который знает, как мы не любим распылять свои силы и предпочитаем держать их в кулаке. Он не ждет от нас ничего другого. Вот я и предлагаю этим воспользоваться.

– Что ж, кое-чему мы действительно научились за эти три года... – сказал Егоров, уважительно взглянув на Иноземцева.

– Догадываться о замыслах своего начальства или, бери выше, командования фронтом, например, —усмехнулся Иноземцев. – Которое предпочитает подолгу держать нас в неведении, боясь утечки... А ты предложи эту идею как запасной вариант на завтрашнем совещании в штабе корпуса. От своего имени. Наше ведь дело прокукарекать, а там хоть не рассветай... Я правильно говорю?

– Хорошо, Сережа, что ты не улетел в академию.

3

Михаил и Малахов подошли, слегка пригнувшись и оглядываясь, к ограде хутора пана Марека. В руках они держали две пустые канистры.

Марек на стук вышел из дома, приложил руку ко лбу, вгляделся.

– Заходите, – сказал он. – С чем пришли?

– С посудой, сам видишь. Марек, у нас тут свадьба намечается... Фронтовая. Вот пришли попросить у тебя сливовицы и пшеничной... Мы заплатим, не беспокойся.

– А я и не беспокоюсь. Только какие там у вас деньги... – Хозяин махнул рукой. – А вот свадьба – это хорошо, это к миру. Значит, война к концу идет, раз людям не терпится свадьбы играть. Ладно, пойду в погреб нацежу. А потом, Миша, поговорим. Есть серьезный разговор...

–Да, и вот тут тебе лекарства для внучки, как ты просил. – Михаил передал хозяину газетный кулек с таблетками. – А я пока доделаю что начал...

Некоторое время спустя Михаил уже чинил крышу, сидя на коньке с топором в руках, во рту гвозди, а Малахов только посвистывал и почесывался, оглядывая дом и хозяйство, какое бывает лишь в мирное время да у крепких хозяев, не знавших, что такое колхозы.

Когда Марек вынес наконец из погреба наполненные канистры, Михаил крикнул Малахову сверху:

– Коля, отнеси в расположение, только смотри донеси – не расплещи! А я тут еще задержусь... Так что за разговор? – спросил он пана Марека, присаживаясь наконец на крепкий старинный стул в горнице.

– Помнишь, я говорил тебе про ребят, про власовцев?

* * *

Немецкий снайпер капитан Рихард Кремер с интересом наблюдал в оптический прицел, как Малахов нес канистры с самогоном. Вот он остановился, будто бы отдохнуть, огляделся по сторонам, отвинтил колпачок, налил, выпил, снова огляделся по сторонам, утерся рукавом... В прицел было видно его довольное лицо. Наконец он пошел дальше. Но нет, снова остановился, налил уже из другой канистры... Снова выпил, и снова, видно по лицу, понравилось.

Снайпер засмеялся, обращаясь к напарнику:

– Курт, посмотри на этого русского парнишку! Совсем молодой, по возрасту – наш гитлерюгенд... Вспомнил его? Это он отплясывал на бруствере русских окопов в офицерской фуражке!

– У меня сын в его возрасте, – сказал Курт. – Мне почему-то таких всегда жалко. Может, потому что они сверстники? Ты хочешь его убить или просто поиздеваться?

– Пока не знаю. Тоже жалко стало... Знаешь, война идет к концу не потому, что кто-то выигрывает, а кто-то проигрывает, а потому, что все от нее устали. Уже не важно, кто ее выиграл. Скорее бы только все кончилось... И особенно обидно гибнуть под самый конец... Нет, если бы все эти политики и генералы, все, кто ее затеял, кто послал нас убивать друг друга – наши, русские, англичане, американцы – здесь собрались, я бы с удовольствием их всех пощелкал. А этого парня мне жалко. Как и русскую девушку-снайпера, которая на меня охотится... Поэтому я просто с ним поиграю. Как кошка с мышкой...

Он приложился к прицелу. И выстрелил. Пуля пробила канистру. Малахов вздрогнул, охнул, сел на дорогу, растерянно огляделся. Раздался второй выстрел. Пуля пробила вторую канистру.

Немцы хохотали, глядя в прицел и бинокль на его лицо. Малахов бежал, неуклюже виляя из стороны в сторону, спиртное лилось из пулевых отверстий в канистрах, его лицо заливал пот... Наконец бедолага остановился, поставил канистры на землю. Обернулся, погрозил кулаком:

– Ну, падла, я до тебя еще доберусь... Я тебя, козла, урою...

* * *

– Ну так где твои власовцы? – спросил Михаил. – И почему они до сих пор к тебе ходят?

– Ева меня тоже за них ругала... Я всем наливаю, отвечаю каждому, кто мне заплатит. Тушенкой там или хлебом. А больше ничем не интересуюсь, так жить спокойнее. Может, говоришь, и немцы заходят переодетые? Может, и заходят. Откуда мне знать... И что им с меня взять? Разве что только самогонка моя всем и интересна...

Михаил промолчал. Отодвинул тарелку, пристально посмотрел на хозяина.

– Что-то ты недоговариваешь... – Он посмотрел на хозяина с прищуром.

– Говори все, Марек, – сурово сказала Ева. – Миша хороший человек, вон нам крышу и забор починил, хотя мы не просили.

– Ладно... – Марек крякнул и налил себе полный стакан. Залпом выпил и снова крякнул, провел по усам, не закусывая. – Еще никому не признавался, а тебе скажу, может, что посоветуешь... Русский я. Понял?

Он произнес это с тем же польским акцентом.

– Я вообще-то догадывался, – признался Михаил. – Ну и как ты сюда попал?

– Сначала скажу откуда. Чтоб было понятнее. Зовут меня Маркел Андронов, родом из Тамбовской губернии. Воевал тут в двадцатом в Красной Армии у Тухачевского и в плен попал под Белостоком, когда поляки нас окружили и погнали. А как узнал из писем, что мою Спиридоновку тот же Тухачевский в кровище утопил, возвращаться не захотелось. Хотя нас, пленных, тогда обменивали и я под этот самый обмен попал... Лучше, думаю, здесь останусь, хотя в плену очень несладко было. Издевались над нами как хотели... Ну, словом, выручил меня и других наших пленных ее родитель, – он кивнул на Еву, – Ежи Каменецкий. На свой хутор взял батрачить, тут я и прижился. Кормил нас хорошо, обращался тоже, ну и мы с его дочкой как-то полюбились на сеновале.

– Да будет тебе, охальник! – шутливо замахнулась на него Ева.

– Забрюхатела она, одним словом, родитель ее меня ремнем отходил, неделю ни сесть, ни встать, да делать нечего. Надо жениться. Принял их католичество – и под венец в тот же костел. Значит, поженились мы с ней, а как родители померли, сам паном здесь стал. Пан Марек, иначе не величают... А ее русскому выучил.

– Ну и как оно – паном быть? – спросил Михаил.

– По-разному.

– Батраков эксплуатировал? Это не я, заметь, это тебя в органах спросят.

Пан Марек только махнул рукой:

– Всяко бывало. И вот теперь сижу и не знаю, чего дальше ждать, куда подаваться. В сороковом советские сюда пришли, вроде нас не тронули. Не до того им было... А может, не успели. Хотя в Сибирь много народа выслали... А теперь сижу тут и не знаю: кого больше опасаться – немцев или русских. Может, подскажешь?

– Ты об этом никому больше не говорил? – насупился Михаил.

– Только тебе, Миша, одному как на духу... – прижал руки к груди бывший красноармеец Маркел Андронов, ныне пан Марек.

– Вот и не говори никому, – наказал Михаил. – Но ждать, пока тебя расколют, тоже не стоит. У нас органы из-под земли достанут кого им надо... Я бы на твоем месте постарался их упредить. В смысле явился бы с чистосердечным признанием... Но чтоб и не с пустыми руками, ты понял?

– Вот я им, этим ребятам, тем, кто власовцы, то же самое сказал, слово в слово! – обрадовался хозяин, переглянувшись с женой. – Так сколько? Бочку сливовицы прикатить? У меня в погребе стоит такая, еще до войны припрятана, на двадцать ведер.

Михаил только поморщился:

– Это они сами у тебя найдут и реквизируют... Стакан у него уже был наполовину пустой. Пан Марек усмехнулся, заметив это. А Михаил продолжал:

– Еще раз спрашиваю: где твои власовцы? Мне не скажешь, Шульгину придется отвечать. А у него заговоришь по-другому... Так где и чего они хотят?

– Жить хотят, Миша... Чего все люди, особенно в их возрасте, хотят? Особенно в конце войны?

– Как знаешь... Только Шульгин все равно тебя и их под землей найдет, – заверил Михаил. – Часто к тебе эти власовцы наведываются?

– По-разному, да и сами они очень разные, – сказал Марек.

– Они предатели, ты понял?

– Миша, это два пацана, как вот ваш Коля Малахов, с кем ты приходил... Они односельчане, с детства привыкли друг за дружку держаться. На фронт попали, а там сразу и в плен.

– Жалко их, – вздохнула Ева.

– Нас бы кто пожалел... – Михаил поднялся из-за стола. – Когда они нас в спину убивают...

– Погоди, Миша, сядь... Может, я их с тобой сведу? – спросил Марек. – Они чего-нибудь тебе покажут или расскажут. Вдруг вам пригодится?

* * *

В прицел снайперской винтовки были хорошо видны лейтенант Малютин и Катя, сидящие друг против друга в той же рощице и о чем-то разговаривающие.

Перекрестье скользило, как бы раздумывая, по Катиному лицу, и было видно, как шевелятся ее губы, когда она что-то говорит.

– Оль, ты чего? Ты кого там высмотрела?

Перекрестье соскользнуло вниз, и Оля Позднеева увидела над своим окопом Малахова. Вид расстроенный, пилотка сбита на затылок, в руках две простреленные пустые канистры.

– Да никакой он не снайпер, этот фриц! – Он показал ей пустые емкости. – В меня стрелял, а только канистры продырявил... Или это я такой заговоренный... Наливка там была, представляешь?

– Я и вижу, что теперь она вся в тебе... – хмыкнула Оля. И сморщилась, отмахнувшись. – Иди откуда пришел, мне пьяный напарник не нужен!

– Оля, не пропадать же добру...

– Везет же кое-кому... – отрешенно сказала она, глядя мимо него в сторону рощицы. – Одних пули облетают, других счастье не обходит...

Он тоже невольно посмотрел в ту же сторону. Взял бинокль, навел на рощу, увидел Малютина и Катю и сразу понял причину ее печали. Только не знал, чем утешить.

– Оль, ты, главное, не беспокойся, – сказал он, слегка растягивая слова. – Я не я, если мы с тобой его не уделаем!..

Он не знал, чем еще ее утешить, и голос его стал так просителен и непривычно робок, что она снова удивленно на него взглянула.

– Ты это про кого?

– Про немца этого, как его, Кремера, вот... А хочешь, я повторю, ну как тогда, когда он на мне фуражку полковничью прострелил? Я вылезу и его отвлеку, чтоб ты его засекла.

– С ума сошел? Ты что, в самом деле веришь, что заговоренный?

– Ну почему сразу – с ума, Оль? Он же не убил меня. Только в фуражку или в канистру попадает.

– Больно нужен ты ему. Он с тобой играет. А надоешь ему своим кривлянием, он тебя сразу пристрелит. Он же не знает, что ты заговоренный, – добавила она со смешком. И потрепала его по едва отросшим волосам. – Сиди уж, герой... Ладно, пойду посплю, если удастся. А то глаза устали.

И пошла не оглядываясь. Он смотрел ей вслед, потом быстро догнал. И некоторое время шел с ней рядом по направлению к женской землянке.

– Мадам, я, конечно, бесконечно извиняюсь... – Он осторожно кашлянул в кулак. – Вы, я вижу, нынче не в духах. Но могу я все-таки чем-нибудь помочь?

Она остановилась, смерила его надменным взглядом, от которого Малахов сначала привычно скукожился, потом вспылил.

– Да ладно тебе из себя меня строить! – Его голос сейчас звенел от мальчишеской обиды. – Думаешь, не знаю, зачем Гиви-покойник к тебе в окоп залез? У него вся мотня была расстегнута, когда мы его ночью вытаскивали, я сам его тащил и видел!

Реакция ее была неожиданной. Она повернулась в его сторону так резко, что он отпрянул. Но она не дала ему пощечину и не обозвала, она спросила, остановившись:

– Скажи, Коля, ты правда хочешь мне помочь? Он даже приоткрыл рот от неожиданности.

– Ну... А что? Я ж твой напарник, можно сказать...

– Понимаешь, я должна, я хочу убить этого немца! Ты очень хороший, искренний, храбрый парень, Коля. Только прикидываешься полудурком. Мне и лейтенант Малютин это сказал. Так поможешь мне, правда? Сделаешь, как я попрошу?

Он по-прежнему ничего не мог сказать от растерянности.

– Согласен или нет? – В ее голосе зазвенели металлические нотки.

– А насчет всего остального? – спросил он, опомнившись.

– Ты о чем? – не поняла она или сделала вид, что не поняла.

– Ну сама понимаешь... С Гиви небось сразу бы поняла! – сказал он.

Она пренебрежительно махнула на него рукой, пошла дальше. Спохватившись, он ее догнал:

– Ну да, мы с тобой немца кокнем, и ты обратно в корпус уедешь... А как же я?

Она остановилась и, сдерживая улыбку, посмотрела ему в глаза.

– Слушай, ты правда чемпионкой СССР по стрельбе была? Или врут? – спросил он, чтобы что-нибудь спросить.

– Да, а что?

– Ничего. У меня до тебя кого только не было... А вот чемпионки СССР – еще ни разу, – сказал он с вызовом.

– У тебя на гражданке наверняка была невеста. – Оля улыбнулась. —Такой, как ты, ни одну не пропустит... Как хоть ее зовут?

– Допустим, Машка, – криво усмехнулся он. – У нас в зоне на всех одна невеста была. Торф заготавливала в соседнем поселке... – И тут же спохватился: – Оль, да я это пошутил. Не бери в голову.

Она сомкнула брови, стараясь понять, шутит или правда.

– Ладно, договорились, – пробормотал он поспешно, пока она не передумала. – Помогу тебе, так и.быть. Хорошо бы, конечно, аванс для начала... Ее удивление возрастало.

– Коля, ты о чем, я не понимаю. Какой аванс?

– Ну поцеловала бы, что ли... – Он поднял на нее глаза. – Ладно, все, замяли... – Под ее взглядом Коля окончательно стушевался. – Ну так как мы договоримся действовать?

Она задумалась.

– Я долго размышляла... Вот ты вылез тогда из траншеи, и он себя, когда выстрелил, смеха ради обнаружил. Дело в том, что немец играет не только со мной, но и с тобой...

– Ну да, с нами он как кошка с мышкой, – кивнул Малахов. – Хочу застрелю, хочу – нет. А мы с ним будем вроде как мышки с кошкой, так?

– Вот именно... Он выстрелил в Гиви, когда тот залез в мой окоп. Причем выстрелил сверху, с дуба. Значит, до этого он меня заметил, когда я загорала, долго меня рассматривал и мог застрелить в любую минуту. Но он этого почему-то не сделал. А только смотрел... Почему? Так вот, я подумала, что нам с тобой следует поменяться ролями. Охотиться за ним будешь ты, а приманкой буду я. Теперь понял?

– Тоже разденешься при нем и будешь загорать? Она усмехнулась:

– Да ну тебя... Теперь будешь меня ревновать к немецкому снайперу?

– Ладно, для прекрасной мадемуазель мы готовы на все, – сказал он галантно.

4

Иноземцев вышел из штаба и едва не столкнулся со спешившей ему навстречу Лидой.

– Товарищ майор, Сергей Павлович... Костю сегодня в тыловой госпиталь переводят, он отпросился на один день... – Она потупила взгляд. – Свадьба у нас, не забыли?

– Я ничего не забываю, – ответил Иноземцев, обняв ее за плечи. – Свадьба так свадьба... Сыграем, уже готовимся.

Он прошел дальше в направлении позиций на передовой, вошел в небольшую рощицу, отвечая на приветствия встречных, и остановился, увидев то же, что совсем недавно видела в свой прицел Оля. Только мизансцена сейчас изменилась.