Текст книги "Город грехов"

Автор книги: Юрий Трещев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

3

Был третий день недели.

Писатель спал и очнулся в сумрачной пещере среди теней.

Он огляделся, узнавая своды пещеры. На стене он увидел знакомые рисунки, каракули, оставленные детской рукой.

Воспоминания хлынули на него. Они кружили голову, путали мысли.

«Воспоминания коварны, пьянят как вино…»

Послышался странный гул.

«Кажется, я трезвею… опять этот неясный и совершенно противный рассудку подземный гул, напоминающий глухое урчание, который заставил даже цикад умолкнуть…»

Гул затих.

«Останусь здесь… – подумал писатель. – В смутные времена лучше пасти коз и жить в пещере среди теней, чем в городе среди людей, которые постепенно превращаются во что-то еще… втиснусь в расселину, обниму камень вместо жены и умолкну, потому что нечего мне больше сказать… и некого спросить, кто создатель зла?..»

Писатель уже засыпал, когда послышались шаги. Он привстал и, увидев артиста, спросил:

– Как ты здесь очутился?.. сто лет тебя не видел… ты один?..

– Один… предпочитаю театр одного актера…

– Ну да…

– А ты что здесь делаешь?..

– Живу… днем пасу коз, а ночью сплю… или пытаюсь дописать эту странную книгу… – писатель прижал книгу к груди. – Она досталась мне в наследство от дяди… дядя говорил, что кто бы ни открыл ее, он найдет в ней свою историю… – Писатель полистал книгу. – Хочу узнать продолжение одной довольно любопытной истории. Вот, послушай:

«Человека звали Иов. Было все у него, и все бог отнял. Одной рукой бог дает, а другой отнимает.

Человек остался один. Он лежал, одевшись песком, и ждал смерти.

«Человек рожден для смерти… не в смерти ли спасение?.. или в ней корень зла?..» – думал он.

Ночью, блуждая в своих снах, Иов наткнулся на женщину и последовал помыслам, которые заставляют делать, что хотят.

Иов испытывал наслаждение. Во сне он не владел своими желаниями.

Утром, проснувшись, Иов увидел только песок пустыни вокруг и впал в уныние.

Нет большего зла, чем уныние, которое может найти на человека и Иов пошел искать людей.

Иов не пытался кого-то обличить или исправить из гордости или по глупости, он просто жил в толпе, словно мертвец в гробу, целомудренно и не без рассеянности. Случайным прохожим он внушал изумление и ужас.

Иногда Иов что-то писал. Он дописывал книгу, доставшуюся ему по наследству от деда. Отец Иова к поэзии относился прохладно, говорил, что поэзия более приятна, чем полезна, так как она извращает истину. Отец Иова был практичным человеком и доверял только фактам.

Как-то, листая книгу, Иов услышал смех за спиной. Он обернулся и увидел женщину из сна, все ее стройное тело и вытянутое, тонко очерченное лицо, окаймленное рыжими волосами, завивающимися как у цветка гиацинта. В руках она держала венок из листьев мирта и лавра, который водрузила на голову Иова.

Иов был удивлен.

«Мне, кажется, я схожу с ума…» – подумал он, вспоминая поцелуи незнакомки, найденные впотьмах.

– Вы мне снились?.. – заговорил Иов сбивчиво, перескакивая с одной темы на другую. Женщина ослепляла и опьяняла его изумлением…»

– Почему ты замолчал?.. – спросил артист.

– У этой истории вполне ожидаемый финал… – пробормотал писатель. – Бог никому блага не желает…

Ночная тьма стала голубой. Она лишь слегка золотилась на востоке неба. В траве переливалось многоцветье влажных россыпей. Все было наполнено движением и звуками, изысканными, тонкими.

«Цикады поют… и чего ради?.. – размышлял писатель. – В силу некоей необходимости, от которой никому не уйти по своей воле, как не уйти от самого себя… хотя, может быть, не только по этому… любовь и война, столь же вечные, как сама вечность, вот кто всем управляет и движет…»

Писатель пытался уловить то необъяснимое нечто, что составляло очарование ночи.

– Как звали эту женщину, которая являлась к Иову?.. – спросил артист.

– Ее звали Кира… – заговорил писатель после довольно продолжительного молчания. – Она жила с отцом… мать ее умерла от преждевременных родов… отец вел беспутную жизнь, однако тщательно скрывала это от дочери… как-то дочь застала его на месте преступления и не позволила ему убедить себя в том, что это всего лишь невинная игра… отец отослал дочь в интернат, опасаясь ее угроз… он уже узнал ее характер, напоминающий нрав змеи, умеющей таить свою ненависть и жалить в нужный момент… в интернате Киру стали терзать муки совести… она даже попыталась покончить с собой, но попытка оказалась неудачной… летом она бежала из интерната, поменяла имя, лицо, одежду… она стала странствующей монахиней, вошла в число так называемых подозрительных для власти лиц… она выступала на площадях с проповедями, доводила толпу до экзальтации своими канцонами… она то плакала в стихах, то смеялась… из города в город она путешествовала на осле… молва о ней была восторженно-завистливая… женщины относились к ней почти благоговейно, упивались ее стихами, которые она уже и сама не особенно хорошо понимала… однажды дорога привела ее к руинам женского монастыря… она поселилась в одной из келий… в этих же руинах жила и дочь мэра… днем она изображала блаженную, а ночью сочиняла плачи… собственная участь представлялась ей печальной… история отношений Киры с дочерью мэра запутана, полна несуразностей, противоречий…

Писатель иное опускал, иное добавлял, в результате история отношений двух женщин оказалась еще темнее, а в некоторых местах и вовсе лишенной всякого смысла.

– Есть продолжение у этой истории?.. – спросил артист.

– Иногда Кира является мне во сне… такая тонкая, хрупкая… – на глазах писателя блеснули слезы. Он как-то странно глянул по сторонам. В темноте ему увиделись фиалково-темные глаза Киры и все ее нежное тело, осыпанное песком как смарагдами. Невидимая реальность стала для него достоверной и осязаемой.

– Должен признаться… – заговорил артист. – Я знал Киру… из-за нее жена прокляла меня и на меня напали вши…

– И как ты избавился от вшей?..

– Жена умерла… и проклятие потеряло силу… вши ушли… – Артист отвел взгляд. – Что это?.. – спросил он, прислушиваясь к странным звукам.

– Мыши… – Писатель принужденно улыбнулся. – Скребутся проклятые… здесь их пропасть… жрать им нечего, так они бумагу жрут… я пытаюсь дописать книгу, что-то вроде хроники… записываю все, что могу вспомнить…

– Я тоже пробовал писать… даже пытался напечататься под чужим именем, но от славы пришлось отказаться по причине отсутствия таланта… чего нет, того нет… говорят, писатели получают наставления от бога…

– Ну да… – Писатель встал. Он стоял и любовался пейзажем. – Когда-то я жил здесь… – заговорил писатель после довольно продолжительной паузы. – Помню, я едва не сорвался в пропасть… если бы не Бес, меня бы уже не было на этом свете… странно, что он оказался рядом со мной… и не подтолкнул… – Нечто, напоминающее улыбку, пробежало по лицу писателя.

Возникла пауза.

– Расскажи мне о себе… – попросил артист.

– Я сирота… пастух пас коз и нашел меня в миртовых зарослях… его звали Пан… от непогоды мы спасались в пещере, которая некогда была храмом нимф, обитателей этих угрюмых мест… Бес, брат Пана, жил чуть ниже… люди обходили его пещеру стороной… на всех он был зол и людям никогда не был рад… и вот этот нелюдим на старости лет решил жениться… в жены он взял женщину из долины недавно овдовевшую, у которой от первого брака осталась дочь 9 лет… прескверно жил Бес с женой… они постоянно ссорились… и не только днем, но и ночью… когда Катерина, дочка вдовы, подросла и расцвела, Бес стал присматриваться к ней… я тоже засматривался на Катерину… она была красавицей, а я родился таким уродливым, что мать убежала в страхе, оставив меня в миртовых зарослях… она рожала в тайне, пыталась скрыть свой грех… Бес говорил, что она была сводной сестрой моего отца… от Беса я узнал и о том, что не он один был моим отцом… впрочем, это не важно… в 7 лет я уже пас коз и принимал участие в их забавах… Пан был добродушен и ленив… больше всего он любил послеполуденный сон и мстил всем, кто мешал ему спать… козы его боялись и в панике разбегались, услышав его голос… и я побаивался его голоса… он спал в пещере… я был уверен, что спал он не один, хотя вполне возможно меня вводило в обман эхо… Пан говорил, что мужчина и женщина сливаются телами, чтобы слиться душами… когда Пан умер, я обложил его тело камнями и взял себе его имя… – Писатель умолк, задумался. После довольно продолжительного молчания он продолжил свой рассказ. – Отсутствие матери Пан объяснял мне сбивчиво, если вообще объяснял… о себе он почти ничего не говорил… молва уверяла, что Пан жил с козами как с женами… так что прирост коз зависел не только от козла… но это все слухи… чего только люди не говорили о нем шепотом… и верили любым своим выдумкам… говорили, что он мог проникать в сны девиц из долины… женщины обожали Пана… правда, иногда они обнимали и Беса… как-то Пан заявил мне, что скоро Бог заберет его на небо… я попросил его пояснить, что это значит и что из этого следует… из его рассказа я понял, что смерть не является нарушением порядка вещей и воспринимать ее следует с надеждой и ожиданием лучшего… осенью Пан умер, и я стал человеком, скрывающимся под его именем… вместо Пана я пас коз и плясал под звуки флейты с миртовым венком на голове, наполняя уши коз меланхолическими мелодиями… пока я пел, Бес исполнял обязанности Пана, устраивал охоту на женщин… он был ненасытным, но предавался и уединенным утехам… пытался во всем подражать Пану, который воплощал универсальную склонность к совокуплению, заражающую все вещи и всю жизнь… он беспокоил женщин, сбивал с толку их чувства, затоплял разум, заставлял их бежать прочь в панике, вопя, не разбирая дороги… женщины бежали, а Бес кричал им вслед: «Нет бога, кроме меня…» – Прошлой осенью Бес неожиданно исчез… вдова жива… и все так же красива… помню, я писал стихи, то там оброню листок, то там, а она ходила, подбирала… а ее дочь, Катерина погибла… – Писатель невольно вздохнул. В его глазах блеснули слезы. Он надолго умолк.

– Для кого ты пишешь?.. – спросил артист.

Писатель промолчал.

– Думаешь, слава найдет тебя здесь?.. слишком дикое место, слава в такие места не заглядывает, да и не нужна слава отшельникам и сумасшедшим…

– Здесь много прохожих… иногда они задерживаются, чтобы в трудных обстоятельствах получить от меня совет и утешение… – Писатель поднял голову. День угасал. – Какое странное небо… оно как будто копирует пейзаж… там залив, там мыс… и такой аромат от трав!.. цветы склонились, как будто отбивают поклоны… только взгляну на все это и забываю все свои печали… – Писатель потер шишку на лбу и, прихрамывая и опираясь на посох, подошел к краю оврага. – Пытаясь спасти Катерину, я сам едва не погиб… Бес меня спас… помню, я снова учился ходить, колено распухло, нога не сгибалось… что смотришь?.. лучше опираться на внуков и на Бога, а не на палку…

Неожиданно перед ним как будто из воздуха появилась блаженная. На голове венок из фиалок и листьев мирта. Она как-то странно глянула на писателя и исчезла.

– Опять она… – Писатель встал.

– Кто?..

Писатель промолчал.

Ветер посвистывал в его рыжих волосах, завивающихся как цветы гиацинта, раздувал одежду, ощупывал все его тело прохладными руками вдовы…

* * *

Писатель и артист сидел на камне, исчерченном надписями, и смотрели на город.

Поодаль паслись козы.

– О чем задумался?.. – спросил артист.

– Пытаюсь вспомнить, где я видел незнакомца в плаще, который то исчезает, то появляется как будто ниоткуда…

– Вспомнил?..

– Кажется да… на картине Беса… – Писатель глянул на артиста. – Кстати, ты чем-то похож на него…

– На незнакомца в плаще?..

– Нет, на Беса… Бес был художником от бога… свои картины он рисовал на клеенке… святых с дугой нимба над лицами и людей, какими они никогда не бывают… в таком сумеречном свете, который одевает все вещи иначе… мне его картины нравились, такие тонкие, воздушные… смотришь на них и невольно улыбаешься, позабыв свою обычную угрюмость… какое-то парение души… вдруг замечаешь, как сквозь клеенку просвечивает что-то еще, какая-то другая реальность, подлинная, более высокая… это как сны наяву… я столько всего открыл для себя в его картинах… – Писатель умолк.

– Эй, о чем ты опять задумался?..

– Вот, думаю, сделать предложение вдове… у нее никого нет, и я живу один… даже Сарра меня бросила…

– Кто-кто?..

– Ворона… летает где-то сама по себе… старики никому не нужны… – Голос писателя изменился. Он пересчитывал коз, что было весьма сложным делом. Козы то появлялись, то исчезали…

Федра тихо замычала и пошла к ручью, сопровождаемая мухами и слепнями.

Артист обратил внимание, что корова одноглазая.

– Никогда не видел коров циклопов…

– Это целая история… – писатель понюхал какую-то траву и чихнул три раза. Переведя дух, он отпил из фляжки амброзии и заговорил. Он говорил и смотрел прямо перед собой, словно в окно. – Я уже говорил, что мой отец, в отцовстве которого я не совсем уверен, был пастухом… с людьми он мало общался, все больше с козами и другими божьими тварями… говорил он и с козами на их языке… в стаде были и гнедые, и пегие козы, но когда умерла Катерина, все козы почернели… – Голос писателя задрожал. Некоторое время он не мог вымолвить ни слова. – Помню, мне было почти 2 года, я заигрался в зарослях мирта и заснул… во сне я увидел мать… лицо у нее было осунувшееся с желтизной, как у беременной на седьмом месяце… смотрю я на нее и слышу плач младенца, которого она носила в себе… плач был жалкий и злой…

– Почему он плачет?.. – спросил я мать.

– Когда человек плачет и вздыхает, он раскаивается и Бог радуется за него… – сказала мать, и я очнулся… сон оставил во мне какой-то горький осадок… я все еще видел перед собой грустное лицо матери и пытался найти в траве глиняную свистульку, которую потерял во сне… вдруг я услышал рычание и увидел перед собой пасть пса… от страха я обмочился… пес слегка придушил меня и стащил волоком в низину к ручью, где его ждала стая бродячих собак… здесь много пустующих вилл, в которых живут одни собаки… собравшись в стаю, они часто нападают на скот… и не только на скот… я нащупал свистульку под подкладкой куртки… обычно я свистел в нее, когда играл с Федрой… осторожно, чтобы не привлекать внимание собак, я достал свистульку и засвистел… внезапно, откуда ни возьмись, появилась Федра… пока Федра воевала с собаками, я забрался в дупло старого вяза… там я и провел ночь… я лежал, прислушиваясь к шуму дождя, и не заметил, как заснул… очнулся я с ощущением, что все еще сплю… перед глазами маячили бездны и пропасти преисподней… глянув вниз, я увидел собак, которые зализывали раны… Федра тоже пострадала, она потеряла глаз… ну, а ты что здесь потерял?..

– Я ищу отца… у меня теперь есть его портрет… – артист протянул писателю фотографию.

– Хм… я могу и ошибиться, но, мне кажется, я уже видел это лицо…

– Так ты видел его или не видел?.. и что он говорил?.. он спрашивал обо мне?..

– Помню, он говорил о каких-то неприятностях… а у кого их нет?.. – Протянув руку, писатель сорвал травинку и зажал ее в губах. – Из его рассказа я понял, что он живет один… предпочитает театр одного актера, как и ты… рассказывая мне свою историю, он не рассчитывал снискать расположение, и не льстил, чтобы понравиться… правда, начало его истории совпало с сотворением мира, а конец – с концом времен и обещанным обетованием…

Воздух будто затрепетал, и появилась девочка 13 лет с темными меланхоличными глазами на бледном вытянутом лице.

– Здравствуйте… – сказала она голосом сирены и протянула руку артисту.

Совсем смешавшись, артист позволил себе слегка сжать тонкие, ангельские пальчики девочки.

– И где мне его найти?.. – спросил артист писателя, все еще в замешательстве.

– Я думаю, что твой отец и сейчас с тобой… оглянись, и ты его увидишь, он за твоей спиной, как ангел-хранитель, только без крыльев…

Артист оглянулся, но никого не увидел.

– Не верьте ему, он шутит… – девочка переступила с ноги на ногу.

– Вовсе нет… я не шучу… иди прямо вон по той дороге, которая, говорят, течет прямо из рая, и никуда не сворачивай… дорога приведет тебя в дому на сваях… поторопись… ветер переменился, скоро нагонит туч…

Дорога привела артиста к обрыву. Внизу извивалась река, поблескивала зыбью, как змея чешуей.

– Просто идиллический уголок… Пан уже есть, не хватает только фавнов… – пробормотал артист и сел в траву, потом лег.

Какое-то время он лежал и прислушивался к хору цикад.

Цикады неожиданно умолкли. Послышалось шуршание. Ящерица скользнула в траве. Потом донесся какой-то тонко очерченный звук. Бабочка потерлась о траву бархатистыми крыльями, отлетела.

Артист чиркнул спичкой о камень. С шипом из камня выскользнул огонь, озарил его лицо, отсветы заиграли в глазах. – Мне кажется, что я уже был здесь однажды… – артист закурил. Легкие струйки дыма свились в неясные, шаткие силуэты фигур.

Он задул спичку.

Темнота сомкнулась вокруг него…

* * *

Светало.

Писатель сидел и правил рукопись. Иногда он отвлекался, созерцал пейзаж.

Пейзаж напоминал картину, которая разворачивалась в весьма обширную композицию, внутрь которой неожиданно попала вдова. Она выступила из мглы фона. И уже она единовластно правила в пейзаже, утверждая свою реальность, устанавливая перспективу, освещение, передний и задний планы. Возникал совершенно иной мир форм, и в этом странном мире писателю не было места. Он был лишен облика, но пытался привлечь внимание женщины.

– Да вот же я!.. – восклицал он, помогая словам мимикой и весьма выразительными жестами, но, увы.

Картина что-то подразумевала, какой-то смысл, который так и остался невыясненным.

Бог показал картину и стер ее, умолчав о мотивах и целях…

Писатель невольно вздохнул, глянул на свое пестрое стадо и склонился над рукописью.

Послышали шаги.

Писатель оглянулся и увидел артиста.

– Рад снова тебя видеть… похоже, что отца ты так и не нашел?..

– Не нашел… заблудился…

– Может быть, он прячется в ските?..

– Где это?..

– Да, тут, рядом… тут все рядом… – Писатель прилег в траву.

Переливчатым хором пели птицы, журчал ручей, навевая дрему.

– Кар-кар… – донеслось из зарослей мирта.

Писатель приоткрыл веки, будто свинцовые. Все еще длился сон, в котором он был и шуршащей осокой, и журчащей водой, и птицей, перелетающей с ветки на ветку…

– Кар-кар… – хрипло прокричала ворона из зарослей мирта и рассмеялась.

Писатель привстал. Он не поверил своим ушам.

– Боже мой, это же Сарра… Сарра вернулась… – пробормотал писатель и устремился в заросли…

Проводив писателя изумленным взглядом, артист сел на камень и тут же привстал, увидев прохожего. В руках у него был небольшой чемодан с ржавыми углами, с каким обычно выходят на свободу арестанты.

Вскользь глянув на артиста, незнакомец прошел мимо и исчез в зарослях мирта.

Артист последовал за незнакомцем.

Незнакомец был копией его отца.

Перепрыгнув ручей с ржавой водой, артист вышел на песчаную пустошь с редкими соснами и уходящей вдаль узкоколейкой. Его поразила звенящая тишина. Оглядываясь по сторонам, он побрел вдоль железной дороги, все ускоряя шаг. Дорога неожиданно оборвалась, утонула в Иудином болоте…

Кто-то вздохнул за спиной.

Мелькнула тень.

«Показалось…» – подумал артист, прислушиваясь к птичьему посвисту ветра.

И снова он услышал едва уловимый вздох и шепот…

– Кар-кар… – хрипло прокричала ворона и рассмеялась. Эхо повторило ее жуткий смех.

Услышав лай собак, артист сорвался с места, побежал, нелепо выбрасывая ноги, не обращая внимания на хлещущие лицо ветки, и с разбегу угодил в топь, забарахтался в камышах и рыжей тине, окончательно запуганный, загнанный.

С трудом он выбрался на сухое место. Он лежал, как какой-нибудь камень, потом встал, вышел на дорогу и пошел.

Он шел и оглядывался.

Из-за поворота дороги показалось стадо коз, окутанное облаком пыли. За стадом, прихрамывая, шел пастух, казалось, он приплясывал в такт звяканью ботала, висевшего на шее Федры.

Артист сошел на обочину.

«Странно… прошел мимо и не окликнул, не кивнул… или не узнал?.. может быть, и я уже умер?..»

Небо переливалось синевой и перламутром. В тишине что-то напевали птицы, в траве сновали всякие бессловесные твари.

Миновав топкий цветущий луг с болотцем, дорога свернула к дому на сваях, опоясанному террасой.

Остановившись у ограды, артист засмотрелся на цветы: крокусы, зачарованные гиацинты, петунии, приветливые ирисы, флоксы, маргаритки, зеленовато-бледные и желтые с черными улыбчивыми глазами.

«Словно стайки юных, прекрасных дев…» – подумал артист и невольно улыбнулся.

Улыбка погасла на его губах, когда он увидел вдову.

Вдова была женщиной из его снов…

* * *

Писатель стоял у засохшей смоквы в окружении коз, уронив облысевшую голову на грудь, и размышлял. Вид у него был несчастный.

«Конечно вдова уже в годах… и полная, надо сказать, весьма полная, без всяких оговорок… но бедра… грудь… восхитительны…»

Вдова представилась писателю так реально. Он даже почувствовал запах ее подмышек и испытал такое острое удовольствие, какого давно не испытывал.

Мысли разбрелись, как козы.

«А это еще что за явление…» – Минуту или две писатель разглядывал фигуру артиста, размытую по краям, как на картине Беса.

– Я ослеп или это опять ты?..

Артист принужденно улыбнулся.

– Что ты здесь делаешь?..

– А ты?..

– Вот стою и думаю… вряд ли вдова обрадуется, когда узнает, что я страдаю припадками… и нога у меня ноет к перемене погоды… получается, что я нуждаюсь в ней больше, чем она во мне… – Писатель сделал в воздухе неопределенный жест, глянул на измятые и изношенные брюки, на рваные ботинки.

– Как она выглядит?..

– Полная, рыжеволосая, лицо бледное, тонко очерченное…

– Я не рассказывал тебе, что ночью мне являлась женщина, которой, как мне кажется, я не безразличен… – Артист потер лоб. – Это был сон, но разве вся наша жизнь что-либо иное?..

– Извини, я ничего не понял…

– Представь себе, из моего сна эта женщина переселилась в явь…

– Я думаю, есть естественное объяснение этой странной истории…

– Ну да, конечно…

– Что-то подобное и мне как-то привиделось… я тоже был уверен, что имею дело с живой женщиной из плоти, а не с призраком…

– Я почти начинаю верить, что сон – это та же явь, только вывернутая наизнанку, как рукавица…

– Если только это не бесовское наваждение…

– Ты думаешь?..

Вдруг осыпались камни. Из потемок послышался натужный кашель и на свет вышел прохожий.

– У меня ваш диалог вызывает недоумение, растерянность и даже чувство страха, хотя ваши истории всего лишь последовательность слов… не знаю, с какой целью вы рассказываете все это… это или намеренная ложь, мошенничество или ошибка восприятия, которую можно объяснить безумием… господа странники, вы сошли с ума, помешались, тронулись… – прохожий повернулся к артисту лицом. – Вам пришлось уйти со сцены… и не без причины… а вам… – прохожий повернулся лицом к писателю. – Вам пришлось бежать из города… и тоже не без причины… и не пытайтесь разглядеть что-то за моими словами…

– Кто вы?..

– Вы меня не узнали?.. я философ, ваш сосед… ваши видения связаны с безумием, а не с реальностью… иногда вы осознаете свое сумасшествие, но не совсем… и лишь в толпе, увидев себя среди сумасшедших, вы поймете, что весь мир – это иллюзия бога, подвергающего вас целому ряду испытаний в своих целях…

– Ну, все, с меня хватит… – Писатель повернулся спиной к артисту и философу, крикнул, обращаясь к козам: – Девки, пора домой…

Уже смеркалось. Дали приобрели мягкую волнистость, как истертый бархат, а небо стало похоже на переливающийся муар…

– Философ, что вы знаете о писателе?.. – спросил артист, жуя соломинку.

– В его истории много неясного… говорят, детство его проходило в горах… он пас коз и сочинял канцоны, потом перебрался в город, стал писателем, женился, но неудачно… ему было всего 27 лет и о женщинах он знал немного, как, впрочем, и о жизни…

– Продолжайте…

– Пока писатель приобретал известность, жена украсила его лоб рогами…

– Ну да… женщины лучше знают, что нужно мужчине…

– Похоронив очередную жену, немку, он исчез… его искали, но не нашли… он стал мифической личностью…

* * *

Ночь ушла.

Писатель собрал стадо коз и ушел в горы. Весь день, прячась за спиной ветра, он вспоминал детство и воображал.

– Боже, что это?.. – Он привстал, сморгнув слезу. – Откуда он взялся?.. – Перед писателем стоял пес с дьявольской мордой.

Писатель вскочил, точно его ужалила змея.

Пес оскалил клыки.

Козы с блеяньем разбежались, кто куда. Кто же сам себе враг. Бежала и Федра, побежденная страхом и паникой, унося на своей спине писателя…

Два дня жители поселка искали пропавшее стадо.

Сохранились следы и другие улики, которые дали следователю повод подумать о том, что все стадо погибло в Иудином болоте…

Писатель вернулся через три дня. Его все еще била дрожь, он заикался и не мог вымолвить ни слова, а если и говорил, то так путанно, что и сам себя не понимал.

Весь в тине, окруженный облаком мошкары, писатель шел мимо кладбища. На многих могилах уже невозможно было прочитать стершиеся имена.

У входа на кладбище было людно. Кого-то хоронили. Писатель увидел свежевырытую могилу и гроб, над которым несколько старух рыдали в голос, утопив в платках свои лица.

– Кто преставился-то?.. – спросил писатель каким-то потусторонним голосом и перевесился через ограду, чтобы заглянуть в лицо покойнику.

Увидев вместо лица покойника икону и испуг на лицах старух, он понял, что пришел на свои похороны…

Теряясь в блеклых сумерках, писатель шел по улице, мельком заглядывая в окна с тем нездоровым интересом, который всегда вызывали у него домашние сцены, в общем-то, заурядные, но полные какой-то странной для него значимости.

«Вот и мой дом…» – Ладонью писатель ощупал шершавые стены дома, обошел его кругом.

– Сарра… – позвал он ворону хриплым, нетвердым голосом и поднялся на крыльцо.

– Черти тебя принесли… – донеслось из окна дома напротив. – Жил бы себе в трясине и не морочил людям голову… – Соседка перекрестилась и задернула занавеску на окне.

– Кар-кар… – Где-то далеко придушенно закричала ворона.

В состоянии близком к помешательству писатель перечитал записку, подсунутую кем-то под щеколду, затянутую паутиной. Не было сил протянуть руку, достать ключ под ковриком и открыть дверь.

Писатель сел на ступеньки.

Над ним летали ангелы, которых Бог, посылает нам в наше одиночество. Они не вызывали у писателя удивления.

Справившись с волнением, писатель открыл дверь, вошел в дом и упал ничком на кровать…

День погас. На небе появились звезды, колючие глаза бога…

Среди ночи писатель проснулся. Еще скованный сном, он откликнулся на ласку и увидел вдову в лунной зыби среди виноградных лоз, посаженных на небе и свисающих до земли.

Облик вдовы менялся, как на блеклом клеенчатом коврике, расписанном Бесом.

– Иди ко мне… – позвала вдова движение губ, глаз, плеч, шеи.

Писатель неловко прижался живот к животу женщины и бедрами к бедрам. Он весь дрожал.

– Что с тобой?.. ты весь дрожишь… – прошептала вдова.

– Я девственник… – заикаясь, пробормотал писатель.

– Если хочешь знать, я тоже девственница… – вдова рассмеялась, и писатель очнулся. Привстав, он ощупал постель. Место у стены была смято и еще теплое. Он закутался в одеяло. Он все еще дрожал, как будто сидел по пояс в воде. Вода была мутная, заросшая водорослями, которые напоминали змей с вздутыми шеями…

Выпив вина, писатель впал в какое-то странное состояние и снова очутился у дома Беса, в котором провел прошлую ночь. Говорили, что если кто проводил в этом доме ночь, того утром находили мертвым, или сумасшедшим. Он с опаской поглядел на темную дверь. Наводящие ужас завывания ночных духов, живущих в Иудином болоте, подтолкнули его к двери.

Дверь была не заперта.

Писатель вошел, пугливо озираясь.

В комнате царил полумрак. Ставни были закрыты. В дальнем углу обрисовалась кровать с балдахином, похожая на катафалк без колес. У окна покачивался шезлонг с примятой подушкой. Рядом с шезлонгом тускло поблескивал столик, на котором лежали очки с круглыми стеклами, китайский веер, подгнившее яблоко и раскрытая книга с пожелтевшими страницами.

Стены были увешаны картинами, как в музее.

Послышалось бормотание, и из боковой комнаты вышел Бес.

– Ты кто?..

– Вы меня не узнаете?..

– Выглядишь ты жалко… пришел объясняться в любви с моей бывшей женой, но миссия твоя, по всей видимости, не увенчалась успехом… – Бес порылся в ящиках комода и ушел.

Писатель подошел к окну.

В отражении стекол появилась вдова. На ней было льняное платье без рукавов, затянутое в поясе, лицо бледное, окаймленное рыжими локонами.

Писатель обернулся. Он был восхищен и в то же время смущен.

– По всему видно, что дела твои отнюдь не совсем благополучны… – сказала вдова.

– Не стану скрывать… – пробормотал писатель, опустив голову, испытывая некоторую неловкость.

– Выпей, ты очень устал… – Вдова протянула ему стакан холодного чаю, настоянного на травах.

Писатель выпил. В глазах начало темнеть, все закружилось. Без сил он опустился на край кровати с балдахином и поплыл по течению сна…

Проснулся писатель рано. Смутный свет сочился сквозь узкое окно, стирая реальность. Увидев лежавшую рядом с ним книгу, он полистал ее в какой-то смутной надежде.

Странная это была книга. Мгновениями какие-то слова вспыхивали и снова чернели, просветы между словами и строчками менялись, как будто книга дышала.

Пальцы писателя свело судорогой. Он выпустил книгу, но кто-то продолжал листать ее. Страницы вылетали из книги и парили в воздухе.

– Кар-кар… – хрипло прокричала ворона. Она сидела подоконнике, ела и гадила.

Писатель привстал, с недоумением огляделся.

Вдова лежала на постели у стены, зябко подрагивая во сне.

Одеяло сползло на пол.

Какое-то время писатель смотрел на тело вдовы, полное, белесое, почти побежденное старостью.

Зазвонил будильник, и вдова проснулась, улыбаясь смущенно и виновато. По всей видимости, ей снился сон, и от сна осталось впечатление чего-то нечистого.

– Надеюсь, я не был тем дурным сном, который разбудил тебя?.. – спросил писатель.

– Нет, я спала, как убитая… – сказала вдова, пробуждая в нем желание своей позой, не лишенной грации.

– Мне уже пора… козы зовут… – пробормотал писатель.

– Я провожу тебя…

Писатель вышел на улицу в сопровождении вдовы. На ней было все то же льняное платье без рукавов, затянутое в талии, на голове нечто вроде чепца.

Порыв ветер сорвал чепец. Рыжие волосы упали на плечи и грудь, платье вздулось и опало, снова вздулось. Создавалось впечатление, что вокруг вдовы как будто бились волны, и она то опускалась, то снова взмывала на вершину водяного вала.

Писатель сморгнул и очнулся. Он все еще стоял на крыльце перед дверью, не решаясь войти в дом Беса…