Текст книги "Город грехов"

Автор книги: Юрий Трещев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

– Догадываюсь…

– Все мы обречены исчезнуть, вести призрачное существование в этой стране без возврата, где каждый темный угол полон вздохов… боже мой, и я прожил жизнь ради этого утешительного обмана?..

– Ты думаешь, что это обман?..

– Вряд ли бог имеет какое-то отношение к человеческим делам…

– В таком случае, есть ли вообще какой-либо смысл в этой жизни?..

– Зло не победить пока над человеком тяготеет главное зло – смерть… и это жестокая несправедливость со стороны бога… человек не хочет, и не может подчиниться этому… и придумывает лазейки… задается вопросами, есть ли смысл в жизни?.. и можно ли надеяться на счастье хотя бы после смерти в потустороннем существовании?..

– Дядя, ты не ответил на мой вопрос…

– Имеет ли жизнь хоть какой-либо смысл?.. конечно, имеет, поскольку есть надежда обрести вечное блаженство… или вечные муки… иногда мне кажется, что ад и рай – это одно и то же место?.. впрочем, подобные мысли достойно утверждать, а не доказывать… с их помощью люди словно бы зачаровывают себя и не страшатся смерти… – Дядя помолчал и снова заговорил. – Я думаю, что у человека есть только один способ быть счастливым: для этого он должен стать независимым от людей, от бога, от власти имущих, от общественных порядков, от собственных страстей и желаний… одним словом, от всего…

– И это возможно?..

– Не знаю, но пытаюсь узнать…

– Дядя, как ты думаешь, кончается ли наше существование вместе со смертью тела или нет?.. и что нас ждет за гробом?..

– А ты как думаешь?..

– Я думаю, что за гробом нет ни страданий, ни наслаждений… человеку нет смысла бояться посмертных кар на том свете, ни надеяться на вечное блаженство… только при жизни он может стать счастливым…

– Оставим это… скажи мне, где ты скрывался и когда вернулся в город?..

– Недавно…

– Лучше тебе устроить свою жизнь вдали от города… жить в пустыне и состязаться в блаженстве с самим богом… человек в городе слишком привязан к жизни с ее пусть и временными радостями, чтобы без сожаления расстаться с ней… и он больше рассчитывает на свои силы, чем на божественное вмешательство… – Дядя встал и подошел к племяннику. – Итак, в чем смысл жизни?..

– Умереть счастливым…

– И безвестным… безвестность это благо…

– А мудрость это благо?..

– Благо, если она учит правильно воспринимать всякий поворот судьбы…

– И все-таки дядя, неужели бог слеп как крот?.. почему он для одних отчим, а для других отец родной?..

– Созерцая происходящее, бог задумался и забыл нас, но не будем отчаиваться… ждать немного, совсем немного осталось… спасение близко… – Дядя помолчал, порылся в бумагах на столе. – Кстати, ты дописал свою книгу?..

– Еще нет… а чем занят ты?..

– Ничем… племянница вернулась… и вернулась не одна, с какой-то женщиной… я ее боюсь… увидела меня, не смущаясь, обнажилась… это грех… дело женщины – давать наслаждение мужчине, а не женщине…

Дядя умолчал о том, что женщина пыталась его соблазнить и ее ласки были ему приятны.

– О чем задумался?.. – спросил дядя.

– Бог отдал землю в руки злодеев и смеется отчаянию невинных… – заговорил писатель после довольно продолжительной паузы. – А если это не так, то какую цель он преследует, предопределяя человеку такую жалкую жизнь, такую краткую и кончающуюся нисхождением во мрак могилы?.. какой в этом смысл?.. недавно я сошелся в руинах женского монастыря с одним человеком… его зовут Диоген… он уверяет, что он одно время был богом, прежде чем стал человеком…

– И что?..

– У этого философа есть сестра…

– Ты хочешь женить меня на ней?..

– Кроме нее есть и другие женщины…

– Знаю я все их секреты, тайны и ухищрения… сознаюсь, я думал тебя заинтересовать одной женщиной… ее мать немка, играет на пианино… – дядя рассмеялся и заговорил о чем-то другом…

Беседа с дядей внесла в мысли писателя беспорядок.

Обычно дядя относился к женщинам с опаской и недоверием, говорил, что лучше бы человеку держаться подальше от женщин, но с природой не поспоришь, и иногда приходится идти на благоразумные уступки, чтобы претерпеть минутное наслаждение.

– Иногда и святым приходится бесноваться среди бесноватых… – говорил он.

С возрастом дядя становился философом. Одно время он выступал со своими поучениями в печати, потом на улице, но не преуспел.

Благодаря дяде писатель в 13 лет пережил духовное преображение.

До этого он жил, воображая, что занимается чем-то стоящим, и только напрасно тратил время.

Дядя рассказал писателю историю его матери, имеющую склонность к изящному. Петь она начала еще в чреве, а писать стихи сразу после рождения.

Мать писателя была примадонной, богиней очарования и кошмара, чье присутствие на сцене ввергало зрителей в безумие.

Ходили слухи, что отцом примадонны был бог, с которым примадонна вступила в связь в состоянии божественного блаженства и опьянения, так как отец примадонны, хотя и вел безупречную жизнь и хранил верность своим многочисленным женам, но был бесплоден.

К мальчику она проявила безучастность и даже не попыталась стать ему матерью. Она не укачивала мальчика в колыбели, не давала ему грудь. Мальчик пил козье молоко. Молоком козы мальчик лечилась от безумия матери, от помрачений и блужданий в лабиринтах ее кошмаров.

Мальчик рос в сумраке чувственных ощущений под присмотром пастуха, которого звали Пан. На вопрос мальчика: «Кто мой отец?..» – Пан устраивал концерты, которые возбуждали и пугали его и после которых тишина, казалась, особенно жуткой, зловещей, населенной существами, ускользающими от разумного восприятия.

В 9 лет писатель уже описывал в стихах это молчание, порождение темных глубин.

Внешне он напоминал девочку грацией, изяществом и легкостью движений.

В 13 лет писатель стал сиротой. Пан умер. Воспитывала его тетя, а после смерти тети, двоюродный дядя. Племянник был неуживчив и странен, вечно мрачный, отрешенный он что-то высматривал в пустоте. Иногда перед ним проступал темный образ все творящего и угрожающего бога. В ужасе мальчик бросал все и помышлял лишь о бегстве. Его страх и отчаяние были вполне обоснованы.

Когда тетя умерла, мальчик узнал о справедливости бога. Смерть тети была возмездием. Тетя изменяла своему мужу.

«Но почему бог наказывает столь кошмарно, обнажая весь ужас справедливости?..» – размышлял мальчик.

Иногда бог представлялся мальчику женщиной, похожей на мать. Она появлялась роскошная и радостная среди ночи, и обитатели темноты восторженно встречали ее.

В 13 лет писатель испытал любовь, стремящуюся к зачатию.

Дядя давно заметил склонность племянника к призрачно-кошмарному искажению реальности.

– Твои рассказы с привидениями и всякой жутью просто нелепы… – говорил он. – И они свидетельствуют о твоем вполне последовательном безумии… даже не знаю, что еще сказать по этому поводу…

В некоторых историях мальчик в мельчайших подробностях, ничуть не сдерживаясь соображениями приличия, расписывал сцены любви.

Мальчику нравилась немка, пианистка. Он звал ее, и она являлась и вела его без всякой дороги. Мальчик доверял ей и шел за ней, сам точно не зная куда и зачем. Казалось ему, что она даже земли не касалась ногами. Иногда она оборачивалась и смеялась.

Прочитав один из рассказов мальчика, дядя решил познакомить его с кем-нибудь из писателей.

«Но с кем?.. – размышлял дядя. – Из тех, кого я знаю, все плохо кончили… есть один живой… сидит на паперти у руин женского монастыря, протягивает руку и читает чужие стихи… как-то, увидев меня, притворился безумным, завопил, размахивая руками: «Подайте проклятому поэту…» – Говорят, он пострадал из-за жены… я предложил ему свои услуги… поэт отказался, сказал, давай поговорим лучше об идеях… каждый поэт должен философствовать, но ведет ли философия к счастливой жизни?.. поможет ли она преодолеть страх смерти?.. помню, поговорив с поэтом, я решил серьезно поговорить с племянником, чтобы он не повторил судьбу этого проклятого поэта…»

– Хочу сказать тебе кое-что… – так начал дядя этот разговор, который продолжился и на другой день, несмотря на многие перерывы, отступления, побочные вопросы и повторения, и закончился к вечеру третьего дня.

«Может быть, из этого разговора будет какая-либо польза…» – размышлял дядя, когда из темноты раздался голос:

– Вряд ли…

– Я вас знаю?.. – дядя близоруко сощурился.

– Вспомните события на Болотной площади… но прежде чем описывать эти события, возвращусь несколько назад, чтобы все было более понятным и более очевидным…

Незнакомец говорил, а дядя мрачнел.

– Все я сказал тебе… поразмысли об этом… кстати, твоего знакомого, написавшего на тебя донос, бог молнией обуглил…

«Странно все это… – размышлял дядя, когда незнакомец исчез в складках темноты. – Кто он этот незнакомец?.. у меня мрачные предчувствия… что-то ужасное вторгается в мою жизнь… что-то злобное и темное нависло и вот-вот готово обрушиться…»

Ночью дядю мучали кошмары. Он проснулся, едва дыша, в глазах рябило. Он позвал племянника, отдал распоряжения и приготовился к аресту…

«Смутное было время… – размышлял писатель, блуждая по комнате и населяя пустоту видениями и призраками из прошлого. – Теперь и я чувствую враждебное проникновение этой темной зловещей силы, стремящейся меня погубить… и не только меня, но и город…» – Писатель остановился у окна. Он смотрел на город и чувствовал, как в груди поднимается тоска по тем временам и тем людям с изувеченными манерами и порочным культом, которые испытали всю возможную горечь жизни и весь ужас смерти.

Писатель редко видел дядю, вероятно, он был очень занят своей должностью в театре.

Дом дяди представлялся ему огромным, с заброшенными комнатами, лабиринтами коридоров, затянутых паутиной, тяжелыми гардинами на окнах, траченными молью. В блужданиях по дому писателя сопровождали странные тени, по всей видимости, бывшие жильцы.

Как-то блуждая по дому, писатель услышал голоса. Он затаился за гардинами, стоял и размышлял:

«Кажется, это немка, пианистка… но она не настоящая немка, акцент ее выдает…»

В щель между гардинами писатель видел лишь смутное отражение женщины в старом венецианском зеркале с пятнами отслоившейся амальгамы.

Женщина была высокая, стройная, волосы рыжие с завитками как у гиацинта.

«Выглядит целомудренно, пожалуй, даже слишком целомудренно… волосы как у матери на портрете… как будто огонь в них горит и не жжет…»

Когда в комнате воцарилась тишина, писатель вышел из своего убежища.

Ни немки, ни дяди в комнате не было…

Писатель лег на кушетку и не заметил, как заснул и тут же проснулся. Он лежал и вспоминал сон, в котором он после долгого слепого падения в бездну очутился на небе.

«Где я?..» – писатель огляделся и заставил себя встать.

Внизу, кутаясь в зыбком мареве, лежал город похожий на некое чешуйчатое чудовище с крыльями, уползающее в море.

Ощупью, как слепой, писатель сделал несколько шагов и обнаружил проем. Еще несколько шагов и он очутился в комнате, залитой каким-то странным подводным светом. Комната зарастала виноградной лозой, по стенам карабкался плющ, из темноты за ним следили глаза совы, горящие холодным светом.

Писатель стоял и смотрел на происходящее как завороженный.

Неожиданно из темноты вышли дядя и немка в странном одеянии.

Писатель хотел рассмеяться, но забыл о смехе, услышав голос немки.

«Из ее темной речи, состоящей из стихов и прозы, я понял только, что эта ее жизнь не подлинная и недолжная…»

Днем немка преподавала музыку в школе. Многие упрекали ее в холодности и излишней серьезности. А ночью она была богиней вина, оргий и превращений. И дядю, этого вечного холостяка, она превращала в страстного любовника. Он освобождался от запретов и условностей и делал то, что не хотел делать, но делал. И это не было безумием или манией.

Немка вдруг появлялась и также вдруг надолго исчезала, сходила в ад, как говорила сестра дяди, старая дева. Она была уверена, что немка приходила из страны мертвых.

Однажды, блуждая по городу, писатель наткнулся на дядю. Дядя не узнал его.

– Кто ты?.. – спросил дядя, отступая.

– Дядя, я ваш племянник…

– Ты рыжий, как и она…

– Кто?.. немка?..

– Нет, твоя мать… – дядя помрачнел. – Это все сестра… она во всем виновата… женить меня решила…

– На ком, на немке?.. – спросил писатель.

– Нет… на своей двоюродной сестре… хотела грех ее скрыть… а она родила мертвого мальчика и, потеряв рассудок, покончила с собой…

– Дядя, ты не в себе… я отведу тебя домой…

– Нет, только не домой… там меня уже ждут, чтобы арестовать…

– Дядя, ты так изменился… они тебя не узнают…

– Как же ты меня узнал?..

– По голосу… ну, так мы идем?..

В 27 лет писатель был уже известным человеком.

Человеческая натура жадна до славы и власти, и неудержима в исполнении желаний.

В 33 года писатель оказался у властей под подозрением в неблагонадежности.

Издавали его скупо, обрывочно. Иногда допрашивали и искушали, чтобы выведать, как он поведет себя при тех или иных обстоятельствах.

После публикации романа «Избавитель» к нему пришли с обыском. При обыске следователь нашел записные книжки с подозрительными записями и опасными мыслями, которые следователь прочитал с настороженностью, опознав в писателе романтика.

Писатель был молод и на это обстоятельство списали многие его странности.

Вскоре писатель женился на дочери немки, а после смерти жены, исчез. Он превратился в мифическую личность…

4

Встал новый день.

Все было как обычно. Люди жили и умирали. Вместо умерших людей, приходили другие. Радость сменялась скорбью, а скорбь – радостью.

Всему и всем одна участь – смерть, и к этому нечего прибавить.

Бог созерцал, не вмешивался. Он доверял происходящему…

«Зачем бог дал мне жизнь и наполнил дни мои и ночи страданиями и досадой?.. – размышлял писатель. – И ведь скоро он отнимет и это… что мне останется?.. не у кого спросить… нет у нас пророка, и нет знающего… – Писатель невольно вздохнул. Он вспомнил, как ночью оказался на небе и упал. Продолжая падать, он оглянулся и увидел тьму за спиной, пугающий мрак, из которого он выпал и который казался ему светом столько лет.»

«Я падал, падал… пока не почувствовал опору для ног… меня поразила красота этого места… цвели ирисы, фиалки, шафран, гиацинты, нарциссы… почти с нежностью я коснулся рукой плодов дерева, под сенью которого очутился… поодаль я увидел незнакомца… он сидел в кресле еврея и был хмур и мрачен… он рассказывал мне о моем отце, о том, что отец совершил в безумии, не столько вдохновленный Музами, сколько одержимый Фуриями… надо сказать, история довольно любопытная, несмотря на то, что изложенные в ней факты не вызывали доверия… предмет интересов незнакомца лежал не в самих фактах, а где-то за ними… все эти, по всей видимости, вымышленные преступления, совершенные отцом, не свидетельствовали решительно ни о чем, кроме гибельного воображения их автора… убийства в его изложении были изящными и эффектными, поражали обилием подробностей и деталей… не знаю, пережил ли он сам то, что описывал с таким волнением, или же все брал из книг, привлекал в свою историю нечто такое и таким образом, что здравый смысл оказывался в замешательстве…»

Писатель вышел на террасу и увидел в кресле еврея незнакомца.

Незнакомец встал.

– Рад тебя видеть…

– Артист, ты?..

– Кто же еще?.. ты, я смотрю, все пишешь?..

– Пишу…

– Слова… слова… пользы от слов мало, но морочат они усердно…

– Иногда слова становятся творящей силой и без моего участия, сами по себе…

– Может быть… в поэтическом смысле… как риторическое преувеличение… – Артист стоял и разглядывал стену, на которой танцевали тени.

– Что ты там видишь?..

– Если приглядеться, повсюду глаза, рты… они смотрят, говорят, пытаются навязать свои представления, образы, которые свет только искажает… я люблю сумерки и все сумеречное: цветы, женщин, сны… обычно в сумерках я встречаюсь со своими женами… у каждой свое обаяние, уловки… неделю назад случился скандал, катастрофа…

– Расскажи…

– Они пытались заниматься со мной любовью все вместе… и на людях… шучу… – Артист рассмеялся.

– Мне тоже жены снятся… где они теперь?..

– Некоторые, наверное, на небе, а некоторые в преисподней… частенько они прогуливаются и по земле, пугают живых каким-нибудь чудом, недоступным пониманию, хотя и совершенно естественным…

– Все шутишь?..

– Шучу… пытаюсь дорасти до роли положительного героя… либо, по меньшей мере, двойственного…

– Как это?.. расскажи…

– Хорошо… я все расскажу, что ты хочешь знать, но тебе нужно молчать, пока я не кончу монолог, потом заговоришь…

Артист придумал для своей истории не только декорации, костюмы, но и сочинил множество жестов и танцевальных фигур.

Сама история напоминала лоскутное одеяло. Иногда она была похожа на драму, иногда на комедию. В ней были и описания, и проповеди, в которых артист призывал утешать бедных и страждущих. Говорил он и о боге, творце мира, и о долге человека перед богом, и о блаженстве, которого может достигнуть каждый, но лишь после смерти, и если жизнь его была праведной. Кое-что артист рассказал и о себе, кем он был раньше, как окончил свою жизнь и справедливо ли то, что о нем говорят.

– А о тебе говорят?..

– Говорят…

– И что же говорят?

– Что я был гением, почти богом…

Артист исчез в кулисах тьмы, а вместо него сцену заполнили тени лишенные плоти, все в смиренных позах с продолговатыми не без прелести лицами и в одежде в темных желтоватых тонах…

«Опять исчез… и где он?.. и где я?.. – размышлял писатель. – Человек он скрытный, защищающий себя панцирем настороженности от окружающей лжи… говорят, он много путешествовал… был в Афинах, в Иерусалиме, в песках Египта и Сирии… и какие только чудеса не приписывали ему… в песках он как будто заболел и умер… а, может быть, получил исцеление от своих страстей как в духовной лечебнице… говорят, он стал женоненавистником, как и я… нет, я не пренебрегаю женщинами, и не одержим страстью к мужчинам, что выглядит совершенным безумием… надо сказать, что в некоторых делах человека наставниками бывают пороки, дары сатаны… сатана вмешивается, когда видит, как тягостна человеку жизнь и искушает его изощренными наслаждениями… он прирожденный оратор… умеет говорить, подливая к словам сладость, чтобы люди незаметно получали пользу от слов, нежно ласкающих слух, и питали не только тело, но и душу… чтобы они любили наслаждение… человеку свойственно впадать в восторг, но надо помнить, что всему установлен предел… ничего из того, что я позволял себе, я теперь не позволяю, и чувствую себя вполне счастливым… живу один, предпочитаю театр одного актера… страхи, надежды, радости – все это не для меня… я стал мифической личностью… о чем это я?.. – писатель провел рукой по лицу. – Я пытаюсь убедить себя, что в воображении можно превращаться в птицу, в дерево, в цветок… и даже заниматься любовью с женщинами… все женщины играют в любовь… некоторые становятся блудницами, по крайней мере, те, которых я знал, имели склонность к изысканным извращениям… они будоражили и мое воображение… не знаю, нравилось ли женщинам меня мучить или это получалось у них самопроизвольно… они, то холодны, то ненасытны… и хранит меня бог от них… это не пустые слова, потому что он меня хранит даже в эти смутные и страшные времена, в виду возможных последствий… а вот и артист… появился и опять исчез… нет, не исчез… собирает в симфонию хора голоса статистов… привлекает в хор и своих жен… когда-то он прогонял мое одиночество, давал оружие от ночных страхов, выжимал слезы из глаз, эту манну небесную… через слезы люди приобщаются к блаженству, превозмогая тяготы жизни… слезы открывают путь ввысь, в чертоги бога…»

Артист показал писателю одноактную пьеску, драматически окрашенную. Он начал с представления действующих лиц и описания их родословной.

В некоторых сценах артист заикался и картавил, подражая известному поэту, и пользовался навыками, полученными в игре с тенями и отражениями, как в китайском театре.

Героем пьески был мэр, этот женолюб, упорно избегающий женщин. В молодости он имел не лишенную приятности внешность. Женщины его боготворили. Исключением была лишь одна женщина.

Историю этой несчастной любви мэра артист поведал писателю как мим. Жестами он рассказал о том, о чем, не краснея, невозможно рассказать.

Постепенно повествование приблизилось к финалу. В финальной сцене мэр вынужден был бежать из города. Барка, на которой он плыл, попала в бурю. Он чудом спасся, выплыл вместе с обломками барки и оказался на птичьем острове, на котором провел несколько лет, жил жизнью птицы и питался надеждами.

Надежды – это сновидения бодрствующих.

Дни мэр проводил в беседах с птицами. Облепленный пухом, он ничем не отличался от птиц. Если рядом никого не было, он говорил сам с собой, пытался вернуть прошедшее, чего нельзя сделать никаким сожалением.

Он спрашивал птиц:

– Вы знаете, кто я?.. откуда пришел?.. куда направляюсь?.. – и оглядывался. Он играл как на сцене в трагедии.

Как-то его обнял сон, в котором он дожил до старости, после чего сокрылся в лоне мрака и очнулся от изумления. Он увидел бога. Бог стоял перед ним навытяжку и выглядел таким, каким его изобразил сон.

В этом сне мэр получил от бога напутствие для старости и смерти, и отогнал от себя все страхи того света и сомнения…

Артист увлекся. Ад в его описании выглядел величественно и жутко.

Артист описывал наказания и кары, постигающие нечестивых, их терзания, которые не остаются тайными, необыкновенные случаи смерти, осознания вины, раскаяния, воскресения.

Иногда речь артиста переходила в плач и скорбное песнопение…

Все представление длилось около часа, из которого писатель понял только, что артист был племянником мэра и вынужден был бежать из города из-за женщины. Бегство его было длинной во всю жизнь и даже несколько больше, в стужу, в жару, в ливни, в одиночестве, без всякого общения с людьми. И это было мучительно, ведь он привык к тому, что его постоянно окружали люди, которые, надо сказать, плохо знали его, да и понимали они его весьма превратно…

Писатель невольно вздрогнул и очнулся. В трепет его повергло видение. Он увидел и ров погибели, и палачей, и путь, ведущий к казни, и очнулся в кресле еврея с лицом, не лучше чем у трупа.

Многие принимают за реальность лишь обманчивую видимость вещей, их притворство и лицемерие…

«Кажется у меня жар…» – пробормотал писатель, озираясь, пытаясь понять, где он.

Артист опять исчез, правда, остался его театральный реквизит.

Внизу лежал город. Он напоминал некое чешуйчатое чудовище с крыльями, выползающее из моря на каменистый берег.

Небо над городом было пыльное, выцветшее. Даже солнце казалось серым, тусклым. Мужчины выглядели призраками, а женщины – бесчувственными, безразличными и бесплодными.

«Все ждут, когда город проглотит яма…» – Писатель повел плечами как от озноба. Ему показалось, что город повернулся и медленно пополз в сторону моря, которое стало отступать.

Писатель сошел с террасы в сквер и пошел по направлению к руинам женского монастыря. Он шел и оглядывался. Всюду ему виделись страхи, опасности, шпионы. Он боялся всякого прохожего. Ему казалось, что прохожие замышляли коварство. Вот-вот они сбросят личины, превратятся в гиен, собак дьявола, и с лаем станут преследовать его…

Протиснувшись в щель между обломками колонн, капителей и пилястр, писатель пошел по темному сводчатому коридору, который привел его в келью блаженной. Он лег на ложе и затих.

Ночь писатель провел в смятении и унынии, прислушиваясь и пугаясь всякого звука.

Тьма на всех нагоняет ужас.

Всю ночь ветер выл волком, и смеялся голосом гиены.

Под утро наступило затишье.

Писатель заснул. Во сне он вышел из руин и пошел по направлению к театру. У портика входа в сквер он остановился. Ему показалось, что кто преследует его. Услышав шаги за спиной, он испуганно обернулся, никого не увидел и пошел дальше. И снова ему почудилось, что кто-то крадется, прячется среди теней для внезапного нападения. Он не оглянулся, лишь дернул плечами. Он ждал и испытывал смущение и ужас от ожидания…

Ночь была страшная, а день страшнее ночи.

Весь день писатель провел в кресле умершего от желтухи еврея, который пытался его утешить…

Наступила ночь.

Всю ночь страх не покидал писателя. Писатель носил страх в себе. Он жил, ожиданием нападения преследователей, повинующимся какой-то темной силе и высшей воле…

Солнце всходило и заходило таким, каким всходило.

Луна уменьшалась.

Сознание вернулось к писателю на седьмой день. Он обернулся к жизни, но чувствовал себя не лучше покойника, даже хуже.

Ужасы отступали ровно настолько, чтобы их не видеть, но чувствовать их присутствие…

Прошла еще неделя.

От кошмаров остались только тошнота и головная боль.

Писатель уже не боялся темноты, одиночества и прочих бед. Он сидел в кресле еврея на террасе и смотрел на город.

Проклятие еще не исполнилось и над городом висело облако света.

Улицы были безлюдны. В городе остались только дети и старики. Некоторые старики пытались бежать, но падали, едва начав бежать, и придумывали оправдание своей немощи…

Писатель вернулся в свою комнату.

В этой комнате он когда-то написал свой первый довольно темный и запутанный роман, лишь в некоторых местах преисполненный изящества и очарования.

Листая книгу, писатель наткнулся на историю Пана…

«Пан родился от смертной женщины и принял вид человека, хотя человеком он был наполовину. Он пас коз в горах, жил тихой, молчаливой и безвестной жизнью. Лишь бог знал о нем и козы. Однажды он вознесся к богу в его чертоги.

Так закончилась его первая жизнь.

Он не познал брачных уз, хотя и не избежал искушений плоти.

В следующей жизни Пан жил жизнью блаженного. Как вестник бога он молча прошел по земле из конца в конец, и за ним следовали события, попавшие в хроники, в которых не многое нашло исчерпывающее объяснение.

Он ушел незаметно, так же, как и пришел. После него осталось несколько книг, темных и непонятых, над которыми время было не властно.

Так закончилась его вторая жизнь.

Пан не исчез, он вернется, уверяла молва. Она говорила на языке птиц. Люди слушали ее как какую-то восхитительную музыку. Молва рассказывала истории и приносила счастье, то одному человеку, то целой семье. Правда, иногда молва погружалась в забытье и, очнувшись, не помнила о только что произошедшем. Она напоминала спящего человека, все еще видевшего картины, которые не всем дозволено смотреть. В остальное время она жила как обычный человек и радовалась или печалился всякую минуту. Женщин она избегала, говорила, что от них тотчас же меняется судьба и мысли, и что богам и мудрым людям женщины ненавистны…»

«Однажды Пан вернулся в город. Улицы были безлюдны. Большая часть жителей покинула город, одни по принуждению обстоятельств, другие, чтобы спастись или по иным причинам. Без мужчин женщины сходили с ума. Они нападали на каждого прохожего, сбивали его с ног, и когда от мужчины ничего не оставалось, расходились.

Не избежал нападения женщин и Пан…»

На этом история Пана обрывалась…

Писатель невольно вздохнул и глянул в окно на город.

Днем писатель дописывал свою книгу, а ночью блуждал в темных сводчатых коридорах и переходах женского монастыря, искал блаженную. Он не верил слухам о ее смерти, пока не наткнулся на незнакомца, который представился мэром и отцом блаженной.

Утром другого дня писатель покинул город.

Дорога увела писателя в горы, источенные пещерами, отроги которых тянулись за море.

Он поселился в одной из пещер вместе со стариком.

Много лет назад старик удалился от суеты. Сил у старика не было, только языком он мог помочь себе. Он наставлял прохожих и готовил себя к смерти. Близок он был к концу пути.

С этим стариком писатель провел несколько дней и предал его тело погребению, когда старик умер.

Вот история старика, какой она попала в книгу писателя:

«Петр, так звали старика, был женат, он взял себе жену из провинции весьма красивую, но с дурными помыслами. Она обманывала мужа. Как-то Петр неожиданно вернулся домой и застал жену с любовником. Он лишь молча глянул на них, ничего не сказал и ушел.

Петр стал пустынножителем, пас скорпионов и свои мысли. Через несколько лет он из пустыни перебрался в горы, поселился в пещере и погрузился в созерцание неба.

Скалы ступенями поднимались к небу и богу.

По ночам Петр беседовал с богом. Он спрашивал, а бог отвечал на его вопросы.

Говорил бог скромно и кратко, но иногда велеречиво и пространно.

Внимая речам бога, Петр подходил к нему все ближе и ближе и вскоре оказался лицом к лицу.

Одет бог был в такие же лохмотья, как и Петр, словно он пребывал в крайней нужде.

Мимо пещеры проходили прохожие. Странно, но они не замечали входа в пещеру, как будто он был завален камнями.

Дни Петр проводил в молчании, созерцал красоту и слушал песни ветра. Жил он и не печалился, не сетовал, но обретал радость в том, что иному представлялось бы тягостным.

Несколько лет Петр дописывал книгу, доставшуюся ему в наследство от отца.

В книге речь шла о человеке, которого желания гнали к нежеланному концу и живописались сцены апокалипсиса.

Его звали Бес. От сатаны он научился познавать дела сатаны, и не только те, что гибельны людям. Женщин он делал участницами своих таинств. Он рисовал на их коже рисунки и знаки, которыми исчерчен весь космос. Для своих опытов он выбирал женщин с рыжими волосами, кудри которых завивались как у цветка гиацинта и пылали.

Для обольщения рыжих дев, Бес прикрывался личиной.

Девам вдруг казалось, что они видят лицо мужа, отца или брата, и с ними ведут странную беседу, а не с Бесом.

Бес мог и ливень послать, и пожар разжечь, мог показать себя в раю в облике змея, дышащего погибелью и сползающего с дерева в объятья женщины. Объятая жалким трепетом, обессилев, женщина с ужасом смотрела на его сгорбленный злостью хребет, и втягивала щеки от страха.

Бес далеко не чуждался женщин. Его первая жена отличалась резкой, почти истеричной чувственностью. Она покончила с собой, ушла жить под воду. Вторая жена была копией первой, демонстрировала полное отсутствие сдержанности и меры, правда, в отличие от первой жены, она писала стихи. Лучше всего ей удавались темные, малопонятные и пугающие плачи. Как и первая жена, она добровольно ушла из жизни, стала птицей. Третьей его женой был юноша, поэт. Они весело служили музе, а когда и юноша покончил с собой, Беса арестовали, но он бежал, отправился на поиски горы, подходящей для тихого уединенного существования. Он стал философом. Однажды, когда он погрузился в сон, ему приснилось, что его распяли на кресте и с двух сторон от него пригвоздили жен, которые поносили его, издевались, обзывали его евнухом, но он оставался безмолвным.

Одним своим телом Бес висел распятый, а другим блуждал. Он был странником и евреем. Странствие Беса длилось бы до второго пришествия, если бы он не наткнулся на острый камень и не остался лежать в луже крови…»

Обложив могилу старика камнями, писатель заснул и очнулся около полудня.