Текст книги "Город грехов"

Автор книги: Юрий Трещев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

– Он писатель… мифическая личность…

– Когда-то и я играл словами, витийствовал и собирал вокруг себя зрителей, даже заслужил изваяние из железа… я думал, что подражаю богу… и что?.. наплодил столько видимостей, что в них утонула действительность…

– И кто вы теперь?..

– Я странствующий лицедей, показываю свои фокусы там, где их способны оценить и за них заплатить… я как иллюстрация двойственности природы человека… сотворены мы богом, но манипулирует нами дьявол…

– Мне кажется, этот жонглер зримое воплощение беса… в своих одноактных пьесках он все смешивает: добро и зло, слова и жесты… он рыдает и смеется над несчастьями людей, приносит им облегчение… и даже позволяет себе показывать призраков каким-либо способом…

– У всех свои слабости… у этого человека дар кривляться, ходить на руках, витийствовать, вызывать возбуждение и веселить как обычных зрителей, так и глядящих с неба…

– А у вас какой дар?..

– Бог обделил меня дарами…

– Странно, писатель плачет, наверное, эти бездомные разбередили его старые раны… а теперь он целуется со скрипачом…

– Поцелуй на языке жестов – это символ равенства людей определенного круга…

Писатель записывал историю человека со скрипкой, когда из-за поворота дороги вышли бледные люди.

– Эй, господа несчастные… – заговорил артист. – Оставь печаль и слезы, вы теперь наши гости… правда, в обмен на историю… расскажите, в чем ваша беда?..

– Мы евреи…

– Это о вас сказано: они не узнали бога…

– Потому бог посмеялся над нами…

– Ну, посмеялся… и что?.. куда вы идете?..

– Мы идем в город… идем и сомневаемся… говорят, исполнилось проклятие и город погиб, а у меня там семья, дети…

– Все это слухи, которые, возможно, власти сами распускают, чтобы избавиться от лишних людей…

– Вы, думаете, у города есть надежда на спасение?..

– Надежда осталась на дне ящика Пандоры… – сказал философ.

– Однако голос у тебя как у сирены и даже слаще… спой что-нибудь… – попросил артист.

Еврей принял позу и запел. Он пел, помогая себе жестами и мимикой. Словами песни еврей рассказал историю о любовных страстях женщины и мужчины, как, сбросив одежду, нагими телами любовники прильнули животом к животу, бедрами к бедрам. Они словно срослись. Любовь лишила их стыда.

Не все еврей рассказал, что-то скрыл, не выговорил до конца, лишь рассыпал намеки, где-то позволил себе заменить ответ вопросом. Он пел о прелестях женщины, об ее нраве. Он пел и менялся. Он то приобретал черты изящного грека, то сдержанного немца, то величавого жителя востока.

Женщина из истории еврея жила шумной и праздной жизнью, жадно пила из чаши наслаждений, правда, надо сказать, наслаждения были не самого высокого качества. Измена мужа принудила ее стать преступницей. Она убила мужа и бежала в пустыню, чтобы жить в полном уединении, но ее выследили и арестовали. Из пустыни она попала в тюрьму, а из тюрьмы в сумасшедший дом, но пробыла она там не долго, переселилась на небо.

– В любовных делах слаще бывает мечта, чем воплощение мечты… – сказал философ.

– Унылую ночь ты от нас отогнал своим пением… как звали эту женщину?.. – спросил писатель.

– Имя ее?.. зачем вам его знать?..

– Смутная история и сочинена смутным автором, но, надо признать, что пел ты вдохновенно и откровенно… – заговорил артист. – Таких историй тысячи… когда-то я тоже был пленником страсти и много чего претерпел, пока не прозрел… я очистился от всех желаний и стал нищим…

– Что тут скажешь?.. – еврей снял шляпу. – Может быть, вы меня чем-нибудь одарите?..

– Постыдитесь, вы же интеллигентный человек, артист… впрочем, у вас есть возможность получить роль в моем театре…

– Вы, по всей видимости, гений… не смею утверждать, но я вам не подхожу… я человек маленький… – Еврей потер шишку на лбу.

– Что вы все трете лоб?..

– Мне кажется, что у меня рог растет прямо из середины лба… назовите его рогом изобилия, или избавления, мне все равно…

– Странный вы человек… на людях я самого себя изображаю обычно лишенным изъянов и пользующимся известностью, признанием… по правде сказать, славу я получил через брачные узы… жены меня ославили… а вы женаты?..

– Я был женат…

– И что случилось с вашей женой?..

– Она ушла и не вернулась… тело ее искали, но не нашли… она исчезла, растворилась в воздухе, но иногда она приходит ко мне невидимой, чтобы взглянуть на меня спящего и получить наслаждение… – Еврей утер слезы.

– Он, мне кажется, не столько евреем и преступником, сколько бедным и несчастным человеком…

– Однако голос у него восхитительный…

– У моей жены был такой же голос… прошлой ночью она мне снилась… я увидел ее и пошел к ней, но не дошел, ноги задрожали, ум помутился… я испугался, что не смогу вернуться…

– И в аду есть жизнь, но холодная и призрачная…

– Вы так говорите, как будто были там…

– Где я только не был… был и в горах, и в пустыне, песок меня там душил, а солнце превращало тело в дрова… был я и в тюрьме, откуда переселился в сумасшедший дом, а потом на западные острова… о них писал поэт, называя их островами блаженных… побывал я и в монастыре и вышел оттуда под другим именем… – артист взглянул на еврея, который выглядел растерянным и смущенным, потом перевел взгляд на спящего философа. – Странно, философ заснул… ему наши истории и смущения не интересны… а ты что насупился?.. наверное, замышляешь что-то?.. – спросил артист еврея.

– Я думаю о жене и детях… – на глазах еврея опять блеснули слезы.

– Женщины коварны, злорадны и мстят изобретательно… философ, ты спишь?.. проснись…

– Я не сплю… я пытаюсь понять весь этот ваш словесный вздор… впрочем, лучше выкинуть все это из головы…

– Скажи, что тут вздорного?..

– Боже мой, так вы философ?..

– Да, а что?..

– Как вы думаете, зачем бог шатром простер небо со светилами, воздвигнул на водах твердь и призвал человека из небытия?..

Философ говорил уместно и возвышенно о жизни и смерти, описывал себя как соучастника устроения мира, сотрудника бога, и чертил на песке линии, круги и извивы.

– Не понимаю, о чем он говорит?.. он играет словами, как будто совершает некий словесный обряд…

– Он философ, но и ему не чужда стихия героического и трагического…

– Я тоже могу так говорить…

– Вы философ?..

– Я?.. нет… а он на самом деле философ?..

– Во всяком случае, выглядит он как философ…

– Да, видно, что он уважает себя… такой человек не потеряет лицо даже в лохмотьях…

– Вы его знаете?..

– Отчасти… когда-то он был моим учителем…

– Вы тоже философ?..

– Нет, я писатель…

– Я тоже пишу, теперь все пишут, даже женщины…

– Расскажите, о чем вы пишете?..

– Что-то я знаю, отчасти пророчествую, открываю истины, если люди еще способны что-то понимать и принимать мои слова всерьез…

– Говорят, в своих скитаниях вы заглянули во все темные углы… и даже в мрачные бездны преисподней, уподобившись богу, победителю ада, насколько это возможно…

– А что такое ад?..

– Это некое мрачное место…

– Так мы уже в аду?.. – сонно потягиваясь, спросил старик, худой, похожий на призрака.

– А где же еще?.. вы, я смотрю, тоже жертва любви… пострадали от женщины?..

– Она пыталась отравить меня со зла, а может быть из ревности или из зависти… впрочем, даже если бы я сидел, запершись в своих четырех стенах и ничего не делал, рано или поздно, я все равно очутился бы в аду… я уступил ее полным обмана советам, на словах таким выгодным, а на деле оказавшимися преступными… не знаю, чем я вызывал ее ненависть… по ее милости я превратился в угрюмого, рехнувшегося старика, у которого ум за разум зашел… женщин я избегал… я знал только муз… и жил, радуясь и вместе с тем страдая… человек рожден для страданий… мне было уже за пятьдесят, когда я познакомился с женщиной и благодаря ее скандальной славе стал известным толпе, как безбожный и проклятый поэт, привыкший за деньги служить всем наподобие шлюхи… она сошлась с моим хромым секретарем… общаясь с ним, она и сама стала припадать на одну ногу… я не желал себе лишнего счастья… хорошее портится ненужным… я не тратил свое время на оказание благодеяний неблагодарным, на сочувствие и выражение дружеских чувств по отношению к близким и прочим, полным коварства и подлости (все это случайно и, кстати, вдруг открылось мне), которых я раздражал одним своим видом… я был одинок, жил как бог, далеко от всех… и все же я познал власть обстоятельств над собой и получил как подарок смерть, которая заткнула мне рот, заставила замолчать, и не дышать… – Слезы выступили на глазах старика.

– Успокойся старик… мне, как и тебе, и многим, если не всем, тоже суждено было быть под каблуком у красивой жены и стать жертвой насмешек…

– И моя жена была хоть и не красива, но падка безмерно на мужчин… и не только на мужчин… даже старость не давала ей отдохнуть…

– А моя жена была скромницей…

– Ты шутишь?..

– Нет, вовсе нет…

– Есть ли, вообще, скромные женщины?.. страсть – это деспот, что царит над людьми… впрочем, забудьте, все это вздор…

– А я думаю, все это достойно сцены и смеха…

– Мы лишь орудия, нужные женщинам, чтобы продолжить их жизнь на земле… – сказал худой старик, похожий на призрака.

– Вас послушать, так в проклятии и гибели города виноваты женщины… – сказал человек в клетчатом пальто.

– Кто вы?..

– В той жизни я был поэтом и холостяком… и был счастлив… я кормил лишь пса, услаждал его поэтическими тонкостями, хотя и он проявлял нрав шлюхи… я писал стихи не ради пользы, а ради удовольствия, хотя и не был настолько обеспечен, чтобы не заботиться о заработке… и эта забота мешала мне отдаться любимому занятию и соединить харит с музами… – Человек в клетчатом пальто умолк, побледнел и сел на камень, потом лег.

– Что с ним?..

– Не знаю…

– Меня поражает и раздражает трагический тон его голоса…

– Он, наверное, проклятый поэт… они описывают ужасы настоящего и безнадежного будущего…

– А что он здесь забыл?..

– Пришел просить Прозерпину оживить собаку, которую похоронил…

– Мне кажется, он умер… – Подойдя к человеку в клетчатом пальто, артист нашел его тело еще теплым. В руке проклятый поэт сжимал платок, мокрый от слез.

– Умер, бедняга, не дождавшись решения Прозерпины…

– И не познав женщины… однако, мне кажется, что эти забавы были ему знакомы…

После этих слов беседа странников подошла к концу…

* * *

Люди спали. Во сне они, не стыдясь, страдали и кричали о своей боли.

И пахли они потом, кровью и слезами…

Человек, спавший рядом с проклятым поэтом, обнял его, почувствовал, что обнимает мертвеца, очнулся и завопил от страха.

Возникла паника.

– Граждане бездомные, не шумите, сохраняйте невозмутимость, осанку и позу… – сказал артист.

Человек, лежавший рядом с ним, пробормотал что-то невнятное.

– Что, что?.. – переспросил артист.

– Все, что ты говорил, я уже слышал…

– Кто ты?..

– Нет, нет… не надо имен…

– Ты хочешь остаться неназванным?..

Человек без имени отвернулся к стене.

Артист лежал, закрыв глаза, и думал о проклятом поэте, и о том, кто сотворил и человека и червя. Открыв глаза, он глянул на небо, но видеть там было нечего или почти нечего. Он повернулся лицом к стене и заснул.

Во сне артист дожил до возраста старика, потом превратился в младенца, вернулся в утробу матери, снова родился, дожил до возраста философа и очнулся.

«Ничего не изменилось… да и на что я мог рассчитывать?.. лучше зависть внушать, чем жалость… впрочем, люди, если и проливают слезы, то чаще всего над самими собой, а не над чужим горем…» – размышлял артист. Размышляя, он забылся и заговорил вслух.

– Повтори, я не понял… – попросил философ.

– Ты не спишь?..

– Я слушаю твою историю со всем вниманием… что же было дальше?.. жены были обузой тебе?..

– Нет, они были ангелами и херувимами…

– Артист, ты плачешь?..

– Не могу сдержать слез…

– Слезы приличны твари дрожащей… – сказал старик в очках.

– Старик, ты кто, бог?..

Старик в очках промолчал. Человеком он был осмотрительным и скрытным.

– Скажи, старик, бог есть?..

– Есть…

– Говорят, что бог никогда не смеется…

– Значит, он не бог…

– Моя тетя была верующей, не раз она обращалась к богу со страхом и надеждой… – заговорил артист после довольно продолжительного молчания. Монолог его был путанным и слишком длинным, чтобы его пересказывать.

В этой сцене он был трагическим актером и открывал странникам перспективу стать богом через страдание, унижение и срам.

– Всякий, возвышающий себя, будет унижен, а унижающий себя, возвысится… – сказал артист и таким голосом, что многие пробудились от сна и вспомнили о своем достоинстве.

Пробудился и философ.

– Что с тобой?.. ты весь в слезах?.. – обратился он к артисту.

– Тяжко мне дышать и жить… в разладе я с самим собой и с миром… где спасение?..

– От чего ты хочешь спастись?..

– От бесовских внушений плоти… я не понимаю, что делаю… понимаю, что не то делаю, что хочу, но делаю… и ждет меня не бездна благодати, а бездна погибели…

– А чем эта бездна отличается от той?..

– Ничем… ни у той, ни у этой нет дна…

– Артист, расскажи, что тебя так расстроило?..

Артист говорил нетерпеливо и тут же забывал, о чем говорил. И чем больше он углублялся в эти будоражащие тайны любви, тем больше испытывал неуверенность и бессилие, и боялся признаться себе в этом.

– Так я и живу с надеждой и страхом… – этой фразой артист закончил свой монолог.

– Все так живут… – сказал старик в очках…

История человека в очках вызывала изумление и удивление. Он был сиротой. Воспитывало его государство. Дожив до возраста мужа, он женился, но в первую же брачную ночь бежал, оставив жену нетронутой на смятой постели. Почти год он скрывался под личиной бродячего поэта, ходил в лохмотьях, потом вернулся и умер от счастья в объятиях жены, сквозь слезы созерцая луну и хоры звезд, шествующих отнюдь не слепо, а по кругу в положенном им пределе.

– Таков путь заблуждения… – сказал философ, выслушав история человека в очках.

– Человека по кругу водит бес… – сказал артист. Он встал и пошел, сам не зная, куда идет…

– Куда ты?.. – заикаясь, спросил писатель и встал, озираясь. – Где мы?..

Пейзаж был дикий, вызывающий удивление и страх…

* * *

Утром писатель, философ и актер продолжили свое странствие по кругам ада.

Они шли и обменивались репликами, изливали в патетических монологах свое душевное состояние, придавая беседе черты драмы, события в которой постепенно приобрели облик некой мистерии, выраженной в речах действующих лиц и в восклицаниях от «автора», расцвеченных наглядными и гадательными подробностями.

Обогнув скалу, они остановились на краю обрыва.

– Я не вижу города… кто мне скажет, что случилось с городом?.. – Артист изобразил на лице недоумение и страх.

– Говорят, архитектор стер город с лица земли… и ничего не выросло на пустом месте… и жители его сами себя позабыли… – сказал старик в очках.

– Не архитектор, а вода стерла город…

– Не вода, а поток грязи с гор… – заговорил прохожий, появившийся вдруг среди странников. – Стронулось с места все, деревья, дома… все ходило ходуном, друг на друга валилось… звоны с колоколен в уши ударяли… доносился подземный гул, напоминающий рычание… и казалось это рычание голосом ада…

– Жуткое зрелище… кстати, кто вы такой?.. эй, ты куда?.. исчез…

– Вы меня не узнаете?.. – прохожий заискивающе глянул на артиста.

– Нет…

– Вы артист…

– Вы что-то путаете… – артист поднял воротник плаща. – Кажется, погода меняется… надо искать убежище…

– Ничего я не путаю… – пробормотал прохожий.

– Артист, это персонаж из твоей драмы?.. – спросил писатель.

– Он врач… принимал роды у моей жены… я бы не стал его превозносить, но и проклинать его не стоит… в их роду все были врачами… помню, увидев его, я удивился, он был моей копией… я даже подумал, не схожу ли я с ума… правда, если это было безумие, то довольно странное безумие, хотя для безумия вполне естественно быть странным…

Несколько дней лил дождь.

Непогоду странники пережидали в пещере. Лишь иногда они выползали наружу, вымазав лица сажей и нагоняя страх на случайных прохожих, которым они казались мертвецами или бесами, готовыми вести их прямой дорогой в ад…

Этот был самый дождливый день в году. Он длился и длился.

Наконец день погас.

И дождь перестал.

Воцарилась ночь, которую освещала луна. Она странно действовала на спящих странников.

Во сне писатель обнимал блаженную, но сон прошел и, ощупав пустое ложе, он рассмеялся сквозь слезы.

Философ приоткрыл веки. Он лежал и размышлял с открытыми глазами. И смеха, и слез он давно лишился. Женщин он избегал даже во сне.

Писатель не смог снова заснуть, слонялся по пещере, натыкаясь на стены, мучил, терзал, оскорблял себя и воздух вопросами.

Артист спал. Заснул в одном сне, и, изведав разочарование, горькое и стыдное, он проснулся в другом более счастливом сне. Так ему показалось.

Он плыл на пароме. Небо было чистое, ни облачка, и вдруг разыгралась буря. Паром налетел на риф, перевернулся и затонул. Артист чудом спасся. Волны выбросили его на берег птичьего острова. Птицы сидели рядами, подражая зрителям в театре, и смотрели на артиста как на актера на сцене. Он был облеплен перьями. Голову его украшала корона из водорослей.

Нелепо всхлипнув, артист очнулся.

– Тебе опять приснился птичий остров?..

– Да… а ты откуда знаешь?..

– У тебя сохранился клюв и неуклюжесть птичьего туловища…

Артист поведал писателю историю о том, как он очутился на острове, как лежал на песке и смотрел на скалы, избитые морем, как ползал среди утопленников, искал примадонну, лил слезы и испускал вздохи о сыне, не успевшем родиться. Он изображал безумие.

Писатель слушал его и изображал сочувствие.

Философ спал.

Спали и прочие лишние люди, на которых судьба ополчилась, насылая на них несчастье за несчастьем. Они рыдали и стонали во сне. Кто-то окликал мать, отца, сына, дочь, кто-то пытался выпутаться из душащей его петли.

Лишь бог не спал. Он созерцал…

5

Выглянуло солнце, и ад, в котором пребывали странники, превратился в рай…

Писатель лежал и прислушивался к невнятному пению цикад, сопровождающих бред незнакомца, который рассказывал писателю свою историю.

– Я бежал от объятий жены, думал попаду в рай, и очутился в аду… несколько дней блуждал разум мой во мраке преисподней… я был достаточно напуган и обогащен этим опытом и стал искать лекарство от этой тьмы, облаченной в тогу, но, увы… за лекарством надо было идти в другое место…

Фразы, которые выговаривал незнакомец, были неуклюжими и вовсе не напоминали его легкую, изящную речь в прежней жизни. Изменился и голос незнакомца, и весь его облик.

Незнакомец умолк. Он прислушивался к странному подземному гулу.

«Камни заговорили…» – с ужасом подумал он и повторил эту же фразу зловещим шепотом, который разбудил бы не только спящих, но и мертвых. Все устремились к выходу из пещеры и многие пытающиеся вырваться из власти наваждения, нашли свою смерть на дне пропасти погибели.

– Страх отнял у них разум… – сказал старик в очках, заглянув в пропасть.

– Что тут скажешь?.. – отозвался философ. – Человек смертен, хотя, кто знает, может быть, смерть есть жизнь, а жизнь есть смерть…

И снова послышался странный подземный гул, напоминающий глухое урчание.

– Мне страшно… – пробормотал артист. Его сотрясала дрожь.

– Не сходи с ума… впрочем, некоторым безумие помогает проникнуть в разум бога…

Странный подземный гул повторился. Он был более глухой, ужасный.

– Чего мы ждем?.. надо бежать…

– Бежать от смерти бессмысленно и нелепо… – сказал философ.

– Уже который день я слышу этот гул… – пробормотал писатель. – И всегда вдруг, внезапно…

– Поговорим лучше о чем-нибудь другом… кто они, эти неутомимые преследователи, о которых вы говорили во сне?.. – обратился философ к старику в очках.

– Это целая история… как-то, роясь в ненужных вещах, я нашел записные книжки одного известного поэта… из-за них я попал в историю, из которой едва выпутался… нет, власти не обвиняли меня в каком-либо преступлении, разве только мое имя их раздражало… я еврей… мне предлагали сменить имя… в их глазах я был преступником, уже потому, что был евреем… они явились среди ночи, обыск устроили и допрос, даже пытали, но осторожно… ни свидетелей, ни понятых… и все же меня арестовали, хотя моя вина не была подтверждена никакими уликами…

– Измышления этого поэта не имели бы такой силы, если бы люди сами себя не пугали… всякие измышления сильны благодаря слабости людей и вводят в соблазн уже соблазненных…

– Некоторые истории я переписал, чтобы предостеречь от искушения тех, кого они не успели еще совратить… надо сказать, что эти истории были слишком несвязны и расплывчаты, чтобы поверить, будто они могут что-то определять и устанавливать… к тому же они были снабжены массой примечаний, которые только запутывали, а не объясняли…

– И что вы искали в этих книжках?..

– Я искал причину, которая подвигла поэта сочинить проклятие…

– Нашли?..

– Нет…

– Все что-то ищут…

– Ищут те, кто либо не имел, либо потерял…

– Люди ищут счастья…

– Люди ищут чего-то достоверного…

– Тем самым показывая свое сомнение…

– Мои преследователи и здесь не оставляют меня в покое… – заговорил еврей, опасливо озираясь.

– Вас осудили?..

– Не успели…

– Вы бежали, не дождавшись суда?..

– Не следует состязаться там, где победы нет или она сомнительна… или же и то, и другое неясно, тем более что преследователи одержимы безумием, которое все обращает в противоположность… да и кто в здравом уме может поверить тому, что овладев этими записями, можно творить зло…

– Вы писатель?..

– Нет, я не писатель… мой отец был писателем… и очутился с беременной женой в местах не столь отдаленных… я родился в этих местах…помню, небо было печальное и неприглядное, когда я появился на свет… меня обмыли и крестили в первой попавшейся луже, без пышности, без каких-либо особых приготовлений, при произнесении немногих слов… и вышел я из воды немногим чище или вообще не чище… а вы, если судить по внешнему виду, писатель?

– Я историк… пишу хронику города…

– Вы были женаты?..

– Это не имеет отношения к делу… впрочем, да, я был женат, но жена покинула меня, ушла, пожертвовала даже выгодами, которые могла бы иметь от общения со мной…

– А где еврей?.. исчез и не сказал, кто его преследователи и избавился ли он от них?..

– Никуда я не исчез… – сказал еврей, выходя из зарослей мирта. – Во всем виновата молва… люди готовы верить всему… они легче верят вымышленному, чем тому, что происходит на самом деле… молва видела во мне преступника, приписывала мне разные пороки… делала участником чужих грехов…

– Я этому уже давно не удивляюсь…

– Кто вы?..

– Я поэт, написавший эту проклятую книгу… они полагают, что я являюсь причиной их бедствий и несчастий… случайные пожары, оползни, все мне приписывали… но я не бог, я всего лишь один из проклятых поэтов, известный среди неизвестных… у меня было некоторое предчувствие… из этого предчувствий и родилась книга, в которой я описал гибель города грехов… не стоит удивляться этому, как чему-то невозможному… из многих лоскутов можно сшить нечто цельное, заимствуя слова из архива слов… меня восхваляли, а теперь они пишут на меня эпиграммы… болтливость они считают даром слова… и рисуют мои портреты с крылышками на голове… распространяют обо мне всякие мерзости, приписывают мне поступки, которые знали за собой…

– Меня тоже молва обвиняла в том, что я не совершал… я лишь менял жен… просто я любил жизнь, хотя и не видел в ней смысла… – Артист начал рассказывать о своих женах, которые тревожили его днем и смущали ночью, так, что его борьба с ними становилась заметной для посторонних. – Не знаю, зачем я вам все это рассказываю… богу все это давно известно…

– А есть ли бог?..

– Не знаю… знаю только, что с ним жить легче…

– Вы были на небе?..

– Нет, никогда туда не забирался…

– И преисподнюю не посещали?..

– Нет, не посещал…

– А я посещал…

– И что вы там видели?..

– Все, что говорят о преисподней – это лишь домыслы, очень красочные и почти правдивые… пламя там не жжет, расплавленный свинец напоминает прохладную воду и пытки, на самом деле, лишь имитация…

– Расскажите…

– Сначала я попал в рай, а потом в ад, блуждал и кружил там… и вернулся, ни в чем не став лучше… – старик в очках принужденно рассмеялся. Смех сделал его лицо жалким и глупым. – Это мне дар от бога, которого я не могу ни обнять, ни отстраниться от его объятий…

– Бог все делает так, чтобы его боялись…

– Он видит мои слезы, и где он?.. и кто приведет меня к нему?..

– Бог на небесах, а ты на земле…

– Рассказывай, что было дальше?.. эй, ты где?..

– Исчез поэт… да и был ли он?..

– Я здесь…

– Ага, вернулся, чтобы закончить свою историю…

– Я не он… я другой…

– Ты поэт?..

– Не знаю, можно ли называть меня поэтом… я писал анонимные эпиграммы на мэра, пока кто-то не донес на меня… мне пришлось бежать… какое-то время я жил в пещере на Лысой горе, потом нашел себе женщину… двоим легче, чем одному… одному как согреться?.. жизнь – это сон, в котором сновидения лишены смысла… и рождаемся мы, чтобы умереть… жизнь тягостна, а смерть освобождает нас… всего навидался я в этой жизни и к пятидесяти годам мечтал лишь об одном: увидеть того, в существовании которого я никогда не сомневался… и я отправился в странствие… где я только не был…

– Живем мы в одном месте, а защитника ищем где-то еще, который, к тому же, не желает ни слышать нас, ни видеть…

– Ну вот, наконец, и вы высказались… а вы, почему молчите?..

– Не знаю, что сказать…

– И в судный день вы предстанете перед богом в его чертогах, не имея, что сказать?..

– Не знаю, доживу ли я до судного дня… я уже несколько раз умирал и воскресал, ускользал от смерти и от гроба, в который вместо меня клали икону… и с тех пор даже в сон не впадаю, боюсь заснуть, хотя и знаю, что во сне все ложь, а опасности сомнительны…

– А где поэт?.. и он исчез…

– Какой он поэт… он писал пасквили… он выдавал себя за того, кем никогда не был…

– Вы знали его?..

– Вместе с ним я побывал и в преисподней, и в чертогах бога, как говорят поэты… кстати, я составил небольшое сочинение на этот счет… я сирота, воспитывало меня государство… а всему остальному научила жизнь… не было во мне ни величия бога, ни блеска, ничего примечательного… люди смотрели на меня и не удивлялись, но стихи мои были достойны удивления… в поэзии я был богом… от меня люди узнавали и о себе, и о своем спасении… я представлялся им богом, хотя самого себя я называл червем… люди говорили, что это я проклял город в своих речениях… правда, день гнева и отмщения, когда начнутся сбываться предсказания, я не назвал… никому, кроме бога этот день неизвестен… он будет отмечен знамениями и чудесами… ослабев от страха и ожидания, люди почувствуют, как земля затрепещет под ними, и распутный город исчезнет на дне ямы погибели, а люди будут подняты на небо, но не все, а только те, кому это было обещано… одни сделаются мучениками, разрешившись от тела, а другие станут ангелами и будут пребывать с богом…

– Как я понимаю, это всего лишь риторическое преувеличение…

– А что будет с теми, кто по своему неверию сомневался и соблазнялся?..

– Об этом я умолчу… по крайней мере, не на них бог направит свое внимание, а на обстоятельства бедствия… я видел величественную и страшную картину смерти… дома беспорядочно двигались с места на место… ни за что бы я этому не поверил, если бы сам этого не наблюдал… люди, что остались в живых, не все погибли, пребывали в унынии и отчаянии… они ходили с цветами в руках и часто их нюхали, так как воздух был заражен запахами, исходившими от разлагающихся трупов… мертвых было столько, что страшно было даже слышать об этом… многие умирали без свидетелей, без свечей и молитв… не проливались слезы, не исполнялись скорбные плачи… живые бежали и прятались в горах, надеялись, что смерть не найдет их… но отвлекусь от зрелища бедствий, способных смутить вас…

– Мир дал столько трещин, готов расколоться, а вы занимаетесь разговорами, от которых нет никакой пользы…

– Польза есть всегда… даже от молчания…

– Что вы все пишите?..

– Пишу… записываю ваши истории…

– Прошлой ночью я жил на птичьем острове… лежал и вбираю в себя шум моря и разговоры птиц… и сам я был птицей… в детстве я летал в этой безбрежности… и боялся упасть, запутавшись в проводах…

– К чему вы это говорите?..

– Сам не знаю…

Из складок темноты, как из кулис, вышел поэт.

– Боже, что с вами случилось?.. одежда на вас растерзана, тело все в шрамах…

– На меня напали бродячие собаки… но бог меня спас… послал женщину… она нашла меня в миртовых зарослях в предсмертных муках и не бросила, а улеглась рядом… ночью разразилась гроза и мы перебрались в дупло вяза… поток грязи устремился с горы вниз, волоча камни, пошатнул он и дерево… вяз склонился над потоком, корни его обнажились… вяз лишился опоры и вода увлекла его за собой… – Поэт рассказывал свою историю, закрыв глаза. О женщине он говорил путанно. В детстве у него была с ней любовная связь, длившаяся несколько дней, из которой он извлек, что в своей сущности женщины не такие, какими они представляются. С этой женщиной поэт спустился в ад, который он описал, не жалея красок. Все возможные пытки и казни были нагромождены там друг на друга. Непостижимым образом поэту удалось покинуть ад, чтобы снова стать смертным, исправить свою жизнь и очутиться в раю, но, увидев далеко не привлекательную картину давки у входа в рай, он остановился в оцепенении…

– Вы так и не сказали, что с вами случилось?..

– Наверное, на него напали собаки судьи… – сказал писатель.

Воображение нарисовало писателю вызывающую содрогание картину смерти судьи, когда сбесившиеся собаки оказались на воле и творили свое жуткое дело. Он как бы наблюдал со стороны, испытывая не страх, а какой-то благоговейный ужас, когда изодранные в клочья части тела судьи снова и снова собирались в нечто бесформенное, и это существо, не обладающее обликом, пыталось одолеть собачье бешенство.

– Что-то я слышал об этой историю… может быть, и не без основания собаки сожрали судью… столько он всего натворил…

– И бог все это увидел и вмешался…

– Иногда мне кажется, что бог нарочно где-то прячется… – сказал артист и, схватив поэта за плечи, стал его трясти.

– Что ты делаешь?..

– Он попросил меня не дать ему заснуть… мне кажется, он умирает… надо отогнать от него сон, оцепенение…

– Но я не вижу на его лице теней смерти… вижу только удивление…

– Ну, хорошо, пусть умирает… ты меня уговорил… – Артист встал и выглянул из пещеры. – Какое спокойствие вокруг… не слышно ни звука, даже цикады умолкли… и на море штиль…

– Артист, ты прав… поэт умирает… он говорит, что погружается в темноту, как в воду… и уже не ощущает себя в этом погружении…

– Не понимаю, о чем он говорит?..

– О смерти… – сказал кто-то.

Писатель и артист обернулись. Голос исходил из темноты.