Текст книги "Путешествие в молодость, или Время красной морошки"
Автор книги: Юрий Рытхэу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)
– Товарищи! Ваш вертолет готов!
Мы с Нутетеином поспешили вместе со всеми к вертолету, стараясь не отставать, держаться как можно ближе, чтобы всем было видно – мы тоже из этих самых, для которых приготовлен спецрейс.
– Вы слышали? А? – продолжал на ходу Иван Петрович, – Что сказал эскимос? Удивительно! Вот я слушал его и думал: как выросли наши эскимосы, как далеко ушли вперед от своего темного, проклятого прошлого! А как еще иначе мог сказать наш советский эскимос? Только так!
Потом мы рассаживались в полусумрачном, неуютном чреве вертолета. Мы с Нутетеином ближе к хвосту, рядом с ярко-желтой емкостью для дополнительного горючего.
Иван Петрович все что-то возбужденно доказывал, кидая время от времени на нас свои умиленно-покровительственные взгляды. Но уже крутились лопасти вертолета, шум и грохот заглушали голоса.
Нутетеин сидел счастливый, тихо улыбался сам себе. Он держал на коленях зачехленный бубен, а в ногах поставил видавший виды потрепанный чемоданчик.
Вот вертолет вздрогнул, подпрыгнул и оторвался от земли, как-то боком, словно подбитая птица, полетел над поблескивающим талыми лужицами заливом Святого Лаврентия, набрал высоту и промчался, оставив по правому борту домики Нунэкмуна.
Потом под нашим вертолетом возник покрытый торосами океан. Полет проходил над знакомыми берегами, и каждая бухточка, каждый поворот извилистой береговой линии рождали воспоминания о трудной, но счастливой жизни.
Я смотрел на одухотворенное, успокоившееся лицо старого эскимоса и вспоминал то, что он сказал о Москве.
– Москва – прекрасный город! Как большой магазин! Все стоят в очередях, но главное – достать там выпивку не составляет никакого труда!
Наконец показался Улак, и наш вертолет пошел на снижение.
У Оленьего озера
1
Вечер, освещенный низким мягким солнечным светом, незаметно перешел в утро, и обновленное коротким отдыхом солнце стремительно вынырнуло из-за зеленой сопки. Оно было яркое, ослепительно раскаленное и казалось совсем другим, нежели вчера, словно за ночь успело умыться и вытереться белым, пушистым облаком.
Озеро заиграло, засветилось, и по солнечной дорожке вслед за матерью поплыл и маленькие пушистые утята. Громкий плеск возвестил о том, что и рыба проснулась, поднялась из мягкой илистой глубины наверх, ближе к животворным лучам.
Из-за прибрежного пригорка показался длинноногий журавль; он, осторожно ставя ноги, точно боясь наколоться на иголки кедрового стланика, пошагал к берегу, изредка нагибаясь к земле в поисках завтрака.
Вот потянулись стаи уток, гусей, маленьких куличков… Они летели к невидимому отсюда морю, где на ровной линии горизонта белеют летающие даже летом льдины, будто напоминая северному человеку, что настоящим временем года здесь является морозная, вьюжная «с редким солнцем зима.
Токо любил короткое северное лето, и эта любовь все росла и росла, быть может, оттого, что в последние годы он приезжал в стойбище только летом, когда в школе кончались занятия и можно было на целых три месяца распроститься с интернатом.
Но Токо хорошо помнил и зиму. Он вырос в тундре, и, несмотря на то что детям его возраста полагалось дошкольное время проводить в яслях, а потом в саду, его родители каким-то образом исхитрились вырастить в тундре. Говорят, порой им приходилось прятать сына среди оленей от бдительных инспекторов народного образования.
В последние годы с этим стало полегче, уже не было прежних строгостей, и во многих кочевых ярангах звенели детские голоса.
Но школа все равно находилась в большом поселке, и с этим ничего нельзя было поделать.
Каждую весну Токо с нетерпением ожидал таяния снегов, наступления долгих длинных дней, предвестников большого солнца. Ото было время возвращения в тундру, на берега озера Кэргы-гытгын, к речкам, впадающим в него, к невысоким холмам, окружавшим водное зеркало, речную долину, к друзьям оленям, среди которых в эту пору много незнакомых, родившихся весной смешных оленят.
Накануне Токо не мог уснуть. Он долго лежал с открытыми глазами в интернатской постели, стоящей у самого окна, и, украдкой отодвинув занавеску, смотрел на зазеленевшую тундру, на серебристо блестевшую ленту реки, вытекающую из дальних холмов, и мысленно проделывал путь вверх, к ее истокам, к водоразделу, где паслись стада оленей, где жили отец, мать и бабушка, родные, близкие люди, по которым в долгие зимние дни тосковало сердце. Родичи порой навещали его в интернате, привозя тундровые лакомства, но эти посещения только растравляли душу, напоминая о прекрасном мире, оставшемся за заснеженной далью, вверх по течению замерзшей, покрытой звонким льдом реки, об огромной белой тишине, заполняющей бесконечное пространство между землей и небом, и об оленях… И еще – почему-то часто вспоминался куропачий след на только что выпавшем снегу, ниточка песцовой тропы, глубокие, с голубизной, ямки от сильных волчьих лап, весь этот прекрасный, полный намеков, загадок, снежно-белый мир, который можно читать как самую увлекательную книгу.
Зима заполнялась трудной, нужной работой, зато лето Токо казалось долгим, сверкающим праздником. Он просто не замечал ненастных дней, затяжных нудных дождей, низких серых облаков, закрывающих иногда на целую неделю окрестные сопки и сверкающие нетающим снегом дальние горные хребты. Если солнце и не показывалось на небе, Токо на сердце все равно было радостно, и даже яранга представилась ему наполненной ярким солнечным светом.
Токо медленно приближался к озеру, мысленно здороваясь с этим голубым водным простором, уходящим вдаль, к другому, синеватому берегу. Там рос кедровый стланик, обрамляя цветом плавную линию границы воды и земли. На том берегу тундра вплотную подступала к озеру, и не было галечной полосы как здесь, где стоял Токо и где в спокойные воды озера вливались быстрые струп реки, бегущей с водораздела, со склонов холмов, где все лето сверкали прохладные снежинки, на которых спасались от жары и гнуса олени.
Галечный берег уходил в прозрачную воду, и камешки, омытые водой, блестели в глубине, будя в памяти Токо вычитанное где-то выражение: блеск драгоценных камней. Но он знал, что высушенные солнцем камешки становились тусклыми, теряли блеск, в загадочный рисунок на них едва просматривался. А вот на влажных выпуклых поверхностях чего только не увидишь! И очертания неведомых и знакомых зверей и рыб, и какие-то лица, настоящие портреты живых людей и даже знаменитостей из учебников, а больше всего – подобие карт и планов местностей, вроде отпечатков земной поверхности с космической орбиты, какими их видят космонавты, взирающие на планету с невообразимой высоты.
Галечный берег расширялся у реки, и отсюда начиналось чудо, ради которого стоило приезжать сюда: большие темные рыбины, одолевая встречное течение, шли вверх, мутя воду на перекатах и мелководьях. Они уходили в тихие заводи, прогретые солнцем и слегка затененные прибрежными ивовыми ветвями, и здесь заканчивали свой путь, выпуская икру в вымытые энергичными движениями хвостовых плавников ямки, заливая их белым туманом молок. Икра неплохо прикрывалась песком и мелкой галькой и просвечивала сквозь воду, словно зажженные в глубине огоньки будущей жизни.
Затаив дыхание, Токо наблюдал за этим таинством, замирая от восторга, от смутного сознания священного соприкосновения с Величайшей тайной зарождения новой жизни. Он знал, что красная икра – это будущие рыбины, такие величественные и молчаливые, когда они проплывали в глубине прозрачных вод, повинуясь неслышной музыке, волшебному ритму своей подземной, загадочной жизни.
Потом обессиленные рыбины скатывались вниз по течению, прибивались к берегу, становясь добычей больших крикливых чаек и лохматых тундровых медведей.
Сидя в зарослях ивняка, Токо наблюдал, как медведи грызли рыбу, оставляя после себя чистую гальку.
Гул вертолета донесся с запада, и Токо, повернув голову, увидел приближающийся знакомый силуэт. Возможно, вертолет летел из центрального поселка, где была главная контора совхоза и школьный интернат. Но вот он миновал стойбище и начал ходить кругами над озером, вспугивая ожидающих рыбу медведей, выгнав линялого серого зайца и осторожную лису, которая, немного пробежав по берегу, вернулась обратно к своему выводку и забилась в нору, прикрыв тощим, со свалявшийся серой шерстью, телом дрожащих в испуге щенят.
Вертолет несколько раз промчался над Токо, обдав его жарким ветром и оглушающим ревом, и опустился на другом берегу речки, примяв траву и расшвыряв мелкую гальку.
Когда лопасти остановились, на землю выпрыгнул человек в кожаной куртке и сделал знак сидевшему за выпуклым стеклом пилоту.
Вслед за человеком в куртке из зеленого чрева вышли люди и принялись выгружать ящики, тюки, выкатили несколько бочек с горючим. Работали споро, перекидываясь веселыми репликами, и голоса разносились далеко в тишине прозрачного тундрового воздуха, уходили к противоположному берегу озера, вспугивая утиные выводки.
Обменявшись крепкими рукопожатиями с улетающими, двое остались на земле. Летчики, забравшиеся в зеленобрюхое нутро вертолета, завели мотор и подняли машину в чистый прозрачный воздух, оглушив Токо, притаившихся в траве и в прибрежных кустах зверей и всколыхнув воду спокойного озера.
Двое оставшихся мужчин устало опустились на сложенную палатку, молча закурили, глубоко, втягивая в себя дым и выпуская синие струйки вверх, в безоблачное, чистое небо. Легкий ветерок донес до Токо табачный дымок. Он не любил запах горелой травы, даже желтой табачной, потому что дым всегда предвещал беду в тундре.
Токо сделал несколько шагов вперед, и в тишине под его ногами неожиданно громко хрустнула прибрежная галька. Приезжие встрепенулись, бросили папиросы, и один из них потянулся к ружью.
– Медведь? – встревоженно спросил тот, который выглядел постарше.
– Черт его знает, – проговорил молодой, похожий на чукчу. – Тут все может быть. Места дикие, глухие… Безлюдье, одним словом.
Он пристально всматривался в противоположный берег ручья. Токо отчетливо видел его большое, смугло-красное от загара, словно пропеченное лицо, на котором, как далекие звезды, светились широко поставленные маленькие черные глазки. Они встретились на мгновение с глазами Токо, и мальчик шагнул вперед.
– Вот те на! – удивленно и вроде бы обрадованно воскликнул старший. – Оказывается, тут люди! Эй, мальчик! Твоя кто?
Видимо, он считал, что, если коверкать слова, Токо будет понятнее.
– Твоя чукча? Оленевод? Луоравэтльан? Не понимай или понимай?
Токо с удивлением смотрел на человека, странно и смешно говорящего по-русски, пока не догадался, что он так говорит специально для него.
Токо решил сначала поздороваться.
– Здравствуйте, – сказал он.
– Здорово! – радостно воскликнул приезжий, – По-русски говоришь?
– Говорю, – ответил Токо.
– А ты твоя-моя понимай, – с укоризной сказал Другой.
– Да откуда я знал, что он разумеет язык, – виновато произнес старший. – А что ты тут делаешь?
– Живу, – ответил Токо.
– Живешь? Один или с родителями?
– Тут мои родители живут.
– Оленеводы?
– Оленеводы.
– А где они сейчас?
– Папа в стаде, а мама с бабушкой в яранге…
– Слышь, Андрей, оказывается, тут и яранги есть… А ты говорил, пустыня, край света, там, где начинается утро…
Тот, кого назвали Андреем, поглядел на товарища и ответил:
– Ну что же, Кузьма, может быть, это и хорошо, что тут есть люди… Мальчик, иди-ка сюда!
Токо прошел чуть выше по речке, туда, где вода катилась по крупным, словно нарочно набросанным валунам, образующим естественный мост. Осторожно ступая по склизким камням, кое-где перехлестываемым серебристыми струями громко журчащей воды, Токо перебрался на другой берег и ступил на мягкую тундровую землю.
– Ну, будем знакомиться, – сказал Кузьма и первым подал руку. Она у него была большой, тяжелой, внешняя сторона ладони покрыта рыжими волосами и веснушками. Андрей все время улыбался, щуря свои темные глаза.
Токо помог прибывшим распаковать палатку. Сначала Кузьма намеревался поставить временное жилье на галечном берегу, поближе к воде.
– Здесь сухо и комарья меньше, – сказал он в защиту своего выбора.
– Когда дождь, – объяснил Токо, – речка разливается и может затопить косу. Лучше вот это место.
Токо поднялся чуть выше по тундровому берегу и показал на едва заметную полянку, где виднелись бело-синие, покрытые копотью камни. Когда-то оленеводы останавливались здесь на летовку, пока не выбрали другое место.
– И впрямь здесь получше, – одобрительно заметил Кузьма.
Палатка была небольшая, и поставили ее быстро.
Потом разожгли костер, вскипятили чай и угостили Токо.
Но мальчик уже с беспокойством посматривал на другой берег речки. По времени он должен быть дома, и бабушка, наверное, беспокоится. Ей почему-то всегда кажется, что Токо еще маленький, слабый, несмышленый, что он может заблудиться в тундре, ненароком упасть в воду и утонуть, что на него нападет волк или бурый медведь. Слушая опасения бабушки, Токо только внутренне улыбался, но, чтобы не огорчать ее, старался возвращаться в ярангу в назначенный час.
Перейдя речку по знакомым замшелым камням и прежде чем скрыться за пригорком, за которым на сухом, каменистом берегу стояли яранги, Токо оглянулся: Кузьма и Андреи махали ему кепками.
2
В яранге горел костер, и теплый синий дым стлался под шатром из оленьей замши, медленно выходя через верхнее дымовое отверстие, обрамленное концами закопченных деревянных жердей.
Бабушка сидела у костра, на небольшом пятачке, где никогда не бывало дыма, как бы плохо ни горели дрова. Она мяла олений камус, руки ее привычно двигались. Токо посмотрел на них и невольно подумал, что почти никогда не видел бабушкины руки спокойными. Они всегда были при деле: то мяли шкуры, как вот сейчас, то подкладывали в костер ветки стланика, готовили еду, кроили шкуры на зимние кухлянки, шили торбаза… Они походили на узловатые корни полярной ивы, крепко вцепившейся в тундровую кочку. Такие ветки, чтобы отодрать от земли, приходилось обрубать острым топориком…
Было время обеда, и ждали только отца Токо, старшего пастуха Папо. Стадо паслось недалеко от яранг, и отец вот уже целую неделю приходил в середине дня. Но скоро, когда олени уйдут к подножию гор, он будет возвращаться домой только после дежурства.
Отец вошел в назначенный час, когда из транзисторного радиоприемника раздались сигналы точного времени.
– Как «Красная стрела»! – произнес он знакомые слова.
Отец бывал в Ленинграде и рассказывал, что там ходит самый точный в мире поезд, по которому можно проверять часы. А с тех пор, как он купил новые электронные часы, он старался все делать с точностью до секунд, но прежним эталоном времени у него оставалась «Красная стрела». Токо видел поезда только в кино и но телевидению, и среди многих еще неосуществленных мечтаний у него была такая: проехать на самом точном в мире поезде от Москвы до Ленинграда, утром выйти из вагона вместе с сигналами точного времени.
Мама уже приготовила низкий столик в глубине холодной части яранги, в чоттагине. Она поставила на него длинное деревянное блюдо-кэмэны, сливочное масло, молоко в банке, сахар и чай.
У матери Токо было два имени. Одно, чукотское, звучало Вээмнэй, что значило – Речная женщина, а другое – Вера. Токо звал ее просто мамой, бабушка пользовалась чукотским именем в отличие от отца, который называл маму по-русски.
За обедом Токо рассказал о прилетевшем вертолете, о тех двух мужчинах, с которыми он успел познакомиться. Отец и мать слушали молча, только бабушка время от времени задавала вопросы. Ее интересовало, что собираются делать эти люди на берегу озера.
– Наверное, они геологи или какие-то другие исследователи, – предположил Токо.
Чаще всего именно геологи проходили мимо стойбища по направлению к синеющим на горизонте горам. Приезжали в прошлом году и ботаники. Они бродили по тундре все лето, до поздней осени, собирали разные растения, и бабушка каждый раз оказывалась самым главным их консультантом, потому что она одна в стойбище знала названия всех растений, знала, какие из них можно есть, какие заготавливать на зиму, какими лечиться и при каких болезнях.
– Может быть, на берегу нашего озера откроют какие-нибудь полезные ископаемые или драгоценные камни? – мечтательно проговорил Токо.
– Лучше бы ничего не открывали, – почему-то сердито заметил отец.
Токо вопросительно посмотрел на него. Как же так? Открывать полезные ископаемые казалось Токо делом самым важным и нужным. Поэтому-то эти ископаемые и назывались полезными, что приносили всем пользу. Как, например, нефть, газ на другом Севере, который раза в три был ближе к Москве, чем Чукотка… И на Чукотке, как знал Токо, тоже были свои полезные ископаемые, но, правда, в иных местах. А там, где стояло стойбище, в окрестностях, пока ничего особенного не обнаружили, и редкие геологические экспедиции проходили мимо, к синеющим вдали горам.
Токо показалось, что отец что-то скрывает, что-то держит внутри себя. Сын его хорошо понимал, иной раз даже чувствовал невысказанное. И сейчас он огорчился от мысли, что отец не хочет делиться с ним своей заботой.
– А может быть, и вправду что-то откроют? – на помощь внуку пришла бабушка. – Хорошо, когда открывают что-то новое, интересное. Когда я пошла в школу, мы еще ничего не знали про телевидение, а сейчас хочу, чтобы это чудо пришло и в нашу тундру… Не было вертолётов. Когда впервые летела на этой странной машине, чуть не померла со страху. А сейчас привыкла. Могу летать хоть каждый день!
После обеда Токо пошел провожать отца. Стадо паслось на другой стороне озера, и надо было, спустившись по крутому склону, переходить речку.
Отец молча отгонял комаров веточкой ивы. Он шел Вроде бы не спеша, но шаг у него был такой, что Токо, чтобы не отстать, почти бежал за ним. Сначала шли молча. В этом ничего необычного не было. И сын и отец могли вот так часами шагать по тундре, не проронив ни слова, и им было хорошо. Токо смотрел на широкую отцовскую спину, видел, как постепенно темнела клетчатая рубаха сначала под лопатками, а потом больше. На привале пот высыхал, оставляя на ткани белесую соль. Маленькие оленята подходили к отцу и лизали рубашку.
Отец оглядывался, искоса смотрел на сына и, если видел, что Токо уставал, умерял свой шаг и ободряюще улыбался.
Вдали показалось стадо. Олеин паслись у подножия снежника, оставшегося от зимней поры у северного склона сопки.
Отец остановился и сказал:
– Ну, здесь мы с тобой попрощаемся. Иди домой.
На летовке Токо жил в стойбище, так как там оставались одни женщины. Считалось, что его присутствие необходимо для их спокойствия и на тот случай, если потребуются мужские руки и деятельный, ответственный мужской ум. Так, во всяком случае, говорил отец, хотя Токо очень хотелось в стадо, к оленям, хотелось следить, чтобы они не расходились по тундре в, поисках лакомых трав и съедобных грибов, догонять откалывающихся телят и возвращать их обратно к общему стаду. Это настоящая мужская работа, и уж тогда-то рубашки становились совсем белыми от соли.
– А почему ты не хочешь, чтобы здесь открыли полезные ископаемые? – спросил Токо.
– Почему ты так решил? – отозвался отец, – Я хочу чтобы все полезные, нужные людям ископаемые были открыты и служили нам… – И, подумав, добавил: – Но так, чтобы не страдала земля, чтобы тундра оставалась чистой, чтобы звери, все живое оставалось живым и не было вреда от нашествия машин, от шума. Ну и от нехороших людей, которым все равно, что будет здесь после них…
– А разве такие люди есть? – с некоторым сомнением спросил Токо.
– Попадаются иногда, – ответил отец и заторопил сына: – Ну, иди!
Токо повернул назад, но выбрал другую дорогу, свою любимую, мимо озера, чтобы захватить на пути кусочек берега. Водная поверхность возникала неожиданно, поначалу могла даже напугать, потому что было такое впечатление, словно само небо опрокинулось на тундру со всем своим блеском, бегущими белыми облаками и стремительным ветром.
По дороге Токо вспоминал разговор о полезных ископаемых, о земных сокровищах, и гадал, почему при этом отец мрачнел и не был веселым и оживленным как обычно.
Кочки упруго пружинили под ногами, и когда Токо не попадал на них, нога проваливалась в бочажок, в ложбинку, где стояла студеная коричневая вода. На сухих пригорках столбиками торчали евражки и пронзительно, дразняще свистели. Иногда из-под ноги вспархивали мелкие пичужки и, отлетев недалеко, садились на виду, на самую вершинку кочки, при этом громко щебеча, привлекая к себе внимание. Так они отводили Токо от гнезда, где притаились только что вылупившиеся птенчики. Токо внимательно огляделся и увидел птичье жилище, сооруженное из сухой прошлогодней травы и мелких веточек. Ветер шевелил легкий пушок, а сами птенцы, чуя приближение огромного и незнакомого для них чудища, сидели тихо, смирно, стараясь слиться с окружающим их миром. Непривычному глазу и впрямь трудно отличить птичье гнездо от перемежающихся стеблей сухой травы, новых зеленых стрелок и разбросанных вокруг мелких камней. А мамаша птица все верещала, подлетала близко к Токо, едва не касаясь крылом плеча, и падала у ног, притворяясь раненой, только бы человек отошел от гнезда и пощадил ее детей.
– Ничего не будет с твоими птенцами, – ласково сказал Токо и заспешил к озеру, блеснувшему из-за прибрежного кустарника.
Солнце еще стояло высоко. Это было летнее долгое солнце. Еще с месяц назад оно скрывалось лишь на какой-то час за горизонтом. День был почти бесконечный, и Токо валился в постель не от наступившего сна, а от усталости, когда уже не оставалось сил бегать по окрестной тундре, заново, после зимнего отсутствия, наведываясь в знакомые и любимые уголки. Сейчас солнце скрывалось уже надолго, и середина ночи была по-настоящему темной, хотя небо все еще оставалось светлым, особенно там, где ночевало дневное светило.
Токо осторожно подошел к воде, чтобы не вспугнуть плескающихся хариусов. Спокойная гладь озера вдруг разбивалась из глубины, и в осколках ее радугой ломался солнечный луч. Звук всплеска доносился до Токо, и, если терпеливо подождать, можно увидеть длинное, блестящее рыбье тело, почти наполовину вылетающее из воды. Токо знал, что в теплых морях есть летучие рыбы, которые выпрыгивают из воды, словно вспугнутые тундровые пичуги. Они могут пролетать над морем несколько десятков метров. И еще вспомнилось где-то прочитанное: мореплаватели поутру собирали на палубе упавших за ночь летучих рыб и жарили их на завтрак…
Наверное, хорошо, если бы в озеро плавали летучие рыбы… Вообще Токо любил мечтать. Любая мысль у него тотчас обрастала причудливыми фантазиями, часто очень далекими от того, что происходило или могло происходить в окрестностях оленного стойбища, у берегов Оленьего озера. Воображение Токо населяло воды озера чудными обитателями, среди которых был и Лохнесский не то ящер, не то еще что-то незнакомое, то дельфинами, наделенными почти человеческим разумом, спрутами, вычитанными из романа Виктора Гюго «Труженики моря», китами из бабушкиных сказок, рождающими человеческих детенышей…
А вдруг и впрямь здесь найдут несметные сокровища?.. И на берегу озера вырастет белокаменный город с устремленными в небо домами, как в окружном центре, в городе Анадыре, где новые здания убегают в тундру от морского берега и теряются в тумане котельных с высоченными черными трубами, из которых извергается тяжелый, неспособный подняться к небу, маслянистый черный дым… Дым… Нет, дым здесь не нужен. Он закроет синеву чистого неба, запачкает белизну облаков, упадет на снег черным покрывалом, как это происходит в Анадыре, где даже завезенные с материка и расплодившиеся в огромном количестве мелкие собачки, такие же черные и закопченные угольным дымом, как и снег.
Размышляя дальше, Токо пришел к мысли, что если здесь построить большой город с высокими белокаменными домами, то придется расстаться с птичьими гнездовьями, мягкой, податливой, покрытой множеством самых разных растений тундрой, и, главное, с тишиной, на фоне которой так ясно и отчетливо слышен утренний птичий гомон, плеск волны, шелест ветра над моховой поверхностью тундры.
Но сегодня тишины уже не было. Там, где высадились приезжие, слышался железный лязг, какие-то глухие удары и громкие разговоры. Токо прислушался. Вместе с ним притихли и птицы: напуганные вторжением незнакомых звуков, таких громких, сотрясающих воздух и спокойную гладь озера.
А потом раздался резкий, разорвавший воздух выстрел. Эхо от него покатилось по тундре, пронеслось над озером, над спокойной водой, сдув утиные выводки, двух бакланов, гагу и чаек крачек. Вскоре все замерли, кроме чаек. Они поднялись над озером и встревоженно, всей огромной стаей, с пронзительными криками закружились над тундрой, угрожающе пикируя на того, кто стрелял там, на другом берегу озера, возле устья впадающей в него речки.
Выстрел в тундре – очень редкий звук. Если такое случалось у Оленьего озера, то это значило, что на стадо напали волки. А если просто так… Да нет, просто так не бывает. Выстрелом иногда просили о помощи, звали…
Токо побежал на звук, стараясь ступать на верхушки кочек. Так его учил бегать отец. Пружинящие кочки отталкивали, подбрасывали его вверх, удлиняя шаг, ускоряя бег.
Токо выскочил на открытое место, откуда он мог видеть лагерь приехавших. Сначала он заметил большую встревоженную стаю крачек, затем тех двоих. Они о чем-то возбужденно переговаривались между собой, похоже, что ругались.
– Не буду я ее есть, не буду! – кричал Кузьма. – Жри один, живодер!
Только теперь Токо увидел в руках Андрея серую крякву. Она печально висела вниз головой. С клюва на зеленую траву падали редкие, густеющие капли крови.
Токо узнал утку. Она сидела вон там, за тем бугром, в старой колее от прошедшего когда-то давным-давно вездехода. Здесь земля чуточку осела, но не разорвалась, как в других местах: потому что гусеницы шли по зимней тундре, по твердому снежному насту. Токо проходил мимо гнезда так, чтобы не потревожить птицу, не встретиться с ее укоризненными, пронзительными глазами-бусинками. Когда Токо впервые увидел гнездо, там было четыре зеленоватых яйца, осторожно положенных на прикрытую сухой травой землю. Птенцы появились несколько дней назад и только собирались переселяться на озеро, где уже плавало несколько выводков. Это была самая поздняя кладка. Наверное, утки летели издалека и прибыли сюда позже других.
Как же Андрей подбил утку?
Очевидно, как раз в тот момент, когда она вела выводок к озеру, к воде, чтобы дать птенцам поплавать, понырять в озерной глубине, где отражалось яркое солнце, легкие светлые облака, медленно плывущие по синему высокому небу.
Где же сами птенцы?
Отчаянные, встревоженные крики крачек заглушали все другие звуки. Маленькие, храбрые чайки носились над человеком с ружьем, низко пролетали над его головой, едва не касаясь большой клетчатой кепки, над козырьком которой был смотан марлевый накомарник.
Андрей, похоже, был так растерян, что и не знал, как быть с убитой уткой. Он то приподнимал ее повыше и смотрел, как капает с кончика клюва кровь, то опускал к самой земле, но не разжимал пальцев и не выпускал из другой руки двуствольного дробового ружья.
Вот он заметил на другом берегу Токо, обрадовался и закричал:
– Эй, друг! Хочешь утю? Подарок тебе делаю. Свежая, только что убитая! На, держи!
Сильно размахнувшись, Андрей бросил утку через поток. Но птица еще не застыла, ее крылья широко взметнулись, словно она в последний раз хотела вспорхнуть, подняться в небо, и, не долетев до мальчика, упала в реку. Течение подхватило ее и потащило в опустевшее озеро.
Выругавшись, Андрей поднял голенища подвернутых высоких резиновых сапог и полез в воду, чтобы поймать утку, но не успел, она проплыла мимо, тихо кружась бесформенным сгустком помятых перьев.
Токо оцепенело смотрел на убитую утку, на человека, на всю эту неправдоподобную жуткую картину, и казалось, что ему снится страшный сон, что ничего этого на самом деле не случилось, что утка жива и по-прежнему сидит на гнезде в едва различимом от вездехода следе, среди травы, среди наливающихся, но еще не раскрывшихся ягод морошки, мелкой шикши и голубики, в переплетении низкой тундровой растительности, в которой даже зоркому и пытливому взгляду трудно отыскать птичье жилище.
– Слушай, малыш, – услыхал он голос Кузьмы, – Иди-ка домой, ступай в свою ярангу. Не надо тебе всего этого видеть.
Андрей, не дотянувшись до утки, несколько раз чертыхнулся и выбрался обратно на берег, неприязненно оглядываясь на своего товарища и на Токо, неотрывно наблюдающего за ним.
– А чего тут такого особенного! – вызывающе крикнул он, – Ну, убил утку! Да их тут, может, мильёны летают. Слушай, мальчик, разве вы уток не бьете, не едите утятину? Ну, если не утятину, то оленину едите? Верно? А ведь олень тоже живой, и у него горячая красная кровь!
Токо медленно повернулся и пошел к стойбищу, на этот раз не выбирая дороги, шагая прямо по морошечнику; его провожали истошные незатихающие крики крачек.
Слезы катились из глаз, и, вытирая их рукавом, Токо громко всхлипывал, вздрагивая всем телом. Несмотря на теплый день и яркое солнце, он вдруг почувствовал невесть откуда взявшийся внутри себя холод, перешедший в самый настоящий озноб. Перед глазами все еще стояла картина: Андрей, и утка с капающей из клюва густой красной кровью, ужо окрасившей зеленую траву и еще зеленоватые ягоды шикши.
Токо не хотел появляться в таком виде в яранге, и он, присев на качнувшуюся под ним кочку, постарался успокоиться.
3
Андрей посмотрел на удаляющуюся утку и вернулся к палатке. Кузьмы возле нее не было. Сплюнув с досады, Андрей подошел и заглянул внутрь.
– Ну что? И откуда ты такой выискался – защитник природы? А? Ты знаешь, как называются такие люди, как ты?
– Ну? – сквозь зубы спросил Кузьма.
– Экологи! – процедил Андрей, вложив в это слово все свое презрение.
– Не выражайся, – огрызнулся Кузьма, – Нас сюда послали не ругаться, а работать, устраивать базу, ждать технику, готовить площадки. Экологи, быть может, и вредные люди, но мы – мерио… мелиро…
– Мелиораторы! – подсказал Андрей.
– Вот именно – мелиораторы! – поднял палец Кузьма, – Давай, заходи в палатку, не собирай сюда комаров.
Андрей плотно наложил одну на другую полы палатки, чтобы лишить комаров малейшей возможности пробраться внутрь, и уселся на мягкую моховую подстилку.
– А утка уплыла, – с сожалением произнес он. – Не понимаю: что это ты на меня так взъелся?
– Да не взъелся, вздохнул Кузьма. – Ты бы видел лицо мальчонки! Будто по нему ты шарахнул дробью. Такая на нем была мука.
