Текст книги "Франция в эпоху позднего средневековья. Материалы научного наследия"

Автор книги: Юрий Малинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

Strayer J.R. Medieval statecraft and the perspectives of history. Princeton, 1971.

Ulmann W. Principles of government and politics in the Middle ages. London, 1961.

Ulmann W. Law and polititcs in the Middle ages. London, 1975.

Viollet P. Histoire des institutions politiques et administratives de la Prance. T. III. Paris, 1903.

Wood Ch.T. The quest for eternity. Manners and morals in the age of chivalry. London, 1983. Работы по общественно-политической мысли Франции XIV–XV вв.

Малинин Ю.П. Королевская троица во Франции в XIV–XV вв. // Одиссей. 1995.

Малинин Ю.П. Мораль и политика во Франции во второй половине XV в. // Политические деятели античности, средневековья и Нового времени. Л., 1983.

Малинин Ю.П. Рыцарская этика в позднесредневековой Франции // Средние века. 55. 1992.

Малинин Ю.П. Средневековый «дух совета» // Одиссей. 1994.

Малинин Ю.П. Филипп де Коммин и Жан де Бюэй // Вестник ЛГУ. 8. 1973.

Пузино И. Рассуждения Ф. де Коммина в защиту национальной монархии // Журнал министерства народного просвещения. Нов. сер. XVIII. №1. 1913.

Райцес В.И. Жанна д'Арк. Факты. Легенды. Гипотезы. Л., 1982.

Уваров П.Ю. Париж XV века: события, оценки, мнения… общественное мнение? // Одиссей. 1994.

Хёйзинга И. Осень средневековья. М., 1988.

Шишмарев В.Ф. Избранные статьи. М.; Л., 1965.

Autrand Pr. Pouvoir et société en France. XIV–XV ss. Paris, 1974.

Babbitt S.M. Oresme's «Livre de Politiques» and the France of Charles V. Philadelphia, 1985.

Barbey J. La Fonction royale. Essence et légitimité d'après les Tractatus de Jean de Terre vermeille. Paris, 1983.

Bell D.M. L'idéal éthique de la royauté au Moyen âge. Paris, 1962.

Blanchard J. Pastorale en France aux XIV et XV s. Paris, 1983.

Born L.K. The perfect prince: a study in 13th and 14th century ideals // Speculum. III. 1928.

Bossuat A. La littérature de propagande au XV s. // Cahiers d'histoire, 1956.

Bossuat A. La formule «le roi est empereur en son royaume» // Revue historique du droit français et étranger. 1961.

Brown E.A.R. The monarchy of Capetian France and royal ceremonial. Great Yarmouth, 1991.

Brown E.A.R. Politics and institutions in Capetian France. Gréât Yarmouth, 1991.

Gazelles R. Société politique, noblesse et couronne sous Jean le Bon et Charles V. Paris, 1982.

Coville A. Jean Petit. La question de la tyrannicide au commencement du XV s. Paris, 1932.

Coville A. Recherches sur quelques écrivains du XIV et XV s. Paris, 1935.

Coville A. La vie intellectuelle dans les domaines d'Anjou-Provence de 1380 à 1435. Paris, 1941. Culture et idéologie dans la genèse de l'Etat modrne. Roma, 1985.

David M. La souveraineté et les limites juridiques du pouvoir monarchique du IX au XV s. Paris, 1954.

Doutrepont G. La littérature française à la cour des ducs de Bourgogne. Paris, 1909. Etat et Eglise dans la genèse de l'Etat moderne. Madrid, 1986, Favier J. La guerre de Cent ans. Paris, 1986.

Feenstra R. Jean de Blanot et la formule «Rex Franciae in regno suo prin– ceps est» // Etudes d'histoire du droit canonique offertes à G. Le Bras. Т.Н. Paris, 1965.

Gueriée B. Un meurtre, une société. L'assassinat du duc d'Orléans 23 novembre 1407. Paris, 1992.

Guenée B. Entre l'église et l'état. Quatre vies de prélats français à la fin du Moyen âge. Paris, 1987.

Hoffman E.J. Alain Chartier. His work and reputation. New York, 1942.

Hommel L. Chastellain. Bruxelles, 1945.

Jeanne d'Arc. Une époque, une rayonnement. Colloque d'Histoire médiévale, Orléans, 1979. Paris, 1982.

Kilgour R.L. The decline of chivalry as shown in the French literature of the late Middle ages. Cambridge, 1937.

Keen M.H. The laws of war in the late Middle ages. London, 1965.

Krynen J. Idéal du prince et pouvoir royal en France à la fin du Moyen âge (1380–1440). Paris, 1981.

Krynen J. «Naturel». Essai sur l'argument de la nature dans la pensée politique française à la fin du Moyen âge // Journal des savants. Avril-juin. 1982.

Krynen J. «Most Christian king». A medieval Theme at the roots of French absolutism // History and anthropology. IV. 1989.

Krynen J. L'Empire du roi. Idées et croyances politiques en France XIII– XV s. Paris, 1993.

Kubler J. L'Origine de la perpétuité des offices royaux. Nancy, 1958. La France de la fin du XV s. Renouveau et apogée / Ed. B. Chevalier et Ph. Contamine. Paris, 1985.

Lewis P.S. Essays in Later Medieval French history. London, 1985.

Lewis P.S. Jean Jouvénal des Ursins and the common literary attitude towards tyranny in 15th century France // Medium Aevum. XXXIV. 1965.

Lewis P.S. La France à la fin du Moyen âge. Paris, 1967.

Lewis P.S. War propaganda and historiography in 15th century France and England // Transactions of the Royal historical society, Ser. 5. XV. 1965.

Major J.R. Représentative Institutions in Renaissance France, 1421–1559. Madison, 1960.

Malinin J. Das Werk «Le pas de Saumur von 1446» und sein Autor // Das Turnierbuch fur René d'Anjou (Le Pas de Saumur). Kommen– tarband. Graz, 1998.

Mollat M. Genèse médiévale de la France moderne. Paris, 1977.

Oakley F. The political thought of Pierre d'Ailly. New Haven, 1964.

Olivier-Martin F. Le roi de France et les mauvaises coutumes // Zeitschrift des Savigny Stiftung fur Rechtsgeschichte, 1938.

Ouy G. L'humanisme et les mutations politiques et sociales en France aux XIV et XV s. // L'Humanisme français au début de la Renaissance. Paris, 1973.

Pechenard P.L. Jean Juvénal des Ursins. Paris, 1876.

Peyronnet G. Gerson, Charles VII et Jeanne d'Arc: la propagande au service de la guerre // Revue d'histoire ecclésiastique. LXXXIV. 1989.

Pocquet du Haut-Jussé B.A. Une idée politique de Louis XI. La sujéstion éclipse la vassalité // Revue historique. CCXXVI. 1961.

Poirion D. Le poète et le Prince. L'évolution du lyrisme courtois de Guillaume de Machaut à Charles d'Orléans. Grenoble, 1965.

Pons N. Propagande et sentiment national pendant le règne de Charles VI // Francia. VIII. 1980.

Quillet J. La philosophie politique du «Songe du vergier» (1378). Paris, 1977. Renaissance du pouvoir législatif et genèse de l'Etat / Ed. A. Gouron. Montpellier, 1988.

Richet D. La France moderne: l'esprit des institutions. Paris, 1973.

Schafer K. Die Staatslehre des Johannes Gerson. Bielefeld, 1935.

Sée H. Louis XI et les villes. Paris, 1891. War, Literature and Politics in the late Middle ages / Ed. C.T. Allmand. Liverpool, 1976.

II.
НЕОПУБЛИКОВАННЫЕ СТАТЬИ

Рыцарство[2]2
  Статья воспроизводится согласно машинописной рукописи. Текст подписан: «Ю.П. Малинин». 1990-е гг.


[Закрыть]

Рыцарство – это военно-феодальная корпорация, начало которой положила тяжеловооруженная конница Каролингской эпохи. Становление этого рода войск с VIII в., во многом связанное с распространением стремени и седла, ранее всего происходило во Франкской державе, где уже при Карле Великом он стал ядром армии. Этот процесс имел очень важные военно-социальные последствия: ввиду дороговизны лошадей и необходимого вооружения конник должен был иметь немалый достаток, а искусство ведения конного боя требовало, чтобы он был профессиональным воином, обучавшимся с юного возраста и поддерживавшим свою боеспособность постоянно на протяжении жизни. Конниками, таким образом, становились люди, наделенные земельными владениями (бенефициями, постепенно превращавшимися в наследственные феоды) или получавшие содержание от сеньоров, и свободные, как правило, от физического труда. В итоге конница, в качестве военной силы вытеснившая или серьезно потеснившая крестьянскую пехоту, составила особый профессиональный и социальный слой, и общество разделилось на три сословия – духовенство, воинство и крестьянство.

Изначально рыцарство – это не что иное, как именно тяжеловооруженная конница (лат. equitatus, фр. chevalerie, нем. Rittertum, англ. chivalry), и его становление было одной из важных сторон процесса феодализации. Все представители феодализирующейся знати также были конными воинами, составляя верхушку рыцарства, но долгое время не сливаясь с основной его массой. Знать выделялась из нее благодаря своим феодальным владениям и феодальной власти, символом чего был замок (лат. castrum, фр. château, нем. Burg, англ. castle). Социальный статус простых рыцарей был заметно ниже статуса кастелянов, или шатленов, хотя военная профессиональная деятельность сближала их с ними и в то же время отрывала от крестьянства. До XI–XII вв. именно их именовали рыцарями (лат. eques, miles,[3]3
  В средневековых источниках, написанных на латыни, рыцарей обозначали, как правило, двумя терминами: либо eques, т. е. всадник, либо miles, т.е. воин.


[Закрыть] фр. chevalier, нем. Ritter, англ. knight[4]4
  Английское слово knight имеет то же индоевропейское происхождение, что и немецкое слово «кнехт» (knecht), и древнерусское «кметь». Изначально оно означало молодого человека, юношу, исполнявшего обязанности слуги-оруженосца при более взрослом и опытном воине. Однако в английском языке слово knight постепенно стало означать тяжеловооруженного всадника, рыцаря, тогда как в немецком и древнерусском слова «кнехт» и «кметь» сохранили прежний смысл подчиненности и услужения.


[Закрыть]), в отличие от знатных. Люди самого разного, темного происхождения, они составляли вассальное воинство знати, служившее ее интересам. В их среде ранее всего распространяется особый обряд посвящения в рыцари.

Генетически он восходит к древнегерманскому обряду инициации, когда юноше вручалось оружие, и он становился полноправным членом племени. О посвящении в рыцари источники впервые начинают упоминать в XI в., хотя этот обряд несомненно более старый. По сути он состоит из двух актов: препоясывания мечом и сильного удара, наносимого посвящаемому по затылку или по щеке. Характерно, что французское название обряда – «l'adoubement» происходит от древнегерманского слова «ударять» (старофр. adober, герм, dubban). Позднее распространился обычай ударять мечом плашмя по плечу. Под влиянием церкви в практику вошло также предварительное омовение тела, исповедание грехов, ночное бдение в молитвах. Но наиболее важным элементом ритуала оставался удар (пощечина), благодаря чему, согласно Раймунду Луллию, человек должен на всю жизнь запомнить свой обряд и свое «обещание». По мнению же Ламберта Ардрского это была своего рода символическая пощечина, единственная в жизни рыцаря, на которую он не должен отвечать. Однако в действительности ее смысл, которого не постигали средневековые авторы, состоял в контакте между рукой посвящающего и телом посвящаемого, обеспечивающим передачу некоего качества. Подобным образом пощечину давал и епископ, посвящавший клирика в сан.

Примерно в XI в. определяется характерно рыцарское вооружение, отличное от вооружения пехотинцев. Исключительно рыцарским оружием становится длинное копье (в XIV в. оно, например, могло достигать 4 с лишним метров) и длинный (около 1 метра) тяжелый меч с крестообразной рукоятью. Ношение этих двух видов «благородного» оружия простолюдинам, крестьянам иногда просто запрещалось (такой запрет издал, к примеру, Фридрих I Барбаросса в 1152 г.). Наиболее ценимым, почти одушевленным оружием был меч. Мечи обычно освящали, им давали имена, рукояти их всячески украшали и вделывали в них какие-нибудь реликвии, благодаря которым перед ними совершали молитвы. Метательное и ударное оружие (лук, топорики и др.) было к XII в. оставлено пехотинцам, и рыцари стали относиться к нему с презрением. Рыцарским оборонительным вооружением были шлем, щит и доспех. Шлем в XI в. был горошкообразной формы с наносником, впоследствии его форма постепенно совершенствовалась и видоизменялась. Щит, поначалу длинный, укорачивался по мере того, как доспех все лучше стал защищать ноги. Доспех, особенно важная часть вооружения, без которой немыслим облик рыцаря, примерно до XII в. представлял собой панцирь, защищавший верхнюю часть тела, особенно живот, и изготавливавшийся в виде льняной или кожаной рубахи с нашитыми на нее металлическими кольцами. В XII в. появляется так называемая броня – длинная рубаха с кольцами, нашитыми так, что они находят друг на друга, а несколько позднее – кольчуга, в которой кольца не нашиваются, а сцепляются друг с другом. Все более совершенствуясь и все лучше закрывая тело, кольчужный доспех был лучшим и наиболее распространенным видом оборонительного оружия в XII–XIII вв. Знаменитый рыцарский пластинчатый доспех, или латы, получает распространение только в позднее средневековье – XIV–XV вв. Он был вершиной оружейного мастерства и оружейной эстетики средневековья. Широко распространенное представление, что в полном кольчужном, а тем более пластинчатом доспехе человек, выбитый из седла, практически не мог самостоятельно двигаться, страдает явным преувеличением.

В тесной связи с изменениями в характере вооружения стоят перемены в тактике ведения боя. Отказавшись от метательного оружия, рыцари сражаются только «телом к телу». Поэтому рыцарский бой состоит из поединков, целью которых постепенно становилось не убийство противника, а его пленение, обещавшее выкуп.

В плане социальной эволюции рыцарства особенно важным был XII в., когда произошло своего рода слияние рыцарства со знатью благодаря распространению среди ее представителей обряда посвящения в рыцари. Более того, он становится обязательным. Во Франции, например, в ряде областей утверждается правовая норма, согласно которой сын знатного человека до совершеннолетия (21 год) должен быть посвящен в рыцари, а иначе он утратит знатность и станет простолюдином.

В связи с этим рыцарская корпорация замыкается и по сути дела превращается в знатное сословие. Отныне в рыцари мог быть посвящен только сын рыцаря. В исключительных случаях король мог посвятить в рыцари за заслуги и простолюдина, тем самым аноблировав его. Рыцарское достоинство, обретавшееся благодаря обряду, стало непременным условием и знаком принадлежности к знати. Сильные социальные различия между разными ее слоями безусловно сохранялись. Но несмотря на них между всеми рыцарями установилось известное равенство, которое позднее будут называть равенством чести и благодаря которому даже самый простой рыцарь мог сразиться и с королем. Правда, такое различие было не везде. В Германии, например, сохранилось глубокое различие между рыцарями (Rittertum) и знатными (Adel).

Единственным достойным рыцаря призванием было, разумеется, военное дело, а война и воинские подвиги – его смыслом жизни. Но войны и различные военные экспедиции имели место далеко не всегда. И в мирное время излюбленным занятием были турниры, устраивавшиеся крупными сеньорами. В XII–XIII вв. на турнирах обычно использовали боевое оружие, из-за чего было немало жертв. Позднее турниры как сражения двух отрядов стали вытесняться джострами, представлявшими собой серии парных поединков, которые могли проводиться на протяжении нескольких дней и даже недель. Это были настоящие рыцарские празднества. В эту эпоху использовалось уже турнирное оружие – копья без наконечников – и появился специальный турнирный доспех. Он был более массивным, чем боевой, и с жестким креплением правой руки, которой держалось копье.

Роль турниров и джостр в жизни рыцарей была весьма большой. Это были своего рода тренировочные сражения, необходимые для поддержания боеспособности в мирное время, излюбленный вид развлечения и средство «заработка». Победители нередко имели право взять себе доспех, коня побежденного. А поскольку турниры проходили на глазах большого числа зрителей, среди которых особенно важными были дамы, нередко выступавшие в роли судей, то, участвуя в них, лучше всего можно было показать свою воинскую доблесть. Бедные рыцари могли также привлечь внимание крупных сеньоров и получить приглашение вступить в вассальные отношения.

Характерно рыцарским времяпрепровождением была и охота, как правило запрещавшаяся крестьянам. При этом использовалось «благородное» оружие. Лук рыцари в руки не брали, и на пернатых охотились с соколами. Охота отвечала той же страсти рыцарей, которая проявлялась и на войне. Но в то же время она была средством обеспечения стола мясом. Мясо домашних животных было редким, и употреблялась главным образом дичина.

Характеризуя рыцарский быт и образ жизни, необходимо, наконец, упомянуть и о пиршествах. Подобно тому, как, по свидетельству Тацита, у древних германцев пировали вождь с дружинниками, так в средние века пировал и сеньор с вассалами.

Пир лучше всего обеспечивал солидарность рыцарского социума. Впрочем, не только рыцарского, ибо в средние века то же самое имело место во всех корпорациях.

В позднее средневековье происходит упадок рыцарства. Это был процесс не только социального порядка, связанный, например, с утратой рыцарством монополии на военное дело и широким распространением наемничества. Дело в том, что в эту эпоху изменяется концепция знатности. Понятие знатности (лат. nobilitas, фр. noblesse) не имело ясной социальной привязки, и потому на знатность претендовали люди разных сословий. И представители духовенства, на том основании, что они отправляют службу самому Богу, и богатые горожане, и позднее интеллектуалы-гуманисты. Поэтому в феодально-рыцарской среде вызревало представление о родовитости как основе особого социального статуса. В связи с этим вместо понятия знатного все чаще стало употребляться понятие родовитого человека (gentilhomme).

Родовитость, в отличие от знатности, имела четкую социальную окраску, и, делая упор на нее, представители этого сословия стремились, кстати, и дистанцироваться от богатого бюргерства. Родовитость – это то достоинство, которое передается по наследству (по отцу), по крови, и оно поэтому не нуждается в подтверждении обрядом посвящения в рыцари. В связи с этим в некоторых странах, прежде всего во Франции, уходит в прошлое требование непременного посвящения, и представители благородных фамилий все чаще не находят нужным совершать этот обряд. Они на всю жизнь оставались оруженосцами, нимало об этом не беспокоясь. Им достаточно было сознания принадлежности к древнему роду.

В других странах, как Германия или Англия, обряд сохраняет ценность, но и здесь он становится ритуальным, не подтверждающим, а обозначающим принадлежность к определенному социальному слою. Таким образом, рыцарство превращалось в дворянство, хотя это русское слово весьма неточно передает характер этого сословия на Западе.

В XIV–XV вв. рыцарские традиции поддерживались и культивировались главным образом при королевских дворах и двоpax крупных феодальных сеньоров. Именно здесь устраивались турниры и джостры, требовавшие больших расходов, здесь стали возникать и светские рыцарские ордена. Первыми и наиболее старыми были духовно-рыцарские ордена, появившиеся во время крестовых походов на Восток (госпитальеров, тамплиеров) и испанской Реконкисты (Сант-Яго, Алькантара, Калатрава). Чисто светские же появляются с XIV в. Это были королевские ордена – английский орден Подвязки, французский орден Звезды. Позднее станут появляться и рыцарские ордена при дворах крупных феодальных сеньоров: бургундский орден Золотого Руна, анжуйский орден Полумесяца (середина XV в.). Эти ордена, как и старые духовно-рыцарские, представляли собой корпорации со своей иерархией, должностными лицами, уставами, определявшими, в частности, обязанности членов ордена и их права, с определенными ритуалами. У каждого ордена был знак принадлежности к нему – подвязка в английском ордене, или золотые изображения символа ордена, носившиеся на шее. Эти ордена, помимо всего прочего, были средством консолидации знати вокруг их основателей и преемников. Прием в члены ордена был наградой за какие-либо заслуги или средством привлечения нужного человека. Характерно, что к концу XV в. все чаще стали говорить не о приеме в члене ордена, а о награждении орденом, как бы отрешая орденский знак от самой корпорации.

Западноевропейское феодальное рыцарство, в отличие от схожих социальных институтов многих других обществ, было далеко не только социальной корпорацией или сословием. Оно воплощало в себе культурный идеал, ценность которого ощущается по сей день. Создав свою собственную яркую и самобытную культуру, четко определившуюся в XII в., культуру чисто светскую, рыцарство во многом преобразило западный мир и чрезвычайно способствовало тому, что в этом мире в конце концов светское начало взяло верх над религиозным.

Основой рыцарской культуры была этика. Она явно противостояла этике христианской, как бы создавая второй полюс нравственной жизни западного общества. Если христианская этика была моралью смирения и покорности, то рыцарская – гордыни и достоинства.

Рыцарскую этическую систему образовывали четыре добродетели – доблесть, верность, щедрость, куртуазность. Нередко к ним относят и честь. Но хотя это понятие и было очень важным для рыцарского мировоззрения, оно в XI–XIII в. чаще всего обозначало не некое внутреннее достоинство человека, а выступало в значении почета, почести, славы. Поэтому чести добивались, ее завоевывали на ратном поприще. Кардинальным этическим понятием честь стала в позднее средневековье (XIV–XV вв.), когда изменилась концепция знатности, и честь оказалась неразрывно связанной с родовитостью. Ее стали представлять как важнейшее достоинство родовитого человека, передающееся по крови, и поэтому ее уже не «завоевывали», как раньше, а оберегали и защищали, памятуя о том, что «утрата чести горше смерти».

Рыцарская этика, несмотря на видимую простоту, обладала определенной целостностью. Она заключала в себе не просто нормы поведения, но и осмысляла жизнь и деятельность рыцаря. Подобно христианской морали, она обещала доблестным рыцарям, завоевавшим честь и славу, бессмертие. Правда, не вечное, а сохраняющееся, пока жив мир и пока жива в мире слава о них. В связи с этим, кстати, рыцари научились ценить образованность и образованных людей, клириков, способных сохранить в памяти потомков их доблесть. «Подвиги доблестных рыцарей не подлежат смерти, коль скоро они заносятся в вечную память мира благодаря книгам» (аноним XIV в.).

Наиболее старой, чисто воинской добродетелью была доблесть, предполагавшая храбрость и искусное владение оружием. Ей обычно противопоставлялась трусость, но в рыцарских трактатах подчеркивалось, что храбрость не должна быть безрассудной. Ее необходимо умерять, проявляя разумную осторожность.

Представление о верности также имеет глубокие исторические корни, уходящие в мир древних германцев, в отношения между дружинниками и вождем. Но четко оформилось оно в феодальную эпоху, когда распространилось принесение клятвы верности вассалом своему сеньору. Верность обычно обозначалась тем же словом, что и вера (foi), a клятва верности приносилась на чем-то священном, т. е. не только перед лицом человека, но и перед ликом Бога, святых. Поэтому вероломство, клятвопреступление расценивалось как особо тяжкий грех, кара за который должна постигнуть человека не только в этом мире, но и в будущем. Верность довольно рано стала толковаться более широко, нежели просто верность вассала сеньору. Это была также верность принятым на себя обязательствам и данному слову.

Щедрость, надо полагать, тоже восходит к психологии отношений древних германцев: именно от щедрот вождя дружинники ждали боевого коня и оружие. Щедрость, проявлявшаяся в вознаграждении, дарах, вызывая сильное чувство благодарности и накладывая на человека жесткое обязательство ответного дара или услуги, чрезвычайно укрепляла солидарность между сеньорами и вассалами. Она вменялась в обязанность прежде всего старшим, сеньорам, королю, хотя в общем это была добродетель, коей должны были следовать все рыцари. Щедрости противопоставлялась скупость, а точнее говоря – накопительство денег, скопидомство. В этом пороке рыцарственная литература в первую очередь обвиняла бюргеров, буржуа, которые представлялись воплощением праздности, матери всех пороков. Щедрость же предполагала трату денег, богатств, правда, она не должна была превращаться в безумное расточительство, как наставляли трактаты о рыцарстве. Рыцари, однако, далеко не всегда руководствовались этим наставлением. Необходимостью проявлять щедрость, кстати сказать, часто оправдывалось богатство. Оно естественно было нужно сеньорам, дабы они могли быть щедрыми.

Куртуазность (фр. courtoisie, дословно «придворность») представляла собой этический идеал, появившийся в феодальную эпоху, на рубеже XI–XII вв., в провансальской, или окситанской, лирике Южной Франции. Это был прежде всего идеал любовный, в основе которого лежала идея утонченной любви, доступной только благородным людям. Она изображалась в виде служения мужчины прекрасной даме, наподобие служения вассала своему сеньору. Сильный нравственный запал этого идеала состоял в том, что любовь считалась тем необходимым чувством, которое духовно, нравственно возвышает мужчину и вдохновляет рыцарей на подвиги. Главными условиями возникновения и сохранения такой любви были ее внебрачность и потаенность. Считалось, что если любовники вступают в брак или тайна их любви разглашается, то любовь непременно исчезает (Андрей Капеллан «О любви», XII в.).

Куртуазность требовала от мужчины проявления глубокого почтения к женщинам и вежливого, галантного обращения с ними. Как свод норм вежливости она уже в XII в. как бы обособляется от любви и становится нравственным достоинством, определяющим культуру благородного поведения вообще. В этом виде куртуазность похваляли и церковные мыслители, полагая, что она помогает сдерживать дурные чувства и страсти, ввергающие человека в грех (Гуго Сен-Викторский, XII в.; Винцент де Бове, XIII в.). В том же XII в. в моралистических сочинениях начинают появляться разделы, посвященные куртуазному поведению, главным образом за столом, а позднее стали выпускаться специальные трактаты, детально определявшие нормы того же поведения. Причем с XIII в. это были чаще всего сочинения на национальных языках, происходившие из самих куртуазно-рыцарских кругов.

Куртуазность, главными очагами которой были дворы крупных феодальных сеньоров, постепенно смягчала нравы грубого воинственного рыцарства, становясь стержнем его духовной и материальной культуры. Ею проникаются рыцарские романы, особенно французские, где любовь и служение даме часто становятся главной подоплекой рыцарских приключений и подвигов. Сюжеты из куртуазно-рыцарских романов в XIV–XV вв. нередко использовались для организации и оформления рыцарских турниров и джостр, во время которых рыцари не просто вступали в бой друг с другом, а ради освобождения или защиты некоей прекрасной дамы. Куртуазностью вдохновлялись художники-миниатюристы и мастера прикладного искусства, работавшие на высокородных заказчиков. Наконец, стоит отметить, что куртуазной культуре мы обязаны появлением европейской моды с характерной для нее периодической сменой стилей одежды и более или менее явно выраженной эротичностью. Начало ей положил появившийся в XIII в. куртуазный стиль обтягивающей тело мужской и женской одежды, шившейся по меркам. В XV в. этот стиль достиг пика своей экстравагантности и эротичной изысканности.

В этике рыцарства как воинского сословия особое место занимали правила ведения боя, смысл которых сводился к тому, чтобы уравнять шансы сражающихся на победу, которая должна зависеть исключительно от доблести. Это запрет нападения на безоружного, предварительный вызов на бой, исключающий внезапность нападения, и другие нормы, которые в случае сражения между рыцарскими войсками практически не позволяли прибегать к различным тактическим приемам, хорошо, впрочем, известным по античным военным трактатам.

Наряду с собственно рыцарской светской этикой происходило становление клерикальной религиозно-нравственной концепции христианского воина, основу которой в феодальную эпоху заложил Одон Клюнийский (X в.). Признавая необходимость военного, рыцарского сословия для общества, устроенного по воле Провидения, религиозные мыслители четко определяли его особые социальные функции: защита с оружием в руках справедливости, христианской веры и церкви, борьба с неверными, покровительство слабым и сирым. В связи с этим получила распространение идея справедливых, богоугодных войн, участвуя в которых человек не губит свою душу: «военные могут быть праведными людьми» (Ансельм Луккский, XI в.). Идеал христианского воина определился к середине XII в., и наиболее четкий этический кодекс для него дал Иоанн Солсберийский в своем сочинении «Поликратикон». «С хвалою Богу на устах и с обоюдоострым мечом в руках» рыцари должны воевать не по собственной воле, не ради тщеславия, алчности или упрямства, а выполняя волю Бога, ангелов и людей в согласии со справедливостью и собственной пользой. Клерикальные писатели в то же время сурово порицали рыцарей за многочисленные отступления от христианских и феодально-рыцарских норм поведения. Так, испанец Альварес Пелайо (начало XIV в.) в трактате «О плаче Церкви» перечислил 31 порок членов этого сословия.

Помимо освящения оружия при обряде посвящения в рыцари, христианская церковь стремилась подчинить рыцарство установлениям Божьего перемирия, которое призвано было ограничить разгул военного насилия. В соответствии с идеей Божьего мира, появившейся в X в., от военного насилия и грабежей должны были быть ограждены люди из невоенных сословий – духовенства и крестьянства, которые пользовались покровительством и защитой церкви. В соблюдении этого мира она поначалу требовала принесения клятвы, а с XI в. епископы стали организовывать в своих епархиях своего рода лиги мира, обязывая всех мужчин старше 15 или более лет в случае необходимости браться за оружие против нарушителей Божьего мира.

Божье перемирие, появившееся в XI в. в развитие идеи мира, устанавливало запрет на ведение любых военных действий со времени пятничной вечерни до заутрени в понедельник. Позднее перемирие стало распространяться и на крупные церковные праздники. С XII в. все более активно следить за соблюдением Божьего мира и перемирия и карать за их нарушение начинает королевская власть в разных странах.

Некоторые теологи и знатоки канонического права, как Фома Аквинский, считали, что «в случае необходимости», во время справедливых войн, устанавливать ограничения невозможно, и военные действия допустимы даже в дни самых торжественных праздников. Это прежде всего касалось, конечно, священной, наисправедливейшей войны, представление о которой получило широкое распространение в конце XI в. в связи с подготовкой Первого Крестового похода на Восток, хотя появилось оно раньше, когда началась испанская Реконкиста.

Сопоставляя собственно рыцарские, светские по происхождению элементы рыцарской этики с элементами христианскими, следует иметь в виду, что эти вторые лишь вменялись в высшую обязанность рыцарям церковью. Они не в их среде зародились, а привносились извне, и потому не составляли органического целого со светскими нормами. В виде цельной этической системы все они предстают в сочинениях писателей-клириков, которые с характерной для средневековья склонностью к идеализации создавали идеальный образ христианского воина, ставя перед собой морализаторские, воспитательные задачи. Они, конечно, видели, сколь не схож он был с обликом реальных рыцарей, их современников, но не теряли веру в возможность благого влияния на их душу. Рыцари, разумеется, в какой-то мере проникались сознанием своего христианского долга, особенно во время священных войн. Но, как кажется, для подавляющего большинства из них идея служения Богу была лишь тем, что давало им полную моральную свободу в проявлении своей страсти к войне.