Текст книги "Святослав. Великий князь киевский"
Автор книги: Юрий Лиманов
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)
Когда в гриднице остались лишь свои, великий князь кивнул сыну, которого словно не замечал до той минуты:
– Идём!
Святослав вслед за ним вошёл в стольную палату. Отец сел на стольце, указав сыну на лавку рядом с собой.
Вся ярость кипевшая в княжиче, все злые, горькие слова, что выкрикивал он, отчаянно мчась в Киев и загоняя коня, – всё вдруг куда-то испарилось, и остался он, мальчишка, и огромный, красивый, могучий, зрелый муж, его отец и великий князь.
– Обидел я тебя? Прости, – прямо начал отец. – Ты первый в малинник залез.
– Она тебя не любит! – обрёл голос княжич.
– А я и не требую, чтобы любили. Хотя врёт она – меня все бабы любят! – самодовольно усмехнулся великий КНЯЗЬ.
От этих слов всё всколыхнулось в Святославе, и он закричал ломающимся голосом:
– Она ненавидит тебя! И я ненавижу! Как ты мог опоганить всё. Растоптать... воспользоваться тем, что ты господин... Ты посмотри, до чего мать довёл своими наложницами...
– А вот мать – не твоё дело, – чуть повысил голос Всеволод, словно лев прорычал.
– Она моя мать, она страдает, и именно поэтому это моё дело! – теряя над собой контроль, закричал Святослав. – А тебя никто, кроме киевских да черниговских баб, не любит!
– Это не так уже мало, сынок. Дай Бог, чтобы о тебе так убивались, когда тебя не станет, а уж обо мне в голос реветь будут! – Всеволод опять усмехнулся самодовольно, стукнул по резному поручню стольца кулаком и сказал: – Всё, закончили. Я Неждану отпускаю. Мне в её слезах купаться радости нет. А ты волен поступать как тебе вздумается. Иди.
И было столько силы, столько властности в этом «иди», что княжич попятился, потом повернулся и пошёл к выходу. Когда уже открыл дверь, услышал:
– Я приказал сегодня баню истопить вечерком. Велю тебе со мною быть.
Неожиданный и непререкаемый приказ отца заставил Святослава задуматься...
Он поднялся в свою светёлку. Лёг на ложе и против желания легко уснул.
Проснулся княжич весь в испарине.
Солнце закатывалось. Из окошка сладко тянуло с поварни пирогами, и Святослав почувствовал зверский голод. Спустился вниз, велел холопу окатить себя водой, прошёл на поварню и получил огромный кусок пирога с зайчатиной и луком.
Лениво дожёвывая последний кусок, подумал, что все княжеские дома – и Олегов дворец, и в Почайне отцов дворец, и в Чернигове – все они выстроены на одну колодку, и можно запутаться, где ты. Было в этом что-то хорошее, постоянное, успокаивающее и надёжное, и что-то раздражающее и тревожное. Полная потеря личности, наверное?.. Да ещё отец... Вот приказал он в баню с ним идти, и он пойдёт и слова не скажет. Потому что отец умеет подавлять всех... Или вообще власть такова по сути своей, по самой природе, что все, кто стоит внизу, теряют свою личность, независимо от того, кто эту власть воплощает?.. А отец умеет внушить и трепет, и страх Господень и заставить выполнить приказание...
Получалось, что княжич помимо воли начинает опять восторгаться отцом, как восторгался им всегда, с раннего детства, даже осуждая и временами ненавидя его из-за отношения к матери. Наваждение какое-то...
«А вот возьму и не пойду к нему в баню», – подумал он вяло, понимая, что всё едино: хорохорься не хорохорься, а приглашение отца – честь, и от неё не откажешься. А откажешься, с отца станет – велит с дружинниками привести...
Баня стояла в глубине банного двора. Вокруг раскинулось несколько небольших банек на каждый день, из тех, что можно было протопить одной охапкой дров. А главная баня была особенная: просторная, тёсаные брёвна пригнаны так, что и конопатить не надо, в парной степень поднималась под самый потолок, и выдержать большой пар на верхней ступеньке могли только самые отъявленные любители жара. Печь с калильными камнями смотрела огромным зевом, в неё можно было сунуть целый воз поленьев. И ещё был сделан греческий водопровод: по медным трубам из огромного чана горячая вода текла к лавкам, и можно было сразу же набирать её в бадейки, не вставая с места, только подними задвижку. Греческий водопровод был устроен не в каждой киевской бане, Всеволод своим гордился и следил за его исправностью, строго спрашивал с холопов и дворского. Собственно мыльня располагалась рядом с парной. Она поражала размерами и светлой, скоблёной сосновой отделкой.
Княжич разделся в сенях, выбрал веник, бадейку и вошёл в парную, чтобы прошиб первый, самый злой пот.
Он смутно различил холопа, который выплеснул на печные камни ковш кваса, и сытный, хлебный дух ударил внос. Пар заволок всё кругом. Княжич по памяти, ощупью, подошёл к степени, взобрался на второй приступок и лёг, блаженно расслабляясь. Холоп сунулся было с веничком, но княжич движением руки отослал его – хотелось просто лежать и впитывать в себя жар, насыщенный квасным духом.
Из мыльни донёсся женский смех, потом визг.
Святослав насторожился. Вспомнился рассказ Нежданы. Смех повторился. Святослав испуганно сел.
«Что же это такое? – подумал он. – Неужели отец решился устраивать непотребство в доме, когда мать в Киеве? А я как же? Я зачем здесь?..»
Дверь распахнулась, в проёме её появился отец, всё такой же огромный, сильный, с веником в руке, облепленный берёзовым листом.
– Вот он где! – закричал Всеволод громко. – Опоздавшего в десять рук мылить!
Отец посторонился, и в парную вбежали девки, голые, скользкие, распаренные, визжащие, с веничками, мочалами, сурожским мылом, и с хохотом набросились на княжича, тормоша, переворачивая, бесстыдными руками хватаясь за самое сокровенное, щекоча, намыливая и прижимаясь. Он с ужасом почувствовал, как в нём стремительно растёт желание, попытался противиться ему и отбиться от девок, но вскоре понял, что воля его парализована...
Они сели вечерять вдвоём с отцом.
Святослав жадно выпил подряд два кубка кислого рейнского вина, не разобрав толком его вкуса, и только после того, как приятно закружилась готова, смог взглянуть на отца – ярость уже не туманила ему сознание кровавой пеленой.
Отец всё продумал заранее! Он специально надругался над ним, отдал его в руки развратных девок, чтобы насмеяться, и теперь сидит, ухмыляясь, довольный собой, и заботливо угощает,.. Господи, он даже не может вспомнить, с кем из этих девок согрешил. Помнит только, как умело и бесстыдно ласкали они его, возбуждали и как похохатывал рядом отец, подзуживая, натравливая их, словно свору собак на волка...
Отец поднял кубок.
– Твоё здоровье! – И пригубил.
Святослав ждал, что сейчас он заговорит о том, что вот, мол, теперь можешь возвращаться к Неждане, поскольку поравнялся с ней в непотребстве. Но Всеволод заговорил совсем о другом:
– Через месяц большой съезд князей. Думаю, соберёмся у меня в Почайне. Мать уже сегодня туда выехала...
«Вот почему он так смело девок в мыльню согнал!» – мелькнула мысль.
– Надо там хозяйским глазом за порядком проследить. Со всей Русской земли съедутся князья. Дружинников и бояр придётся за стенами дома селить. – Отец опять пригубил. – Будем на съезде княжения пересматривать. Слишком много лучших столов Мономаховичи захватили. Если удастся, и тебя на стол посажу.
– Куда? – мгновенно забыв о своих мыслях, спросил Святослав.
– На кудыкину гору, – хмыкнул насмешливо отец. – Куда удастся. Главное, на первую ступеньку княжеской лестницы ногу поставить, князем утвердиться, а не изгоем... Дам тебе Вексича в наставники. Он боярин опытный, мудрый и нашему дому предан. Тебе уже шестнадцать скоро, пора. Я тоже в пятнадцать впервые на стол сел.
Великий князь задумался. Он вспоминал.
Как давно всё было – целых двадцать пять лет назад. Старый Векса поехал с ним в далёкий Карачев, первый княжеский стол Всеволода. И всё-то княжество поменьше боярской вотчины было. Но как бы мала ни была волость – всё же престол. И никогда боярину, хоть завладей он землями обширнее Киевского княжества, не стать князем Рюриковичем, не войти в единую семью... Хотя многие великие бояре уже женятся на младших княжнах, и дети у них наполовину Рюриковичи, а всё равно – боярские дети, не княжичи. И начинать им с детской дружины. И двигаться вверх по дружинной лествице, а не по княжеской, не от престола к престолу, а от милости к милости, сперва в детской, потом в младшей, потом в старшей дружине – нарочитым мужем, вельмим мужем[19]19
Вельмий муж – особо знатный, великий, отсюда более позднее – вельможа.
[Закрыть], боярином, ближним боярином, великим боярином...
Суров закон единокровия. Надо успеть, пока власть в руках, посадить сына на видный стол...
Они закончили вечерять, почти не разговаривая между собой. Уже прощаясь, перед сном, отец вскользь, как бы между прочим, бросил:
– Я матери сказал, что у неё там, на Почайне, будет новая подключница. Проследи, чтобы не обижал её дворский, и поставь её за скотным двором смотреть.
– Прослежу, – только и смог выговорить княжич.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
Святослав выехал из Киева в Почайну через два дня. Его детская дружина повелением отца была увеличена почти вдвое: под его знаменем встало теперь три десятка дружинников, отобранных из числа самых отличившихся, расторопных гридей, и трое старших – из дружины отца.
К загородному дворцу подъехали стройным отрядом. Впереди – княжич в корзно, в алой княжеской шапке, за ним его меченоша. За меченошей следовал первый ряд, состоящий из бывших детских дружинников. За ними – новые. Так и ехали, уставив копья в стремя.
С броней отец не поскупился, приказал выдать и подогнать из самых сокровенных своих запасов кольчужки новгородской работы, шеломы готской работы, русские булатные мечи. Красные удлинённые щиты приторочены к седлу: хотя у каждого дружинника уже есть свой меченоша, молодые воины не торопились расстаться с оружием. Плащи у всех синие, заколотые на плече фибулами, сапоги красной кожи, узорчатые, луки в изукрашенных тулеях, стрелы в сафьяновых колчанах. Святослав непрестанно оглядывался, любуясь своей дружиной.
Видимо, дозорный ещё издали увидел их, потому что, когда отряд подъехал к воротам, они широко распахнулись, пропуская дружину. На крыльце уже стояла княгиня Агафья, счастливо улыбаясь: наконец-то её первенец стал взрослым и приехал со своей дружиной. Какая мать не почувствует гордость, глядя на такого молодца!
Святослав соскочил с коня и, не обращая внимания на дворского и старого Вексу, взбежал по ступеням крыльца и обнял мать.
Вечером, после ужина, он вышел к реке в надежде встретить Неждану, но её там не было. И на другой день она ни разу не попалась ему на глаза, хотя он, помятуя слова отца о скотном дворе, побывал там.
Увидел он её на третий день.
Неждана шла с подойником, точно так, как в тот, первый день их знакомства, и коса тяжело билась по её спине.
Он догнал её и... поразился: это была она – и не она, так изменилось, исказилось её лицо.
– Здравствуй, – неуверенно сказал он.
– Здравствуй, княжич.
– Где ты была, почему я тебя не видел?
– Тут и была; Ты смотрел – да не видел. Не признал, наверное... – тихо промолвила она.
Княжич молча пошёл рядом с ней.
Злости не было. Была острая жалость и недоумение: как можно за несколько дней полностью измениться? Господи, что же с ней произошло...
– Почему ты с подойником? – спросил Святослав, словно из целой кучи вопросов, которые роились у него в голове, этот был самым главным.
– Будто сам не знаешь...
– Отец сказал, что поставит тебя подключницей на скотный двор.
– Так оно и было: приехала княгиня, распорядилась поставить меня подключницей. Видать, великий князь повелел. А вчера за мелкий недосмотр разжаловала в скотницы. Да только мне всё равно... И уж как увидела, что ты на меня смотришь и не узнаешь, жить расхотелось... Не забыл, не простил, значит... и более не любишь...
Столько безнадёжности, тоски прозвучало в этих словах, что у Святослава сжалось сердце: что же она, бедная, пережила, ведь и вправду любит, наверное любит его... Чем она перед ним провинилась? Он сам виноват перед нею. Неждана правильно сказала – она в княжьей воле... А он? Разве он не в княжьей воле? И мать, которую муж заставил взять свою бывшую наложницу в дворовые...
– Вечером приходи к купальне! – приказал он девушке и не заметил, как она охнула, вздрогнула, как плеснулось молоко на босые ноги...
Неждана сидела на краю большой холстины, расстеленной на песке, той самой... В сумерках глаза на исхудавшем её лице казались огромными и тёмно-синими. Святослав сел рядом с ней и, стараясь унять собственное волнение, вместо всего, что собирался сказать ей, шепнул:
– Успокойся.
Неждана всхлипнула и упала лицом ему на колени. Он тихонечко погладил её по голове, и она облегчённо заплакала. Княжич поднял её голову, повернул лицом к себе и поцеловал в солёные от слёз щёки и тёплые вздрагивающие губы...
Утром Святослав отправился к матери.
Княгиню он нашёл на хозяйственном дворе. Мать наблюдала, как распаковывают привезённые из киевского дворца ковры, утварь, драгоценное оружие.
Всё это надлежало вычистить, проветрить и потом развесить, чтобы бесчисленные помещения дворца приобрели такой же богатый и блестящий вид, как в Киеве. Однако и переусердствовать не следовало, дабы не вспыхнула в сердцах приехавших на съезд князей зависть, что могло помечать мирному согласию.
Княгиня в таких делах была мастерица: тонкий вкус, чувство меры и привычка с малых лет к прекрасным вещам, которые перешли к Мстиславичам от деда, – всё подмогало ей безошибочно обустраивать дворец. В этом князь полностью доверял ей.
Взглянув на оживлённое, счастливое лицо матери, Святослав решил не говорить с ней о Неждане, не портить радость от этого утра упоминанием о бывшей наложнице отца. Он подошёл к матери и нежно поцеловал в щёку. Она поцеловала сына в склонённую голову.
– Ты вчера поздно вернулся? – спросила она.
– Да... Купаться ходил. Ночью вода тёплая...
Мать рассеяно кивнула и тут же закричала холопам, что они не так развешивают огромный, на весь пол в малой гриднице, ковёр, взятый, если княжич правильно помнит, ещё их дедом князем Олегом у хана Куни.
«Не спросила – значит, не знает. Не доложили», – подумал Святослав и твёрдо решил, что, пожалуй, и вправду сегодня ничего матери не следует говорить, а лучше съездить в Киев, перемолвиться с отцом...
В Киеве он перехватил великого князя между двумя застольями с «нужными» боярами. Княжич замялся, не зная, как начать разговор, но отец сам помог ему.
– Помирился с Нежданой? – спросил он с удивительным бесстыдством.
–Да.
– Так что тебе?
– Подари её мне.
– Если нужна именно она, воля твоя, дарю! Скажу, чтобы кабальную запись на тебя переписали.
– Я хочу ей вольную дать.
– Она теперь твоя, ты волен поступать с ней как знаешь. – Отец хотел уже уйти, но, заметив, что княжич мнётся, спросил: – Ещё что-нибудь?
– Пошли дружинника, чтобы её забрал с Почайны.
– А вот этого, сын, я делать не стану. Неужели ты сам не понимаешь: мать и так вся в терзаниях! Помнится, ты так истово о ней пёкся. Зачем же лишний раз напоминать, что я забочусь о каких-то девках? Сам придумай, как её оттуда забрать. Да и нужно ли?
– Нужно... – Он поклонился великому князю и тотчас покинул дворец.
Святослав всегда считал себя киевлянином, хотя и прожил много лет в Чернигове. Считал так же, как все Рюриковичи, имевшие в великом городе родовой дом или дворец. Но, полагая себя киевлянином, он почти совсем не знал города, разве что несколько мест: Гора, где высоко над Киевом сгрудились дома-крепости великих киевских бояр и наиболее древние княжеские жилища, Щековица[20]20
Щековица – холм, где, по преданию, жил брат легендарного Кия князь Щек.
[Закрыть], где высился просторный дворец Ольговичей с пристройками, надстройками, Святая София, Десятинная церковь, монастырь на Печере, куда Ольговичи по традиции делали богатые вклады, – вот, пожалуй, и всё. Ещё Крещатик – святая улица, некогда приведшая к православию честной киевский народ. Но даже Крещатик за пределами Золотых ворот княжич знал плохо. А начинавшийся недалеко Подол и вовсе был ему незнаком. Однако сегодня ему нужно было ехать именно на Подол и там, в путанице закоулков и проулков, найти рискового ростовщика, который за хорошие резы[21]21
Резы – проценты.
[Закрыть] согласился бы ссудить ему гривны.
Как его искать? Святослав смутно догадывался, что ростовщики не стоят на пороге своих лавок и не зазывают народ, как это делают купцы – и свои, киевские, и приезжие.
...Он слез с коня, взял его под уздцы и неторопливо двинулся от лавки к лавке, раздумывая, как поступить. Не сделав первого шага, не начнёшь пути... Княжич подошёл к первой попавшейся, на пороге которой стоял белозубый черноглазый торговец и зазывно встряхивал нанизанными на шёлковый шнурок женскими украшениями: кольцами, серёжками, колтами[22]22
Колты – женские украшения в форме колец, прикрепляемые к головному убору.
[Закрыть].
– Заходи, милостивый князь! Здравствуй на долгие лета, – поклонился купец.
Как-то незаметно для себя Святослав оказался в прохладном полумраке лавки.
– Что привлекло твой взор, милостивый князь?
Княжич указал на колты с яркими синими – кто знает, как они называются? – камешками.
– Если к золотистым волосам, тогда твой выбор верен, милостивый князь. Но не слишком ли скромен подарок? Это простые камешки. А вот колты с алмазами, лалами, сапфирами – выбирай.
Святослав растерянно посмотрел на торговца – он не ожидал, что так быстро и просто окажется в роли покупателя, и к щекам его прихлынула кровь.
Торговец мгновенно всё понял:
– Если ты сейчас не можешь расплатиться, я поверю тебе в долг. Такой молодой, красивый, сильный и удачливый князь не захочет обмануть скромного торговца, которого знает весь Подол.
– Я не хочу брать у тебя товар под простое обещание. А вдруг в первом же походе меня убьют? – Святослав сам не понял, как нашлись и почему так легко были произнесены эти слова.
– Я готов рискнуть, мой князь. Твой отец всегда отдаёт долги.
– Значит, ты меня знаешь?
– Кто на Подоле не знает сына великого князя! Мы были бы никчёмными торговцами, если бы не знали твоей милости.
Княжич промолчал.
– Для кого тебе нужен подарок?
– А я было подумал, ты всё на свете знаешь, – усмехнулся княжич.
Торговец не растерялся:
– Для самой красивой златоволосой девушки на Днепре. – При этом он принялся проворно снимать со шнурка кольца, чтобы достать выбранные Святославом колты.
– Но мы так и не договорились о плате.
– Я же сказал, милостивый князь, что согласен рисковать и ждать. Я открою тебе секрет своей готовности к риску: когда у тебя появятся гривны, ты заплатишь мне не торгуясь, столько, сколько я запрошу, и я возмещу всё – и риск, и время ожидания! – Торговец широко улыбнулся.
«Его игра – честность и откровенность, – подумал княжич. – А что, если я тоже сыграю на откровенности?»
Он покрутил колты в руках, любуясь тонкой работой, и сказал доверительно:
– У меня действительно нет ни ногаты[23]23
Ногата – самая мелкая денежная единица.
[Закрыть]. А я хотел бы купить для той златоволосой девушки ещё и сафьяновые босовики и синий плащ и фибулу к нему. Может ли твоя готовность к риску зайти так далеко, что ты одолжишь мне серебра под божеские резы?
– Я бы мог это сделать, но не стану, потому что, если об этом узнают менялы, меня сживут со свету.
– А где их найти, менял? – быстро спросил княжич, нарушая им же самим затеянную неторопливую игру.
Купец хитро улыбнулся, хлопнул в ладоши, и тотчас появился мальчишка лет десяти.
– Проводи князя к дяде Якиму, скажи, от меня. – Торговец поклонился княжичу и добавил: – Сказал бы прямо, князь, чего тeбe надобно, я сразу бы и посоветовал, к кому обратиться.
– Но я обязательно куплю у тебя эти колты, – заверил смущённый Святослав.
– Конечно, князь, буду счастлив. Я всегда здесь, на Подоле, и всегда к твоим услугам...
Мальчишка провёл княжича в расположенную невдалеке такую же по внешнему виду лавку, с тем только отличием, что хозяин её ничего не предлагал, а сидел на ларе и крутил в руках золотой ромейский динарий. Святослав уже видел таких вот странных лавочников, но не догадывался, какой товар они предлагают. Оказалось так просто – деньги.
Он поздоровался и вошёл в лавку. Мальчишка сказал несколько слов хозяину и убежал.
– Я рад служить высокочтимому князю, – приветствовал его с поклоном меняла.
По его выговору княжич решил, что перед ним уроженец Византии, а может быть, Булгарии.
– Мне нужны гривны, – прямо объявил он о цели своего визита и взглянул в лицо менялы.
Чёрные, чуть на выкате глаза под такими же чёрными густыми бровями смотрели вдумчиво, словно взвешивали и оценивали возможности посетителя.
– А сюда и приходят только те, кому нужны деньги, – сказал наконец Яким и приоткрыл тяжёлую ковровую завесу в соседнюю комнатушку.
Княжич вошёл и огляделся: пол, устланный коврами, длинные, как скатанный походный шатёр, шёлковые подушки, низенький столик с огромным плетёным блюдом, полным фруктов.
– Ты грек, Яким? – спросил Святослав по-гречески.
Яким поклонился и ответил на греческом же языке:
– Юный князь знает язык эллинов? Впрочем, зачем я спрашиваю? Мне известно, что многие архонты[24]24
Архонт – здесь: князь, принц (греч.).
[Закрыть] в этой удивительной стране многоязычны. У вас странно соседствуют высочайшая культура и мудрость городских жителей с дикостью тех, кто живёт в степях.
– В степях живут половцы.
– Да, это мне известно. Ты спросил, не грек ли я. Нет. Я армянин. Ты слышал о таком народе?
– Да. Вы живете в горах, где делают пурпур.
– Ты прав. Он называется на нашем языке «вордан-кармир». Но это на исторической родине, а сам я не оттуда: мой род уже давно обосновался в Киликии, что расположена южнее Византии, на берегу моря. В Киев я приехал десять лет назад, – Яким перешёл на русский язык, – и полюбил вашу страну.
– Почему?
– Потому что, – Яким хитро улыбнулся, – у вас высокие резы и ваши девушки прекрасны – белотелы, синеоки и златоволосы. Моя жена из вашего племени. Садись, князь, откушай фруктов.
Яким взял маленький ножичек, быстро очистил персик, нарезал ломтями, воткнул острие ножа в самый большой кусок и подал его Святославу. Сам взял кусочек поменьше. Пока княжич ел, он наблюдал за ним, откусывая маленькие ломтики.
– Теперь, – сказал он, когда персик был съеден, – мы можем поговорить о деле.
«Он составил мнение обо мне, – подумал княжич, – и, кажется, оно благоприятное».
– Сколько серебра нужно твоей княжеской милости?
– Скажу тебе откровенно: я сам не знаю.
Яким позволил себе улыбнуться. Он понял, что князь впервые здесь, на Подоле.
– Ты у меня первый заёмщик, который не знает, сколько ему нужно.
– Я могу с тобой говорить без утайки и быть уверенным, что ты никому не расскажешь? В моём деле тайна отношений с заёмщиком – главное, – с достоинством ответил Яким. – Я весь внимание, мой князь.
Святослав задумался: как назвать Неждану этому незнакомому человеку – любимой, любовницей или наложницей?
– Есть одна девушка... – начал он неуверенно. – Она попала в дворню по кабальной записи. Я отпустил её на волю и хочу купить деревеньку, обустроить и подарить ей.
Яким несколько раз понимающе кивнул.
– А деревенька у тебя на примете есть? – спросил он.
– Нет ещё.
– И как я могу догадаться, ты даже не знаешь, к кому обратиться в поисках подходящей?
– Ты прав, Яким. Я зашёл в соседнюю лавку, хозяин направил меня к тебе. А больше я никого не знаю.
– Зато сына великого князя знают здесь всё. Это, с одной стороны, облегчает дело, с другой – усложняет. – Яким не заметил, как перешёл на греческий: видимо, ему было проще обсуждать сложные вопросы на этом языке, языке философов и торговцев. – Если милостивый архонт дозволит мне, я всё сделаю. Мне понадобится несколько дней, и я должен знать, где пожелает господин купить деревеньку.
– Поблизости от дома отца, на Почайне, – сказал Святослав.
– В каких пределах я могу тратить твои деньги, князь?
– Свои деньги, – улыбнулся княжич.
– Как только я их потрачу, они станут уже не моими, а твоими, ибо тебе придётся отдавать их мне, когда ты сядешь, – закончил он по-русски, – на стол.
– Ты согласен ждать?
– Ремесло менялы, в частности, состоит в том, чтобы ждать. Я жду – резы растут, а я тем временем читаю прекрасные книги на моём родном языке и на языке эллинов.
Я всегда буду рад принять тебя, милостивый архонт. Что же касается твоего дела, то я пришлю мальчишку...
– Нет, – быстро сказал княжич. – Я буду наведываться сам. – И добавил: – Мне приятно разговаривать с тобой, Яким.
– Спасибо за честь. И позволь сказать тебе: не думай о долге. Я верю в твою судьбу, она приведёт тебя на самую вершину славы и богатства. Ты ещё не прикоснулся сталью к своим щекам, но уже провёл дело со мною как умудрённый муж. Я поверил в тебя, архонт.
Святослав вышел. Чуть поодаль, у лавки торговца украшениями, стоял его конь, поматывая головой. Княжич легко вспрыгнул в седло. На его лице блуждала самодовольная улыбка.
Он проехал мимо церкви Святой Ирины, что у Золотых ворот, и радостное настроение испортилось: он так и не решил для себя, должен ли каяться в совершённом грехе прелюбодеяния и говорить на исповеди о Неждане. Воспитанный в христианской вере с пелёнок, он не подвергал сомнению её догматы. Но что-то в нём протестовало – не против таинства исповеди, а против всеохватности её. Он был ещё слишком молод, чтобы вступать в философско-теологические споры с самим с собой. Он просто не хотел пускать ни отца Игнатия, милого, умного, немного ленивого священника, ни тем более кого-либо другого в сокровенный мир своих чувств.
Святослав сделал выбор в пользу своего нежелания, и этот выбор во многом определил его будущее, как, впрочем, и некоторые другие поступки, совершённые в юности.
