Текст книги "Святослав. Великий князь киевский"

ГЛАВА ПЕРВАЯ

осемь с половиной веков назад облака в небесном океане плыли так же неторопливо, как и теперь. И загорелый большеголовый мальчик с выгоревшими до белизны, спутанными волосами, что лежал на песке на берегу Десны, закинув руки за голову, отличался от нынешних мальчишек разве что более развитой мускулатурой. Он лежал и, прищурившись, смотрел в небо, провожая глазами летучие облака. Вот одно облачко наползло на солнце. Ещё минуту назад оно казалось таким крохотным, лёгким, что дунь – и нет его. Но стоило ему заслонить светило, как вдруг всё вокруг померкло.

Не так ли и в жизни?

В её ясное, радостное течение вдруг вторгается внезапно что-то смутное, и тогда тревожным предчувствием затемняется всё окрест.

Мальчик тяжело, не по-детски, вздохнул.

Ещё утром день обещал быть таким же счастливым и светлым, как и все проведённые здесь, под Черниговом, в отцовском загородном дворце, недалеко от впадения реки Снов в Десну.

Закончив занятия с дружинниками, Святослав совсем уже было собрался бежать со сверстниками на речку, но решил заглянуть к матери на женскую половину.

Она сидела перед большим полированным серебряным зеркалом, разглядывая своё лицо, и крупные слёзы стекали по румяным упругим молодым щекам.

Он тихонько отступил, не решившись вторгнуться непрошеным во взрослое горе.

Не решился потому, что знал, какое это горе, знал, что ему причиной, знал – да и как можно было не знать, если об этом шушукался весь княжий двор, – у отца новая наложница там, в Чернигове...

   – Святослав! – донёсся до него звонкий мальчишеский голос.

Мальчик недовольно поморщился и закрыл глаза.

   – Святослав! – Голос теперь раздался совсем рядом.

Через мгновение на его лицо упала тень.

   – Ну чего тебе? – не открывая глаз, раздражённо спросил Святослав.

   – Раки! – радостно сообщил голос. – Там, за старой ивой, в протоке, в глинистом откосе, как я и говорил. Раки!

Святослав лениво открыл глаза.

Над ним стоял загорелый до черноты голый парнишка примерно одного с ним возраста, может быть, годом младше. Худой, даже тощий – ребра можно пересчитать, – но жилистый и высокий. Тёмные нечёсаные волосы спадали на зелёные, удлинённые, какие-то бесовские глаза. И ещё обращала на себя внимание его нижняя губа. Она слегка отвисла, потому что её уродовал шрам, и оттого лицо мальчика имело всегда чуть презрительное выражение.

И звали его странно, видимо, из-за губы, – Ягуба. Он пристал к ватаге, с которой княжич Святослав бегал на Десну купаться, совсем недавно. Сыновья отцовских старших бояр и дружинников, гордые тем, что они составляют ядро его только ещё складывающейся дружины, отнеслись к новичку настороженно, даже враждебно. Зато Святослав обращался с ним по-дружески. А Ягуба, казалось, не обращал никакого внимания ни на косые взгляды мальчишек, ни на внимание княжича. Показывал места, где особенно хорошо клевало. Плавал на остров наперегонки со старшими и нередко побеждал. Приволок недоделанную долблёнку. Оказалось, что с этой полулодкой, полубревном очень интересно играть и плавать в затишке, на отмели. По вечерам, когда княжич с друзьями уходил домой, он исчезал. Никто не спрашивал его, с кем он живёт, чем питается, где спит. Порты на нём были такими ветхими, что, обычно безразличный к чужому мнению, он, пожалуй, испытывал смущение. Во всяком случае, одевался Ягуба всегда немного в стороне от мальчишек.

   – Слышишь, пойдём! – Ягуба присел рядом со Святославом на корточки. – Раков там должно быть тьма. Я вчера дохлую кошку притащил, порубил, бросил. Они знаешь как тухлятину любят!

Святослав поморщился. Мысль о дохлой кошке была отвратительна.

   – Да ты что? Нету её уже – сожрали небось... Раки, они прожорливые. Их там тьма!

Святослав сел.

Тонкий светлый песок струйками потёк с обсохшего тела.

Княжич потянулся. Под загорелой кожей отчётливо перекатились мышцы. Он взглянул на Ягубу, склонив по-птичьи голову набок.

По-взрослому усмехнулся.

– И всё ты врёшь. Тьма по-кыпчакски означает «десять тысяч». А раков твоих – хорошо, если дюжина наберётся. Ладно, веди.

В большой корзине, устланной мокрыми водорослями, шурша, ползали, стремясь зарыться в зелёную массу, несколько крупных раков.

У осклизлого обрывистого берега сидели голые мальчишки и следили за Петром, парнем постарше, который, скорчившись в воде, засунул руку по самое плечо в рачью нору и что-то там нащупывал.

Святослава поразило выражение глаз Петра – полная отрешённость и совершеннейшее блаженство. Так смотрел обычно юродивый Касьян на звонницу Ильинской церкви в дни больших праздников, когда звон колоколов разливался над гладью реки.

Святослав хотел было сказать об этом, но передумал: Пётр обидчив, самолюбив, стремился к первенству. Бог с ним...

Внезапно лицо Петра исказилось, он дёрнулся, вскрикнул и, выхватив руку из норы, откинулся спиной в воду. На мгновение перед всеми в воздухе мелькнула растопыренная пятерня, в которую вцепился клешней крупный зелено-коричневый рак.

Ягуба захохотал.

   – Не смей смеяться, дурак! – закричал Пётр, яростно тряся рукой. – Больно ведь – Помоги лучше!

Ягуба прыгнул в воду, ловко поймал вцепившегося рака за брюшко, защищённое крепким панцирем, и что было сил сжал его у самой головы. Рак разжал клешню, и Пётр отскочил, тряся пальцами, с которых стекала кровь.

   – Вот же, аспид, вцепился...

   – А ты что же, прямо так рукой и полез? – удивился Ягуба.

   – Ну!

   – Вот тебе и «ну»! Хорошо ещё, жилу не порвал. Смотри, какой здоровый. Кто же так раков ловит?

   – А как? Ты ведь тоже рукой лазил.

   – Я – другое дело. Плохо ты за мной подглядывал, – хитро сказал Ягуба.

Выбравшись на берег, он показал Святославу огромного рака и бросил в корзину.

Княжич с любопытством наблюдал за ним. Ясное дело, парень не хотел выдавать своего охотничьего секрета. Если все будут знать, как ловить раков, то чем тогда он будет X отличаться от них? Интересно, как поступит Пётр?

   – Хватит их ловить, – сказал Пётр, тоже выбираясь на берег. – Всё равно не в чем варить.

   – Как это не в чем? – возразил Ягуба. – Вы тут костёр разведите, а я тем временем за котлом сплаваю. Он у меня на острове спрятан.

Ягуба прыгнул в воду и поплыл к острову, покрытому кустарником.

Мальчики побежали за хворостом. Святослав присел на корточки у корзины с раками, пошевелил их осторожно пальцем. Тот, большой, пойманный Петром, воинственно задрал клешню, норовя цапнуть.

Святослав выпрямился, оглянулся.

Голова Ягубы прыгала в воде уже в шагах в тридцати от острова.

И вдруг Святославу захотелось догнать мальчишку.

Он разбежался, прыгнул в воду, проплыл, словно огромная лягушка, под водой саженей пять, вынырнул, отфыркиваясь. Голова Ягубы стала ближе.

Он снова поплыл, делая длинные гребки руками и буравя воду ногами, – так плавали греческие воины из стражи Киевского митрополита.

Теперь голова Ягубы быстро приближалась.

Оставалось проплыть ещё какие-нибудь шесть-семь саженей, и он бы догнал его, как вдруг резкая боль пронзила ногу, и Святослав с ужасом почувствовал, как сильная судорога свела мышцы правой ноги.

Он изловчился и крепко ущипнул себя за голень.

Не помогло.

Тогда он высунулся из воды, глотнул побольше воздуха и, изгибаясь, погрузился, чтобы достать до стопы. И тут почувствовал, что свело и левую ногу.

Он вынырнул и поплыл обратно к берегу, преодолевая боль и загребая только руками.

Святослав с детских лет привык терпеть боль, какой бы она ни была – от падения ли, от удара игрушечным мечом или копьём, от судорог в воде, часто хватающих его в холодное время. Но сейчас боль нарастала и становилась нестерпимой...

И тут он увидел рядом с собой лицо Ягубы.

   – Свело? – крикнул мальчик и, не дожидаясь ответа, распорядился: – Клади руку мне на плечо!

   – Я справлюсь, – постарался спокойно ответить Святослав.

   – Знамо, справишься. Только зачем, если я тут?

Княжич положил руку на плечо Ягубы, и они медленно поплыли к берегу.

   – Как ты догадался?

   – Оглянулся – смотрю, ныряешь. «Чего это?» – думаю, – порывисто дыша стал объяснять Ягуба. – Я знаю, здесь холодное течение... Смотрю – обратно плывёшь. Вот и догадался.

На берегу стояли обеспокоенные мальчишки, смотрели, как тяжело плывут двое.

Уже у самого берега Ягуба повелительно крикнул:

   – Помогите же, чего рты раззявили!

Пётр послушно прыгнул в воду, за ним остальные.

Княгиня Агафья смотрела на разгорячённое лицо сына, слушала его сбивчивый рассказ о событиях на реке и думала: до чего же похож Святослав на отца, князя Всеволода, и в то же время не похож. Всеволод красавец, да такой, что у неё – вот уже скоро четырнадцать лет как замужем за ним – до сих пор сладко замирает сердце, когда видит его после разлуки. А сын хоть и похож на него, да непригож.

   – Так чего же ты хочешь? – спросила она наконец сына, понимая, что молчит уже довольно долго.

   – Взять его в свою дружину.

   – Твоя дружина – твоё и решение, – уклончиво ответила мать.

   – Но дворскому только ты можешь повелеть.

Так вот что смущает сына... Его собственная дружина только начинала складываться. В неё входили его сверстники, дети ближних бояр отца, дети старших дружинников и нарочитых[1]1
  Нарочитый – значительный, именитый. (Здесь и далее примеч. автора.)


[Закрыть] мужей. Называлась эта дружина детской[2]2
  Детская дружина – дружина из знатных воинов, «детей боярских».


[Закрыть]. Сегодня – ватага на Десне, товарищи по играм и забавам, завтра – товарищи в походах, а там, глядишь, и ближние бояре, составляющие старшую дружину князя.

И вдруг среди них окажется безродный приблудный мальчишка. Как сын его назвал?.. Ягуба? И имя то нехристианское, кличка какая-то. Но если воевода одобрит, то и мальчишки смирятся, хотя, возможно, будут не согласны с таким решением.

Княгиня внимательно посмотрела на сына и с удивлением подумала, что для двенадцатилетнего отрока Святослав уж слишком тонко и точно разобрался в хитросплетениях дворцовых отношений.

Как же получилось, что до сих пор она, зачарованная странным сходством сына с мужем, когда каждая чёрточка вроде бы повторяла черты красивого лица, а все вместе не складывалось в гармоничное целое, не обратила внимания на его глаза? Не по-детски вдумчивые и острые, они глядели на неё напряжённо, с ожиданием, и в то же время где-то, в самой глубине их, она уловила лёгкую усмешку, словно Святослав получал удовольствие, наблюдая, как мать распутывает сложный клубок.

– Иди к дворскому и распорядись. Скажи, я согласна. И воеводе то же самое скажи.

Святослав поклонился и степенно пошёл к двери, потом вдруг повернулся, подбежал к матери, обнял её порывисто, поцеловал в щёку и ушёл.

Выйдя из материнской светёлки, он выглянул в небольшое, открытое по случаю летней жары окошко.

Ягуба сидел во дворе, в тени, там, где оставил его княжич, и с любопытством вертел головой, провожая взглядом то отрока, спешащего на конюшню, то дворовую девку с охапкой меховой рухляди – наверное, ключница затеяла проветривать сундуки.

...Дворский выслушал княжича молча, вопросов не задавал, уточнил только:

   – Грамотен ли?

   – Не знаю, – растерялся княжич.

   – Если нет, то завтра же отцу Игнатию скажу, пусть займётся.

Теперь предстоял разговор с воеводой.

Старый боярин Векса начинал службу ещё при князе Олеге Святославиче[3]3
  ...при князе Олеге Святославиче. – Князь Олег Святославич (предположит. 1052 – 1113 гг.) – внук великого князя Ярослава Мудрого и двоюродный брат Владимира Мономаха. В молодые годы они были близкими друзьями, потом стали заклятыми врагами, так как каждый добивался великокняжеского Киевского престола. Великим князем стал Мономах. Олегу пришлось удовлетвориться Черниговским княжеством. Борьба детей и внуков Олега – Ольговичей – и потомков Мономаха во многом определила ход истории XII века, его насыщенность княжескими усобицами. Вначале Ольговичам противостояли Мстиславичи, дети Мстислава Владимировича, сына Мономаха.
  Затем единый, казалось бы, клан разделился на Изяславичей и Ростиславичей, соответственно по именам старших внуков. Кроме них в борьбу вступил сын Владимира Мономаха Юрий Владимирович, прозванный Долгоруким. Он дважды силой садился на великий Киевский стол. Боролся за Киев и его сын Андрей Юрьевич Боголюбский. Только младший Юрьевич, могучий Всеволод Большое Гнездо, фактически отошел от активной борьбы за Киевский стол, так как под его рукой оказалась огромная северная империя: княжества Владимирское, Суздальское, Ростовское, Белозерское и др.
  Будущий великий князь Святослав Всеволодович был внуком Олега и вынужден был соперничать не только с многочисленными Мстиславичами, Изяславичами, Юрьевичами, Ростиславичами, но и с собственным дядей, младшим братом отца, своим тезкой Святославом, и его сыном, князем Игорем Святославичем, своим двоюродным братом, героем поэмы «Слово о полку Игореве».


[Закрыть]. Мог бы доживать свои дни на покое – был у него в Киеве дом, не уступающий иным княжеским дворцам. Из поколения в поколение наполняли дом добром бояре, воеводы, тысяцкие из рода Вексов. Считали они себя прямыми потомками первых новгородских нарочитых мужей, что поехали с князем Игорем Старым[4]4
  ...с князем Игорем Старым. – Князь Игорь Старый – второй великий Киевский князь из династии Рюриковичей, сын легендарного Рюрика. После смерти Рюрика регентом при маленьком Игоре был Олег, который в историю вошел как Вещий. При нём столица государства русов была перенесена из Новгорода в Киев, где до того правили Аскольд И Дир. Никакого отношения к Ольговичам не имеет.


[Закрыть] из северного города в неведомый им Аскольдов Киев.

С тех пор служили Вексы верой и правдой не князю, а Киевскому великому столу, принимая с переменой князя нового хозяина, иногда неприязненно, иногда затаив ненависть. Но принимали. И служили. В начале городу, а потом уж тому, кого в данное время судьба посадила на великий Киевский стол.

И только нынешний Векса изменил традиции.

Он привязался всем сердцем к злополучному Олегу Святославичу и вместе с ним испил всю чашу неудач.

А теперь, вместо того чтобы доживать свой век в Киеве, окружённым внуками и почётом, он преданно служил князю Всеволоду, сыну своего давно умершего господина. И хотя уже много лет не становился он в челе дружины перед боем, не водил полки, князь неизменно приглашал его в совет и часто принимал решения, прислушавшись к словам старика.

Здесь же, в загородном дворце, старый боярин был полновластным воеводой.

Княжич нашёл его в малой гриднице. Старик сидел за столом и смотрел в оконце на стрижей, что с резкими криками чертили синеву вечернего неба.

   – Княжич? Садись, – повернулся к нему старый Векса.

Святослав в который раз поразился черноте внимательных глаз воеводы. Говорили, что его предки вышли из Угорской земли и в роду время от времени рождаются чернявые, темноглазые, горбоносые мальчики.

   – Вот, думаю, сколько копий сможем выставить, если что заварится, упаси Господи.

Святослав промолчал. Он знал, что задавать вопросы бессмысленно – боярин сам скажет ровно столько, сколько посчитает нужным.

   – На днях твой отец вернулся в Чернигов из Киева мрачнее тучи. Опять повздорил с Ростиславичами из-за спорных волостей. Вот и прикидываю на всякий случай, что можем выставить в страду. И получается – ничего, кроме младшей дружины да трёх сотен гридей. – Векса тяжко вздохнул. – Ты по делу, княжич?

   – Хочу взять в детскую дружину одного отрока. Он мне сегодня жизнь спас. Будет преданным дружинником.

   – Чей сын? – спросил Векса.

Святослав замялся с ответом, и старик сразу же понял причину.

   – Смерд? – спросил он.

   – Возьму в дружину – и будет дружинник. Смышлён и проворен. – И, заметив, что воевода нахмурился, торопливо добавил: – Мама согласна.

   – А чего княгине Агафье возражать? Матери, конечно, спокойнее, если её сына верные люди окружают. Надолго ли верен?

   – Не знаю, боярин. И знать не желаю. Хочу о своих людях по их делам судить.

   – Это верно... Ну, коли так, я распоряжусь, чтобы доспех подобрали, оружие, коня...

Святослав согласно кивнул, показывая, что разговор окончен, повернулся и спокойно, совсем по-взрослому пошёл к двери. Закрыв за собой дверь, он бегом побежал во двор.

Ягуба всё так же сидел в тенёчке.

Святослав торжественно подошёл к нему.

   – Ну? – спросил мальчик, глядя снизу вверх на княжича.

   – Встань! – звонким голосом сказал княжич.

   – Ты чего?

   – Встань! – снова приказал он.

Ягуба встал.

   – Я, княжич Святослав, сын князя Всеволода Олеговича[5]5
  В романе я отступаю от традиции написания отчества Олеговичей и пишу на современный лад: «Олегович» дня того, чтобы не возникала путаница при разговоре о клане в целом, который в романе именуется традиционно: «Ольговичи».


[Закрыть], беру тебя в свои дружинники! Завтра в броне и оружии принесёшь мне клятву верности.

   – Я и сегодня клянусь тебе, князь: буду верен до самого смертного часа своего!

Некоторое время мальчики смотрели друг на друга молча. Потом Святослав спросил буднично:

   – Голоден?

   – Угу... Да я потерплю, Святослав...

   – Отныне будешь звать меня «княжич». Стану князем – будешь звать «князем». Понял?

   – Угу... Княжич.

   – Посиди ещё. – И Святослав побежал на поварню.

Вскоре он вернулся с корчагой кваса и двумя огромными ломтями хлеба, на которых лежали куски варёного мяса.

   – Айда на сеновал, там сейчас самое спокойное место.

На сеновале мальчики устроились на ворохе старого прошлогоднего сена и некоторое время сосредоточенно жевали, запивая по очереди хлеб квасом из корчажки.

– Вот ты сказал – буду князем, – произнёс с набитым ртом Ягуба. – А когда будешь?

   – Когда получу во владение княжеский стол. Хотя бы самый крохотный. А если не взойду на престол, не добуду себе княжества, так и останусь до седых волос княжичем. Выпаду из княжеской лествицы, что ведёт к великому Киевскому столу.

   – Нетто ты великим князем хочешь стать?

   – Хочу! – И повторил с силой: – Хочу быть великим князем и стану, вот попомни мои слова! – Святослав откусил здоровенный кус и некоторое время сосредоточенно жевал, с трудом глотая. – Хотя и непросто мне стать великим, – добавил он, прожёвывая.

   – Почему? – заинтересовался Ягуба.

   – Потому что... – Княжич задумался.

Объяснять было долго и сложно, особенно мальчику, выросшему вдали от княжеских дворов, не впитавшему с юных лет всех сложностей дворцовых и межкняжеских отношений.

По лествичному праву, праву старшинства, престол наследует не сын, а следующий по возрасту брат. И только после всех братьев это право переходит к старшему сыну старшего брата. Кроме того, по лествичному праву преимущество получал тот из князей, чей отец побывал на великом Киевском столе. В этом случае его дети могли говорить, что они требуют «отнего стола», то есть престола, занимаемого когда-то их отцом.

Родной дед Святослава Олег, прозванный Гориславичем, хотя и стремился всю жизнь завладеть великим столом, так и не сел на него. Тем самым он сделал мечту о Киевском престоле для своих детей – в первую очередь для Всеволода – почти недостижимой. Лествичное право выводило вперёд всех детей Мономаха. Видимо, уже сам Олег понял, что ему никогда не обойти Мономаха законным образом, и потому из самого близкого друга – были они двоюродными братьями и в молодые годы совершили немало славных походов вместе – превратился в заклятого врага и не раз поднимал оружие против брата.

Но и меч не помог Олегу, как не помогли союзники-половцы, родственники жены-половчанки[6]6
  ...родственники жены-половчанки. – Олег был женат на дочери половецкого хана.


[Закрыть]. Великим князем на долгие годы стал Мономах, а Олегу пришлось удовлетвориться Черниговским княжеством.

Наверное, поэтому сидел Всеволод в Чернигове на отчем престоле, а всё своё время проводил в Киеве, сторожил фортуну. Встревал во все княжьи свары и уже завоевал дурную славу, но славы большого полководца не обрёл...

Как всё это объяснить Ягубе? Да и смог бы двенадцатилетний княжич это сделать, если говорить по совести?

Именно в это время, в тридцатые годы двенадцатого столетия, в Киевской Руси начался процесс, во многом определивший нашу историю на ближайшие столетия. Этот процесс формально можно было бы обозначить точной датой – смертью Мстислава Владимировича, старшего сына Мономаха. Она последовала в 1132 году, посла чего многолюдное и могущественное племя его детей, Мстиславичей, оказалось отодвинутым от заветного престола.

В борьбу вступили дядья. Начался неуправляемый распад государства на отдельные княжества. Пожалуй, одну из самых незавидных ролей в этом сыграл младший сын Мономаха – Юрий Владимирович Долгорукий. Князь, одарённый многими талантами, эрудит, способный военачальник, тонкий политик, строитель городов и храмов, он, сам того не желая, пал жертвой и Русь сделал жертвой раздирающих его двух страстей.

Одна страсть – это любовь к северной Залесской[7]7
  Залесской Русью назывались земли севернее Брянских и заокских лесов.


[Закрыть], суровой и прекрасной Руси. Она зародилась в раннем детстве, когда шестилетним посадил его отец князем в Ростове, что на берегу прекрасного озера Неро. Эта страсть никогда не утихала и помогла ему объединить в одно могучее княжество Ростовские и Суздальские земли, подчинить им Владимирские, Ярославские, поднять Рязанские и Муромские. Словом – создать огромную северную империю, которой уже его дети стали управлять на правах отчины.

И вторая страсть – желание сесть на великий Киевский стол... Именно борьба этих двух страстей заставляла его вмешиваться в жизнь юга Руси, не покидая Севера, протягивать длинные руки к Переяславлю, и к Киеву, и к другим княжествам. И главное – втягивать в борьбу всё новых и новых князей и бояр. В эту борьбу был вовлечён старший сын заклятого врага Мономаха, троюродный брат Юрия, Всеволод Олегович, отец Святослава. Укрепившись в Чернигове, он сидел на этом столе, как бойцовский петух на шестке, беспрестанно крутя головой и выглядывая, куда бы ударить острым клювом – конницей половцев, своих близких союзников по матери, которая была половчанкой. Он ходил во многие походы, не принёсшие ему ни славы, ни богатства. Казалось, вожделенный Киевский престол отодвигался всё дальше, становился всё недоступнее...

И потому Святослав, подавив невольный вздох, просто сказал, не вдаваясь в объяснения:

   – Вот кабы стал мой отец великим князем, и мне бы оно проще было...

– Почему?

– Порядок такой, – сказал княжич.

Ягуба удовлетворился объяснением.

   – Как тебя зовут?

   – Ягуба, – удивлённо ответил мальчик.

– Да нет, имя твоё какое?

– Кочкарями нас в деревне кликали.

– Тьфу, Господи! Нет, лучше уж оставайся Ягубой. Отец твой кто?

– Отца и мать в прошлый большой налёт половцы посекли...

   – Крестьянствовали?

– Крестьянствовали.

   – Ата куда подался?

   – С гуслярами ходил. Потом ушёл от них.

   – Чего ж ты их бросил?

– ^L Надоело, гнусят одно и то же. Надоело их объедки подъедать.

   – Не пожелал подъедать объедки? Может, и меня бросишь? Ежели, допустим, нежирные объедки тебе достанутся?

   – Тебе я поклялся.

   – Верю, верю... Грамотен?

   – Нет.

   – Завтра же начнёшь с отцом Игнатием буквы учить. Дружиннику без грамоты нельзя.

   – Эва... – фыркнул презрительно Ягуба.

   – Ну и. Дурак, – сказал княжич спокойно. – Думаешь, на коне скакать, мечом махать, копьём – ума не надо? Ум черпаем мы из мудрых книг. Я с семи лет писать-читать обучен. А сейчас и греческий знаю, и латынь начал учить. – Святослав поглядел на Ягубу и, не найдя в лице должного почтения, рассердился. – Словом, я повелел: ты будешь учиться! И на бронном дворе – с мечом, копьём и луком. И на конном дворе – в седле и без седла. И чтобы через год не хуже Петра был. Пётр у нас сейчас самый ловкий и сильный. Всё! – Святослав встал.

Ягуба остался сидеть.

   – Я встал – и ты встаёшь, понятно? Запоминай.

   – Хорошо, княжич. – Ягуба проворно вскочил на ноги.

   – Иди за мной. Сейчас отведу тебя к воеводе.

С этого дня всё в жизни Ягубы изменилось самым коренным образом.

Он вставал вместе со всей детской дружиной в пять утра. Бежал умываться туда, где молодые воины окатывали друг друга холодной водой. Затем все шли в трапезную. Там они получали по ломтю хлеба с мёдом и по кружке молока. Затем бегом отправлялись на бронный двор и часа два прыгали с грузом, укрепляя ноги, после чего сражались на мечах со щитом, с мечами в обеих руках, с мечом и сулицей, с коротким копьём, с половецкой саблей против меча, с засапожным ножом против вооружённого мечом. Потом шли на стрельбищенский двор, где учились стрелять из лука стоя, сидя, на скаку. И наконец, то, что Ягуба полюбил с первого занятия, – конные игры.

Чего только не требовал от молодых дружинников их наставник, старый седоусый Асен, торк из дружественного рода торков![8]8
  ...торк из дружественного рода торков! – Торки – одно из племён «чёрных клобуков», поступивших на службу к русским князьям. (См. коммент. 10)


[Закрыть] Конечно, Ягуба уступал в ловкости любому из детской дружины. Хотя на реке они во многом и отставали от него, но здесь даже самый младшей Васек Ратшич – голова его едва доставала до плеча Ягубы – легко, играючи побеждал его и на мечах, и на копьях, и в стрельбе из лука, и даже в скачках.

Но самое трудное начиналось, когда все уходили в школу, а Ягубу забирал с собой отец Игнатий.

Голова пухла от обилия нового, дотоле не ведомого Ягубе, глаза предательски слипались, но отец Игнатий не давал ему никакой поблажки.

Первое время мальчик так уставал, что вечером валился спать как убитый.

Только через месяц Ягуба вдруг с удивлением заметил, что не зевает днём на занятиях, что буквы уже не копошатся козявками у него перед глазами, а послушно выстраиваются в слова и несут ему свой сокровенный смысл. Да и руки перестали болеть от тяжёлого меча и копья.

В середине июля памятного для Ягубы 1137 года неожиданно для всех в загородном дворце появился сам Всеволод Олегович, князь Черниговский и Северский.

Мальчики только что кончили заниматься на бронном дворе и раздевались, снимали с себя стёганые безрукавки, подбитые овечьей шерстью. Их надевали, чтобы не пораниться ненароком.

Князь прискакал с ближним боярином Ратшей. Спрыгнул с коня и пошёл было в дом, но обернулся, пригляделся – в ватаге полуголых, одинаково светловолосых, загорелых, блестящих от пота мальчишек трудно было различить Святослава. Наконец князь нашёл сына взглядом, улыбнулся.

Ягуба поразился – словно солнце ослепило вдруг бронный двор – такая была у князя ясная, светлая улыбка. Святослав бросился к отцу. Он уже доставал головой ему до бородки. Князь обнял его, потом отстранил от себя, полюбовался, сжал могучими руками плечи.

   – Хорош!

И вдруг молниеносным движением выхватил меч, отстегнул тяжёлую фибулу на плаще, сбросил его. Каким-то образом дружинник успел подхватить плащ на лету. Всеволод встал в позицию и крикнул:

   – Меч княжичу!

Меч словно чудом появился в руках Святослава.

   – Нападай.

Святослав сделал выпад.

   – Смелее! Нападай, не бойся ударить, сын!

Святослав стал яростно рубиться с отцом. Ягуба достаточно долго учился владеть мечом, чтобы понимать, что князь всего лишь защищается. Святослав нападал всё увереннее, всё сильнее отбивал меч отца. В следующее мгновение меч княжича сверкнул на солнце и отлетел на несколько шагов в сторону, а сам он отскочил, потирая кисть правой руки. Как это произошло, Ягуба не успел заметить.

   – Молодец! – похвалил князь сына и взглянул на Ягубу. – Это ты Я – губа? – произнёс он раздельно.

   – Я, князь.

Всеволод внимательно посмотрел на мальчика и молча пошёл к дому.

На высоком крыльце его ждала княгиня Агафья. Лицо её светилось такой радостью и счастьем, что Святослав поразился. Она не сводила глаз с мужа.

Князь, почитай, первый раз за полтора месяца приехал из Чернигова к ней, а она словно забыла все свои обиды и слёзы.

Всеволод стремительно взбежал по ступеням, обнял жену и, не обращая внимания на стоящих на бронном дворе людей, поцеловал её – не троекратно, по обычаю, а в губы. Святослава удивило, как безвольно висевшие в первый момент руки матери вдруг ожили, налились силой и обняли крепкую загорелую шею отца. В душе мальчика шевельнулось неприязненное чувство, но он не мог разобрать – к отцу или к матери, так необъяснимо изменившейся в одно мгновение...

А отец уже ввёл княгиню в дом, и слуга закрыл за ними тяжёлую дверь.

Святослав оглянулся. Лица людей, свидетелей этой сцены, светились искренней радостью. Только неизвестно откуда взявшийся боярин воевода Векса задумчиво подёргивал себя за бородку, да Пётр, всезнающий, умный Пётр, соперник княжича в греческом и в латыни, потупил глаза в землю. Зато Ягуба, простая душа, стоял с разинутым ртом.

   – Закрой, ворона влетит, – толкнул его локтем княжич.

   – Как он у тебя меч-то выбил, а? – восторженно молвил Ягуба.

Но не успел Святослав сказать, что отец лучший боец на мечах не только в Чернигове, но и в далёком Киеве, как Ягуба добавил столь же восторженно:

   – Как он её охомутал-то, а...

   – Замолчи, смерд! – сердито крикнул княжич и, не оглядываясь, пошёл прочь с бронного двора.

Вечером, как обычно, Святослав сидел в библиотеке. Он забрался в каморку отца Игнатия, что располагалась за полками. Старик устроил в ней мягкое ложе, и Святослав любил усесться там с ногами и читать, читать.

С отцом после его приезда он больше не виделся. От сенной девушки, которая иногда, посмеиваясь, прижималась к княжичу, ввергая его в смущение, он узнал, что отец с матерью сразу же пошли в баню, потом вдвоём сели за пиршественный стол, а затем ушли в опочивальню. Святослав хотел было приструнить её, но любопытство взяло верх, и он дослушал до конца.

   – Княгиня такая счастливая была, просто ужас! – закончила девушка и мечтательно улыбнулась. – Я бы для князя... – Но заметила, что Святослав смотрит на неё с яростью, тотчас умолкла и исчезла в соседней горнице, словно её и не было...

Листая книгу, Святослав никак не мог вникнуть в тонкую вязь греческой философской премудрости.

Что находят женщины в его отце?

В библиотеке раздались голоса. Святослав прислушался. Говорил его отец. Его рокочущий низкий голос ни с каким другим не спутаешь. С ним был Ратша – голос с хрипотцой, и в каждом слове затаённая насмешка.

Святослав хотел было выйти из каморки, как вдруг отчётливо услышал вопрос Ратши:

   – Ублаготворил княгинюшку?

Святослав не сразу понял смысл вопроса, а когда сообразил, – кровь бросилась к щекам. Он замер.

   – Спит...

   – А сам чего не спишь? Зачем меня вызвал, князь?

   – Да так... Выпей со мной, боярин. Тебе греческого, сладкого или рейнского?

«Откуда здесь вино? – подумал растерянно Святослав. – Наверное, отец с собой захватил».

   – Греческого.

   – Никак не перестаю удивляться своей княгине, – заговорил отец после короткого молчания. – Кажется, всё при ней: и стать, и красота, и кожа, как сметана... А что-то не так...

До слуха княжича донёсся хрипловатый смешок Ратши.

   – Что это ты всё кругами ходишь? Говори уж прямо, в чём дело.

   – Да вот... Приметил я тут одну из Агафьиных сенных девушек...

   – Эк тебя заносит – не успел из жениной опочивальни выйти...

   – Да что ты знаешь! – перебил князь боярина. – Княгиня, она квёлая какая-то, лежит колода колодой. А от девки этой жаром пышет, запах идёт самый бабий, и глазами так и стреляет...