Текст книги "Святослав. Великий князь киевский"

ГЛАВА ПЯТАЯ

Рано утром Ягуба заглянул в библиотеку. Паисий сидел над книгой в одиночестве.

   – Отче! – окликнул его боярин.

   – Да, боярин? – Паисий встал, поклонился.

   – Горестную весть слушал? – Ягуба вошёл, прикрыл за собой дверь.

   – Какую, боярин?

   – Вадимысл убит сегодня ночью! – сказал Ягуба.

Паисий помотал головой, вытянул перед собой руку, как будто хотел этим сказать: чур меня. Лицо его сморщилось.

   – Боже праведный... как же так. Господи? – И спросил бессмысленно: – Насмерть?

   – Убивают насмерть, отче.

   – Упокой душу раба твоего новопреставленного, – закрестился Паисий, рухнул на колени, забормотал молитву, перебивая её несвязными восклицаниями: – Зачем... почему... Вандалы, варвары! – Встал, держась рукой за сердце – Ох, боярин, не могу уразуметь _;случившегося... Какая же потеря для славы русской...

   – Да, потеря, – согласился Ягуба, внимательно наблюдая за монахом.

   – Нищим он был, безобидным, увечным... Кому какая корысть в его смерти?

   – То лишь убийцам ведомо.

   – Ох, да что же это делается? Из каких мук вышел, выжил, уцелел, чтобы на родине... Господи!

   – Причитаниями розыску не поможешь, отче. Покажи-ка мне список «Слова». Может, и есть там какая ниточка для начала?

   – Сейчас, сейчас, боярин, только вот с мыслями соберусь... Сердце захолонуло... – Монах тяжело встал с колен, сделал шаг, оперся на ларь. – Ноги не идут... беда-то, беда... – Побрёл, шатаясь, к полкам. – Намедни в переплётную намеревался отдать, да забегался с книгами для великого князя, не успел... Тут вот и оставил...

Ягуба за монахом не пошёл, сел, глядя в окошко.

   – Где же он? – донёсся до него голос Паисия.

Ягуба ждал. Монах всё не шёл. Только слышно было, как сопел он за полками, время от времени вопрошая кого-то невидимого:

   – Да где же список-то?

Наконец вышел из-за полок, неверно ступая, подошёл к Ягубе, упал перед ним на колени.

   – Не казни, боярин, похитили! Нет моей вины в том... Господи, единый список был... и певца нет...

   – Ключ от библиотеки у кого?

   – У меня, боярин, вот он. – Паисий стал рвать ворот рясы, потянул за шнурок, вытащил ключ. – Как же, вот он, на сердце ношу, рядом с крестом... Второй у великого князя...

   – Не трясись, отче, проверь ещё раз.

   – Да проверил я, всё проверил... – Он проворно вскочил, бросился к ларям, стал открывать их один за другим, заглядывать, выбрасывать из них листы пергамента, свёртки рукописей, какие-то обрывки, перья... – Нету!

   – Нету, – повторил Ягуба. – Я доложу великому князю, подумаем, как с твоим нерадением быть...

   – Да, да, конечно... теперь всё едино... – Паисий сел, уставился в пол. – Вчера, когда уходил, здесь он был, здесь, сам видел...

Ягуба ушёл.

Паисий опять опустился на колени и стал молиться – вслух, истово; по лицу его текли слёзы...

Великий князь спал долго.

Ягуба несколько раз заглядывал в светёлку, даже кашлянул осторожно – так не терпелось сообщить весть.

Наконец Святослав поднялся.

Боярин тут же поскрёбся в дверь, всунул голову.

   – Потом, – отмахнулся великий князь.

   – Доброе утро...

   – Сказано, потом!

   – Воля твоя, государь, только я хотел сообщить, что татьба[57]57
  Татьба – разбой, кража.


[Закрыть] у самых киевских стен.

   – Неужто не видишь, что не до того мне...

   – Убит певец твоей милости, государь, – быстро произнёс Ягуба.

   – Не может того быть, боярин! – На лице Святослава отразилось такое недоумение, растерянность, что Ягуба даже заколебался в правильности своих предположений.

   – Увы... – произнёс он с приличествующей сообщению скорбью.

   – Как убит? – Святослав запахнул заячью душегрейку.

   – Ночью в постели зарезан. И жена его невенчанная, по имени Мария. Та – во дворе. И слепой гудец Микита там же...

Святослав опустил голову, зябко поёжился, сунул руки под душегрейку, отчего стал похож на больную птицу.

   – Горестная весть. Певец был от Бога дивным даром взыскан. Помолимся за упокой его души... – Святослав перекрестился. – Недосмотр, боярин, чреватый последствиями, а?

   – Уж не на меня ли, великий князь, вину поворачиваешь?

   – Говорю – недосмотр.

   – Моё дело – всё, что на твоём дворе.

   – И в стенах киевских.

   – А он твоим повелением за стеной на жительство был определён.

   – Это так... Закажешь сорокоуст из моей казны.

   – Ещё убит на том же дворе дружинник князя Романа.

   – Дружинник Романа убит? – растерянно спросил великий князь.

   – Увы, – повторил Ягуба.

   – Чего ему там понадобилось?

   – Не знаю, государь. Мёртвые молчат.

   – Это верно, мёртвые молчат... Кто нашёл трупы?

   – Обходчик. Сразу же мне донёс. Я приказал рта не открывать, трупы убрать тихо...

   – Умница, Ягуба, умница... Ни к чему слухи множить, да к тому же сразу после пира... А как дружинник-то убит? Мечом, ножом?

   – Мечом, государь, – ответил Ягуба и подошёл поближе к Святославу.

   – В доспехе был?

   – В боевой кольчуге.

   – Охо-хо-о... Горе, горе... – Князь ссутулился ещё сильнее. – Думается мне, напали на певца ночью лихие люди, а дружинник Романа, видать, мимо проходил, крики о помощи услыхал и вступился... Честь ему. Закажешь поминание, и пусть священник восславит... И вдове пять гривен... нет, десять гривен от меня. А как князь Роман наградит, то его забота...

Святослав выпрямился, как бы показывая, что тяжёлый разговор окончен.

   – И князь Роман убит, государь.

По лицу Святослава метнулся испуг, руки его, совершив некое непроизвольное движение, стали медленно оглаживать бородку, будто успокаиваясь, затем неожиданно ухватили Ягубу за ворот. Великий князь вскочил и стал трясти боярина, злобно выкрикивая:

   – Убит князь Роман?! Убит? Ты с кем хитрить вздумал, пёсий сын? Со мной? Куда нос суёшь? Что вынюхиваешь? Что замыслил?

   – Ничего, государь...

   – Почему о том, что Роман порубан, последним сообщил? О каких-то смердах да певце – первым делом, а о князе, Мономаховиче, – последним? Говори!

   – Боялся гнева и скорби твоей, великий князь!

   – Ты? Боялся? Скорби моей? – Святослав с силой швырнул Ягубу на пол, склонился над ним, зашипел, брызгая слюной: – Уж не в скоморохи ли готовишься? В глаза, в глаза мне смотри! – И сам впился глазами в зрачки поверженного боярина. Потом так же внезапно отпустил, выпрямился, стряхнул что-то невидимое с любимой душегрейки и сел. Спокойно, словно не он только сейчас кричал, спросил: – Выдал я себя?

   – Выдал. – Ягуба поднялся, встал над князем: хозяин положения!

   – Чем?

   – Поспешил дружинника оправдать, государь. И не спросил, есть ли следы татей.

   – Учту. Но намотай на ус: князя Романа никто не учил, не подстрекал, то от усердия его не по разуму.

Ягуба кивнул.

   – А следов, государь, тати не оставили.

   – Тати ли то были? Говоришь, нет следов?

   – Нет...

   – А как убит Роман?

   – Мечом воинским порубан. Страшные удары. И точные.

   – Не след ли здесь?

   – Намёк на след, государь.

   – Вот-вот... Романа силой Бог не обделил. И.мечом он владел знатно. Нет ли здесь ниточки?

Ягуба ответил не сразу и не прямо, а вскользь, как бы проверяя, так ли он понимает мысли князя:

   – Игорь Святославич ночью со двора не выходил, никого из своих не отсылал, до сих пор почивает...

   – Точно ли?

   – Точно, государь.

В дверь постучали, и вошла мамка, за нею кормилица со спелёнутым младенцем на руках.

   – Великий государь, – запела мамка с обычным умилением в голосе, – твой правнук тебе доброго утра желает!

   – Уйди, дура! – отмахнулся Святослав.

Мамка охнула, рот её округлился, она попятилась, наседая на кормилицу, обернулась, вытолкала её и тихонько закрыла за собой дверь...

   – А княжич Борислав? – В голосе Святослава прозвучало непонятное Ягубе беспокойство.

   – Слаб княжич против Романа, – ответил боярин.

   – То верно, – облегчённо вздохнул великий князь.

Они замолчали, перебирая каждый мысленно возможных врагов Романа.

   – Глуп был Роман и супротивник мне, – снова заговорил великий князь. – Но он племянник Рюрика... Для Рюрика мне убийцу нужно сыскать, иначе не обелюсь перед всеми Ростиславичами. Должны быть следы, обязательно должны быть следы, не может быть такого, чтобы пять трупов – а следов не найти. Дознайся, Ягуба, дознайся...

   – Скажи, государь, а список «Слова», который из библиотеки исчез... Его ведь наши монахи переписывали?

   – Побывал уже? – ответил вопросом великий князь. И подтвердил: – Да, они.

   – А где же изначальный список, который певец привёз с собой, с которого списывали? – допытывался Ягуба.

   – Бог его знает, полагаю, вернули певцу. А ты спроси у Паисия;

   – Я в избе той побывал, всё обыскал. Нет там ничего.

   – Говорю же, спроси у Паисия.

   – Нет у него рукописи, – сказал, как отрезал, Ягуба. – Что с отцом Паисием делать будем? Наказать?

   – За что? – не понял Святослав.

   – За ротозейство.

   – Непременно.

   – А может быть, простить вину монаху?

   – Не улавливаю твою мысль.

Ягуба оживился вдруг и стал азартно объяснять:

   – Здесь, государь, след может обнаружиться. Старик знает, что Вадимыслов список – единственный, всё, что осталось от повести, так?

   – Так... – всё ещё не понимал Святослав.

   – Он не успокоится, станет рукопись отыскивать. Отец Паисий – человек простодушный и сговорчивый, но ежели дело касается книг для твоей библиотеки, то настырен он и вездесущ, ему все пути книг на Руси ведомы. Так что, коли рукопись «Слова» сохранилась – мимо него не пройдёт. Вот когда он её отыщет, тогда я и нагряну, вроде бы невзначай, с другим делом. Уж такой-то след я не упущу.

   – Я тебе сказал – отыщи убийцу. А как – твоя забота. Прилягу, устал я что-то. Стар я стал с тобой по-лисьи петлять. – Святослав поднялся и властно, с угрозой в голосе, которая не предвещала ничего хорошего – Ягуба знал это лучше всякого иного, – сказал: – Ты впредь всё прямо говори. А не то осерчаю, боярин, смотри...

Ягуба вышел из светёлки, пошёл по переходу, усмехнулся про себя: «Стареешь, Святослав, стареешь...»

После ухода Ягубы Паисий никак не мог заставить себя взяться за дело. Да и к чему? Не сегодня завтра его вернут в монастырь. Конечно, нужно бы посмотреть описи книг и рукописей, подготовить их для передачи новому смотрителю. Но не было сил, в голове метались обрывки строк из повести погибшего Вадимысла... Записать бы их, но даже на это сейчас Паисий был не способен.

Вошли непривычно притихшие переписчики – Остафий, Карп, Пантелей, – с ними незнакомый паренёк.

   – Вот, отче, тебя спрашивал, – сказал Остафий.

Паренёк подошёл, робко представился:

   – Данилка я, поводырь Микиты, может, помнишь меня, отец Паисий?

Паисий закивал. Данилку он несколько раз видел на постоялом дворе, куда забегал поговорить с Микитой во времена его приходов в Киев. Хоть и слепой, Микита удивительно хорошо знал, что и в какой библиотеке можно отыскать. Да и записывал Паисий не раз с его голоса сказы и былины...

   – Микита тебя прислал? – спросил Паисий ласково. Паренёк был ему симпатичен.

   – Убит Микита, отче, – ответил Данилка, и голос его дрогнул. – Вчера...

Он рассказал обо всём: и как княжич Борислав помог Миките и Марии пройти на пир, а ему, Данилке, сопровождать слепца, и как на дальнем конце стола, в гуще киевских гостей, никто не обратил внимания на известного в городе старого певца, как слушали они великого песнетворца, как пригласила их Мария переночевать, и как ворвались тати...

Паисий слушал молча, только мелко крестился, горевать уже не было сил, всё словно выгорело в нём, выплеснулось в том отчаянии, которое родилось утром после рассказа Ягубы.

А Данилка рассказывал уже о ночном бое, но при этом ни словом не обмолвился о Бориславе.

   – Ударил меня лиходей, я упал, в темноте отполз... – Данилка говорил медленно, подбирая слова. Он не знал, что сейчас вступил на путь творца, ибо вместо жизненной реальности в его мозгу рождалась и обретала слова иная, вымышленная реальность, она шла рядом с действительными событиями. Омытая его горем, его переживаниями, она была столь же яркой, живой, как та, которую он, закрывая глаза, мог представить во всех страшных подробностях.

   – Первый, тот, что побогаче одет, скрылся в избе, второй заметался, меня доглядывал. Я вжался в крапиву, метнулся к тыну, выскользнул со двора, побежал, взывая о помощи, а он за мной, вот-вот настигнет, уже слышу топот его сапог... Тут сбил меня встречный всадник с конём, упал я и ничего не помню… – Подсознательно Данилка шёл путями многих летописцев, умалчивая о правде и сохраняя из неё лишь то, что придаёт рассказу достоверность. – Когда очнулся, на дворе уже никого не было, одни трупы: Марии, деда Микиты и двух незнакомцев. Перекрестился я и вошёл в избу. Певец в крови лежит... Осмотрелся... Сам не знаю, что осенило меня, заглянул под скамью – там лежала рукопись... – Данилка достал из-за пазухи свиток, протянул Паисию.

   – Слава тебе, Господи! Хоть это...

Паисий взял дрожащими руками свиток, развернул. Кровь пятнала текст, но понять было можно, да и многие слова запомнились смотрителю.

   – Ты, Данилка, сам не понимаешь, какое великое дело сделал... Ведь и у меня похитили тати список... – Паисий говорил, а сам всё просматривал, читал, вглядывался в дёрганые, скорописные неровные строки. – Не канет имя его в Лету, не канет теперь... Побегу порадую великого князя...

   – Надо ли? – спросил осторожный Остафий.

   – Что? – не понял Паисий.

   – Радовать. Ежели похитили у тебя из библиотеки один список повести, то и рукопись похитят.

   – Ась? – Паисий задумался. Ему припомнилось всё связанное с этой повестью. И необъяснимое поведение княжича, не пожелавшего лично говорить о ней со Святославом, и слова, сказанные Ягубой, и его, Паисия, собственные опасения, что не так что-то в повести, не привычно оно слуху...

   – Может, перепишем для верности, отче? Работы нынче вроде нету, – предложил Остафий. – Я и начну.

   – Это да, это конечно, – согласился Паисий, не выпуская из рук драгоценный свиток.

   – А Данилка мне поможет, подскажет, где не разберу, – продолжал Остафий. – Небось не раз слышал, запомнил.

   – Грамотен? – Паисий вгляделся в паренька.

   – Да. – Он хотел было объяснить, что родился в Новгороде, жил с отцом и матерью, с тремя братьями и двумя сестрёнками. Отец мял кожи, они жили в скромном достатке. С шести лет, как было заведено в Великом Новгороде, пошёл Данилка учиться грамоте, сам шил книжки из бересты, сам точил детские писальцы из рыбьего клыка... Убегал на Волхов, на Ильмень. С ватагой мальчишек доходил, рыбача, до старой Ракомы за Юрьев монастырь, плавал, как лягушка, не боясь быстрой студёной воды. За смышлёность и красоту письма привлекал его дьякон к переписыванию псалмов. И может быть, пошёл бы он по этому пути, если бы не чёрный мор, что унёс и отца, и мать, и братьев, и сестёр, и дядьёв, и всех родовичей. А Данилку увели скоморохи, приглянулся им паренёк-сирота, увели из больного и обезлюдевшего города. Потом уже попал он к Миките, исходил с ним всю Русь, мечтая вновь вернуться в Новгород... Но Данилка ничего этого не сказал, только кивнул.

Паисий порылся в ларе, достал порченый, скоблёный-перескоблёный пергамент, подал Данилке, усадил его.

   – Пиши, отрок. – Он стал диктовать: – «Дай Бог, во дне нашем нас створити брань на поганыя...»

Данилка, склонив голову, писал быстро и легко, оставив место для заглавного «добро» и отступив как раз в меру. Строка легла ровно, чисто, вторую он начал, отступив ни много ни мало, а как раз, чтобы глазу было приятно.

Паисий впервые за это мрачное утро улыбнулся.

Останешься со мной... Ты, Пантелей, поучился бы у мальца...

В этот день больше ничего не произошло. Паисий, Карп, Пантелей разбирали книги, Остафий и Данилка переписывали «Слово».

В монастырь переписчики ушли с темнотой и увели с собой Данилку.