Текст книги "Святослав. Великий князь киевский"
Автор книги: Юрий Лиманов
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)
– Вот что... Бывшему моему дружинному певцу беда грозит, – быстро сказал Игорь. – Я здесь гость, в своих поступках не волен, не мне тебе об этом говорить. Остереги певца! И не теряй времени.
В опустевшую малую гридницу заглянул Ягуба. Увидел разбросанную на полу утварь, заинтересовался, вошёл, оглядел стол, долго рассматривал блюдо с пеплом и остатками почерневшего пергамента, сокрушённо покачал головой... Погасил факелы, ушёл, уверенно двигаясь в темноте. Он досадовал на себя, что не сумел ни подсмотреть, ни подслушать...
Микита и Данилка сидели на завалинке ветхой избы. Ночное чистое небо искрилось звёздами, неумолчно пели цикады, где-то далеко в городе лениво лаяли собаки.
– Умаялся Вадимысл, устал, сердешный, – сказал Микита. – День сегодня у него какой небывалый. А тут ещё мы, гости незваные... Ясное небо, Данилка?
– Ясное. Звёзды, дедушка.
– То-то кобылки распелись, гомонят, озоруют... Беззаботный они народ. Нет дождя – вот и всё, что им для радости нужно... Не то человек. Иному, чтобы запеть, ненастье требуется. А в счастии и довольстве он нем, и душа его в сытой дрёме похрапывает.
– Ты о чём, дедушка? – спросил Данилка.
– О Вадимысле размышляю. Будет он теперь взыскан милостями, и куда талант его повернёт – не угадаешь. Ты молчи, не сопи обиженно, ты молод ещё, мало что видел, а я насмотрелся. Да и то сказать, незрячими очами иногда больше видишь, чем зрячими, потому что в душу смотришь, вглубь её, а не на внешность... Вот щёлкает соловей в лесу, и красота дивная в его пении, и всем он в радость. Так нет, нужно его в клетку посадить. И чем дивнее его пение, тем клетка изукрашенней, богаче, зерно ему вволю дают и питья... Соловей же чахнет, петь перестаёт. А скворушка, тот и в клетке поёт. За зёрнышко даровое, очищенное, не им самим добытое... Кем Вадимысл окажется?
– Соловей он, соловей нашего времени. Уж не завидуешь ли ты ему, дедушка?
– Завидую? Нет. Стар завидовать. Да и никогда мне так не сложить, не умыслить... – Микита вздохнул. – Не слушай ты меня, Данилка, так я... Может, и разучился на старости лет в души смотреть... Хотя... в иные времена лучше скворушкой быть.
Из избы вышла Мария, присела рядом.
– Уснул, – сказала она о Вадимысле.
– Вот и хорошо.
– Беспокойно спит, вскрикивает, дёргается. Отвык он от пиров, а тут столько чарок мёду выпил, совсем ослабел... – Мария вдруг заплакала.
– О чём ты, Мариюшка? – забеспокоился Микита. – Теперь всё ладно будет.
– Ох, Микита, и не говори... Уж так я намучилась, так намаялась. Сколько лет ждала его... Приехал. Кажется, отдохни душой, ан нет, будто грызёт его что-то, будто всё ещё в плену мыкается. – Мария тяжело вздохнула и снова заговорила: – И в доме ни ногаты, всем кругом задолжали. Спасибо, княжич Борислав не забывает. А сегодня – вот оно, счастье, улыбнулось, думала. Перстень великий князь пожаловал, от других гостей внимание было... Ничего не взял Вадимысл.
Данилка возбуждённо вскочил на ноги, хотел что-то сказать деду, да горло перехватило. Ой только вздохнул.
– Сиди, сиди, парень, – понял его волнение Микита. – Песнетворец Вадимысл, соловей.
– Тебе – песнетворец, – а мне как с долгами-то быть? – проговорила Мария горестно. – Что же мне, в закупы идти?
Цикады умолкли, где-то близко завыли собаки. Мария помолчала и сказала:
– И пойду, лишь бы ему спокойно...
За тыном показалась голова человека, за ним смутно фигура второго.
– Здесь певец стоит?
– Здесь. А вы кто, добрые люди, не от князя ли? – спросила Мария.
– Остерегись, Мария, чую, то злые люди...
– Что ты, Микита, наверное, от князя, с дарами... – Она встала, пошла навстречу.
– Остановись, Мария! – Но Микита не успел закончить.
Двое вооружённых людей вбежали в калитку. Тот, что был впереди, косым, наотмашь, ударом меча свалил Марию, не останавливаясь, вскочил на крыльцо, исчез в доме. Второй ударил Микиту мечом в грудь. Старик сполз на землю, и незнакомец добил его. Данилка дико закричал, бросился вон со двора, убийца погнался за ним. В тесном проулке Данилка заметался, не зная, куда бежать – к городским ли стенам, к Днепру... Вдруг он услыхал топот конских копыт. Он побежал навстречу и закричал:
– Ратуйте, убивают!
Мимо него промчался всадник. Данилка едва успел отпрянуть в сторону, оглянулся. Всадник страшным ударом меча свалил преследователя Данилки, соскочил с коня и вбежал во двор. Данилка, превозмогая страх, последовал за ним. У трупа Марии неизвестный на мгновение остановился, мальчик узнал княжича Борислава, крикнул, задыхаясь:
– В избе второй лиходей, в избе!
Борислав метнулся к крыльцу. Вбежал в избу.
Там, на ложе, он увидел бездыханного Вадимысла. Кровь ещё хлестала из жестокой раны на груди певца, глаза были широко распахнуты, зрачки застыли в немом вопросе – «за что?». Поперёк тела брошен окровавленный меч. Роман – а это был он, – услышав шаги, отвернулся от раскрытого ларя, в котором до того рылся. В окровавленной руке он держал смятые листы пергамента.
Всё это в одно мгновение увидел и оценил Борислав, кинулся к ложу, схватил меч Романа, крикнул в ярости:
– Убийца!
Роман неловко взмахнул руками, закрывая лицо, закричал истошно:
– Пощади! – Потом, собравшись, опустил руки, сказал дрожащим голосом: – Не убивай, княжич, не убивай... ты не можешь убить безоружного...
– А ты можешь?! – в бешенстве подступил к нему Борислав, держа в каждой руке по мечу. – Увечного, безоружного певца – можешь?
– Пощади... Пощади... – только и твердил Роман.
– Оставь рукопись – у тебя руки в крови! – крикнул Борислав и тоном, не допускающим возражений, приказал: – Выходи!
Роман, не сводя глаз с княжича, осторожно, медленно положил рукопись на стол и попятился к выходу, повторяя:
– Не убивай, княжич, пощади... Бога ради, не убивай, молю тебя!
Во дворе Борислав швырнул меч к его ногам.
Князь мгновение стоял, не веря своим глазам, потом стремительно нагнулся, схватил меч. Когда он выпрямился, это был уже прежний Роман, наглый и самоуверенный.
– Ну и глуп ты, княжич! – крикнул он и, занеся меч, шагнул вперёд.
Борислав попятился. Роман прыгнул вперёд, нанося удар. Борислав отбил, одновременно уклоняясь в сторону, и коротко кольнул Романа в живот. Звякнула кольчуга. Роман отрывисто засмеялся, отступил, прикрылся мечом. Теперь оба стояли в правильной стоике, вглядываясь друг в друга, выискивая слабые места, потом закружили по двору. Роман опять первым нанёс удар, княжич, отступая, отбил его...
Данилка метнулся к поленнице, схватил жердину, стал подкрадываться сзади к Роману. Борислав заметил, крикнул, отбивая новый удар:
– Не смей! Мой он...
Может быть, в конном бою, в сече княжич и не выстоял бы против тяжёлого, искушённого в битвах Романа, да ещё кольчужного, но здесь, при скудном свете звёзд, пошла та самая хитрая игра на мечах, которой княжич частенько тешился на бронном дворе Святослава и с молодыми, и со старыми, умудрёнными в боях дружинниками. Холодный расчёт, тонкое умение, крепкие ноги уравновешивали его шансы против Романа, отяжелевшего от медов и обильной еды. Кольчуга на Романе подсказывала тактику боя – княжич отступал, кружил, парировал, дразнил, направлял колющие обманные удары в лицо. Роман прыгал всё тяжелее, дышал прерывисто и наконец сделал то, на что надеялся княжич: взял меч обеими руками и пошёл вперёд, размахивая им яростно, как цепом на молотьбе. Княжич подставился, а потом ловко увернулся от страшного удара, которого ждал, и, оказавшись чуть сбоку, коротко и точно ударил по голове противника. Роман ещё падал, медленно и тяжело оседая, когда Борислав вторым ударом вогнал меч ему в горло – повыше кольчуги, пониже короткой бородки. Роман рухнул наземь. Борислав замер, глядя на него. Князь даже не дёрнулся...
Княжич стал вкладывать неверной рукой меч в ножны, потом поднял голову и увидел Данилку. Парень стоял разинув рот и глядел на неподвижное тело Романа в лужице крови.
– Идём, – сказал Борислав.
Они вернулись в избу. Княжич закрыл Вадимыслу глаза, постоял над ним, шепча про себя молитву. Рядом, обливаясь слезами и истово крестясь, молился Данилка.
Борислав взял со стола рукопись, протянул парню.
– Возьми и сохрани. Это всё, что осталось от великого песнетворца...
– Нет, нет, княжич! Где мне хранить? Нет у меня пристанища, нет деда Микиты...
– Со мной теперь всякое может случиться, Данилка... Вот что: пойдёшь к отцу Паисию. Он тебя призреет и рукопись сохранит.
Данилка взял свиток, сунул за пазуху.
Уже садясь на коня, Борислав сказал Данилке:
– Запомни: ты ничего не видел, ничего не знаешь.
Княжич ускакал...
Медленно, неуверенно запели цикады, потом хор их окреп и опять зазвучал неумолчно, словно и не случилось только что самое страшное, что только может произойти не земле, – убийство человека человеком...
ГЛАВА ПЯТАЯ
Рано утром Ягуба заглянул в библиотеку. Паисий сидел над книгой в одиночестве.
– Отче! – окликнул его боярин.
– Да, боярин? – Паисий встал, поклонился.
– Горестную весть слушал? – Ягуба вошёл, прикрыл за собой дверь.
– Какую, боярин?
– Вадимысл убит сегодня ночью! – сказал Ягуба.
Паисий помотал головой, вытянул перед собой руку, как будто хотел этим сказать: чур меня. Лицо его сморщилось.
– Боже праведный... как же так. Господи? – И спросил бессмысленно: – Насмерть?
– Убивают насмерть, отче.
– Упокой душу раба твоего новопреставленного, – закрестился Паисий, рухнул на колени, забормотал молитву, перебивая её несвязными восклицаниями: – Зачем... почему... Вандалы, варвары! – Встал, держась рукой за сердце – Ох, боярин, не могу уразуметь ;случившегося... Какая же потеря для славы русской...
– Да, потеря, – согласился Ягуба, внимательно наблюдая за монахом.
– Нищим он был, безобидным, увечным... Кому какая корысть в его смерти?
– То лишь убийцам ведомо.
– Ох, да что же это делается? Из каких мук вышел, выжил, уцелел, чтобы на родине... Господи!
– Причитаниями розыску не поможешь, отче. Покажи-ка мне список «Слова». Может, и есть там какая ниточка для начала?
– Сейчас, сейчас, боярин, только вот с мыслями соберусь... Сердце захолонуло... – Монах тяжело встал с колен, сделал шаг, оперся на ларь. – Ноги не идут... беда-то, беда... – Побрёл, шатаясь, к полкам. – Намедни в переплётную намеревался отдать, да забегался с книгами для великого князя, не успел... Тут вот и оставил...
Ягуба за монахом не пошёл, сел, глядя в окошко.
– Где же он? – донёсся до него голос Паисия.
Ягуба ждал. Монах всё не шёл. Только слышно было, как сопел он за полками, время от времени вопрошая кого-то невидимого:
– Да где же список-то?
Наконец вышел из-за полок, неверно ступая, подошёл к Ягубе, упал перед ним на колени.
– Не казни, боярин, похитили! Нет моей вины в том... Господи, единый список был... и певца нет...
– Ключ от библиотеки у кого?
– У меня, боярин, вот он. – Паисий стал рвать ворот рясы, потянул за шнурок, вытащил ключ. – Как же, вот он, на сердце ношу, рядом с крестом... Второй у великого князя...
– Не трясись, отче, проверь ещё раз.
– Да проверил я, всё проверил... – Он проворно вскочил, бросился к ларям, стал открывать их один за другим, заглядывать, выбрасывать из них листы пергамента, свёртки рукописей, какие-то обрывки, перья... – Нету!
– Нету, – повторил Ягуба. – Я доложу великому князю, подумаем, как с твоим нерадением быть...
– Да, да, конечно... теперь всё едино... – Паисий сел, уставился в пол. – Вчера, когда уходил, здесь он был, здесь, сам видел...
Ягуба ушёл.
Паисий опять опустился на колени и стал молиться – вслух, истово; по лицу его текли слёзы...
Великий князь спал долго.
Ягуба несколько раз заглядывал в светёлку, даже кашлянул осторожно – так не терпелось сообщить весть.
Наконец Святослав поднялся.
Боярин тут же поскрёбся в дверь, всунул голову.
– Потом, – отмахнулся великий князь.
– Доброе утро...
– Сказано, потом!
– Воля твоя, государь, только я хотел сообщить, что татьба[57]57
Татьба – разбой, кража.
[Закрыть] у самых киевских стен.
– Неужто не видишь, что не до того мне...
– Убит певец твоей милости, государь, – быстро произнёс Ягуба.
– Не может того быть, боярин! – На лице Святослава отразилось такое недоумение, растерянность, что Ягуба даже заколебался в правильности своих предположений.
– Увы... – произнёс он с приличествующей сообщению скорбью.
– Как убит? – Святослав запахнул заячью душегрейку.
– Ночью в постели зарезан. И жена его невенчанная, по имени Мария. Та – во дворе. И слепой гудец Микита там же...
Святослав опустил голову, зябко поёжился, сунул руки под душегрейку, отчего стал похож на больную птицу.
– Горестная весть. Певец был от Бога дивным даром взыскан. Помолимся за упокой его души... – Святослав перекрестился. – Недосмотр, боярин, чреватый последствиями, а?
– Уж не на меня ли, великий князь, вину поворачиваешь?
– Говорю – недосмотр.
– Моё дело – всё, что на твоём дворе.
– И в стенах киевских.
– А он твоим повелением за стеной на жительство был определён.
– Это так... Закажешь сорокоуст из моей казны.
– Ещё убит на том же дворе дружинник князя Романа.
– Дружинник Романа убит? – растерянно спросил великий князь.
– Увы, – повторил Ягуба.
– Чего ему там понадобилось?
– Не знаю, государь. Мёртвые молчат.
– Это верно, мёртвые молчат... Кто нашёл трупы?
– Обходчик. Сразу же мне донёс. Я приказал рта не открывать, трупы убрать тихо...
– Умница, Ягуба, умница... Ни к чему слухи множить, да к тому же сразу после пира... А как дружинник-то убит? Мечом, ножом?
– Мечом, государь, – ответил Ягуба и подошёл поближе к Святославу.
– В доспехе был?
– В боевой кольчуге.
– Охо-хо-о... Горе, горе... – Князь ссутулился ещё сильнее. – Думается мне, напали на певца ночью лихие люди, а дружинник Романа, видать, мимо проходил, крики о помощи услыхал и вступился... Честь ему. Закажешь поминание, и пусть священник восславит... И вдове пять гривен... нет, десять гривен от меня. А как князь Роман наградит, то его забота...
Святослав выпрямился, как бы показывая, что тяжёлый разговор окончен.
– И князь Роман убит, государь.
По лицу Святослава метнулся испуг, руки его, совершив некое непроизвольное движение, стали медленно оглаживать бородку, будто успокаиваясь, затем неожиданно ухватили Ягубу за ворот. Великий князь вскочил и стал трясти боярина, злобно выкрикивая:
– Убит князь Роман?! Убит? Ты с кем хитрить вздумал, пёсий сын? Со мной? Куда нос суёшь? Что вынюхиваешь? Что замыслил?
– Ничего, государь...
– Почему о том, что Роман порубан, последним сообщил? О каких-то смердах да певце – первым делом, а о князе, Мономаховиче, – последним? Говори!
– Боялся гнева и скорби твоей, великий князь!
– Ты? Боялся? Скорби моей? – Святослав с силой швырнул Ягубу на пол, склонился над ним, зашипел, брызгая слюной: – Уж не в скоморохи ли готовишься? В глаза, в глаза мне смотри! – И сам впился глазами в зрачки поверженного боярина. Потом так же внезапно отпустил, выпрямился, стряхнул что-то невидимое с любимой душегрейки и сел. Спокойно, словно не он только сейчас кричал, спросил: – Выдал я себя?
– Выдал. – Ягуба поднялся, встал над князем: хозяин положения!
– Чем?
– Поспешил дружинника оправдать, государь. И не спросил, есть ли следы татей.
– Учту. Но намотай на ус: князя Романа никто не учил, не подстрекал, то от усердия его не по разуму.
Ягуба кивнул.
– А следов, государь, тати не оставили.
– Тати ли то были? Говоришь, нет следов?
– Нет...
– А как убит Роман?
– Мечом воинским порубан. Страшные удары. И точные.
– Не след ли здесь?
– Намёк на след, государь.
– Вот-вот... Романа силой Бог не обделил. И.мечом он владел знатно. Нет ли здесь ниточки?
Ягуба ответил не сразу и не прямо, а вскользь, как бы проверяя, так ли он понимает мысли князя:
– Игорь Святославич ночью со двора не выходил, никого из своих не отсылал, до сих пор почивает...
– Точно ли?
– Точно, государь.
В дверь постучали, и вошла мамка, за нею кормилица со спелёнутым младенцем на руках.
– Великий государь, – запела мамка с обычным умилением в голосе, – твой правнук тебе доброго утра желает!
– Уйди, дура! – отмахнулся Святослав.
Мамка охнула, рот её округлился, она попятилась, наседая на кормилицу, обернулась, вытолкала её и тихонько закрыла за собой дверь...
– А княжич Борислав? – В голосе Святослава прозвучало непонятное Ягубе беспокойство.
– Слаб княжич против Романа, – ответил боярин.
– То верно, – облегчённо вздохнул великий князь.
Они замолчали, перебирая каждый мысленно возможных врагов Романа.
– Глуп был Роман и супротивник мне, – снова заговорил великий князь. – Но он племянник Рюрика... Для Рюрика мне убийцу нужно сыскать, иначе не обелюсь перед всеми Ростиславичами. Должны быть следы, обязательно должны быть следы, не может быть такого, чтобы пять трупов – а следов не найти. Дознайся, Ягуба, дознайся...
– Скажи, государь, а список «Слова», который из библиотеки исчез... Его ведь наши монахи переписывали?
– Побывал уже? – ответил вопросом великий князь. И подтвердил: – Да, они.
– А где же изначальный список, который певец привёз с собой, с которого списывали? – допытывался Ягуба.
– Бог его знает, полагаю, вернули певцу. А ты спроси у Паисия;
– Я в избе той побывал, всё обыскал. Нет там ничего.
– Говорю же, спроси у Паисия.
– Нет у него рукописи, – сказал, как отрезал, Ягуба. – Что с отцом Паисием делать будем? Наказать?
– За что? – не понял Святослав.
– За ротозейство.
– Непременно.
– А может быть, простить вину монаху?
– Не улавливаю твою мысль.
Ягуба оживился вдруг и стал азартно объяснять:
– Здесь, государь, след может обнаружиться. Старик знает, что Вадимыслов список – единственный, всё, что осталось от повести, так?
– Так... – всё ещё не понимал Святослав.
– Он не успокоится, станет рукопись отыскивать. Отец Паисий – человек простодушный и сговорчивый, но ежели дело касается книг для твоей библиотеки, то настырен он и вездесущ, ему все пути книг на Руси ведомы. Так что, коли рукопись «Слова» сохранилась – мимо него не пройдёт. Вот когда он её отыщет, тогда я и нагряну, вроде бы невзначай, с другим делом. Уж такой-то след я не упущу.
– Я тебе сказал – отыщи убийцу. А как – твоя забота. Прилягу, устал я что-то. Стар я стал с тобой по-лисьи петлять. – Святослав поднялся и властно, с угрозой в голосе, которая не предвещала ничего хорошего – Ягуба знал это лучше всякого иного, – сказал: – Ты впредь всё прямо говори. А не то осерчаю, боярин, смотри...
Ягуба вышел из светёлки, пошёл по переходу, усмехнулся про себя: «Стареешь, Святослав, стареешь...»
После ухода Ягубы Паисий никак не мог заставить себя взяться за дело. Да и к чему? Не сегодня завтра его вернут в монастырь. Конечно, нужно бы посмотреть описи книг и рукописей, подготовить их для передачи новому смотрителю. Но не было сил, в голове метались обрывки строк из повести погибшего Вадимысла... Записать бы их, но даже на это сейчас Паисий был не способен.
Вошли непривычно притихшие переписчики – Остафий, Карп, Пантелей, – с ними незнакомый паренёк.
– Вот, отче, тебя спрашивал, – сказал Остафий.
Паренёк подошёл, робко представился:
– Данилка я, поводырь Микиты, может, помнишь меня, отец Паисий?
Паисий закивал. Данилку он несколько раз видел на постоялом дворе, куда забегал поговорить с Микитой во времена его приходов в Киев. Хоть и слепой, Микита удивительно хорошо знал, что и в какой библиотеке можно отыскать. Да и записывал Паисий не раз с его голоса сказы и былины...
– Микита тебя прислал? – спросил Паисий ласково. Паренёк был ему симпатичен.
– Убит Микита, отче, – ответил Данилка, и голос его дрогнул. – Вчера...
Он рассказал обо всём: и как княжич Борислав помог Миките и Марии пройти на пир, а ему, Данилке, сопровождать слепца, и как на дальнем конце стола, в гуще киевских гостей, никто не обратил внимания на известного в городе старого певца, как слушали они великого песнетворца, как пригласила их Мария переночевать, и как ворвались тати...
Паисий слушал молча, только мелко крестился, горевать уже не было сил, всё словно выгорело в нём, выплеснулось в том отчаянии, которое родилось утром после рассказа Ягубы.
А Данилка рассказывал уже о ночном бое, но при этом ни словом не обмолвился о Бориславе.
– Ударил меня лиходей, я упал, в темноте отполз... – Данилка говорил медленно, подбирая слова. Он не знал, что сейчас вступил на путь творца, ибо вместо жизненной реальности в его мозгу рождалась и обретала слова иная, вымышленная реальность, она шла рядом с действительными событиями. Омытая его горем, его переживаниями, она была столь же яркой, живой, как та, которую он, закрывая глаза, мог представить во всех страшных подробностях.
– Первый, тот, что побогаче одет, скрылся в избе, второй заметался, меня доглядывал. Я вжался в крапиву, метнулся к тыну, выскользнул со двора, побежал, взывая о помощи, а он за мной, вот-вот настигнет, уже слышу топот его сапог... Тут сбил меня встречный всадник с конём, упал я и ничего не помню… – Подсознательно Данилка шёл путями многих летописцев, умалчивая о правде и сохраняя из неё лишь то, что придаёт рассказу достоверность. – Когда очнулся, на дворе уже никого не было, одни трупы: Марии, деда Микиты и двух незнакомцев. Перекрестился я и вошёл в избу. Певец в крови лежит... Осмотрелся... Сам не знаю, что осенило меня, заглянул под скамью – там лежала рукопись... – Данилка достал из-за пазухи свиток, протянул Паисию.
– Слава тебе, Господи! Хоть это...
Паисий взял дрожащими руками свиток, развернул. Кровь пятнала текст, но понять было можно, да и многие слова запомнились смотрителю.
– Ты, Данилка, сам не понимаешь, какое великое дело сделал... Ведь и у меня похитили тати список... – Паисий говорил, а сам всё просматривал, читал, вглядывался в дёрганые, скорописные неровные строки. – Не канет имя его в Лету, не канет теперь... Побегу порадую великого князя...
– Надо ли? – спросил осторожный Остафий.
– Что? – не понял Паисий.
– Радовать. Ежели похитили у тебя из библиотеки один список повести, то и рукопись похитят.
– Ась? – Паисий задумался. Ему припомнилось всё связанное с этой повестью. И необъяснимое поведение княжича, не пожелавшего лично говорить о ней со Святославом, и слова, сказанные Ягубой, и его, Паисия, собственные опасения, что не так что-то в повести, не привычно оно слуху...
– Может, перепишем для верности, отче? Работы нынче вроде нету, – предложил Остафий. – Я и начну.
– Это да, это конечно, – согласился Паисий, не выпуская из рук драгоценный свиток.
– А Данилка мне поможет, подскажет, где не разберу, – продолжал Остафий. – Небось не раз слышал, запомнил.
– Грамотен? – Паисий вгляделся в паренька.
– Да. – Он хотел было объяснить, что родился в Новгороде, жил с отцом и матерью, с тремя братьями и двумя сестрёнками. Отец мял кожи, они жили в скромном достатке. С шести лет, как было заведено в Великом Новгороде, пошёл Данилка учиться грамоте, сам шил книжки из бересты, сам точил детские писальцы из рыбьего клыка... Убегал на Волхов, на Ильмень. С ватагой мальчишек доходил, рыбача, до старой Ракомы за Юрьев монастырь, плавал, как лягушка, не боясь быстрой студёной воды. За смышлёность и красоту письма привлекал его дьякон к переписыванию псалмов. И может быть, пошёл бы он по этому пути, если бы не чёрный мор, что унёс и отца, и мать, и братьев, и сестёр, и дядьёв, и всех родовичей. А Данилку увели скоморохи, приглянулся им паренёк-сирота, увели из больного и обезлюдевшего города. Потом уже попал он к Миките, исходил с ним всю Русь, мечтая вновь вернуться в Новгород... Но Данилка ничего этого не сказал, только кивнул.
Паисий порылся в ларе, достал порченый, скоблёный-перескоблёный пергамент, подал Данилке, усадил его.
– Пиши, отрок. – Он стал диктовать: – «Дай Бог, во дне нашем нас створити брань на поганыя...»
Данилка, склонив голову, писал быстро и легко, оставив место для заглавного «добро» и отступив как раз в меру. Строка легла ровно, чисто, вторую он начал, отступив ни много ни мало, а как раз, чтобы глазу было приятно.
Паисий впервые за это мрачное утро улыбнулся.
Останешься со мной... Ты, Пантелей, поучился бы у мальца...
В этот день больше ничего не произошло. Паисий, Карп, Пантелей разбирали книги, Остафий и Данилка переписывали «Слово».
В монастырь переписчики ушли с темнотой и увели с собой Данилку.
