Текст книги "Святослав. Великий князь киевский"

ГЛАВА ШЕСТАЯ

С утра княгиню Марию Васильковну знобило. Она сидела у огромного очага, где, потрескивая, догорали поленья. Такие очаги она велела складывать во всех княжеских домах и дворцах, что сменили они со Святославом за последние двадцать два года, как память о счастливых годах детства и юности в далёком западном Полоцке. Там открытые очаги на варяжский лад имелись во всех больших гридницах и палатах отцовского дворца. О Полоцке напоминал и старый, подслеповатый и растолстевший волкодав Ратай Второй, единственный из всей своры собак, кому разрешалось входить в палату. Он развалился у её ног, положив тяжёлую лобастую голову на шкуру медведя, которого когда-то помог одолеть Святославу.

Восемнадцать лет прошло со дня смерти старого Всеволода. Тогда кончились счастливые дни княжения во Владимире-Волынском и началась кочевая жизнь полуизгоев.

Только семь последних лет они живут спокойно в Новгороде-Северском, вдали от бурных событий большой княжеской игры, в окружении своих детей – пятерых сыновей и трёх дочерей родила княгиня своему Святославу.

Господи, чего только не пришлось вынести её мужу, каких унижений, измен, превратностей судьбы! И всегда он мчался к ней, искал у неё утешения и совета, и успокаивался в её объятиях, и засыпал, утомлённый и счастливый, уткнувшись своим большим носом в её плечо...

От этих сладких воспоминаний быстрее застучало сердце – позади столько лет замужней жизни, а она всё ещё, как молодая, волнуется при одной мысли о нём, ждёт его, радуется, что чувства их взаимны.

Сегодня, пожалуй, в первый раз за последние годы она не поехала с мужем на охоту – накануне простыла. И ещё что-то смутно беспокоило... Так уже не раз бывало в прошлом, когда приближалось расставание с мужем.

Не могло ли что-нибудь произойти на охоте?

Ратай Второй поднял голову, заворчал. И сразу же раздался стук в дверь.

   – Кто там? – спросила княгиня.

Вошёл дворский.

   – Матушка княгиня, прискакал гонец от епископа Антония из Чернигова. Говорит, дело, не терпящее отлагательства.

   – Пригласи, – распорядилась княгиня.

«Почему гонец от епископа?» – подумала Мария. Впрочем, ничего особо удивительного в том нет. И Святослав, и она поддерживали с Черниговским епископом Антонием, константинопольским греком, всё ещё не привыкшим к дикой Руси, добрые отношения, делали ему подарки, при встречах долго беседовали на его родном языке о книжной премудрости и таинствах веры.

Дворский ввёл гонца. Это был молодой сухощавый чернец. Он уже успел стянуть зипун, и мятая ряса болталась на тощем теле – видимо, в пути он подоткнул её, чтобы не забрызгать. Красное, обветренное лицо заляпано грязью, в руках кожаная сума, тоже мокрая и грязная.

Ратай Второй заворчал громче. Княгиня погладила его, сказала: «Сидеть!» – и, обратясь к дворскому, распорядилась:

   – Возьми у него письмо и вели накормить.

Но чернец не отдал послание дворскому, а, поклонившись, протянул княгине свёрнутый лист пергамента, запечатанный восковой печатью, и сказал:

   – Его преподобие велел на словах дополнить после того, как князь прочитает.

   – Князь на охоте, – сказала княгиня, вскрывая послание.

У Святослава не было от неё тайн.

Писано было на греческом: «Старый князь умер. Дружина разбросана по городам. Вдова послала за Олегом, а сама сидит с детьми в потрясении и ничего не делает, хотя вся казна у неё. Поспеши, Олег далеко, ещё не приехал, успеешь – заключишь с ним соглашение и продиктуешь свою волю».

«Вот оно... предчувствие... Надо собрать дружину, полк, пригнать коней из табуна...» – озабоченно думала княгиня, одновременно отдавая распоряжения:

   – Никому ни слова о гонце. Поесть ему принесёшь сам. Сюда.

Дворский вышел.

   – Рассказывай, – приказала она.

Чернец поведал, что великий князь Черниговский, как сам себя стал именовать Святослав Олегович, простыл в среду. Вечером он попарился, ему полегчало, однако в пятницу, к ночи, опять занедужил и в субботу, 15 февраля 1164 года, преставился. Вдова, послав к старшему сыну Олегу гонца, решила по совету ближних бояр утаить от всех смерть мужа, дабы сын успел приехать раньше других и занять Черниговский стол. Епископ Антоний привёл к присяге всех бояр, взяв с них слово никому не говорить о смерти князя, и паче всего Святославу Всеволодовичу. Такова была воля вдовы. Но сам его преподобие рассудил, что племяннику надлежит знать о смерти дяди, и послал чернеца, поелику присягу вдове лично не приносил.

Рассказ чернеца мало что добавлял к письму. Интересно, что имел в виду многоумный грек, когда писал, что казна вся у вдовы?

Дворский принёс чернецу поесть и тут же ушёл. Чернец тихонько устроился на дальней от очага лавке и стал бесшумно есть. Ратай Второй настороженно поглядывал в его сторону...

Княгиня смотрела в перебегающие синенькие огоньки на углях в очаге. Внезапно ей представилось, как мчится муж во главе дружины в Чернигов по слякотной февральской дороге, и она подумала, что ей не хочется никуда уезжать из Новгорода-Северского, что она была счастлива здесь эти семь лет, отдохнула душой за все предыдущие годы бесконечных переездов, вечных выгадываний и высчитываний мужа – за кого меч поднять, кому крест целовать, кому покаяние принести...

А здесь наконец они смогли заняться строительством. Всё пришлось возводить заново – и собор, и новые стены, и даже княжеский дворец. Сидевший до них на Северском столе Святослав Олегович больше ездил по дворам князей, предлагая себя и свою дружину, и наконец связал судьбу с Юрием Долгоруким.

Юрия при жизни Мария не жаловала. От него шла вечная смута на юге и опасность на севере: разраставшаяся империя Долгорукого втягивала в свои границы княжества, и ей противостояли лишь Новгород Великий, Псков да Полоцк...

Но дело сейчас не в этом. Дело в другом: задержись на несколько дней Святослав – и успеет Олег, сын Святослава Олеговича, сесть на Черниговский стол. И они останутся здесь, в тишине и удалении от бурных событий, что происходят вокруг Киева и Чернигова. Опять потекут спокойные, радостные дни, опять сможет она замысливать вместе с мужем возведение новых соборов или собирать певцов со всех княжеств – как дружинных, так и бродячих – устраивать состязания... Играть в шахматы и каждый день, хоть немного, а сидеть с мужем в этой палате у очага, говорить о прожитом, загадывать на будущее... Просматривать и читать переписанные писцами новые книги, обсуждать с изографами заставки и буквицы... Уже пятеро писцов каждодневно трудятся над расширением библиотеки, и скоро достигнет она размеров полоцкой. Жаль, не владеют переписчики латынью... А как хорошо летом уезжать с детьми, с няньками, мамками, холопами в недавно отстроенный загородный дом, что стоит на берегу Десны...

Стоит только на несколько дней задержать послание, и не успеет муж к Чернигову, захватит Олег стол, укрепится, получит благословение великого Киевского князя... И останутся они в Новгороде-Северском, и окажется её муж, старший теперь в роду Ольговичей, вассалом младшего Олега.

Простит ли он её? А если простит, то забудет ли? Да и сама она простит ли себе, что встала поперёк давних стремлений мужа, ради которых столько уже выстрадано, столько пройдено? Не во имя ли этой цели – возвращения Черниговской отчины – двадцать лет копил Святослав казну, приблизил мудрого и ловкого Якима? Не ради ли этой цели помог Якиму, и тот из простого киевского менялы и ростовщика превратился в одного из вящих торговых гостей киевских, чьи лодии ходят по Днепру через пороги в Черемное море и оттуда через ромейские проливы в Салоники, на Кипр и даже в Венетию? Яким состарился, но его сыновья разлетелись по всем крупным городам земли Русской... Богатеют сами и, как хлопотливые пчелы, несут богатство в казну князя... А ради чего не единожды становился он клятвопреступником, забывая о спасении души? Одиннадцать раз её муж нарушал крестное целование, каждый раз делая маленький шажок к новому столу. И что же, теперь остановиться?

Она решительно хлопнула в ладоши. Мгновенно появился дворский, будто ждал её зова за дверью.

   – Немедля пошли гонца вдогон князю. Пусть скачет, не жалея лошадей, и передаст ему послание епископа. – Она отдала дворскому письмо, добавив: – И чтобы пуще головы берег это. А сам вели готовить всё к большому походу. Иди.

Когда через день вернулся Святослав, взвинченный, с горящими глазами, лихорадочным румянцем нетерпения, и увидел, что войско собрано и к походу готово, он расцеловал княгиню Марию:

   – Что бы я без тебя делал?

В тот же день он ускакал во главе полков к Чернигову.

Обычно Святослав, уезжая надолго, не реже раза в неделю слал гонца с коротеньким письмецом.

Неделя после его отъезда подходила к концу. Гонец не ехал. Мария начала беспокоиться. Когда распогодилось, она вышла на высокие, недавно возведённые городские стены, сложенные из больших дубовых колод.

Город с высоты казался совсем маленьким. За семь лет княжения Святослава разрослись предместья Новгород-Северского, приехали ремесленники, купцы, менялы. Вон, если . зрение ей не изменяет, высится островерхий терем сына Якима, поверившего в звезду Святослава...

Княгиня посмотрела из-под руки в сторону Стародубского шляха. Далеко, у самого окоёма, что-то чернело. Она вгляделась повнимательнее – похоже, небольшой обоз...

Княгиня постояла, наблюдая за обозом. Он медленно приближался. Подул пронзительный северный февральский ветер, Мария замёрзла и вернулась во дворец, в свою любимую палату, к очагу, распорядившись немедленно доложить ей, как только обоз подойдёт к городским воротам.

Уже стемнело, когда явился дворский.

   – Приехала боярыня Басаёнкова, матушка-княгиня. Просит позволения к тебе войти.

   – Боже мой, что же ты боярыню заставил ждать! – воскликнула княгиня. – Зови, непременно зови.

Когда в палату вошла полная, медлительная, с одышкой, с тёмными кругами усталости под глазами женщина, Мария не сразу узнала в ней боярыню.

Она помнилась ей молодой, красивой, с грустными глазами. Несколько раз приезжала с крестницей Святослава маленькой Оленькой, милой девочкой. Последний раз она видела боярыню четыре года назад. Тогда Святослав с ног сбился, устраивая свадьбу крестницы Оленьки. Приспичило ему выдать её обязательно за князя. Удалось сладить свадьбу с её племянником, сыном Милуши и князя Холмского, молодым князем Милославом, совсем осиротевшим после гибели отца в одном из походов. Боярыня выглядела тогда молодой для своих лет, здоровой, счастливой. А сейчас перед Марией стояла полная, больная женщина с измождённооплывшим лицом.

Первые же слова боярыни всё разъяснили:

   – Погибла моя Оленька!

   – Что? Погибла?! – охнула княгиня. – Боже мой... что ты говоришь?

   – Убили мою девочку...

   – Господи, да за что, как такое могло случиться? – Мария обняла боярыню, и та зарыдала. Слёзы текли по её одутловатому, измученному лицу. Задыхаясь и недоговаривая, она стала сбивчиво рассказывать, словно стремясь скорее выговориться, сбросить с себя тяжкий груз неразделённого горя:

   – Все ляхи проклятые и дикая литва... Налетели, разорили, поубивали... Холм дотла сожгли... И Оленька моя погибла, и Милослав с ней...

   – Милослав?! – всплеснула руками Мария. – Горе-то, горе какое... Бедный мой сиротинушка, бедный...

Женщины обнялись, заголосили...

Немного успокоившись, боярыня Босаёнкова вздохнула глубоко и сказала:

– Ох, не дай Господь такое пережить ещё кому... Изуверы! Говорила я и покойному князю Холмскому, и Милослава Христом-Богом молила – не ходите за между в налёты, не кликайте беду... Разве ж они послушают! Или казны им мало было? Ещё боярин мой столько нажил, что на век хватит... И князь Холмский... Нет, всё мало, мало! Вот и доходились – нет моей Оленьки, моей радости, моей доченьки...

   – А ребёнок? Неужто... – с надеждой и ужасом спросила Мария.

   – Слава тебе, Господи, уцелел Борисушка, спасся. Бог меня надоумил, за день до налёта к себе его взяла.

   – Где же он?

   – А тут, с нянюшкой, раздевает его, утешение моё единственное. Сейчас сюда приведут, посмотришь, полюбуешься. – Боярыня вскочила со стольца, поспешила к двери, словно без неё даже такого пустяка, как раздеть княжича, не умели.

Дверь отворилась, и дородная нянька ввела карапуза в кожушке и ладных красных сапожках, худенького, с огромными карими бархатными глазами на бледном личике, больше похожего на бабушку свою Милушу, нежели на собственных родителей.

   – Внук твой, княгиня, двоюродный, – сказала Басаёнкова, хотя Мария и сама могла определить степень родства.

Мальчик улыбнулся незнакомой тете и устремился к Ратаю Второму. Пёс приподнял голову, застучал хвостом по полу, а когда княжич подошёл к нему, встал и лизнул его огромным шершавым языком, закрыв чуть ли не пол-лица мальчика. Княжич счастливо засмеялся.

   – Нашу вотчину тоже сожгли, – сказала Басаёнкова. – Так что не обессудь, княгиня, мы к вам приехали приюта просить, ибо жить нам больше негде... Хорошо ещё, я казну сберегла, вывезла, так что не нищие мы...

И боярыня принялась многословно рассказывать Марии то, что ей хорошо было известно: что, спасибо князю Святославу, всё добро последние годы отвозила она с верными людьми в Киев, княжескому милостнику и верному человеку Якиму, и тот пускал в рост...

Мария слушала её вполуха, поглядывала на маленького княжича и думала о том, что женитьба старшего сына никак не сладится, а по его годам она вполне могла бы иметь такого же внука. И о том, что боярыня неузнаваемо постарела и ничем не напоминает ту красивую женщину, привлекавшую какой-то потаённой печалью взоры мужчин, какой она запомнилась ей. И ещё, что боярыня всего-то на пять лет старше её – неужто через пять лет и она, Мария, превратится в подобную клушу-квашню? Нет, не бывать тому – восемь родов не испортили её стан, и дальше не позволит она времени взять над собой верх...

Болтовня боярыни начинала утомлять, и княгиня сказала, перебив её:

   – Князь Святослав ускакал в Чернигов – умер Святослав Олегович.

Боярыня открыла рот и захлопала глазами. Выглядела она потешно, и княгиня склонила голову, скрывая неуместный сейчас и неприличный смешок.

С удивительной быстротой Басаёнкова сопоставила все обстоятельства и проявила завидное знание родственных связей в доме Ольговичей:

   – Ежели сядет наш князь на великий Черниговский стол, то и Бориславу, гляди, стол выкроит, сироте... Внук, как-никак... – И тут же быстро добавила: – Крестный...

Шевельнулась невольная неприязнь к не в меру сообразительной боярыне. До Черниговского престола ещё сколько карабкаться, а она уже и о княжестве для внука думает. Тут пятеро своих княжат сидят без столов...

Княгиня рассердилась на себя, усилием воли изгнала недостойную мысль и хлопнула в ладоши.

Вошёл слуга.

   – Проводи боярыню к дворскому и передай моё повеление: разместить со всем двором в левом новом тереме, баню истопить. Иди, боярыня, отдохни с дороги, всё будет сделано.

Вечером примчался гонец от Святослава. Письмо было коротким и дышало уверенностью:

«Стою под стенами. Бояре и вельмии мужи черниговские текут ко мне вешней водой».

Мария опустилась на колени перед образами.

   – Спасибо тебе, Господи, за добрую весть...

Как ни стремительно мчался Святослав к Чернигову, Олег успел опередить его, приехал и затворился в городе.

Князь встал у стен лагерем, надёжно перекрыв все ворота, и послал глашатая к стене со словами:

   – Отвори, и договоримся. Не навлекай на город осаду и пожары.

Пока глашатай ездил под стенами, выкрикивая послание, предназначенное в основном для ушей горожан, Святослав призвал к себе Ягубу.

   – Выдюжишь ли ещё одну ночь в седле? – спросил он.

   – В Киев, князь?

   – В Киев. К Петру. С письмом и просьбой. Знаю, что не ладите вы с ним, вернее – ты не ладишь с ним, но другого человека, кому могу довериться, нет у меня.

   – Разве я сказал «нет», князь? – улыбнулся Ягуба.

Пока он ел, Святослав подробно растолковал ему всё, что надлежало сделать в Киеве, и написал короткое письмо.

Всю дорогу – от Чернигова до Киева – Ягуба гнал бешеным галопом, пересаживаясь с одного коня на другого. Только миновав городские ворота, он поехал шагом. Спешился у высокого нового, не успевшего ещё потемнеть забора, постучал тяжёлым кованым кольцом в глухую дверь. В окошко выглянул сторож, узнал, отворил калитку, впустил Ягубу и меченошу. Не успел Ягуба подойти к красному крыльцу, как на верхней ступени появился Яким. Сегодня в нём мало бы кто узнал того армянина-менялу, что помог когда-то Святославу. Седой, но по-прежнему с острым, умным взглядом немного грустных глаз, Яким встретил гостя приветливой улыбкой.

   – Рад видеть тебя, боярин, в добром здравии, – поклонился он и повёл Ягубу в дом.

Ягуба ещё не был боярином. Воеводой бывал. Но, проиграв несколько битв, больше воинских поручений от князя не получал, а остался при нём в странном качестве то ли старшего дружинника, то ли милостника[47]47
  Милостник – приближенный, любимец.


[Закрыть], надзирающего над дворскими и тиунами, ведающего всем и ничем.

Вот и теперь, в сорок лет, пришлось ему, словно юнцу, скакать в Киев. И хотя Ягуба отлично понимал всю важность порученного ему дела, всё в нём протестовало. Так или иначе, ему придётся встретиться и разговаривать с Петром и от имени князя выступать просителем перед молодым великим боярином. Потому и приехал Ягуба к Якиму, что не хотел вопреки повелению Святослава вести переговоры с Петром, а задумал проделать все при посредстве мудрого армянина, с которым давно уже нашёл общий язык и общие интересы.

В обращение «боярин» купец вкладывал не столько лесть, сколько искреннее уважение и уверенность, что не сегодня, так завтра станет Ягуба боярином.

Заметив, что Яким вполголоса отдаёт распоряжения холопам, Ягуба одним словом отвёл весь сложный и долгий ритуал приёма гостя:

   – Потом... – И тяжело сел на лавку.

   – Яким сразу же всё понял и отпустил челядь.

   – Святослав Черниговский преставился...

Яким перекрестился.

   – Мир его праху...

   – Вдова три дня не сообщала никому, и Олег Святославич успел запереться в Чернигове.

Яким кивнул.

   – Наш Святослав осадил Чернигов. Известно ли о том в Киеве?

   – Нет.

   – Думаю, никто меня обогнать не сумел. Так что в Киеве получат известие лишь завтра... – Ягуба помолчал, потом добавил: – Я без сил... Не для моего возраста такая скачка. А князь просил переговорить с боярином Петром.

Яким мгновенно понял и спросил:

   – О чём его просить?

   – Чтобы Пётр сегодня же изыскал возможность изложить великому князю доводы в пользу Святослава и подкрепить их богатыми дарами, кои мы с тобой выберем в твоих сундуках. Дары, достойные великого князя...

   – И князя Святослава, – добавил Яким. – Сам ты, боярин, к Петру Бориславичу идти не хочешь?

   – Сам знаешь, зачем спрашиваешь! – резко оборвал его Ягуба.

   – Як тому, боярин, – спокойно продолжал Яким, – что Пётр Бориславич непременно догадается, кто прискакал от князя, и спросит, почему не ты пришёл к нему.

   – Возраст мой таков, мог и без сил упасть у твоего порога.

   – Нужно ли самому Петру Бориславичу подарки нести?

   – Не узнаю тебя, Якимушка, – с усмешкой протянул Ягуба.

   – Моё дело спросить, – сказал Яким. – А ежели великий князь спросит, кто их успел доставить Петру?

   – Он спросит Петра, Пётр и ответит. – Ягуба стал раздражаться.

   – Ты, боярин, почти два дня скакал сюда, так ведь?

   – Ты это к чему?

   – К тому, что на всякий вопрос нужно иметь готовый ответ. У тебя на это два дня было.

«Да, засиделся я в глухом Новгороде-Северском, отвык от умных бесед», – подумал Ягуба, а вслух сказал:

   – Что думаешь предложить для подарка?

   – Дарить всего лучше жемчуга или самоцветы. Есть у меня ларец рыбьего зуба, насыпем туда доверху скатного жемчуга... И красиво, и дорого.

   – Не слишком ли дорого?

   – Не дороже Черниговского стола, боярин.

   – Не зови меня боярином! Не вышел я рылом! – рассердился Ягуба.

   – Зря так говоришь. В русском языке есть слова получше.

   – Ты их знаешь? – с вызовом спросил Ягуба.

   – Конечно. Лучше сказать «ещё не дорос». И думается мне, что ты как раз дорастёшь после восшествия Святослава Всеволодовича на Черниговский престол. Хотя самую трудную часть дела выполню я. – И, пустив эту слегка отравленную язвительностью стрелу, Яким ушёл.

Несмотря на поздний час, боярин Пётр Бориславич без промедления принял Якима.

Боярин работал на ромейский манер, сидя за столом в высоком жёстком кресле, и писал. Увидев Якима, он встал, пошёл ему навстречу, тепло поздоровался. Были они знакомы ещё со времён княжения Святослава на Волыни. И позже боярин прибегал к помощи Якима, уважая в нём тонкого знатока красивых вещей и ловкого, оборотистого менялу, а потом и торгового гостя. И ещё их сближала любовь к книжной мудрости. Говорили они обычно по-гречески, что облегчало изложение и практически избавляло от опасности подслушивания.

После красочных и витиеватых приветствий, от которых оба они получали видимое удовольствие, боярин Пётр налил в два дорогих, выточенных из горного хрустала бокала греческое густое красное вино, поставил корчагу холодной воды и сел, жестом предлагая сесть и гостю, и подал ему один бокал.

   – В субботу опочил князь Черниговский, – сказал Яким, разбавив вино и сделав маленький глоток.

Боярин застыл со своим бокалом в руке.

   – Князь Святослав Всеволодович осадил Чернигов.

   – Откуда сие известно? – спросил боярин и сразу же улыбнулся своей догадке: – Можешь не говорить. Полагаю, Ягуба прискакал.

Яким кивнул.

   – И тебя ко мне прислал?

Яким опять кивнул.

   – Всё не может смириться, что я боярин, а он невесть кто, милостник. А то, что деды и прадеды мои боярами служили Киеву от времён Аскольда, а его – землю пахали, ему вроде и невдомёк. Свою зависть до сих пор облачает в одежды благородного негодования – как, мол, посмел я уйти от нашего князя, коему все мы начали служить ещё в детской дружине... Ну да Бог с ним... чего хочет князь?

   – Чтобы ты, боярин, сообщил новость великому князю и поднёс ему дары от Святослава.

   – Завтра утром?

   – Завтра утром гонец от Олега доскачет. Надо бы упредить.

   – Что за дары?

Яким выглянул за дверь, вернулся с холопом, который молча поклонился и поставил ларец на стол боярина.

Пётр открыл ларец, заглянул, удовлетворённо кивнул головой.

   – Из твоих подклетей подарок? – усмехнулся он.

   – Иди, – сказал холопу Яким и, когда тот вышел, ответил боярину: – Нешто смог бы Ягуба с таким подарком так быстро доскакать до Киева?

   – Можно ли ему доверять? – спросил боярин, имея в виду холопа.

   – Можно, он сын кормилицы моего старшего. Молочный брат.

   – А ещё одного такого ларца у тебя не найдётся?

   – Смотря для чего, – осторожно сказал Яким.

   – Уж не подумал ли ты, что для себя прошу? Ай-ай-ай, Яким, стареешь... Я нашего князя люблю, для него всё и так сделаю. Это мне нужно для дворского, чтобы не я, а он великому князю докладывал, но теми словами, что нам надобны.

Яким поклонился, выражая восхищение.

   – Если ты начнёшь собираться сейчас, я поеду домой и смогу вручить тебе второй подарок у входа в великокняжеский дворец. Только будет ларец не рыбьего зуба, а сандалового дерева.

   – Главное, как учат нас древние философы, не форма, а содержание.

Яким поклонился опять, оценив остроумие собеседника.

Дворский Ростислава Киевского, боярин Рогуйло, принял Петра не сразу. Время шло, скоро во дворце начнут гасить огни... Пётр начал уже беспокоиться за исход порученного ему дела. И потому в самый последний момент, когда знакомый холоп уже вносил в горницу ларец, предназначенный дворскому, Пётр отстегнул свой осыпанный лалами касожский кинжал, что на весу режет волос, и положил на ларец.

Дворский принял ларец из сандала рассеянно, приоткрыл и замер, очарованный морозным сиянием крупного жемчуга. А выслушав боярина Петра, сразу же сообразил, что может приобрести в старшем Ольговиче и на будущее щедрого клиента, и поспешил к палатам великого князя. Он скрылся за дверью в сопровождении холопа с ларцом из рыбьего зуба. Вскоре холоп вышел.

Боярин ждал.

Время тянулось страшно медленно. Сменились копейщики у дверей палаты. Прошёл челядин, проверяя масляные стенные светильники с зерцалами. Прошмыгнула кошка, вызвав оживление копейщиков...

Наконец вышел дворский.

   – Идём, Пётр Бориславич. Прости, что задержал. Сам знаешь, уж коли попал к великому князю, грех не развязать и некоторые другие узелки... Велено тебе ехать в Чернигов и от имени великого князя поддержать старшего из Ольговичей.

– Князя Святослава?

   – Разве есть сейчас в их роду кто старше?

   – Я твой должник, боярин.

   – Я бы хотел присмотреться к твоему князю.

– Он не мой князь. Я киевский боярин, как тебе ведомо.

– Детская дружба не забывается, боярин, – усмехнулся Рогуйло. – Так вот, мне любопытен Святослав Всеволодович, наслышан о нём... Великий князь Ростислав стар, да продлит Господь его дни...

Это был новый поворот в беседе. Пётр насторожился: похоже, влиятельный киевский боярин уже сегодня прикидывает, кто может стать великим князем в будущем, и полагает Святослава весомым соискателем, а потому, видимо, хочет через него, Петра, установить с князем доверительные отношения. Большей удачи и желать было нельзя от этой полуночной встречи!

А Рогуйло тем временем продолжал:

   – Изяславичи молоды, им ещё по лестнице вверх идти да идти. Чьё право выше Ольговичего? Разве что сыновей Юрия. Так ты не хуже меня знаешь, что не любы они Киеву... Говорят, Святослав не в отца пошёл и хранит верность княгине Марии?

   – Такой женщине не трудно хранить верность, боярин.