Текст книги "Святослав. Великий князь киевский"

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

День рождения великого князя выдался особенно солнечным. Гости начали съезжаться задолго до полудня. Их встречали с почётом – кого на улице, кого на красном дворе, кого на крыльце – отроки и стольники великого князя, ближние бояре. Вели в палаты, занимали беседой, предлагали с дороги лёгких медов, заедок. Уже закрутилась праздничная, нарядная толпа по переходам, теремам, палатам, гридницам.

Княжич Борислав вёл лёгкую, приятную беседу с двумя знакомыми сурожанами. Ровно в полдень он откланялся и пошёл на задний двор, откуда через калитку вышел в проулок. Обогнул дворец и очутился на площади, где его уже ждали Мария, Микита и Данилка.

   – Пошли, – сказал он им коротко вместо приветствия. – Проведу вас через библиотеку. Оттуда есть проход прямо в пиршественную палату. Сядете в конце стола, людей сегодня не счесть, никто не заметит.

Мария склонилась, взяла руку княжича, чтобы облобызать:

   – Всем мы тебе обязаны, а уж эту милость вовек не отслужу...

Борислав Досадливо отнял руку, открыл калитку.

   – Ради таких вот дней и живёт песнетворец, – произнёс тихо Микита.

   – Проходите, проходите скорее, – торопил княжич. В любую минуту его могли хватиться.

Миновали библиотеку. Данилка отстал, заглядевшись на книжное богатство.

В переходе княжич остановил их.

   – Как первую чашу поднимут, так и проходите, среди припозднившихся вас никто не заметит, – сказал он и ушёл.

   – Дедушка, а ты вот так когда-нибудь пел?

   – Пел, Данилка, пел, но так – никогда! – Слепец чутко прислушивался.

Мария стояла, прижав ладони к пылающим щекам.

   – Это ещё что за незваные гости? – раздался внезапно у них за спиной властный, хозяйский голос.

Микита вздрогнул, как будто его ударили. Обернулся, вытянул вперёд руку, словно нащупывая невидимые токи, «исходящие от незнакомца, и застыл.

   – Ягуба... – сказал он обречённо.

   – Микита? – воскликнул Ягуба, и в голосе его послышалось смятение.

Микита сделал шаг вперёд и заговорил, постепенно повышая голос:

– Дозволь в палату пройти, великого певца послушать. Христом Богом молю! Дозволишь – прощу тебе очи мои!

Ягуба вздрогнул, попятился, долго смотрел на Микиту, потом сказал:

   – Идите за мной!

Поздно ночью Святослав, уже разоблачённый, без парадных одежд, в одной лишь любимой заячьей душегрейке, сидел в светёлке, пил молоко и заедал ломтём хлеба. Глаза его глядели пусто и отрешённо, под ними залегли тени усталости.

В дверь постучали.

Вошёл Борислав, поклонился.

   – Вот она, хозяйская участь, – усмехнулся великий князь, – на своём пиру голоден остался.

Борислав промолчал.

   – Как гости?

   – Мало кто на своих ногах ушёл, под руки уводить пришлось, а иных холопы и отроки унесли.

   – Это у нас умеют – на пиру без меры есть и пить. А я, грешный, думал, что преставлюсь, не дотяну до конца. Не по моим слабым силам подобное. А ты говорил – не читай «Слово». И выслушали, и славу кричали... Братец мой двоюродный всю бороду искусал...

В дверь поскреблись.

   – Входи, Ягуба.

Ягуба вошёл, склонил голову, метнул взгляд в сторону княжича.

   – Говори, боярин.

   – Рюрик с Ростиславичами собрались в малой гриднице за библиотекой. И Игорь Святославич там, и игумен...

   – За чаркой?

   – За чаркой.

   – Ишь, не хватило им мёду на пиру. И что же?

   – Тебя лают, великий князь.

Святослав удовлетворённо сощурился, как кот, учуявший мышь, ухмыльнулся, взглянув на Борислава.

   – Вот так, княжич.

   – Рюрика Ростиславича возвеличивают, – добавил Ягуба.

   – Ежели одного поносят, то обязательно другого возвышают. Сие в натуре рабьей человеческой. А Рюрик?

   – Своим молчанием их прощает.

   – К лаю мне не привыкать, собака тоже лает, да ветер уносит. Согласно ли лают?

   – Согласно.

   – Это плохо, что согласно. – Кряхтя встал. – Что ж, войдём, аки в клетку льва рыкающего, княжич? Со мной войдёшь. И меч возьми, а то, бывало, что, не найдя довода, иной после похмельных медов заканчивал спор ударом в спину... Ты же, боярин, иди, иди... То дела княжеские.

В переходе Святослав остановился у закреплённого на стене факела, укоризненно покачал головой, оглянувшись на Ягубу:

Распустились дворовые, не следят, смола капает мимо бадейки, того и гляди, пожар... – Он поправил факел. – Ты иди, спасибо тебе за службу, я уж с княжичем... – И побрёл, его обившись.

Ягуба поглядел вслед, потеребил бороду, свернул в другой переход – разные пути вели к малой гриднице, и если чуть поторопиться, то можно и обогнать старика...

В малой гриднице на стенах горели два факела. За просторным столом, уставленным ковшами, сулеями с заморским вином, чашами, среди которых сиротливо стояло блюдо с кусками жирного мяса, сидели Ростиславичи, Игорь, игумен – всего шесть человек. Не было ни отроков, ни чашников.

На великокняжеском столе сидел Рюрик. В одной белой рубахе с золотым шитьём, багровый от выпитого, но трезвый, он внимательно глядел на сотрапезников, вслушивался в негромкие слова.

– Седьмой десяток до половины пройти в твёрдом здравии не каждому дано, – сказал Давыд.

   – Велика заслуга – долголетие?

   – Он велик, только если мы велики... – заметил игумен. «Поглупел от старости, повторяет одно и то же», – подумал Рюрик.

   – Кто, кто великий? – переспросил тугой на ухо князь из смоленских удельных. Имени его Рюрик не помнил, знал лишь, что предан он Давыду и давно уж ничего не слышит. 3ачем его Давыд потянул за собой? Правда, верен, как пёс, готов любую кость на лету ухватить...

   – В добром здравии, да, а в добром ли уме? – воскликнул Роман.

«Так, – мысленно одобрил Рюрик, – молодец племянник, хорошо сказано».

Князь Игорь, насупившись, мрачно смотрел на сидящих за столом, переводя тяжёлый взгляд с одного на другого. Зачем они его зазвали на чарку после пира? Святослава лаять? Забыли, что и он Ольгович, что Святослав ему двоюродный брат, что как ни крути, а именно он выручил Игоря из давней беды.

   – Как ты смеешь! – крикнул он Роману. – У Святослава государственный ум, в том никто ещё не сомневался!

   – Государственный ум великого князя столь тонок, братья, что я порой в тупик становлюсь, не могу своим слабым разумением проникнуть в суть его поступков. Вот недавно стало мне ведомо, брат Игорь, что он половцев тайно предупредил, когда ты на них этой весной собрался в поход. И чуть было не повторилась для тебя проклятая Каяла[55]55
  И чуть было не повторилась для тебя проклятая Каяла. – На реке Каяле в 1185 г. половцы разгромили полк князя Игоря Северского.


[Закрыть].

   – Врут твои доносчики, князь Рюрик! – Игорь стукнул кулаком по столу, и сразу же воцарилась тишина.

   – А ты спроси у своих свойственников половецких и сам прикинь: кто с ними мирное докончанье вершил? Святославов выкормыш Борислав. Он великому князю всё выгоды выторговывал, а тебе только певца увечного из плена привёз. И мы его сегодня слушали и за тебя от души печалились. Твои победы для Святослава горше собственных поражений, а твои поражения ему – в великую радость. Ежели не так, то зачем бы он твоему дружиннику такую честь оказывал? – сказал Рюрик.

   – Он сегодня твой позор, твоё поражение воспел, – вставил Давыд. – Ты не гневись, я тебе это как будущий родственник говорю. – И поглядел многозначительно на Романа.

   – Скажи, кто тебе сообщил, что Святослав половцев уведомил? – спросил Игорь.

   – Не у тебя одного свойственники среди степняков. Мог я и через Кунтувдея прослышать, – ответил Рюрик.

   – Хан на Святослава обиду держит, мог и оболгать, – возразил князь Игорь. – А что до певца, то он не столько мой позор воспел, сколько Святославово величие, и тем твоё достоинство, как соправителя, принизил.

   – О том разговор особый, – резко сказал Рюрик.

– О чём разговор, о чём? – переспросил тугоухий князь.

От него отмахнулись.

Давыд внимательно следил за лицом князя Игоря. Северский князь в борьбе против Святослава был бы сильным союзником, за ним стояло обширное княжество с уделами, могучая дружина. Но родственные узы, верность дому Ольговичей не позволяли ему до сих пор произнести решающее слово. Вот и на пиру, хотя вроде и договорились раньше, он не объявил о помолвке дочери и молодого Романа – уклонился.

   – При Святославе пошатнулась вера на Руси, – забубнил своё отяжелевший игумен. – Окружил себя книжниками, любомудрствующими и ерничающими, одаривает, приникает, ставит выше природных бояр, а то и князей... Рюрик смотрел на игумена, как на докучливую муху, но терпеливо ждал, когда тот закончит.

   – Крест целует, чтобы назавтра же преступить крестное целование, и тем вере непоправимый урон наносит, ибо как станет верить холоп, ежели великий князь преступает... – не унимался игумен.

– Это правда, водится за ним такое, – подхватил Рюрик. – Помнится, лет пятнадцать назад Святослав крест целовал, братскую чарку пил, в вечной любви клялся, а потом Засаду на князя Давыда учинил. Тот мирно на Днепре с женой и детьми охотился, а Святослав его не в честном бою – из камышей хотел схватить. Было бы в тот раз поболе сил у Святослава – погубил бы... Клятвопреступник он, и не единожды...

   – Святослав мне брат! – крикнул Игорь.

   – А ты с ним в большой поход против половцев пошёл?

   – Витязь идёт своим путём.

   – То-то мы тебя на следующий год все вместе после Каялы выручали.

   – Ты зачем меня позвал, князь? Прошлым корить?

   – Что ты, брат Игорь! Да и зачем старое ворошить? У каждого из нас в прошлом и победы и поражения. Была бы честь незапятнанной, – постарался смягчить разговор Рюрик.

   – А твоя честь, твоя удаль, – уловив поворот в речи брата, подхватил Давыд, – всей Руси ведомы: ты не за полками в бою стоишь – впереди дружины.

Дверь отворилась, вошёл Святослав. За ним неслышно ступал княжич.

   – Отдыхаете после пира, братья? – спросил великий князь и, не дав опомниться, забрал нити беседы в свои руки. – А мне вот не спится, с первыми петухами засыпаю, со вторыми встаю. Княжич меня мудрыми беседами тешит об эллинах, космографии, затмениях солнца...

   – Любовь Борислава к книгам известна, – сказал Рюрик.

   – Он, говорят, в киевских библиотеках свою отчину проворонил, – не удержался от язвительного слова Роман.

Рюрик хмуро взглянул на племянника, тот отодвинулся в тень.

Святослав предпочёл не заметить выходки.

   – По-братски, вижу, беседуете. Ни отроков, ни кравчих, никого. О чём, если не тайна?

   – Пытаемся вспомнить, видывала ли земля наша столь пышное торжество, – сказал Давыд.

   – И припомнили? – Святослав сел, подвинул к себе чашу, заглянул зачем-то в неё, покачал головой.

   – Да как сказать... Я на полтора десятка лет тебя моложе, за свою жизнь не припомню. – Рюрик слащаво заулыбался. – Может быть, при прадеде нашем, великом Мономахе, и бывали столь пышные съезды в честь одного князя...

   – Великого князя, – уточнил Святослав.

   – Либо при Ярославе Мудром, который мнил себя владыкой Руси и рексом, каганом[56]56
  Каган – титул верховного правителя государства у тюркских народов, здесь – царь.


[Закрыть] в грамотах звался, – сказал Давыд.

Святослав искоса взглянул на Давыда, покачал головой, как бы дивясь его запальчивости, и тот не удержался, поднял голос:

   – Мы все равны, все единого корня, все единый ответ перед Богом и землёй нашей держим. И никто не возвеличивается!

   – А коль никто, то и говорить не след.

   – А о тебе на пировании что говорили?

   – На чужой роток не накинешь платок.

   – В поговорках и мы горазды! – выкрикнул Роман. – Ты своим величием нашу честь принизил!

   – Давно ли мёд пьёшь – так со старшими говорить? Не был бы ты в моём доме гостем...

   – В твоём доме? – перебил Давыд. – Не оговорился ли ты? Это дом великого князя Киевского, а не твоя отчина. Каждый из нас на него права имеет, сесть здесь может...

   – Уж не ты ли метишь сюда в соправители старшему брату?

   – Мы – прямые потомки Мономаховы! А ты...

Рюрик встал, положил руку на плечо брату.

   – Обид много, всех не упомнишь, взаимны они и в прошлом. Уж если кому обидами считаться, то князю Игорю.

   – С братом мы сами разочтёмся.

   – Ты его бывшего дружинника приютил, одарил и сегодня возвеличил.

   – Дружинников принимать – исконное княжье право.

   – Ему следуют, когда свою выгоду видят, – заговорил наконец Игорь.

   – Не о своей выгоде пекусь, о славе земли Русской. Песнь его – великое творение.

   – Смутное и еретическое. Гордыня рукой худородного водила! – выкрикнул игумен.

   – Вина в умысле, не в поступке. Мой дружинник, я в его животе и творениях волен, не ты! – распалялся Игорь.

   – А ты его с собой из плена взял?

   – Ты же знаешь, я бежал, когда узнал, что мои земли в опасности...

   – Вот-вот, когда твои земли в опасности... А вся Русь? Мне пришлось за тебя рати поднимать! И я, не ты половцев обратно отогнал.

   – Доколе тем корить меня будешь?

   – А вернувшись на свой стол, ты дружинника из плена выкупил?

   – Угнали его половцы куда-то на восход солнца...

   – А когда он из дальнего плена бежал, ты его вызволил?

   – Не знал я о нём...

   – Что же ты гневаешься, брат? Ты дружинную правду нарушил, бросил дружинника своего, на тебе вина.

   – Дружинника, за меня увечье принявшего, я бы деревенькой наградил. А певца, мой позор воспевшего, я прогнал. А ты пригрел. С какой целью? Меня унизить?

   – Не о тебе речь, о земле Русской...

   – Что-то ты больно часто о земле Русской поминаешь, будто ты её единый владетель. Рекс... Кесарь... Сарь... Не таким ли тебя певец в своём «Слове» выставил? – крикнул в запальчивости князь Игорь.

Повисла тишина. Ждали ответа великого князя, а тот молчал, гадая, как далеко зашёл сговор Игоря с Рюриком.

   – Братья старшие! – заговорил вдруг Борислав, подходя к столу. – Опомнитесь. Ваши взаимные обиды и подозрения на един лишь день, а «Слово» – на века!

   – То-то и оно. Обо мне, к примеру, там всего две строчки, – вдруг расслышал Борислава тугоухий князь.

   – Без этих слов твоё имя, князь, может быть, и вовсе в Лету бы кануло.

   – Да кто ты таков, чтобы в среде владетелей голос поднимать? – встал Давыд.

   – Пусть говорит, – сказал Рюрик.

Борислав взглянул на Святослава, тот уставился в чашу, не поднимая головы. Давыд стоял, Рюрик выжидающе смотрел на княжича Роман, откровенно насмехаясь, развалился, улыбался вызывающе.

«Не мечите бисер перед свиньями», – мелькнуло в голове Борислава, но он уже не мог молчать.

   – Певец писал своё «Слово» у половецких костров, мечтая о том, чтобы бежать и принести его на Русь, и тогда прогремит оно, как набат, и встанут все на разгром врага. Прозвучи тогда его «Слово»… Цены бы ему не было! – перебил игумен Борислава. – Но зачем ему ныне звучать?

   – Старинные предания, летописи, гиштории эллинов и римлян говорят, что время от времени, через века, извергают страны востока из своего чрева орды, имя которым – легион. И проходят они по землям и народам, как саранча, топчут грады и нивы, сокрушают царства. Так прошли скифы и готы, гунны и печенеги. Так прошли бы и половцы, если бы не Русь на их пути. Но Русь, могучая своим единством, а не раздираемая усобицами.

   – Иначе говоря, если слова твой заумные на простой язык перевести – с единым князем во главе? – спросил негромко Рюрик. – С ним? – И указал на Святослава.

Все вскочили на ноги, только Святослав остался сидеть.

   – На что замахнулись!

   – Мы все равны и без того едины!

   – Позор!

   – Княжич, не в службу, а в дружбу: пойди проверь, все ли огни в доме погашены, – сказал неожиданно Святослав.

   – Мне? Сейчас? – растерянно переспросил Борислав.

   – Тебе. Именно сейчас. Не ровен час, пожар, сам видел, нерадива дворня, смола мимо бадей капает.

Борислав поклонился и вышел.

   – Поздно ты спохватился, брат. Умён княжич, да выболтал он твои тайные замыслы. Ишь чего захотел – запугать всех половецкой опасностью и подмять нас под себя. Не бывать тому! – сказал Рюрик.

   – Не бывать! – подхватил Роман.

   – Кто переступит Любечский уговор, тот против всех!

   – Против нас! – уточнил Давыд.

   – Ты крестное целование нарушил, – продолжил Рюрик. – Я же договор о соправительстве порву. И в Киеве тебе не сидеть!

   – А что Киев скажет? – ехидно спросил Святослав.

Это было больным местом Ростиславичей – Киев к ним изменился, недолюбливал.

   – Дабы не было раздоров и усобиц, завтра же уйдёшь по доброй воле сам! – ответил Рюрик.

   – И на том сейчас крест будешь целовать! – добавил Давыд, хотя и не верил Святославу ни в чём. Но велика сила обычая.

   – И уговор подпишешь, – поправил брата Рюрик.

   – А если не подпишу?

   – Твои годы преклонные, мог же ты в одночасье от колотья в животе скончаться...

   – На пиру в еде неумерен был... – подхватил Давыд.

Князья надвинулись на Святослава.

Ещё одно слово – и поднимутся над ним мечи...

Святослав склонил голову набок, как птица, рассматривающая зерно. Заговорил негромко, вкрадчиво:

   – Неразумны вы, аки дети малые. Разве так я прост, чтобы посылать Борислава факелы проверять? А если он там, за дверью, с верными дружинниками ждёт моего знака?

   – Не успеешь! – Давыд нагнулся, схватил со стола тяжёлый кинжал, которым резал мясо, и в тот же момент Игорь одним рывком перевернул массивный стол в сторону Ростиславичей и загородил собой двоюродного брата.

   – Ополоумели? – крикнул он.

Мгновение они стояли друг против друга. Давыд взвешивал в руке кинжал, Рюрик, согнувшись, как для прыжка, не сводя глаз с Игоря, шарил за спиной, нащупывая лавку. Роман обходил со стороны...

   – Скопом на старого? – прогремел голос Игоря. – Не дам, вы меня знаете!

Святослав поднял голову, поглядел на Игоря. Какая-то жалкая улыбка тронула его губы, он часто заморгал, вздохнул, но ничего не сказал.

Рюрик нащупал скамью, подтянул, сел.

   – Роман, подними-ка стол, – приказал.

Роман недоумённо уставился на дядю.

   – Подними, подними, – покивал тот успокаивающе.

Побагровев от натуги, Роман поставил стол на ножки.

Утварь оставалась на полу, под ногами. Теперь сидели только двое: Святослав и Рюрик.

   – Первым заговорил Рюрик:Ну, допустим, кликнешь ты воинов, порубят они нас, гостей твоих, а потом? Как перед Русью, перед братьями-князьями оправдываться станешь? По дедовскому обычаю пригласят тебя съехавшиеся со всей земли князья в красный шатёр на суд и предъявят тебе вину за убийство князем князя не на бранном поле, не в честном бою, а из-за угла, аки тать. Убийце смерть, а роду его бесчестие и безземелье – так гласят дедовские заветы. И пойдут дети, внуки, правнуки твои, безвотчинные, по Руси, и отовсюду их гнать будут, и угаснет род твой, и проклянут тебя во веки веков...

   – Воистину так, – перекрестился игумен.

Святослав зябко повёл плечами, встал, положил руку на плечо Игоря.

   – Готов крест целовать – не было у меня и в мыслях единым над вами встать. Тебя, брат, если и унизил, то без умысла. Прости... – Это Игорю. – И на соправительство я не посягал. – То – Рюрику.

   – Крест целуешь на день, мы тебя знаем. – Рюрик улыбнулся открыто. – А песнь Игорева дружинника – она на века.

Святослав согласно покивал головой, обошёл стол, прошёл, шаркая и покряхтывая – древний старик! – едва не коснувшись его, мимо Давыда, всё так и стоявшего с кинжалом в руке, и скрылся в двери, ведущей в библиотеку.

Князья и игумен проводили его глазами и теперь молча смотрели на дверь...

Святослав вернулся, держа в дрожащей руке ещё не сшитые листы пергамента, подошёл к факелу, вытянул руку, прочитал выразительно:

 
От войны с неверными князья отвернулись.
Ибо сказал брат брату:
«Это моё, и это моё же!»
Стали князья про малое «вот – великое» молвить
И на себя крамолу ковать.
А поганые тем временем
Терзали землю Русскую.
 

Помолчал, поглядел на собравшихся.

   – Не сказал – пригвоздил певец... Так ведь всех нас, братья, а? – Положил листы на стол, подошёл снова к стене, вытащил факел из гнездовища, вернулся к столу, легко нагнулся, будто и не он только что кряхтел, поднял блюдо, поставил посередине стола, бросил на него листы и поджёг. – Пусть не будет средь нас недоверия.

Как зачарованные глядели все на огонь, пожирающий пергамент, а он корчился, словно сопротивлялся, мелькали летучие строки, трещал огонь, запахло палёным мясом, как будто там, в огне, горело живое тело...

   – Единый список был. Нужно ли ещё крест целовать?

Огонь затухал, листы шевелились, всё ещё сопротивляясь, и тихонько потрескивали...

   – Единый, говоришь? А тот, что у певца? – спохватился Роман.

Давыд, не спуская взгляда с чёрных лоскутов на блюде, сказал Святославу:

   – Певец под твоей рукой.

   – Нет боле на нём моего благоволения... Живёт он один, на отшибе, за Боричевым взвозом... – тихим голосом произнёс великий князь.

Давыд с силой воткнул кинжал в столешницу.

Игорь словно очнулся от наваждения.

   – Эх вы, князья-витязи, что вы задумали? – сказал и ушёл, хлопнув дверью.

И тогда Святослав, как бы скрепляя достигнутое согласие, сказал Рюрику:

   – Нет, не бывать Игорю великим князем. – И пошёл ставить факел на место.

   – Да, не бывать, – подхватил Рюрик. – Не тех статей конь. Конечно, ему невместно против дружинной правды идти. Но думаю, того, кто его от позора избавит, он отблагодарит... – Роман! Знаешь ли ты короткую дорогу до Боричева взвоза?

Роман не ответил. Два дяди и Святослав глядели на него тяжело и оценивающе. Он постоял, колеблясь, потом повернулся и пошёл к двери, ускоряя шаг...

Борислав спускался с красного крыльца, когда из темноты его окликнули. Он вгляделся. К нему подходил князь Игорь. Княжич поклонился выжидательно. Неужто гордый князь станет сейчас сводить с ним счёты?