Текст книги "Перекресток Теней (СИ)"

Автор книги: Юрий Гельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Через четверть часа он уже стоял у аккуратного одноэтажного домика, одного из десятков разместившихся вокруг  резиденции епископа Парижа и похожих друг на друга, как бывают похожи священники  в одинаковых сутанах, составляющие окружение папы. Подойдя к темно-вишневой двери, покрытой растрескавшейся от времени краской, Луи по привычке еще раз оглянулся по сторонам и постучал условным стуком.

– Входи, сын мой, – приглушенным голосом сказал аббат Лебеф, когда отпер дверь и узнал гостя.

Склонив голову, Луи проскользнул в полутемный коридор и остановился. Хозяин дома за его спиной немного повозился, запирая дверь, потом повернулся к вошедшему.

– Проходи, или ты забыл, куда идти? – сказал он. – Надеюсь, после столь долгого отсутствия ты принес хорошие новости?

– Благодарю, святой отец, я помню, куда идти, но только из почтения пройду в гостиную вслед за вами... А новости... полагаю, они придутся весьма кстати...

... Тибо проснулся, когда закатное солнце поравнялось с маленьким оконцем съемной комнаты и плеснуло в него на прощание багряным кипятком. Бывший оруженосец потянулся, разминая отяжелевшее тело, потом открыл глаза и сел, свесив ноги с кровати. На соседней койке, лежа на спине и сложив руки на груди, как младенец, тихо посапывал Луи. Тибо показалось, что тот улыбается во сне.

Торопливо спустившись вниз, бывший оруженосец справил нужду в проходящую за домом канаву, потом вернулся в комнату. Подойдя к кровати своего приятеля, он пнул ее ногой.

– Вставай, бездельник! Пора собираться.

Луи пошевелился, недовольно поморщился и с трудом разлепил веки.

– Что такое? – спросил он сонным голосом. – Я никуда не пойду.

– Ты что, еще не проспался?

– Тибо, друг, напомни, куда мы должны собираться?..

– Ты что, и вправду забыл, что ночевать мы будем в доме Гишара де Боже? Граф де Брие ждет нас там. И он просил не задерживаться допоздна.

– А-а, помню, – протянул Луи, опуская ноги на пол и мотая головой. – А Эстель тоже будет с нами ночевать?

– Оставь свои глупости!

– Да ладно, подумаешь!

Луи вдруг засуетился, ногами нашаривая под кроватью башмаки.

– Я сбегаю помочусь! – сказал он. – А ты пока закажи что-нибудь поесть. Я чувствую, как во мне просыпается зверский голод!

– Облегчишься по дороге! – отрезал Тибо. – И ужинать будем в другом месте. Одевайся быстрее.

– Зачем такая спешка? Мы что, на войне?

– Может быть, и так...

– Ну, приятель, тебе виднее...

Луи уже пришел в себя, протер сонные глаза и выглядел вполне бодрым. Через минуту друзья торопливо шагали по улице Жюиври в сторону Гревской набережной.

– Я вот только одного не пойму, – говорил на ходу Луи, – как твой хозяин собирается спрятать добытые сокровища? И почему их вообще нужно прятать?

– Ты разве не знаешь, что все предметы, взятые в подземелье, принадлежат Ордену? И архивы, которым уже около двухсот лет, представляют собой не меньшую ценность, чем корона Иерусалимских царей. Это – как знамя священного воинства: если оно попадет в руки врагов, можно будет считать Орден действительно погибшим.

– Да кто враги? Здесь, во Франции – кто враги? Мне точно известно, что мусульман в Париже не было и нет.

– А почему ты считаешь, что врагами могут быть только мусульмане?

– А кто тогда? – Луи сделал удивленное лицо, потом дернул приятеля за рукав. – Поясни!

– Король Филипп и папа Климент, вот кто! Или тебе неизвестно, кто организовал аресты тамплиеров, следствие, пытки и казни?

– Конечно, известно, вот только...

– Что?

– Только я думал, что после казни Жака де Моле все должно было закончиться.

– Как бы не так, Луи! Все только началось. И если раньше папа с королем были как бы заодно, то теперь каждый из них ведет свою собственную игру, каждый в отдельности пытается отыскать сокровища тамплиеров и раньше другого завладеть ими. И тот, и другой хитры и коварны, и тот и другой имеют в своем распоряжении большую сеть тайных агентов, разосланных во все концы Франции. Теперь ты понимаешь, как непросто будет нам избежать встречи с теми или иными.

– Понимаю, – согласился Луи. – Только папа вряд ли теперь станет гоняться за сокровищами...

– Это почему?

– Потому что он сейчас тяжко заболел и...

Луи осекся и сделал вид, что окончание фразы не стоит произносить, поскольку оно и так понятно собеседнику. Его рука сделала в воздухе замысловатый пируэт. Тибо замедлил шаг, пристально посмотрел на товарища, а тот продолжал идти рядом, не поворачивая головы и будто не замечая на себе подозрительного взгляда.

– А откуда тебе известно, что папа заболел?

– Так это... на улице слышал, на рынке, – ответил Луи. – Может, врут...

– Может, и врут, – согласился Тибо и нахмурился.

Он решил больше ни о чем не спрашивать и перевел разговор на другую тему. Так, о чем-то болтая, вскоре они подошли к дому графа де Боже и постучали в дверь. К ним вышел дворецкий – немолодой седоволосый мужчина с длинными усами, свисавшими вниз.

– Проходите, сеньоры, – простуженным голосом сказал он. – Его милость граф Венсан де Брие ждет вас в гостиной, я провожу.

– А твой хозяин? – спросил Тибо. – Он тоже дома?

– Его нет. – Дворецкий, будто извиняясь, развел руками. – И уже долго не будет.

– Как не будет? – Тибо переглянулся с Луи. – Почему?

– Еще утром, собрав две телеги багажа, сеньор уехал.

– Куда? – с неподдельной тревогой спросил Луи Ландо.

2

...Шло время, и неожиданно выяснилось, что, как мусорная куча в глубине двора – выросли, в сущности, никчемные, мелкие, пустые, но такие цепкие – не отвязаться – житейские дела. Они цеплялись друг за друга, они вырастали одно из другого, они делились и размножались, как клетки живого организма. То внезапно обнаружилось, что в холодильнике не хватает многих необходимых мелочей, то бельевая корзина вдруг стала чересчур полной, то из крепления почтового ящика бесследно исчез один из шурупов, и теперь зеленый футляр для почты, неестественно покосившись, выглядел как-то болезненно и чужеродно в монолитном ряду остальных. И нужно было всё решать самой, причем, не откладывая.

Так часто бывает, когда рутина отодвигает на второй план главное – то, что ты однажды назначил для себя, принял за основу бытия и стремился ему следовать неукоснительно. Бывают обстоятельства, все знают...

Но как при этом сохранить, не растерять, не расплескать то главное, чему до сих пор посвящал жизнь? Как найти время для заветной книги, которая давно отвыкла от прикосновения теплых человеческих пальцев и сиротливо следит за тобой с книжной полки? Как найти время для прогулки по любимому парку – зимнему, весеннему – не важно, прогулки, которая исподволь заряжает энергией и только тебе одному доступным вдохновением? Как, наконец, найти время, чтобы сказать кому-то самые важные слова – те, с которыми ты носился несколько дней, те – которых не бывает много, те – с которыми ты засыпал и просыпался...

Людям свойственны заблуждения и ошибки, далеко не каждому удается отыскать верную дорогу впотьмах. И только избранные освещают путь себе и остальным, хотя расплачиваются за это самой высокой ценой. Примеров тому немало, но как же хочется порой стать избранным лишь для одного единственного человека, которого ты, может быть, и случайно встретил в своей жизни – но встретил же... Иногда очень хочется быть избранными друг для друга – чтобы не заблуждаться, чтобы освещать... и не думать о той самой цене, и назначать ее самостоятельно... и отодвинуть весь накопившийся мусор, и навсегда забыть о нем...

"Сегодня ты – как огонёк, укрытый ладонями от ветра и дождя... знаешь, такая плошка каменная с фитильком, и горит огонёк – ровный, яркий... и хотя я и боюсь – ни за что не погаснет... он не очень сильно греет – только ладони и пальцы... но вселяет уверенность и спокойствие... мне так хорошо и спокойно с ним... и света вроде немного, а – светло... Снится или просто чудится... я бегу тебе навстречу по ромашкам, справа от меня – склон крутой, травой поросший, слева – берег реки с родниками и незабудками... так в деревне у меня было... я помню. Я была там, знаешь, такая – девушка с косой... старшеклассница,  а ты-то – сегодняшний... Фигуру твою вижу, лицо. Представляю тебя каким-то, образ откуда-то навеян – стихами, что ли? К Солнцу моему спешу – по маленьким солнышкам. Как сердце бьётся, Андрей... что будет, когда добегу?..

Знаешь, с некоторых пор, после того, как я оказалась однажды в полшаге от Той стороны (банально всё: аппендицит лопнул, ну, и все прелести этого на меня хлынули – вспоминаю, и жутко становится!), я стала считать, что о моей любви человек должен знать с первого дня (не знакомства первого дня, а – любви). Кто знает, может, завтра я попаду под трамвай, а этого человека больше не полюбит никто... Или я буду его любить, а он знать не будет, а потом мы не пересечёмся, кто-нибудь из нас уйдёт на Ту сторону, и останется в наших отношениях досадная недосказанность. Конечно, я не пристаю ни к кому со своей любовью, ни в коем случае не навязываюсь. Это происходит только после шага навстречу с обеих сторон. Впрочем, происходило раньше – я давно уже не та. Эти люди, про которых я говорю, они не обязательно мужчины, даже большинство из них – женщины. Но бывали и такие мужчины, которые мне нравились очень, но – как друзья, собеседники, старшие товарищи... или, наоборот, это они искали во мне опору. Кратковременную такую. Подпитаться. Моей любовью. Пожалуйста, мне не жалко, тем более – сама люблю... Потом уходили к своим друзьям, к своим женщинам, мужчинам. Приходили другие, которым плохо... Знаешь, такой любовью можно любить одновременно нескольких человек. И это, наверное, не любовь всё-таки, а какая-то жертвенность, самоотдача ради кого-то. А может – болезнь... Я не знаю... И тут появился ты... свалился со звёздного неба... кометой... звездой... Солнцем... исполнителем желаний – ворвался в мои серые будни и зачеркнул всё прошлое, и дал старт новому измерению жизни, и забрал себе всё, не прилагая к этому никаких усилий. Как у тебя это получилось? Как-то так вышло, что никто стал не нужен и неинтересен – и это меня поражает больше всего. Ведь ты так далеко...

Я закрываю глаза... и сразу твои руки опускаются мне на плечи... и кружится голова... я наклоняю её немного назад... там – ты... тёплый... родной ... желанный... ты наклоняешься надо мной... И сладко замирает сердце от твоих прикосновений... я еще наклоняю голову немножко назад и вбок, чтобы потереться щекой о твою руку... и что будет дальше, я не расскажу никому... Это только мой опыт..."

***

"Опыт – это то, что мы получаем взамен ошибок и несбывшихся желаний. Опыт – это часть эксперимента, в котором мы сами принимаем участие в качестве исследуемых объектов.

Каким бы оптимистом я ни хотел казаться, все равно считаю, что жизнь – жестока, несправедлива и горька. Всегда была, есть и будет. Потому что жизнь – это эксперимент над нами, людьми. И все мы в ней – подопытные кролики. Счастливой, беззаботной, легкой жизнь кажется, наверное, только тем, кто лишен возможности адекватно к ней относиться. Но мы называем таких людей сумасшедшими. Жестокость и несправедливость, постоянно сопровождающая нас – в быту, в транспорте, на работе, на рынке, в отпуске, да где угодно – настолько прочно вошла в нашу жизнь, что порой мы ее просто уже не замечаем, стало быть, научились не реагировать возмущением или сочувствием. И это – тоже наш опыт.

И люди, с которыми нас связывает судьба, – это составляющие одного большого эксперимента, к которому можно только прикоснуться, но который невозможно до конца постичь. Вот сказал и подумал, что этими словами могу тебя обидеть... Прости...

Помнишь, недавно мы говорили о снах? Сегодня я хочу тебе кое-что еще рассказать об этом. Представь себе, что какому-то человеку снится один большой долгий сон. Он повторяется чуть ли не через ночь, и каждый следующий эпизод совершенно четко и последовательно продолжает предыдущий. Это как сериал – с одними и теми же героями, отношения между которыми давно сложились определенным образом. И человек, о котором я говорю, всякий раз должен во сне, то есть в этой многосерийной истории, выполнять какие-то задания, участвовать в каких-то событиях, причем, он хорошо понимает, что от его решений или поступков часто зависят жизни других персонажей этого сна, этого сериала. А персонажей достаточно много, и все они разные по характеру, статусу, полу, наконец. Есть женщины, с которыми связано прошлое, есть те, с кем будто бы связано будущее. Есть друзья и есть враги, есть единомышленники и есть предатели. Всё как в большом и захватывающем кино, скорее – экранизации какого-то романа. И хуже всего то, что этот герой ничего не может противопоставить наваждению, он обречен участвовать в этой истории, поскольку она немедленно продолжается, как только он засыпает. Какой же выход – постоянно бодрствовать? Но человек ведь не может не спать вовсе, вот почему тот, о котором я тебе рассказываю, очень страдает от всего навалившегося, но ничего не может с этим поделать. Не идти же к психиатру! Не ровен час, еще и диагноз определенный может выискаться...

Представила, Инна? А теперь ответь, как бы ты сама относилась к человеку, если бы такой отыскался и попросил о помощи? Впрочем, о какой помощи может идти речь? Скорее – о сочувствии, не более..."

***

" Бывают такие моменты в природе, когда кажется, что всё это – небо, деревья, погода, косые лучи спрятанного за облаками солнца – как декорация в театре. Шла по улице и видела только что. С севера и востока наступала мгла, так бывает перед снегом, когда тучи полны его и несут уже из последних сил, готовые просЫпаться от любого шёпота и лёгкого дуновения, а не то что от ветерка. А над головой сияли высокие облака, словно софитами,  освещённые невидимым солнцем, закрытым не мглой с северо-востока, а светлыми тучами запада. Освещение самое естественное, но показалось таким волшебным и сотворённым чудным образом. И я подумала: Боже, как давно не была я в театре! Как мне хочется снова вдохнуть этот аромат, смешанный из  пыли кулис, грима, пудры, декораций, сколоченных из неоструганых досок, старых костюмов и париков, услышать приглушённый гул зрительного зала, увидеть этот волшебный свет, обещающий чудо прикосновения...

...когда целый день падаешь в пропасть, в какой-то момент начинаешь замечать то, что проносится мимо: редкие деревца на уступах, какие-то травинки и даже цветы... эдельвейсы, наверное... так высоко только они растут... и так труднодоступно. О, нет, ещё альпийские фиалки... да много, наверное, только не знаю, как зовут.  В голову  начинают приходить какие-то мысли, не только отчаяние одно движет сознанием. Сознанием движет ревность... надеюсь, ненадолго... Просто письма от тебя долго нет...

Я много слов могу написать, но всё не то... всё старо... говорено... и читано... всё – штампы... как превратить в слова – дыхание... или биение сердца... или – замирание души... или – трепетание точки... как бабочка – о стекло... где-то внутри ямочки под шеей... Как это было, что я жила, тебя не зная?..

Я просто счастлива, что у меня есть ты – моё Солнышко, мой студёный родник, мой колодец, откуда я могу напиться твоих родниковых слов – если б не было твоих стихотворений, я задохнулась бы от этого графоманства... В прошлые зимы я просто приходила домой и брала с полки любую книгу стихотворений: Ахматову, Цветаеву, Пушкина, Рубцова – кого угодно, или в компе искала – Бродского, Мандельштама, Пастернака – чьё имя наберёт рука – и читала всё подряд, чтобы просто не сойти с ума... А теперь я читаю тебя, и тоже всё подряд, а потом перечитываю снова и – веришь? – нахожу новые слова для себя, новые образы, новые посылы, которых прежде не замечала. Как это получается, что раньше, при первом прочтении я их пропустила...

Я теперь ощущаю себя такой – пылинкой мироздания... как ты смог разглядеть меня, такую маленькую – среди планет? среди всей Солнечной системы? и чтО я – тебе? И как смею... прикасаться?

Я иду спать...  а перед сном – целую тебя, молюсь за тебя. Пусть всё у тебя будет хорошо, ведь тебя любят и обожают... не только твои родные... пусть никогда не намокнут крылья, мой добрый ангел!"

ГЛАВА 7

1

Они въехали в Орлеан под вечер – де Брие верхом на игривой гнедой лошади, Эстель – на муле, спокойном и флегматичном, как бледная луна, висевшая над собором Сент-Круа.

– Нам туда, – сказал рыцарь, указывая на возвышавшуюся над городскими домами постройку, издалека напоминавшую Нотр-Дам. – На берегу Луары есть постоялый двор. Это рядом с собором. И там неплохая кухня.

– Вы бывали тут, сеньор?

– Да, приходилось.

– Если честно, то я очень устала.

– Это и не мудрено: преодолеть такой долгий путь девушке, да еще верхом – большое испытание.

– Я сильная, – с грустью усмехнулась Эстель. – Но и мои силы не бесконечны...

– Обещаю тебе, что очень скоро ты будешь есть жареного цыпленка, запивать его хорошим токайским вином и думать о чистой постели, которую в это время будет стелить для тебя жена хозяина постоялого двора.

– Зачем вы это сказали, сеньор? Я уже стала думать об этом!

– Потерпи, девочка.

Он посмотрел на нее с нежностью, от которой у девушки действительно тут же прибавились силы. И она ответила рыцарю благодарным взглядом, на какое-то время ставшим отражением ее мечтаний.

Венсан де Брие не обманул юную спутницу: не прошло и получаса, как они уже сидели за столом в небольшой, просто обставленной, но отдельной комнате, снятой на постоялом дворе. Она здесь была единственной и стоила довольно дорого – шесть денье за сутки, потому что предназначалась для купцов, знатных горожан или военных, которых вечер застал в пути и которым не пристало ночевать в общей спальне с простолюдинами – на соломенных матрацах, разбросанных прямо на полу.

Хозяин постоялого двора, маленький, круглый, к тому же косоглазый и подвижный, как ртуть, заискивающе суетился перед новыми постояльцами, пытаясь опытным взглядом определить статус гостей. Де Брие помог ему, назвавшись купцом из Парижа, и для убедительности похлопал ладонью по туго набитому кошельку, висевшему на поясе.

Услышав согревающий душу звон монет, на часть которых он справедливо рассчитывал, хозяин задвигался еще быстрее, при этом произнося слова, которые одновременно были окрашены в самые разные оттенки.

– Мишо! Меня зовут Мишо, сеньор! Вы можете располагать мною по своему усмотрению. А это, вероятно, ваша дочь? Впрочем, что это я! У нас отличная кухня! Широкий выбор. Моя жена прекрасно готовит баранину. Все проезжающие через Орлеан хотят ночевать на моем постоялом дворе. Мы работаем всей семьей: мои два сына и дочь с нами. Да, представьте, сеньор, многие заезжают специально. Или племянница? По большому счету, мне все равно. Это если жена спросит. Женевьева. Ее так зовут. Как святую. Она у меня очень любопытна. Но это ведь не порок. Как вы считаете? У нас чисто и тихо. Да. И никогда не бывает проходимцев. Вам с вашей юной спутницей нечего опасаться. Я не смею предположить, что это ваша супруга... Впрочем, не отвечайте. Это ваше дело, сеньор. Я вовсе не любопытен. И не являюсь ревнителем строгих нравов. Каждый живет так, как хочет. Все равно перед Богом каждый когда-то даст ответ за все. Разве не так, сеньор?

– Возможно, ты и не любопытен, Мишо, – усмехнувшись, сказал де Брие, выслушав сумбурную речь Мишо. – Этот постулат еще требует доказательства. Но то, что ты весьма неразговорчив – это неоспоримый факт.

Мишо замер на мгновение, потом снова встрепенулся.

– Я понял, сеньор, я все понял! Вы устали с дороги и хотите отдохнуть.

– Ты прав, – подтвердил де Брие. – И моя племянница была бы очень признательна, если бы ты, наконец, дал ей возможность раздеться и лечь в кровать.

– Ага, все-таки племянница! – воскликнул Мишо. – Я немедленно пришлю к вам свою супругу. Женевьева. Ее зовут Женевьева, как святую. Она прислужит сеньоре.

– Я привыкла обходиться сама. – Эстель взглянула на рыцаря. – В конце концов, дядя поможет мне развязать шнуровку на котте.

Через несколько минут им в комнату подали ужин. Мишо явился вместе с женой – долговязой и костистой женщиной лет сорока, с растрепанными черными волосами и полуобнаженной обвисшей грудью. Находясь рядом, эти двое выглядели несуразно и комично. Хозяева проворно расставили все на столе. При этом и Мишо, и Женевьева не сводили глаз с постояльцев.

– Дверь можете не запирать, – вкрадчиво сказал хозяин постоялого двора. – Вам ничто не будет угрожать. Мое заведение давно пользуется хорошей репутацией.

– Охотно верю, – простодушно ответил де Брие. – Хотелось бы только узнать, до которого времени будут слышны пьяные голоса из харчевни?

– Обычно все укладываются после полуночи, сеньор, – ответила Женевьева. – Правда, Мишо?

– Но если вы хотите, я попрошу людей не шуметь прямо сейчас, – сказал тот.

– И тебя послушают?

Мишо пожал плечами.

– Не утруждай себя, – сказал рыцарь. – Не стОит из-за нас лишать кого-то удовольствия поболтать друг с другом. Мы едем издалека, поэтому изрядно утомились. Полагаю, ничто не помешает нам крепко уснуть. Ты разбудишь нас на рассвете, приготовишь что-нибудь в дорогу. Да, и не забудь распорядиться, чтобы покормили наших лошадей.

– Всё будет исполнено в лучшем виде, сеньор! Нечасто на нашем постоялом дворе можно встретить таких благородных гостей! Мы с женой желаем вам и вашей племяннице приятных сновидений.

Отвесив поклоны, Мишо и Женевьева торопливо выскользнули из комнаты. Только после этого де Брие стащил с себя сюрко, затем котту и остался в одной камизе и шоссах – узких штанах, прикрепленных завязками к поясу. Эстель сидела на кровати и наблюдала за ним. Она была вялой и полусонной.

– Дядя Венсан, – тихо позвала девушка, – помогите мне раздеться.

– Сама справишься, – не грубо, но с достаточной твердостью ответил рыцарь.

– Но я ведь не прошу чего-то бОльшего! – В голосе девушки с подкупающей искренностью  промелькнули нотки обиды. – Я давно перестала на что-то надеяться...

– Ты совершенно правильно делаешь.

– Я понимаю, – сказала она утомленно и жалобно, – однажды вы дали обет безбрачия. Но теперь, когда вашего Ордена больше нет... Ведь можно вернуться к нормальной человеческой жизни... Со всеми ее прелестями...

– А говоришь, перестала надеяться, – усмехнулся он.

– Когда женщина перестает надеяться – она умирает. А я не хочу умирать! Я молода и красива! И я хочу не просто надеяться – я хочу по-настоящему любить! Разве я не достойна этого?

– Я не говорил о том, что ты недостойна, Эстель! Но ты выбрала путь служения мне, а он исключает близкие отношения между нами. И мы это уже обсуждали...

– Да, обсуждали! Но разве так трудно понять, что каждый день, проведенный рядом с вами, заставляет меня все больше привязываться к вам, пробуждает в душе огонь, который разгорается все сильнее. И я чувствую, что совсем скоро настанет день, когда это пламя уже невозможно будет погасить!

– Тогда нам нужно расставаться немедленно! – отрезал де Брие. – Таким образом я только нанесу тебе рану – болезненную, долго не заживающую рану. Но не убью тебя наповал, нет. И придет время, когда ты позабудешь о своих чувствах... Так бывает, поверь. Твоя светлая душа устремится к другому мужчине, и прошлое останется далеко позади.

– Нет! Не бросайте меня!

Она вскочила с кровати, молитвенно сложила протянутые вперед руки и рухнула на колени перед Венсаном де Брие. В глазах Эстель дрожали слезы.

Рыцарь приблизился, тоже встал на колени перед ней, обнял и прижал к себе бедную девушку. Она прильнула к его твердой груди и затаилась, и зажмурилась от удовольствия.

– Не плачь, прошу тебя. Женские слезы вырывают меч из моих рук...

– Как это?

Вместо ответа де Брие пожал плечами.

– Вам часто приходилось видеть женские слезы? – Эстель подняла голову и заглянула в лицо рыцарю. – Расскажите...

– Нет, не часто, – после паузы ответил он, и Эстель показалось, что рыцарь в эту минуту о чем-то вспоминает.

– Расскажите же, прошу вас...

– Зачем?

– Я хочу лучше узнать вас.

– Когда-нибудь ты узнаешь. Но не сейчас...

– Хорошо, я буду ждать сколько угодно Богу.

Они поднялись с колен, сели на разные кровати.

– Нужно поужинать и ложиться, – сказал де Брие. – Завтра нам предстоит преодолеть немалый путь. Давай я помогу тебе раздеться.

– Нет, я сама, – ответила Эстель и грустно улыбнулась.

 ***

Он долго лежал с открытыми глазами. И даже не боролся со сном – по многолетней привычке, а теперь и согласно обстоятельствам. Его некому было сменить на посту. И он охранял сон девушки, как настоящий рыцарь, отдав себе приказ и следуя ему беспрекословно.

Глубокой ночью, когда уже давно смолкли голоса в харчевне, когда совсем немного времени оставалось до вторых петухов, дверь в комнату осторожно и бесшумно отворилась. Полная луна стояла высоко в небе, протягивая к окну серебряные струны света, и в каждой из этих струн звучала божественная мелодия. Казалось, в этом волшебном сиянии вот-вот должно было произойти что-то таинственное.

В приоткрытую дверь тем временем протиснулась щуплая фигура и, задержавшись на мгновение, стала приближаться к кровати, на которой лежал торговец из Парижа. Вот в сумраке мелькнуло юное лицо, освещенное лунным светом, вот из-под одежд выпростались худые руки и потянулись к поясу постояльца, лежавшему на табурете у кровати. Но не успели эти руки дотронуться до кошелька, намеренно оставленного на виду, как де Брие вскочил и одним ловким движением захватил воришку за шею. Тот не успел даже вскрикнуть, как уже лежал на кровати, а рядом, удерживая его крепкими пальцами за горло, сидел рыцарь.

– Я буду спрашивать, ты будешь отвечать, – сказал де Брие шепотом. – И старайся делать это так, чтобы слышал только я. Если от твоего голоса проснется моя племянница, я тебя задушу. Понял?

Ночной воришка попытался кивнуть, потом тихо и жалобно промычал что-то нечленораздельное.

– Кто ты? – спросил де Брие, ослабляя руку на шее незваного гостя.

– Я Филипп, сын хозяина.

– Это он послал тебя?

– Да.

– Сколько же тебе лет?

– Четыр-над-цать. – Шепот мальчишки прерывали слезы. – Скоро будет...

– Ты раньше проделывал что-то подобное с другими постояльцами?

– Да, сеньор.

– И тебе не стыдно?

– Стыдно, сеньор.

– Ты ведь только начинаешь жить, и начинаешь с порока. Ты не боишься гнева Господня?

– Я боюсь отца и мать. Они всегда бьют меня, если мне не удается украсть хотя бы несколько денье.

– Но у меня в кошельке гораздо больше.

– Я бы не брал всё, это стало бы заметно.

– Ах ты, хитрец!

– Простите, сеньор! Я умоляю вас, простите!

Эстель пошевелилась на своей кровати и повернулась на другой бок. Де Брие чуть сильнее сжал горло мальчишки, потом снова отпустил, когда услышал мерное дыхание девушки.

– Я прощу тебя и даже дам тебе целый су, если ты ответишь на несколько моих вопросов.

– Охотно, сеньор. Вы так великодушны!

– Просто я не хочу, чтобы отец снова поколотил тебя.

– Спасибо, сеньор! Спрашивайте.

– Скажи-ка, Филипп, не останавливались ли у вас три дня назад двое молодых людей из Парижа? Им на вид лет по двадцать семь, двадцать восемь, оба невысокого роста, один коренастый и крепкий, другой заметно худее и с рыжими волосами.

– Останавливались, сеньор! Я хорошо их запомнил!

– Тише, парень, что ты так возбудился? Почему ты их хорошо запомнил? Они как-то особенно вели себя – пьянствовали, кричали, цеплялись к другим людям?

– Нет, что вы, сеньор! Напротив, они вели себя очень скромно. Мне даже показалось, что оба чем-то озабочены. Я приносил им ужин и заметил это.

– Ты такой наблюдательный?

– Мне просто нравится изучать человеческие лица.

– Гм, ты интересный малый. – Де Брие убрал руку с горла подростка. – И что же они все-таки натворили, если ты их запомнил?

– Они ничего не натворили, сеньор. Их просто арестовали.

– Как арестовали?! – Де Брие повысил голос, но тут же взял себя в руки. – Ты ничего не путаешь?

– Конечно же, нет.

– Рассказывай немедленно!

– Хорошо, сеньор, слушайте, хотя рассказывать особенно и нечего. Ночью, когда уже все спали, к постоялому двору подъехали две брички. Так часто бывает: кто-то задерживается в дороге и не успевает к ночлегу до темноты. Мы с отцом вышли встретить гостей. Это оказались двое священников в сопровождении орлеанского прево и четырех солдат. Они спросили про двух мужчин, описали их так же, как вы только что описывали мне. Отец указал им, где разместил этих людей. Тогда солдаты зажгли факел и стали смотреть среди спящих, пока не нашли тех, кого искали.

– Дальше, что было дальше? Что им говорили священники и прево?

– Я ничего не понял, сеньор. Их просто подняли, связали руки за спиной и увели. Мы потом долго не могли уснуть.

Де Брие задумался, отвернувшись от мальчика. А тот лежал, боясь дышать и шелохнуться. Рядом с ним на фоне светлого окна возвышалась могучая фигура, и юноша своим детским умишком уже хорошо понимал, как опасно в эти напряженные минуты ее тревожить.

Наконец, рыцарь отвлекся от своих размышлений и повернул голову к Филиппу. Сердце юноши затрепетало с новой силой.

– Обещай мне, что никому не расскажешь о нашем разговоре, – сказал де Брие.

– Обещаю, клянусь вам, сеньор!

– Вот и хорошо. Ты, я вижу, смышленый малый, так что я на тебя надеюсь.

– Спасибо, сеньор! А можно спросить?

– Что?

– Вы их знаете – этих двоих?

– Если бы не знал, не расспрашивал.

– А кто они?

– Ты уж прости, но тебе знать незачем.

– Я понимаю, это какая-то тайна. Просто эти двое парижан не показались мне преступниками.

– Они и не преступники, – после паузы сказал Де Брие. – И все же мне кажется, что один из них может оказаться негодяем...

Он снова замолчал, задумавшись. Мальчик успокоился и теперь просто ждал, когда его отпустят.

– А ты действительно хороший парень, Филипп. Жаль только, что занимаешься воровством, – вдруг сказал де Брие. – Это нехорошо.

– Я уже давно решил: вырасту и брошу это дело. Я буду сильным, отец тогда не посмеет меня бить.

– Верно, не посмеет. Ну, ступай. – Де Брие  достал из кошелька несколько монет, сунул в потную ладонь мальчишки. – И помни: никому!

– Никому, сеньор!

 ***

Молочный свет луны мягким саваном покрывал темные постройки Вьерзонского монастыря. Острые углы базилики сглаживались и округлялись в этом небесном сиянии, тени становились размытыми и медленно перемещались, повинуясь плывущему к горизонту светилу. Холодные апрельские звезды то и дело вспыхивали новыми красками, потом тускнели, чтобы через несколько мгновений снова вспыхнуть с еще большей силой. Казалось, это ангелы ведут неторопливую беседу о вечном, освещая свой диалог.

В альмонарии – просторном помещении с низким потолком и несколькими длинными скамьями вдоль голых стен, не смотря на поздний час, было многолюдно. Обычно в назначенные дни здесь раздавали милостыню: аббатиса и ее помощницы принимали нищих и больных из округи, да еще тех, чей путь по воле судьбы пролегал через Вьерзон. Монастырь давно снискал себе славу одного из самых открытых и щедрых по отношению ко всем нуждающимся. Но в эту ночь его размеренную жизнь, его обычаи и традиции нарушили те, кто еще совсем недавно требовал неукоснительного соблюдения этих самых традиций.