Текст книги "Перекресток Теней (СИ)"

Автор книги: Юрий Гельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Епископ устроился на стуле против понтифика, сложил руки в замок и преданно смотрел ему в глаза.

– Мне хорошо известно, – приглушенным голосом произнес Климент, – что в Париже осталось несколько человек, принадлежность которых к Ордену тамплиеров очевидна и не вызывает сомнений, но которую эти люди со всей возможной тщательностью теперь скрывают от посторонних. Вы удивлены, де Бофе? Вы полагали, что все, кто избежал арестов, давно покинули Францию?

– Я удивлен не этим, а вашей осведомленностью, ваше высокопреосвященство!

– Я делюсь с вами, епископ, только потому, что мне в Париже нужен человек, способный не только преданно служить Церкви, но и способный в определенный момент проявить необходимую твердость и сообразительность.

– Благодарю за высокое доверие. – Де Бофе склонил голову. – Я весь внимание, ваше высокопреосвященство.

– Слушайте же. – Папа сделал паузу, будто все еще сомневался, стоит ли доверять епископу свой новый замысел. Затем, взглянув на де Бофе, он продолжил: – Сейчас где-то в городе находится некий Венсан де Брие, бывший рыцарь Ордена Храма, который в свое время являлся помощником прецептора Франции. После того, как его начальник Жерар де Вилье исчез с обозом сокровищ, о чем я говорил в начале разговора, этот де Брие остался в Париже на тайном положении исполнять обязанности прецептора. Я уверен, что он поддерживает связь с теми, кто покинул королевство. Кроме того, два года назад Жак де Моле, понимая, что его участь практически решена, передал свой титул Великого магистра рыцарю Жану-Марку Лармению, который находится на Кипре и посвящает все свои силы сохранению последнего оставшегося там отряда тамплиеров. Я не исключаю того, что между де Брие и Лармением существует тайная связь. Я не исключаю и того, что де Брие может знать, куда подевались сокровища Ордена. Вы понимаете, епископ, к чему я клоню?

– Вы хотите поручить мне разыскать этого де Брие, арестовать его и допросить с пристрастием? Я перепоручу это дело самым надежным и преданным сыщикам!

– Вы разочаровываете меня, де Бофе! – Папа снова проявил раздражение. – Нужно быть гибче, епископ, и мыслить тоньше. Арестовывать де Брие было бы опрометчиво и глупо, это не привело бы ни к каким результатам. Наверняка он тверд, как скала, и ни в чем не признается. А вот приставить к нему нашего человека, который бы сумел войти в полное доверие... Это принесет гораздо больше пользы. Мы будем регулярно получать сведения о деятельности остатков Ордена и, возможно, когда-нибудь нащупаем главное...

– Гениально, ваше высокопреосвященство! – воскликнул епископ Парижа.

– Возможно, результат придется ждать долго, – добавил Климент. – Рыцари храма всегда были скрытными, в особенности же теперь. И тем не менее... У вас, де Бофе, найдется надежный человек, которому можно было бы доверить это весьма деликатное дело?

– Найдется! – уверенно ответил епископ Парижа.

2

Порой люди совершают ошибки, наивно полагая, что их можно исправить в будущем. Это не так. Ни одной ошибки исправить нельзя – можно только не совершить новой, но для этого нужны немалые душевные усилия, которые не каждому по плечу. Впрочем, кто и каким образом способен определить, в какой степени тот или иной поступок принадлежит к разряду ошибок? Можно ли считать ошибкой опрометчивый окрик "постой, не уходи!", если он был продиктован мимолетным движением сердца, а не выверенным приказом разума? Можно ли считать ошибкой приверженность многолетним привычкам, если они никому не мешают жить? А навязчивые идеи – кто и когда их рассматривал в лупу? А внезапно вспыхнувшая страсть – окрыляющая и сжигающая одновременно? Можно ли дарящую полёт и отнимающую покой считать ошибкой? Любовь... если это она...

...И прошла новогодняя ночь, и еще одна, и еще несколько... И всё вернулось на круги своя – как должно было вернуться.

"Господи! Что я натворила? – говорила она самой себе, пытала себя, терзала. – Зачем всё это затеяла?"

"А что ты хотела? – отвечала другая Инна, оттуда, из самой глубины. – Душа и физика – два сообщающихся сосуда. Любые чувства оплачиваются болью".

Андрей не писал целую неделю. Можно подумать, что он нарушил какой-то договор. Размечталась... Сама виновата, вот! Лезу к человеку со своими откровениями, экзальтированная дурочка. Чего ждать? У него семья и творчество, а ты – кто? Внешность... сомнительная, а запросы... Примитивная училка языка и литературы, начитавшаяся классики. Думаешь, что в современной жизни всё, как у Тургенева или Толстого? Ты где-нибудь, у кого-нибудь такое видела? То-то же.

Ну, понравились стихи. Ну, написала бы, что понравились. Спасибо, успехов, пока... Да сотни у него читателей, тысячи. И половина что-то высказывает по поводу творчества – так принято, так нормально. А что вместо этого? Глупое ожидание, напрасные надежды, необоснованная ревность. И как следствие – сдвиг сознания к началу координат – к нулю...

И закончились каникулы. И пошел по программе Лермонтов, и на одном из уроков она прочитала ученикам:

И скучно и грустно, и некому руку подать

В минуту душевной невзгоды...

Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?..

А годы проходят – все лучшие годы!

Любить... но кого же?.. на время – не стоит труда,

А вечно любить невозможно.

В себя ли заглянешь? – там прошлого нет и следа:

И радость, и муки, и всё там ничтожно...

А те сидели, затаившись, будто мыши, почуявшие приближение свирепого домашнего зверя. У них как раз тот самый возраст, тот самый, когда... Но это у них.

– Я никого не заставляю выучить это стихотворение, – сказала она, скользя взглядом поверх голов. – И двоек ставить не буду. Если кому-то понадобится, тот выучит сам, помимо школьной программы. И не только это...

– Инна Васильевна, а можно вопрос?

Это Сережка Литвинов – тихий такой, вдумчивый мальчик, почти незаметный, всегда уроки учит, отвечает рассудительно, а у самого в душе, наверное, буря настоящая. По глазам видно. И Катюша Коробейникова с первой парты наверняка знает об этом, и весь класс знает...

– Да, пожалуйста.

– А вы любили когда-нибудь?

За окном шел снег – неторопливый, крупный, разлапистый. Ветра не было – в медленный полёт снежинок, в эту восхитительную гармонию, созданную природой, не посмел вмешаться хаос вихревых потоков. Казалось, это не снег стремится к земле, подчиняясь законам притяжения, а, напротив, целый город поднимается вверх – ему навстречу, ловя эту сказку ладонями площадей. И сейчас в классе вдруг стало слышно, как снежинки за окном шуршат по воздуху...

– А я и сейчас люблю...

Господи! Как такое могло вырваться? Самоконтроль – а что это?..

И вмиг порозовели щеки, засуетились глаза. А сердце уже стучало – как молоточек старого будильника по чашке звонка, и казалось, этот стук слышен даже на последней парте...

– А как вы понимаете это чувство?

Дальше пошли. Зацепили главное. Умные... Отшутиться? – наивно. Углубиться? – урок сорвать. Впрочем, сама только что не настаивала... И ведь ждут ответа – все до единого ждут, доверяют. Глазами так и едят! Знают, что не увильну... Взрослые уже.

– А хотите, я вам кое-что почитаю?

Вопросом на вопрос отвечать не всегда уместно, кажется. Но просто такой случай...

Я буду ждать до вечера письма -

Потом с утра продлится ожиданье,

Смешаются и поздний час, и ранний,

И всё в душе перевернет зима.

И вьюга будет мне в лицо швырять

Обрывки фраз твоих и обещаний

Коротких писем.

И в мою тетрадь -

С руки опять стекает ожиданье...

Входящих – ноль...

Входящих писем – ноль,

И день за днём – как будто век за веком...

Я никогда не встречусь с человеком,

И ожиданье – будет, как пароль.

Как капелька с ресниц – вот этот ноль -

Солёная – вдруг в чашку с чаем сладким.

И кто-то спросит:

– Что опять с тобой?

– Со мной?.. нормально...

С миром – не в порядке...

Последние строки Инна читала, глядя в окно – на этот снег, на моргающий желтым светофор на перекрестке, на прохожих с белыми шапками и эполетами на плечах. Но не видела никого – а никого и не было: ни людей, ни машин, ни самого города. Не было ни света, ни запаха, ни звука. Не было движения, не было мысли. Не было ничего. Ноль. Входящих – ноль. Вообще – ноль.

И вдруг эту космическую пустоту, этот вакуум скомкал, как ненужную бумажку, свел в ничтожную точку тихий девичий голос с первой парты:

– Инна Васильевна, он обязательно напишет...

***

"А я ведь тоже в какие-то периоды жизни чувствовал себя одиноким, никому не нужным. Замыкался в себе, ясное дело, что много писал. Не хочу вдаваться в подробности – я уже научился избавляться от прошлого. Раньше мне было как-то уютно с ним, грели какие-то воспоминания, хотелось больше оглядываться назад, чем смотреть вперед. Но жизнь давно расставила свои акценты, обозначила иные приоритеты, и огромный рюкзак с прошлым пришлось бросить на какой-то развилке дорог.

Сегодня думал: приду домой, пятница, тяжелая неделя закончилась, включу машину, а там – новое, полное замечательных слов письмо. Полное эпитетов, сравнений, невыразимой нежности, которую ты умудряешься облечь в словесную форму – и это все для меня! Для меня, который, в общем-то, не привык к этому, для меня, который давно забыл, что такое романтические отношения – всё быт, рутина, обязанности и труд. Но письма нет, и это понятно: нелепо ждать инициативы от тебя, хоть ты однажды и написала мне первой...

А сейчас я хочу сказать о другом. Я, вообще-то говоря, в какой-то степени фаталист, верю в судьбу, в предназначение, в переселение душ, в неслучайность случайностей. Мне почему-то кажется, что наше с тобой заочное знакомство – это знак! И все последние несколько дней меня не покидает мысль о том, что наши души были отправлены в этот мир для какого-то эксперимента. И если в ИХ планы входило наше знакомство в Интернете – стало быть, эксперимент удался. А если не входило – то теперь мы сами будем устанавливать правила игры. И пусть нам завидуют те, у кого не было подобного опыта.

А может, мы сейчас придумали для себя эту сказку, в которой нет колдунов и злых ведьм, нет преград нашей фантазии и чувствам? И только полет наших душ – взявшись за руки или в обнимку... Поживем – увидим...

И еще. Всю жизнь, сколько я себя помню, я считал женщину венцом творения. Своих взглядов не поменял до сих пор. Женщина для меня – это самое прекрасное и самое загадочное, что удалось создать Господу. Нет, есть, конечно же, монстры и среди женщин – но их подавляющее меньшинство, это просто ошибка природы, это – неродившийся мужчиной мужчина. Все настоящие женщины – красивы, причем, глубоко красивы, к тому же – каждая по-своему. И мне, как писателю, всегда хочется прикасаться к этой красоте снова и снова. Питаться от нее. Находить новые образы. Вот теперь – к твоей... пусть и виртуально...

Вот писал, а будто разговаривал с тобой. Ты сидела напротив – почему-то на кухне, положив руки на белый пластик столика. Рядом стояла вазочка с вишневым вареньем. Пока я говорил – ты всё съела. На здоровье, милая, близкая и далёкая. Теперь целую тебя в вишневые губы, слизываю остатки варенья языком, а ты жмуришь глаза и таешь в моих объятиях. Куда там молодежи до нас! У них физиология, у нас – Вселенная. Красивая сказка?

P.S. Чтобы не скучала – посылаю тебе кое-что еще. Читай, думай обо мне, желай мне всего, что желаешь обычно – и я буду счастлив. Будь умницей, будь смелой и красивой. Будь со мной – в письмах, мыслях и в снах.

P.P.S. Прости, я не знаю, почему сегодня всё это написал... Так написал..."

***

"Я, конечно, православная, и переселение душ должна воспринимать, как грех... Но я твёрдо уверена, что все, кого мы встречаем на протяжении жизни, обязательно будут иметь с нами какие-то отношения потом, или были нам близки когда-то. Знакомый мальчик был моей сестрой. Чужой дяденька – отцом, который в какой-то неведомой стране любил меня и берёг. Едва знакомая женщина была наставницей. А мы с тобой... может, и встретимся где-нибудь на неизвестном берегу? Ну, во-первых, я тоже фаталистка, и считаю, что по жизни нас кто-то ведёт, подаёт нам ЗНАКИ, которые мы понимаем или нет, следуем им или нет, но они есть, и я твёрдо в этом уверена. Судя по твоему письму – да, мы очень похожи, только я не поэт, и от этого более приземлённая по сравнению с тобой. Сейчас распечатала архив и начала читать твои стихи – не смогла прочесть всё сразу – слёзы перехватывают горло. ТАКИХ стихов я не писала никогда, мне это не дано. Ну, а то, что я вообще откликнулась... было бы странно, если бы это была душа, сильно отличная от твоей. Всё равно в стихах этих присутствуют определённые вибрации, на которые может откликнуться только тот, чья душа на них Богом настроена, как на камертон. Ведь любое другое произведение точно так же нравится или не нравится, но только редкие строки ТАК совпадают с тем, о чём только думалось туманно, а здесь – вот оно! – явь!

Стихи твои все-таки перечитала... прочитала... мне страшно и зябко, и так не бывает... у меня такое ощущение, знаешь, как шестерёнки, встав на место, заполняют каждая у каждой промежутки между зубчиками, так твои стихи заполнили во мне какое-то пространство, пустоту какую-то...

А по поводу прошлого, я только нынче стала задумываться... даже не задумываться, а мне стали везде попадаться просто прямые указания, что хватит уже вздыхать о былой любви, питать воспоминаниями прежние боли и обиды, пора всё оставить в прошлом, выбросить ненужный хлам, избавиться от старых вещей и связей, и открыть окна, чтобы впустить в свою жизнь что-то новое. Это как твой рюкзак на перепутье. И я всё думала: от каких таких отношений я должна избавиться? И помаленьку просто стала избавляться от всего, что не пригодилось мне на протяжении какого-то длительного времени, от вещей в основном. А еще перестала холить и лелеять, как самое ценное в жизни, свою память. И теперь вижу, что не зря я это делала. Ради тебя, я не знаю, от чего можно ещё отказаться – наверное, очень от многого.

Андрей, я тебя физически ощущаю. В пятницу, я не помню точно, наверное, я два письма уже получила к пятнице. Так вот, я физически ощутила на своей спине твои руки. Знаешь, как будто ты заключил меня в объятия, но перед собой я тебя не вижу, а спине моей, защищённой твоими ладонями – тепло. И каждый раз, впервые прочитывая очередное твоё письмо, я чувствую, как ты отнимаешь мои ладони, которыми я закрываю лицо от смущения, знаешь, как бывает, когда человек про тебя много и неожиданно знает, хочется закрыться от смущения, потому что нет ещё такой близости отношений, а знания уже есть...

Впрочем, знаешь, мне кажется, что скорое развитие событий влечёт за собою их скорый конец. И где-то там, на другом берегу, мы сделали с тобою эту ошибку, и нас разлучили. Но теперь я как-то опомнилась, и я хочу, чтобы наши отношения были долгими и не такими горячечными. В следующий раз я хочу прожить с тобой большую счастливую жизнь, а сейчас – на чужом несчастье своего счастья не построишь. Как бы ни хотелось. Это я виновата. Мне не нужно быть такой откровенной, и я это учту. Мне уже дорог и ты, и твоя дочь, и жена твоя. Пусть говорят, что так не бывает, но это так...

И ещё... ещё раз спасибо тебе за это письмо. Ты знаешь, я пока не могу удержаться от всех тех ласковых слов и мечтаний, которыми переполнена. Я думаю, что со временем это пройдёт. А может, и нет. У меня не было ещё опыта таких отношений. Хотела бы я надеяться, что всё уравновесится. Мы станем с тобой очень хорошими друзьями, такими, знаешь, когда дружат независимо от всего – неурядиц, любовей, семей, работы, а пока... жду твоих писем, а если их долго не будет... наверное, не выживу... Помнишь, как Хозяин Аленького цветочка умер, когда Настеньки долго не было? Вот и я так же...   Сначала надо будет разлюбить. А возможно разлюбить? Мне кажется, что всех, кого я любила когда-нибудь в жизни, я буду любить всегда. И не имеет значения, как они ко мне относились, всё равно ведь было что-то хорошее в каждом дне, в каждом моём чувстве, как бы мы ни расстались. Просто эти чувства приняли какой-то другой облик, другую форму... но название осталось прежним..."

ГЛАВА 4

1

– Будет излишним напоминать, – с легким нажимом сказал де Брие, – что все наши планы, разговоры и действия станут носить отныне тайный характер. К той великой миссии, которую мне поручено исполнить, я вынужден привлечь вас, поскольку невозможно представить, как это сделать без помощников. Без надежных и преданных помощников.

Он сидел за столом, положив тяжелые кулаки перед собой и по очереди глядя на собеседников. Тибо и Эстель слушали рыцаря, не перебивая. Каждый понимал, что хозяину нужно выговориться, нужно раз и навсегда обозначить перед ними задачу и заручиться согласием и поддержкой верных друзей.

– Прошу не обижаться на меня, – продолжал де Брие более мягко, – но в целях абсолютной безопасности я не стану посвящать вас во все подробности. Каждому будет известен только следующий шаг, а главная цель откроется в самом конце миссии. И я очень надеюсь, что когда-нибудь мы доберемся до этого конца.

– Я не против, мессир, – сказал Тибо, искоса поглядывая на девушку. – Мне вообще все равно, чем мы там будем заниматься. Я целиком доверяю вам, и уверен, что честь и справедливость по-прежнему останутся нашим девизом.

– Я согласна с Тибо. – Эстель выразительно посмотрела на де Брие. – Мы не подведем вас, мессир. Я не подведу...

– Хорошо, – согласился рыцарь. – Только меня беспокоит вот что: для успешной работы  нужен еще один человек. Вскоре нам предстоит разделиться. Я с Эстель останусь в Париже, а ты, Тибо, отправишься в Ренн-ле-Шато. Я напишу письмо, которое ты передашь лично в руки тому, кого я назову тебе позже. И мне хочется, чтобы с тобой поехал надежный товарищ.

– Мессир! – воскликнул оруженосец, заерзав на стуле. – Я и сам прекрасно справлюсь с задачей. Зачем еще кого-то привлекать к этому? Это ведь лишние глаза и лишний язык...

– Ты прав, Тибо. Но на дорогах беспокойно. Разбойников и всяких негодяев хватает с избытком. Будет гораздо спокойнее, если ты поедешь не один. Подумай, может быть, у тебя найдется кто-нибудь, кому ты сам бы мог полностью доверять?

– Уж не знаю, мессир. До сих пор я доверял только двум людям: вам и себе...

– А мне?

– Эстель, ты не в счет. За тебя отвечает сеньор де Брие. Доверять тебе – это его выбор.

Девушка усмехнулась.

– Я сама за себя отвечаю!

– И все-таки подумай, Тибо, – настаивал рыцарь.

Оруженосец сжал губы, нахмурился. Глаза его сдвинулись к переносице, и выражение лица стало каким-то детским.

– Хорошо, мессир, – сказал он после размышлений, – я попробую. Мне только нужно будет кое-куда сходить и кое с кем встретиться.

– Отправляйся. Нам дорого время, на счету каждый день.

Через минуту Тибо уже не было в комнате. Венсан де Брие с нежностью посмотрел на девушку. Она притихла, сжалась в комок, забравшись с ногами на кровать, и, не зная, что делать с руками, все время теребила свои черные локоны, спадавшие с плеч.

– А тебе, Эстель, я уже сейчас дам поручение. Отправляйся на левый берег. Пройдешь по набережной Турнель к воротам Сен-Бернар. Это не так далеко. Надеюсь, ты бывала в той части города? – Девушка кивнула. – Хорошо. Спросишь дом графа Гишара де Боже и передашь ему записку, которую я сейчас напишу.

– А если графа не окажется дома?

– Узнаешь, когда он вернется, и будешь ждать столько, сколько понадобится. Но записку отдашь только ему лично.

– Что ж, дядя Венсан, если так – я готова! – с воодушевлением заявила Эстель, соскакивая с кровати. – Пишите...

– Нет, ты не готова, – оборвал ее рыцарь.

– Почему? – В глазах девушки застыло удивление. – Что вы имеете в виду?

– Милая Эстель, в таком наряде тебе нечего слоняться по улицам. Пойми, ты уже не будешь заниматься своим прежним ремеслом, а это значит, что и одеваться нужно так, чтобы на тебя не косились все проходящие мужчины. Ты должна стать обыкновенной горожанкой, неприметной и похожей на других. У тебя есть, во что переодеться?

– Кое-что найдется, – с пониманием ответила девушка. – Мои вещи остались на улице Вуарри, где я снимаю комнатенку у одного лавочника.

– Тогда отправишься туда, чтобы переодеться, а потом вернешься и возьмешь записку для графа. Заодно я посмотрю, как ты выглядишь.

– Хорошо, дядя Венсан.

– И еще одно, – озабоченно добавил рыцарь. – Постарайся не попадаться на глаза полицейским и людям прево. Постарайся не вляпаться в какую-нибудь историю. Ты очень нужна мне, Эстель.

Лицо девушки просияло.

 ***

Тем временем Тибо, насвистывая какую-то веселую песенку, слонялся по Соборной площади и вокруг нее. Здесь, на самом оживленном рынке Парижа, как всегда, было тесно и шумно. Между Большим мостом, давно облюбованным менялами, лавками и мастерскими ремесленников, и улицей Глатиньи, широко известной как район публичных домов, нищих и воров, он рассчитывал встретить своего старого приятеля Луи.

Тибо и Луи были ровесниками, выросли на одной улице в Лане, маленьком городке на северо-востоке Франции, когда-то бывшем столицей династии Каролингов, в то время как весь Париж тогда умещался на острове Сите. На высоком холме горделиво стоял свой – ланский – собор Нотр-Дам, на четырех башнях которого располагались, пугая искаженными мордами, пучеглазые скульптуры быков. Этот собор был значительно меньше парижского, но зато он был на добрую сотню лет старше. Прихожане любили его и гордились такой достопримечательностью. Жизнь в провинции была тихая, мирная и голодная.

И однажды парней потянуло в большой город с большими возможностями. Они бросили сельскую глушь и приехали в Париж в поисках лучшей судьбы. Сняв угол на окраине, возле ворот Сен-Дени, они поначалу перебивались случайным заработком: то удавалось наняться на стройку или разгрузку в порту, то стать временным подмастерьем, а то и торговцем вразнос. Так продолжалось до тех пор, пока Луи однажды не украл у своего хозяина-лавочника отрез дорогого сукна. Его поймали и взяли под стражу. Через несколько дней королевские судьи приговорили Луи к публичному наказанию, и несчастный воришка получил свои сорок плетей у позорного столба в Сен-Жермен-де-Пре.

С тех пор дороги приятелей разошлись. Луи, озлобившись на весь белый свет, примкнул к шайке воров, где в короткий срок прошел полный курс обучения весьма непростому ремеслу. Тибо же подался к тамплиерам, принял их жесткую дисциплину, через некоторое время дослужился до звания "сержанта" и впоследствии стал оруженосцем рыцаря Венсана де Брие.

За десять лет, прошедших после тех событий, с приятелем детства Тибо виделся всего несколько раз, да и то случайно. Они перебрасывались парой фраз и снова расходились на долгое время. Не будучи ни в чем уверенным, Тибо очень надеялся, что Луи по-прежнему обретается в Париже, и встретить его можно не иначе как на Соборной площади.

Так и случилось. Проходя в очередной раз по Большому мосту в сторону Сите, Тибо заметил быстро идущего прямо на него земляка. Тот стремился вперед, пряча одну руку под камизой, не глазея по сторонам, не заглядывая в лица прохожих, и явно хотел от кого-то улизнуть. Ему помешал Тибо.

– Эй, приятель! – окликнул он, задерживая Луи за локоть. – Давно не виделись!

– Тибо! Друг! – Луи замялся на мгновение. – Рад встрече, но я тороплюсь. Если хочешь, пошли со мной.

Луи был такого же роста, как Тибо, только худее и Уже в плечах. Его лохматая рыжая голова сидела на тонкой подвижной шее, светлые, будто выцветшие глаза постоянно бегали из стороны в сторону. Он был из тех, кто не любит ветра в лицо, кто не способен преодолевать сопротивление жизни. Он плыл по течению, однако не бездумно и вольно, а еще и стараясь извлечь из этого максимальную выгоду для себя.

– А ты, я вижу, на работе? – усмехнулся оруженосец. – Срезал?

– Что ж ты так кричишь? – Луи забеспокоился, оглядываясь. – Или ты теперь служишь в полиции?

– Я не служу в полиции, – ответил Тибо, – и я не кричу. Просто рад встретить тебя, вот и все.

– Пошли. – Теперь уже Луи взял приятеля за локоть и повлек за собой. – Здесь неподалеку, на Английской улице, есть замечательное местечко. Посидим там.

– На твои или на мои?

– Сегодня на мои, – ответил Луи с улыбкой, потом добавил приглушенно: – Ты угадал, я теперь сборщиком промышляю.

– Значит, я правильно предположил, что ты только что срезал кошелек с пояса какого-нибудь зеваки?

– Ну да! И если мы не поторопимся, меня могут увидеть и опознать.

– Тогда вперед! – Тибо и сам оглянулся, бегло осмотрел прохожих, пытаясь определить, нет ли за Луи погони. – Как называется твое местечко?

Через несколько минут они уже сидели в небольшой, но уютной таверне под названием "Джон-три пальца" и потягивали вино из кружек.

– Действительно хорошее заведение, – сказал Тибо. – Мне как-то раньше не доводилось тут бывать. Почему только оно так называется?

– Это очень просто, – ответил Луи. – Хозяин когда-то был кукольником, бродил со своей ширмой по свету, показывая представления детишкам и взрослым. А тряпичную куклу держат ведь тремя пальцами, вот его так и прозвали.

– Забавно, – усмехнулся Тибо. – Но меня больше интересуешь ты, друг детства Луи Ландо. Сколько мы не виделись, года два?

– Да, примерно так.

– И где ты теперь живешь?

– Знаешь, постоянного места у меня нет, – вздохнул Луи. – То у кого-то из приятелей переночую, то на постоялом дворе.

– Выходит, семьей не обзавелся еще?

– Нет угла – нет и семьи. – Луи вздохнул и сжал губы. – Такая вот жизнь...

– А дома бываешь? Как там твоя мать? Все работает на мельнице?

– Умерла в прошлом году, – произнес Луи, – мне передали...

– Жаль, хорошая она была женщина. Меня всегда чем-то угощала.

– Ну, а ты? – переключился Луи. – Сам-то как? По-прежнему с тамплиерами? Орден ведь запретили... Сам король и папа занимались этим.

– Да, и три дня назад казнили Великого магистра.

– Я был там, – сказал Луи. – Знаешь, в большой толпе бывает особенная удача.

– Ты и во время казни занимался своим ремеслом!

– А что такого? Каждому своё, как говорится.

– Нет, бог тебя непременно накажет, Луи. Ты подумай об этом.

– Ну, это еще когда будет! – воскликнул тот, потом оживился, переводя разговор на другую тему. – Ну, а ты? Великого магистра сожгли, и что теперь? Как собираешься жить дальше? Ты ведь у кого-то из рыцарей служил?

– Да, служил, – осторожно сказал Тибо, вглядываясь в лицо приятеля. – Оруженосцем.

– И в походах участвовал? – оживился тот.

– Приходилось.

– И убивал?

– И это приходилось.

– А теперь? Твоего тоже арестовали?

– Нет.

– Убежал?

– А почему ты спрашиваешь?

– Из чистого любопытства, Тибо! Да не бери в голову! Выпьем!

Они дружно отпили из кружек, немного помолчали, приглядываясь друг к другу.

– Вот мы с тобой выросли вместе, во многом были одинаковыми, согласись, – сказал, наконец, Луи.

– И что?

– А то, что я, например, если кошелек срезать или с прилавка что-то потянуть, так у меня рука не дрогнет, а вот чтобы убить кого-то, даже врага... Не смог бы я, наверное...

– Поэтому сержантом в Ордене тамплиеров был я, а не ты, – сказал Тибо. – У каждого свой путь.

– Эх! – воскликнул Луи. – Если бы можно было жизнь как-то прожить заново!

– Ты бы не стал воровать, что ли?

– Может быть... А что ты усмехаешься, Тибо? Может, я бы и с тобой подался. У вас хоть идея какая-то была, а у меня что... Да и деньги водились немалые, я что, не слышал об этом? Все только о сокровищах тамплиеров и говорят! А я больше двух ливров никогда в руках не держал...

– А ты бы хотел больше?

– А кто бы не хотел?

– И ты серьезно считаешь, что у меня тоже водятся деньги?

– Про тебя не знаю. Сам расскажешь, если захочешь.

– А жизнь прожить другую – это ты сейчас придумал?

– Не другую, а эту заново... Ты что, не понял?

– Да все я понял, дружище, – сказал Тибо. – Но я ведь не Господь, и предложить тебе то, что ты хочешь, не могу. А вот кое-что другое...

– А что другое, Тибо? – Луи оживился. Его светлые глаза прищурились и будто потемнели. – Говори, не тяни.

Тибо неторопливо допил вино, показал приятелю, что его кружка пуста.

– Давай еще по полштофа, – сказал он.

Луи подал знак хозяину, и через минуту им в кружки налили новую порцию откровений.

– Есть дело, дружище, – тихо сказал Тибо после паузы. – Есть хорошее дело. И я очень рад, что тебя встретил, потому что в этом деле мне нужен помощник. И не просто случайный человек, а тот, кому я смогу доверять.

– Вот как! – Луи отхлебнул вина, встряхнул рыжей головой. – Говори, Тибо. Со мной ты можешь быть откровенным.

– Может, выйдем на улицу? Душновато здесь всё же, – предложил Тибо. – Да и ушей лишних полно...

– Я вижу, у тебя серьезное дело!

– Серьезней не бывает.

– И ты не боишься довериться мне, вору?

– Боюсь, – прямо ответил оруженосец. – Но мне просто не к кому обратиться, а ты... ты же не предашь друга детства... Ведь так? Есть же вещи, которые сильнее денег и амбиций – это общая память о тех далеких светлых временах, когда житейских забот гораздо меньше, чем ожиданий. Я так понимаю...

– Можешь не переживать, Тибо, – поспешил заверить Луи. – Во мне ты найдешь надежного друга или партнера в любом деле, каким бы опасным оно не оказалось, какие бы непредвиденные обстоятельства не вставали у тебя на пути.

– У нас на пути, – поправил Тибо.

– Да, у нас. – Луи поднялся, уже стоя допил содержимое своей кружки и хлопнул Тибо по плечу. – Что ж, пошли на набережную.

2

Пусть говорят, что бескорыстие отжило свой век, но нет чувства благороднее любви, ничего не требующей взамен. А она возникла, она родилась, она вспыхнула, она уже была! Она не могла не возникнуть, не родиться, не вспыхнуть, не быть! Она просто жила в каком-то потаённом уголке души и терпеливо ждала своего времени – того самого, которое неумолимо... А что до взаимности... Как можно чего-то требовать – на неощутимом, необозримом расстоянии, до умопомрачения плотно заполненном единичками и нулями? Этими странными, по сути, примитивными значками, из которых, наверное, состоит Космос, из которых теперь вырастает всё...

И потом, есть мораль, есть ведь какие-то жизненные принципы, есть однажды установленная граница дозволенного – как же без неё... Это на других сайтах, в других чатах присутствует, но не здесь, и не сейчас, и не с нами...

Здесь – другое. Здесь – прикосновение эфемерных материй, кармических, нет, даже интуитивных тел, здесь – непорочное зачатие подаренных Богом отношений...

" Я перечитала стихи, вернее – прочитала вновь. Кусочек жизни, который притягивает и не отпускает, завораживает, как блеск родника среди травы, как бормочущий неразборчиво его исток, и чтобы услышать, чтобы разглядеть, надо очень низко склониться над ним, ощутить его на вкус, от которого ломит зубы, но хочется пить и пить, по капле согревая на языке, ибо, не поняв вкуса, не расслышишь его голоса. Не знаю, может, слишком мудрёно написала, но я ТАК чувствую тебя.