Текст книги "Десятый круг ада"

Автор книги: Юрий Виноградов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

6

Ранним холодным утром 19 ноября 1942 года артиллерийские залпы многих тысяч орудий возвестили о переходе советских войск в контрнаступление под Сталинградом. На пятый день хваленая 6-я полевая и соединения 4-й танковой армии вермахта были окружены. Ничто уже не могло спасти немецкие войска, рвавшиеся к Волге; их участь была предрешена. Во избежание напрасных жертв 8 января 1943 года командующему 6-й армией генерал-полковнику Паулюсу был предъявлен ультиматум о капитуляции. Паулюс отклонил его, поверив обещаниям Гитлера разорвать кольцо окружения извне. Советские войска вынуждены были начать операцию по уничтожению окруженной группировки противника…

Генерал-майор Карнеев, прослушав сообщение Совинформбюро о положении на фронтах, выключил радио и подошел к большой карте, висевшей на стене напротив его стола. Вот она, яркая точка, легендарный Сталинград! «Канны XX века» являли собой коренной перелом войны в пользу Советского государства. Это понимали многие, и особенно те, кто чудом уцелел в огненном сталинградском кольце, сдавшись в плен.

«Многие, но далеко не все! – размышлял генерал. – Руководители фашистского вермахта еще фанатично верят в способность фюрера стереть с лица земли «большевистскую Россию». И не только руководители…»

Мстя за сталинградское поражение, кое-кто из гитлеровских генералов и офицеров грозит новым всеуничтожающим бесшумным оружием, которое Гитлер намеревается применить в самое ближайшее время…

Генерал Карнеев вызвал в кабинет своего помощника подполковника Григорьева.

– Садитесь, Борис Николаевич, – указал Карнеев на кресло и, когда подполковник, привычным движением руки пригладив густой черный чуб, послушно сел, спросил: – Вы что-нибудь слышали о так называемом бесшумном оружии?

– Нет, товарищ генерал. По крайней мере те, кого я допрашивал, не упоминали о таком оружии.

Карнеев задумался.

– Очевидно, об этом знают немногие, – произнес он. – Новое всеуничтожающее оружие… И Гитлер намеревается его применить в ближайшее время! Надо полагать, в этом году.

– Но почему оружие называют бесшумным? – удивился Григорьев. – Видимо, что-то вроде гиперболоида инженера Гарина? – насмешливо улыбнулся он.

– До толстовской фантазии им пока еще далеко.

– Тогда остаются отравляющие вещества. Химическое оружие действительно бесшумно.

Карнеев отрицательно покачал головой.

– Исключено. ОВ имеется на вооружении армий всех стран, и у союзников их в десятки раз больше. Гитлер не дурак, чтобы начать химическую войну. Ведь тогда вся территория Германии будет просто залита отравляющими веществами. Вспомните официальное заявление Черчилля по этому поводу. Думаю, гитлеровцы изобрели что-то новое, и уж конечно сильнее ОВ. Изобрели то, чего пока нет у союзников.

– А если бесшумное оружие – самая обыкновенная… – Григорьев хотел сказать «фантазия нацистов, бесславно закончивших свою карьеру в огненном сталинградском кольце», но Карнеев упредил его:

– Маловероятно. Впрочем, не будем гадать. Завтра поезжайте в лагерь и разберитесь во всем сами.

– Слушаюсь, товарищ генерал, – встал Григорьев, – Разрешите один вопрос?

– Пожалуйста.

– Фельдмаршалу Паулюсу было известно что-либо о бесшумном оружии?

– Нет. Паулюс о нем впервые услышал от нас. По крайней мере, он так заявил на допросе.

– Вполне возможно, – согласился Григорьев.

Он четко повернулся и вышел из кабинета.

Почти две недели, с раннего утра и до позднего вечера, Григорьев допрашивал плененных под Сталинградом немецких офицеров, пытаясь что-либо узнать о бесшумном оружии Гитлера. Большинство из них ничего не знало о нем, другие простодушно удивлялись вопросам следователя, и лишь немногие утверждали, что о чудо-оружии Гитлера в последние дни Сталинградского котла кто-то говорил, а вот кто именно – не помнят, ибо в горячке боя им было не до этого, требовалось спасать себя.

Григорьев уже начал подумывать, что напрасно тратит время. Видимо, кто-то разговором о бесшумном оружии пытался морально поддержать гитлеровских офицеров и солдат, оказавшихся в безвыходном положении. Он решил закончить бессмысленные допросы, как вдруг дежурный доложил, что бывший врач немецкой дивизии полковник медицинской службы Форенхоф просит принять его.

– В чем дело?

– Не знаю. Хочет говорить только с вами, – ответил дежурный и положил на стол личное дело Форенхофа.

– Приведите медика, – разрешил Григорьев.

Дежурный вышел. Григорьев поудобней уселся за стол и начал просматривать личное дело полковника. Форенхоф окончил Берлинский университет. Хирург по специальности, имел небольшую собственную клинику в Берлине, пациентами его в основном были аристократы и высокопоставленные чиновники рейха.

Полный, розовощекий Форенхоф вошел в кабинет решительно.

– Садитесь, господин Форенхоф, – произнес на немецком языке Григорьев, показывая на табуретку, и, когда полковник сел, сказал: – Я слушаю вас…

Форенхоф заерзал на табуретке, то и дело вытирая носовым платком потное лицо. Чувствовалось: ему трудно было начать разговор.

– Да вы не волнуйтесь, господин Форенхоф. Наша беседа не будет протоколироваться, – успокоил его Григорьев.

– Я долго думал и вот решил… решил рассказать все, что знаю, – тихо заговорил Форенхоф. – Врачи стоят вне политики, вне войны. А уж если она началась – должны лечить всех раненых. Я оперировал немцев, оперировал пленных русских. Оперировал потому, что дал врачебную клятву помогать страждущим. Из-за русских пациентов на меня косо смотрели сверху. Вы можете не верить…

– Почему же! Охотно верю, – согласился Григорьев.

– Благодарю, – свободнее вздохнул Форенхоф. – Я ненавижу тех, кто развязал эту проклятую войну. Столько безвинных жертв! – Он наклонился к столу следователя и доверительно сообщил: – Но их будет, еще больше, если Гитлер применит бесшумное оружие. О-о, это ужасно, ужасно! Целые народы могут быть уничтожены.

Григорьев усмехнулся:

– Так уж целые народы? Вы не преувеличиваете, доктор?

– Нисколько, господин подполковник, нисколько! – вспыхнул Форенхоф. – Вы, извините за резкость, плохо знаете силу бесшумного оружия…

«Я совсем не знаю такого оружия, – мысленно признался Григорьев. – Иначе бы не говорил с военнопленными».

– Люди будут умирать от него как мухи, – продолжал Форенхоф. – И не только люди. Животные. Все живые существа. Больше того – погибнут растения.

– И воцарится на земле сущий ад, – опять усмехнулся Григорьев.

– Да, может быть, и ад! Болезнетворные бактерии сделают свое дело. Можете мне поверить как врачу…

«Болезнетворные бактерии… Значит, бактериологическое оружие!» – от удивления Григорьев даже привстал со стула, что не ускользнуло от взгляда Форенхофа.

– Нельзя допустить применения бесшумного оружия фашистами! Может погибнуть цивилизация. Я потому к вам и пришел, – закончил Форенхоф и с удовольствием стал пить горячий чай, принесенный дежурным.

– В университете вы имели контакты с бактериологами? – спросил Григорьев.

– Приходилось иногда проводить совместные опыты, – охотно ответил Форенхоф.

– Тогда вы должны помнить фамилии.

– Только некоторые: Штайниц, Байер, Готшлак, Планитцер. Все они химики, но на последнем курсе специализировались по бактериологии. К сожалению, судьба разбросала нас…

«А к моему – особенно, – подумал Григорьев. – Вполне вероятно, кто-то из его бывших друзей работает сейчас над созданием бактериологического оружия».

– Правда, прошлой осенью, во время командировки, я случайно встретил в Берлине доктора Штайница, – начал вспоминать Форенхоф. – Прямо на улице встретил, возле главпочтамта. Штайниц работает по своей старой специальности, ведет какое-то большое исследование. Вспомнили мы с ним и студенческие годы и… и разошлись.

– Разве вам не захотелось поддерживать отношения со старым приятелем? – поинтересовался Григорьев.

– Хотелось бы, но… – Форенхоф запнулся, раздумывая, высказывать ли свои соображения по этому никчемному случаю. – Позже я узнал, что доктор Штайниц очень высоко котируется у нацистов. Поскольку я к нацистам отношусь с предубеждением, то не стал больше искать с ним встреч.

«И напрасно! – чуть было не вырвалось у Григорьева, – По-видимому, доктор Штайниц – персона важная. Фашисты ценят ученых, которые работают на них. Из-за одного этого стоит поинтересоваться химиком и бактериологом Штайницем».

– Господин Форенхоф, – заговорил Григорьев, – человечество действительно может оказаться в критическом положении, если вдруг будет применено бактериологическое оружие.

Форенхоф в знак согласия закивал головой.

– Да, да! Человечество и не подразумевает, какая угроза нависла над ним.

– Тогда помогите нам раскрыть готовящееся преступление!

Форенхоф тяжко вздохнул, отпил глоток чая.

– Если бы я смог это сделать сам, тогда не пришел бы к вам. В общем, я поговорю с полковником фон Айзенбахом. У нас с ним общие взгляды. Он не нацист. А в армии – как большой специалист-строитель. Перед отправкой в шестую армию фон Айзенбах работал с доктором Штайницем…

– Поговорите, – согласился Григорьев.

Он до вечера ждал прихода медика, но вместо него неожиданно явился полковник фон Айзенбах.

– Видимо, я невольно причастен к созданию этого страшного бесшумного оружия, – заговорил он. – Меня грызет совесть, только подумать – все живое может погибнуть! И в этом доля моей вины… моей. Нельзя допустить применения бактериальных средств массового уничтожения людей, нельзя! Я все продумал и готов рассказать…

…Преподавателя строительного факультета Берлинского университета фон Айзенбаха мобилизовали в начале 1942 года. Бывший его ученик, близкий родственник рейхсмаршала Геринга, ставший в дни войны одним из руководителей строительного управления, избавил своего учителя от фронта, предложив возглавить строительную бригаду, направляющуюся в Шварцвальд для сооружения объекта государственной важности.

Как строителю, Айзенбаху хотя бы в общих чертах надо было знать предназначение объекта. Ведь требовалось подобрать соответствующие материалы, рассчитать прочность фундамента, перекрытий. Попытался хоть прояснить что-нибудь у главного инженера специального конструкторского бюро в Берлине, когда в сопровождении трех эсэсовцев приехал к нему из Шварцвальда за проектом. Главный инженер пропустил мимо ушей вопрос командира строительной бригады. И только в коридоре, где они на минуту остались одни, шепнул, чтобы тот никогда больше не задавал подобных вопросов.

При подготовке восьмигранного котлована под фундамент объекта Айзенбах все же не выдержал, спросил о стройке у доктора Штайница, осуществлявшего общий контроль за работой.

– Ваше любопытство, полковник, может дорого обойтись, – ответил Штайниц.

От своего ученика, родственника Геринга, Айзенбах узнал, что доктор Штайниц очень крупный ученый в области микробиологии. Поскольку рядом возводился концлагерь на тысячу военнопленных, можно было предполагать, что в Шварцвальде строилась мощная экспериментальная лаборатория для проведения опытов над людьми…

– Скажите, вы были в близких отношениях с доктором Штайницем? – поинтересовался Григорьев.

– С этой бактерией?! – передернуло Айзенбаха. – Да у нас с ним были вечные распри! Он совал свой длинный нос в любую щель, контролировал каждый мой шаг. Меня только и спасал родственник рейхсмаршала Геринга. А то давно бы мне быть на восточном фронте. В октябре прошлого года Штайниц все же избавился от меня: отослал под Сталинград, в армию Паулюса. Тяжелый, неприятный он человек. Загадочный. К слову, его хорошо знает штандартенфюрер Фалькенгауз. Он был правой рукой Штайница. Фалькенгауз здесь, в лагере. Я видел его в бараке для офицеров-нацистов.

– Кем был Фалькенгауз на стройке? – спросил Григорьев.

– Командиром бригады охраны специальных объектов. И начальником гарнизона по совместительству. Моя строительная бригада подчинялась ему как начальнику гарнизона. – Айзенбах насмешливо улыбнулся и добавил: – Штандартенфюрер был без ума от одной прехорошенькой фрейлейн.

– Кто же эта красавица?

– Регина. Дочь профессора Шмидта. Они живут в Вальтхофе, в полутора километрах от стройки.

Григорьев насторожился: имя профессора Шмидта, химика-органика, было ему знакомо. В начале второй мировой войны он исчез из поля зрения мировой общественности. Должно быть, нацисты заставили его работать на нужды вермахта. Но тот ли этот самый Шмидт?!

– Что вы можете сказать об отце фрейлейн Регины? – полюбопытствовал он.

Айзенбах выпрямился, высокомерно откинул голову:

– О-о! Профессор Шмидт – гордость немецкой нации! Профессора Шмидта знают все в Германии. И не только в Германии. Во многих странах. Профессор Шмидт – крупнейший в мире ученый, химик-органик…

«Теперь все становится на свои места. Знаменитого ученого-химика нацисты заставят или уже заставили работать над бактериологическим оружием», – определил Григорьев.

– Мы с профессором подружились, – увлеченно продолжал Айзенбах, откровенно гордясь близостью с великим ученым. – В свое время у меня учился его сын, Альберт. Сейчас он, как и я, строитель. Служит где-то в Белоруссии. Профессор показывал его фото в форме капитана. Видный молодой человек! Я даже посвящен в маленькую тайну семьи Шмидтов, – сообщил он доверительно. – Да, да! В двадцатых годах младший брат профессора влюбился в американскую певицу и уехал с ней за океан. Там у них родился сын. Профессор не может простить единственному брату такого легкомыслия и не переписывается с ним.

– Каково отношение господина Шмидта к войне? – спросил Григорьев..

– Профессор закоренелый пацифист. Но мне кажется, – Айзенбах наклонился к столу следователя, – его хотят заставить вместе со Штайницем проводить свои опыты не над грызунами, а над людьми, военнопленными. По крайней мере, это иногда проскальзывало в разговоре.

– Благодарю, господин Айзенбах, за чистосердечный рассказ, – произнес Григорьев. – Попрошу только нарисовать подробнейший план объекта в Шварцвальде.

– Яволь, господин подполковник! – охотно согласился Айзенбах и вышел из кабинета.

Отпустив Айзенбаха, Григорьев послал дежурного за штандартенфюрером. Фалькенгауз вошел в кабинет, молча, по-уставному вытянулся. Был он высок, строен, подтянут, с образцовой прусской военной выучкой, которую при первой же возможности подчеркивал даже здесь, в лагере военнопленных.

– Садитесь, господин Фалькенгауз, – сказал Григорьев.

Фалькенгауз даже не пошевелился. Этим он давал понять, что не намерен долго задерживаться в следовательском кабинете.

– Стоя неудобно разговаривать. А разговор у нас долгий.

Фалькенгауз не ответил.

– Садитесь, штандартенфюрер! – не выдержал Григорьев. Фалькенгауз вздрогнул от окрика и нехотя опустился на табуретку. – Вы член национал-социалистической партии? – спросил Григорьев.

– Да! И горжусь этим.

– Ваше воинское звание – штандартенфюрер СС?

– Да. За особые заслуги перед рейхом оно мне присвоено по личному указанию фюрера.

– До восточного фронта вы были командиром бригады охраны специальных объектов?

– Да. Вы хорошо осведомлены обо мне. Это делает вам честь!

– Перед отправкой в шестую армию ваша бригада была в Шварцвальде?

Фалькенгауз метнул взгляд на спокойное лицо следователя, отчеканил:

– В Берлине!

– А если вспомнить? Если не горячиться? Давайте поговорим просто, по-человечески, – предложил Григорьев,

Фалькенгауз вспыхнул.

– Мой фюрер учил меня отвечать с достоинством арийца! И я оправдаю его доверие, – запальчиво произнес он.

Григорьев не спешил задавать очередной вопрос, давая возможность нацисту успокоиться.

– Значит, вы не были в Шварцвальде?

– Я уже сказал.

– И ваша бригада не охраняла строящийся там секретный исследовательский объект?

– Впервые слышу о каком-то Шварцвальде, – внутренне насторожился Фалькенгауз, поняв, что следователь неспроста задает повторно один и тот же вопрос.

– И вы, конечно, не знали командира строительной бригады полковника фон Айзенбаха?!

– Не имел чести быть с ним знакомым.

– А с красавицей фрейлейн Региной?

– Не знаю такую…

Григорьев сдержанно засмеялся:

– Бедная фрейлейн Регина! Если бы она знала, как быстро отказался от нее бывший кавалер!

Фалькенгауз почувствовал неприятную сухость во рту. Оказывается, этот советский подполковник знает больше, чем он, Фалькенгауз, мог предположить. Неужели русским известно о бактериологическом центре? Маловероятно. Иначе бы не стали они так дотошно допрашивать его.

– О профессоре Шмидте вы впервые узнаете от меня? – услышал Фалькенгауз очередной вопрос.

– Да.

– Не знать всемирно известного ученого, выдающегося немецкого химика?!

– Меня никогда не интересовали ученые.

– В том числе и доктор Штайниц?

Фалькенгауз не выдержал, вынул из кармана носовой платок и вытер испарину на лбу.

– Никогда не слышал подобной фамилии…

Разговор зашел в тупик. На все вопросы Фалькенгауз давал только отрицательные ответы, и Григорьев вынужден был его отпустить. На следующий день он вновь продолжил беседу со штандартенфюрером. Тот еще более уверенно все отрицал. Устанет подполковник, отпустит его, как вчера. Не будет ведь он пытать. У советских следователей этот метод, не в пример гестапо и абверу, не практикуется.

Чтобы уличить Фалькенгауза во лжи, Григорьев вызвал через дежурного фон Айзенбаха, обещавшего нарисовать подробный план строящегося в Шварцвальде объекта.

– Разрешите, господин подполковник? – открыл дверь Айзенбах.

– Заходите.

Голос вошедшего показался Фалькенгаузу знакомым. Скосил глаза: командир строительной бригады полковник фон Айзенбах?!

– О-о, герр Фалькенгауз?! – узнал сидящего на табуретке Айзенбах. – И вы здесь? Рад вас видеть живым и невредимым. Для нас с вами война счастливо закончилась. Мы вместе служили с герр Фалькенгаузом в Шварцвальде, – пояснил он Григорьеву. – Штандартенфюрер был даже моим шефом как начальник местного гарнизона.

Айзенбах положил на стол лист бумаги с нарисованным им по памяти планом бактериологического центра.

– Благодарю вас, господин Айзенбах, – взял лист Григорьев. – Вы можете быть свободным.

Айзенбах вышел. Григорьев внимательно посмотрел в поблекшие глаза утомленного Фалькенгауза. Тот не выдержал его твердого взгляда, опустил голову.

– Я знал полковника фон Айзенбаха, – сдался он. – Но о самом объекте я ничего не скажу. Это предательство. А вы сами не любите предателей.

– Да, мы не любим предателей, – согласился Григорьев. – Но здесь… Подумайте о человечестве, господин Фалькенгауз! Вы же умный, образованный человек. Вы прекрасно знаете, лаборатория в Шварцвальде предназначена для создания запрещенного бактериологического оружия, которым Гитлер хочет уничтожить сотни миллионов ни в чем не повинных людей. Разве разоблачить это варварство – значит предать? Нет, господин Фалькенгауз! Это спасение человечества! Это, если хотите, защита чести немецкой нации перед народами мира. Мы понимаем: виновата не нация в целом, а ее временные правители. Но люди земли, попавшие в беду, обвинят всех немцев в чудовищном преступлении, станут проклинать их и ненавидеть. Вот почему я и взываю к вашей человеческой совести как немца: встаньте на защиту чести своей нации, помогите нам не допустить всеуничтожающей бактериологической войны.

Фалькенгауз тяжело вздохнул, по-старчески сгорбился. Сделал жадный глоток остывшего чая из стакана и вдруг тихо произнес:

– Хорошо, я расскажу все, что знаю…

Вечером Григорьев доложил о результатах первого допроса пленных немецких офицеров Карнееву. Генерал на минуту задумался, взвешивая услышанное, потом поднялся из-за стола и взволнованно прошелся по кабинету. Даже такого человека с железными нервами, каким Григорьев не без основания считал своего начальника, сообщение о бактериологическом оружии не могло оставить равнодушным. Не оставило бы оно и любого другого, мало-мальски представлявшего ужасающие последствия его применения для всего живого на земле.

– Гитлер понимает, что его войска в конечном итоге не выдержат нарастающих ударов Советской Армии, – заговорил Карнеев. – Потому и готовит в спешном порядке новое, бесшумное чудо-оружие. – Он сел на стул, в раздумье забарабанил пальцами по столу. – Надо проинформировать командование. Считаю это вопросом государственной важности…

Вернулся к себе Карнеев в двенадцатом часу ночи. Тут же вызвал Григорьева, обобщавшего, в своем кабинете результаты дневного допроса немецких офицеров.

– Командование поставило перед нами задачу во что бы то ни стало сорвать намерения Гитлера по развязыванию бактериологической войны, – сообщил генерал. – Необходимо в первую очередь уничтожить бактериологический центр в Шварцвальде. В разработку плана операции включаемся с вами сразу же.