Текст книги "Десятый круг ада"

Автор книги: Юрий Виноградов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

Регина все сильней прижималась к спинке дивана, стараясь стать маленькой, незаметной. Ей хотелось слиться с темнотой комнаты, исчезнуть во мраке, чтобы не чувствовать, не существовать больше, чтобы вместе с ней исчезли ужас и тоска, чтобы перестало болеть и терзаться сердце, глупое, слепое сердце, начавшее уже ненавидеть, но не кончившее еще и любить. Любовь Регины, которой она жила столько дней, не хотела уступать. «Что тебе до всего мира, – говорила эта любовь. – Люби, пока любишь и любима, бери свое и радуйся, забывая о других. Ведь ты же была счастлива! Так что же ты мучаешься теперь, чего ты хочешь? Ничего, собственно, не изменилось для тебя самой…»

– Ничего не изменилось, – вслух произнесла Регина, пугаясь своего голоса.

И вдруг боль стала такой ощутимой, так нестерпимо стало жаль прежней спокойной и счастливой своей жизни, так ясно увидела она перед собой умного улыбающегося Вольфгана, что Регина невольно вскрикнула. Если бы можно было ударить, закричать, потребовать прекратить эти муки! За что она так мучается, за что? Как они смеют так ее мучить – и отец, и Штайниц, и счастливые в своей дружбе Лебволь и Эрна, и даже Юрген Лаутербах, переставший писать ей письма…

Регина застонала и ничком упала на диван. Что изменилось после слов отца и брата? Разве Вольфган перестал любить ее? Разве она больше не любит его?.. Регина вскочила, больно стукнувшись коленом о боковую стенку. С новым ужасом видела она, что в ней уже нет прежней, доверчивой любви, что доктор Штайниц стал чужим для нее, совсем чужим, страшным человеком. Нельзя было представить его злым, ненавидящим, гневным, но от этого его преступление – она почти по слогам повторила себе это страшное слово, – становилось еще кошмарней, ибо совершалось равнодушно, методично, буднично, так как не считалось им за преступление, а было обычным для него делом. Регина четко вспомнила волевое, знакомое до мельчайших черточек лицо Штайница, его умные серые глаза – и людей, в которых эти глаза видели лишь материал, для экспериментов, «особей» мужского и женского пола, как назвал Лебволь. А она, Регина, чем отличается от тех людей? Будь она славянкой, захваченной в плен, и ее тоже бросили бы на дно стеклянной колбы-гробницы, вместо поцелуев на лесной полянке и нежных слов о вечной любви… Любовь? Любовь! Да может ли он любить, этот человек, уже убивший десятки подобных себе людей и не признающий подобное убийство убийством, может ли по-настоящему любить человек, не знающий, что такое добро и начисто отвергающий пустое слово гуманность? Может ли она любить такого человека?..

Регина опустилась на мягкий ковер, прижалась щекой к шелковому диванному покрывалу и заплакала, зарыдала, как плакала только раз в жизни – когда умерла мать. И сейчас она снова чувствовала, что теряла что-то очень нужное, очень важное для нее, теряла навсегда, и никогда уже это важное не повторится, не восполнится, не найдет себе замены.

На следующий день она не пошла на свою лесную полянку, где была назначена встреча со Штайницем. Не пошла и в последующие дни, словно забыв к ней дорогу.

13

Связь с Центром через берлинскую квартиру Форрейтола удалось установить сравнительно быстро. Садовник профессора почти каждую субботу навещал в Берлине свою жену и неизменно менял пачки сигарет на натуральный кофе. К тому же неожиданно для Ладушкина появился достоверный источник важнейшей информации из строительного управления. Форрейтол сообщил ему о своем разговоре с сыном, который доверительно рассказал отцу, что ему приходится ежедневно выстукивать телеграфным ключом. Ладушкин слышал от Фехнера, как Рихард совершенно случайно, благодаря дочке профессора Регине, попал в отдел связи строительного управления, он не знал, какое именно задание получил Форрейтол-младший от подполковника Григорьева, да и получал ли вообще, но переданные им отцу сведения были настолько интересны, что он тут же зашифровал их в очередной пачке сигарет. Выходить на прямую радиосвязь Ладушкин не решался. Радиопеленгаторы по указанию оберштурмбанфюрера Грюндлера все еще рыскали по Шварцвальду.

Из центра Федор Иванович получил наконец основные сведения для установления связи с Фимкой. Подполковник Григорьев сообщил радостную весть: Генриху в первом же бою удалось перейти к своим, правда, при этом он получил ранение в руку и сейчас находится на излечении.

Единственная возможность встречи с Фимкой – постараться вызволить его на временные работы в имение баронессы. Ладушкин подсказал Фехнеру, чтобы тот через жадную до дармовой рабочей силы баронессу вытребовал из славянского отряда человек двадцать – двадцать пять на уборку урожая. Ни новый начальник концлагеря, ни тем более оберштурмбанфюрер Грюндлер, разумеется, людей не дадут. Баронесса может их заполучить лишь через доктора Штайница, который вряд ли ей откажет.

Баронесса ухватилась за дельное предложение своего управляющего. Она поехала к руководителю бактериологического центра и вернулась от него вполне удовлетворенная. Доктор Штайниц великодушно разрешил ей использовать при уборке урожая двадцать рабочих из славянского отряда. Взамен баронесса обязывалась дополнительно поставлять свежие продукты для обслуживающего персонала Института по изучению продления жизни человека.

Отто Фехнер на двуколке сам поехал в лагерь № 2, где с помощью приятеля Кампса надеялся отобрать славян. Ладушкин описал ему Фимку…

На следующий день Фехнер сообщил, что Фимку удалось взять в группу, хотя Кампс и не советовал брать этого бездельника-шута, лизавшего пятки врагу рейха, бывшему начальнику отряда славянских рабочих Циммерману. Отто пристроил его на ферму в помощь к девчатам-дояркам, ведь Федор часто ходит осматривать коров баронессы, и их встреча не вызовет у окружающих никакого подозрения.

Вечером во время дойки Ладушкин приехал на ферму на своей двуколке. Старшая доярка Зина по обычаю хотела сопровождать зоотехника, но тот отказался от ее услуг, приказав сделать контрольный замер надоенного молока для доклада госпоже баронессе. Фимку он нашел в дальнем углу коровника.

– А-а, русачок-гусачок? – окликнул его неожиданно появившийся Ладушкин. – Здорово.

– Здрасьте-гутенабанте, ваше бородатое сиятельство! – расшаркался Фимка.

– Везет нам на встречи.

– Как утопленникам.

– Ну, зачем же нам так рано тонуть! – Ладушкин осмотрелся и, понизив голос до шепота, заговорил: – Слушайте меня внимательно, Ефим Петрович Махно…

– Наконец-то нашли друг друга, – радостно улыбнулся Фимка, выслушав сказанный Ладушкиным пароль. – А мы уже думали – труба. Без головы остались после ареста Генриха Карловича. Делать-то чего требуется сейчас?

– Пока ждать, – ответил Ладушкин. Заметив вошедшую Зину, он закричал на онемевшего Фимку: – Работать у меня, работать! Чтоб идеальная чистота была на ферме! А станешь лодырничать – насидишься в карцере…

Теперь, когда у Ладушкина были два помощника, Пальчевский и Фимка, требовалось детально подготовиться к выполнению завершающего этапа операции. Если завод по серийному производству бактериологического оружия они могли взорвать благодаря искусно заложенным в стенах группой Пальчевского толовым «кирпичам», то сама лаборатория, где создавалось это чудовищное оружие, оставалась недосягаемой. Проникнуть туда не представлялось никакой возможности, эсэсовцы охраняли ее как зеницу ока.

Огромный виварий являлся продолжением лаборатории, их разделяла лишь тонкая стена. За ней находились сами испытательные стенды, были сосредоточены запасы болезнетворных бактерий и вся основная аппаратура. Если побольше положить взрывчатки, то стена рухнет, а с ней и все верхние этажи. Но вот вопрос: как положить взрывчатку возле самой стены? Ведь вдоль нее шли клетки с уже зараженными подопытными кроликами – сотрудники лаборатории почему-то главным образом проводили эксперименты на них.

Ладушкин хорошо изучил виварий, разделявшийся на две части. В первой, большой его части располагались животные, которые подготавливались к эксперименту, а во второй, дальней, находившейся в самой лаборатории, – были уже особи, подверженные заражению болезнетворными микробами. Ладушкин сам по нескольку раз в день осматривал животных, подготовленных к опытам, кормил их, а вот подопытные особи полностью выходили из-под его контроля. Там колдовали сотрудники лаборатории, одетые в специальную одежду, с масками на лицах. Корм для всех обитателей вивария, в том числе и для подопытных экземпляров, подавался в полуавтоматических кормушках. Сцепленные поездом по шедшей полукругом узкоколейке, они подавались к клеткам, причем в голове поезда кормушки предназначались для подопытных животных и были окрашены в красный цвет. Остальные кормушки красились в зеленый.

Ладушкин убедился, что с помощью кормушек можно доставить взрывчатку во вторую часть вивария к стене лаборатории. Если приделать второе дно, то в образовавшееся пространство войдет немалое количество взрывчатки. Всего подается тридцать две кормушки, по шестнадцать с каждой стороны. Получается внушительная цифра. Сами кормушки привозились откуда-то с завода, а ремонтировались в имении баронессы, в мастерской по ремонту сельскохозяйственного инвентаря. А почему бы в этой же мастерской не изготовить и новые кормушки? Тем более что требовалось их много, так как приходилось периодически сжигать красные, в которых доставлялся корм для зараженных животных. Баронесса может охотно пойти навстречу, если узнает, что подобными уникальными кормушками будет оснащена и ее кролиководческая ферма.

Отто Фехнер с полуслова понял Федора Ладушкина. Он выдал баронессе его идею за свою, и та дала согласие, похвалив управляющего за разумную инициативу и расторопность. В мастерскую тотчас были переведены Фимка и Пальчевский. Им предстояло разработать конструкцию второго дна кормушек.

При возвращении Лебволя и Эрны с очередной прогулки на лошадях Ладушкин сообщил ему о своем плане.

– Вы отлично придумали, Федор Иванович! – похвалил Лебволь. Он пообещал при посещении бактериологической лаборатории разузнать, что именно находится по соседству с виварием, по возможности определить толщину стен и наиболее уязвимое в них место.

Экспериментальные работы в бактериологическом центре шли полным ходом. Доктор Штайниц хотел во что бы то ни стало выполнить приказ фюрера и в сентябре сдать бактериологическое оружие ближнего боя в серийное производство. Практически это означало, что в начале октября его можно было бы применить на сравнительно большом участке фронта. Штайниц требовал ускорения темпов работы и от профессора Шмидта, но в химической лаборатории дела шли не так успешно. Новый помощник по хозяйственной работе изобретал какие-то немыслимые аппараты и причудливые пробирки, уверяя, что без них профессору не обойтись. Заказы Лебволя удовлетворялись незамедлительно, приборами были завалены все помещения, сотрудники уже начали отказываться от них.

Профессор понимал, что если его уже и без того затянувшиеся эксперименты окажутся безрезультатными, то может начаться расследование деятельности химической лаборатории, и тогда станет ясен конкретный виновник. Поэтому он вынужден был передать сверхмощное газовое отравляющее вещество доктору Штайницу. Штайниц радовался как ребенок. Именно такого ОВ и не хватало ему для создания уникальнейшего бактериологического оружия ближнего боя. Выработанный профессором газ в комбинации с заразными бактериями обессмертит имя его создателя.

Расторопный Ладушкин уже нашел пути к бактериологической лаборатории – через виварий. А вот Лебволь до сих пор еще не мог проникнуть туда. С доктором Штайницем он встречался довольно часто. После прогулки на лошадях с Эрной Штайницы приглашали его к семейному столу. Разговор обычно шел о будущей жизни молодых, и больше всех болтала счастливая Эрна. Лебволь пытался заговорить о важной для Германии работе, которую проводят в бактериологическом центре, но Штайниц всякий раз умело уходил от этой темы. Он не приглашал будущего зятя в свою лабораторию, хотя бы посмотреть на уникальное оборудование, и это озадачивало Лебволя. Возможно, будущий тесть не доверяет ему? Или считает недостаточно подготовленным специалистом? А может быть, существуют и другие причины?!

Женитьба на дочке главного бактериолога рейха никак не входила в планы Лебволя. Если же отказаться, то, значит, навсегда закрыть себе доступ в бактериологическую лабораторию. Через Ладушкина он запросил подполковника Григорьева, как ему поступать в создавшемся положении. Поскольку прямой радиосвязи с Центром нет, ответ придет не скоро. А пока Лебволь решил поговорить обо всем с дядей. Необходимо, чтобы профессор был в курсе опытов, происходящих в бактериологической лаборатории. Штайниц довольно часто приглашал его к себе для консультаций. Вот и сегодня он два часа находился у него, правда, вернулся совсем расстроенным.

Вечером Лебволь позвонил Эрне и, сославшись на головную боль, отказался от прогулки. Он пошел в кабинет профессора с твердым намерением выяснить его истинное отношение к происходящему в бактериологическом центре и по возможности склонить на свою сторону, заставить активно включиться в борьбу за срыв нацистских планов варварского уничтожения людей.

Шмидт, как обычно, полулежал в своем кресле-качалке. Усталый вид старика невольно вызывал сострадание и жалость. В такие преклонные годы нелегко работать с огромным напряжением.

– Что с вами? – участливо спросил Лебволь.

Профессор тяжко вздохнул, болезненно поморщился.

– Был сегодня у него, – он кивнул в сторону окна, за которым вдалеке едва проглядывался бактериологический центр. – Видел там то, чего, по совести говоря, боялся все время. Боялся с того самого момента, когда согласился на это гнусное дело…

Лебволь тронул Шмидта за плечо и прижал палец к губам, давая понять, что их могут услышать. В последнее время, боясь подслушивания, они беседовали, гуляя в саду. Профессор понял племянника и, с трудом поднявшись с кресла, медленно пошел к двери. Лебволь заботливо накинул ему на плечи плед, и они вышли в сад.

– Ты, как я вижу, не только предупредителен, но еще и осторожен, – проговорил профессор, шагая по прямой как стрела аллейке.

– Этому меня научила жизнь, – ответил Лебволь. – Я не хочу, чтобы мы оказались в глупом положении. Время для нас с вами наступает сложное. Едва ли нацисты станут церемониться на завершающем этапе создания этого мерзкого оружия.

– Это ужасно, ужасно, – почти простонал Шмидт, – У меня перед глазами до сих пор тот мужчина, что лежал под стеклом у доктора Штайница. А он, мой бывший ученик, он был доволен…

Лебволь взял старика под руку.

– Вам действительно трудно сейчас, отец, – сказал он. – Ведь если даже мы с вами и сможем что-либо сделать у себя, то не в силах повлиять на ход исследований у моего будущего тестя! А ответ перед людьми, перед народами мира за его варварские действия придется держать и вам…

Профессор схватился за голову.

– Что делать, что делать? – повторял он, убавив и без того короткий шаг. Повернув лицо к Лебволю, с надеждой спросил: – Что же мне делать? Как ты думаешь, сынок?!

«Взрывать все к чертовой матери!» – впервые за все время «превращения» в немца по-русски подумал Лебволь.

– Мне кажется… – он оглянулся, до боли в глазах всматриваясь в густые кусты, тянувшиеся вдоль аллеи, и, убедившись, что никого, кроме них, нет, тихо продолжал: – Надо иметь своего человека в лаборатории доктора Штайница. У вас там никого нет из таких людей?

– Нет, – как-то по-детски откровенно признался Шмидт и для убедительности добавил: – Нет, нет, сынок…

– Тогда надо постараться послать к Штайницу своего человека!

Профессор задумался над словами племянника. Они уже дошли до конца аллейки и повернули назад. Становилось сыро и прохладно, Лебволь поправил съехавший с плеч старика плед.

– Я глубоко заблуждался, отец, когда выступал за новое оружие великой Германии, – признался он. – Но я, клянусь, не знал, что́ за оружие готовит доктор Штайниц. Теперь я вижу: его создатель – опасный преступник.

– Рад, что наши мысли совпадают. Спасибо тебе, сынок, – и профессор с нежностью посмотрел на племянника.

– Значит, вы согласны, что в лаборатории доктора Штайница нужен свой человек?

– Да. Но ведь у меня никого нет… Постой! – профессор резко остановился. – На днях доктор Штайниц поинтересовался, нет ли у меня на примете хорошего химика-фармацевта. Так есть у меня такой специалист, есть! – воскликнул он и, перейдя на шепот, рассказал племяннику о своем любимом ученике докторе Юргене Лаутербахе, который до войны работал у него ассистентом здесь, в Вальтхофе. Перед чтением курса лекций в Берлинском университете Юргена неожиданно мобилизовала организация Тодта и направила работать на военный завод. Без сомнения, Лаутербах был бы рад снова трудиться рядом со своим учителем.

– Доктору Лаутербаху можно вполне доверять? – спросил Лебволь.

– Вполне! Как нам с тобой. К тому же Юрген безнадежно влюблен в Регину. Я даже мечтал видеть его своим зятем…

– Это же здорово! – невольно вырвалось у Лебволя. – Я мог бы сам пригласить доктора Лаутербаха. Моя невеста фрейлейн Эрна давно мечтает побывать на юге Германии. Вот причина для поездки.

Профессор обнял Лебволя, прижал к себе.

– Так и порешим, – согласился он. – А в помощники себе возьмешь Регину.

14

Регина сказала Эрне, что неплохо бы ее жениху показать хотя бы частичку юга его второй родины. А то видел он лишь один район Шварцвальда и не представляет, что такое Германия.

Эрна ухватилась за мысль подруги и стала упрашивать Лебволя съездить на юг Германии, уверяя, что от этой поездки он получит огромное удовольствие. Лебволю было интересно осмотреть юг фатерланда, но сейчас, по его мнению, такая поездка несвоевременна, ибо у дяди очень много работы и он должен ему помочь. Эрна поделилась планами предстоящей поездки с баронессой, и та изъявила желание поехать вместе с молодежью. Она, к удивлению всех окружающих, одна почти безвыездно жила в Оберфельде, в то время как ее муж барон Карл фон Тирфельдштейн не появлялся в имении и занимался в Берлине своим незаконнорожденным сыном Германом Баремдикером, обвиненном в шпионаже в пользу английской разведки.

Под давлением Регины, Эрны и баронессы и при одобрении доктора Штайница и профессора Шмидта Лебволь согласился на поездку, но при условии, что она будет продолжаться не более трех дней. Можно было ехать не на самый юг, к Альпам, а куда-либо поближе – например, в район Хемница, что находится в живописных местах поблизости от бывшей границы с Чехословакией. Маршрут разработала Регина. Эрна охотно согласилась с ней. Ей было все равно куда ехать, лишь бы быть рядом с Леби.

Выехали на трех машинах. В первой вместе с горничной Габи ехала Регина, во второй, тоже с. горничной, – баронесса. Кортеж замыкала машина Лебволя, сидящего за рулем. Эрна не захотела брать для себя служанку, ибо она стесняла бы ее при поездке.

Дорога была сказочно красива. Она вилась среди крестьянских полей, пронизывала тенистые леса и роскошные рощи, пролетала по мостам над оврагами, ручейками и речками, степенно проходила через утопающие в зелени городки с домами под красными черепичными крышами. По обочинам стройными рядами тянулись развесистые деревья с побеленными стволами. Их густые кроны сплетались, образуя живой зеленый тоннель. Часто попадались яблони, и тогда машины мчались словно по хорошо обихоженному фруктовому саду,

День выдался солнечным. Тишина и покой располагали к отдыху, земля дышала миром и благоденствием. А ведь на востоке, юге и западе бушевала война. Ежесекундно гибли десятки, сотни людей, рушились дома. Лебволь вспомнил об этом, и ему стало стыдно. Там, на далекой родной земле, его товарищи, друзья сражаются с гитлеровцами, а он раскатывает с дочкой ярого фашиста, врага своего Отечества, и любуется живописной природой.

Эрна, видя грусть на лице жениха, шутливо схватила пальцами мочку его уха, пытаясь развеселить. Лебволь отвел голову в сторону, улыбнулся. Эрна приняла улыбку за одобрение и обняла Леби.

– Хочешь, чтобы мы оба врезались в дерево или оказались в кювете? – спросил Лебволь.

Эрна негромко засмеялась, еще теснее прижалась к жениху.

– С тобой, дружок, куда угодно…

– Даже в тот, лучший, мир?

– Даже в тот…

Останавливались в самых примечательных местах, осматривали окрестности, пили лимонный прохладительный напиток, ели бутерброды, смеялись, шутили и мчались дальше на юг. Регина, оказывается, до войны была в этих местах и потому показывала своим спутникам самое привлекательное, встречающееся на их пути.

К вечеру оказались в районе Хемница. С косогора открылась панорама небольшого озера, обрамленного зеленью деревьев и кустов. Справа к нему примыкал луг, туда и устремилась машина Регины.

– Вот здесь и разобьем наш бивуак! – сказала она.

Шоферы быстро поставили две палатки – для мужчин и женщин, сходили в лес, набрали валежника и развели костер. Горничные постелили в палатках постели, готовили ужин. Баронесса, Эрна и Лебволь осматривали берег озера, а Регина по-хозяйски командовала прислугой.

С пригорка к бивуаку спустился на велосипеде пожилой мужчина и предложил путешественникам устроиться в своей гостинице, находящейся рядом, за лесом. Баронесса, привыкшая к неге в дорогих покоях, не прочь была на ночь перебраться в гостиницу, но Эрна хотела заночевать в палатках, здесь, у озера. Это, по ее мнению, давало возможность погулять вдвоем с Лебволем по окрестностям.

– Я сама съезжу в гостиницу, – заявила Регина. – Все разузнаю, и тогда решим окончательно.

В ожидании возвращения Регины Лебволь и Эрна отправились прогуляться вокруг озера. Лебволь решил именно сегодня посвятить своей невесте весь вечер, чтобы завтра она отпустила его для поездки на завод к Юргену Лаутербаху. В кармане у него лежало письмо профессора к своему бывшему ученику и ассистенту, требовалось с ним переговорить обо всем наедине.

Они гуляли долго, в обнимку шагая по узкой, извилистой тропинке, без конца целовались – Эрна питала особую страсть к поцелуям. Протяжный гудок машины заставил их вернуться в лагерь. На расстеленном ковре был уже готов ужин. Возле Регины и баронессы они увидели высокого худощавого мужчину с длинными руками, учтиво слушавшего болтовню женщин.

– Посмотри, Эри, моя милая кузина по-своему оценила прелести местной гостиницы и вернулась оттуда с кавалером, – шепнул Лебволь невесте.

Молодой мужчина, которому можно было дать не более тридцати пяти лет, первым заметил приближающуюся влюбленную пару. Видимо, а них он уже слышал от Регины и потому с любопытством смотрел на Лебволя и Эрну.

– Леби, милый, позволь тебе представить доктора Юргена Лаутербаха, ученика нашего отца, – сказала Регина.

– Вы очень похожи на свою кузину, – смущаясь, произнес Лаутербах, пожимая руку Лебволю.

– Ничего удивительного! Они же оба Шмидты, – сказала Эрна.

Лебволь был благодарен кузине, что она избавила его от поисков Лаутербаха. Оказывается, она знала, где именно он находится, из гостиницы созвонилась с заводом и привезла Юргена сюда.

– Ты просто чудо, – шепнул ей Лебволь.

Ужин прошел весело и непринужденно. Лебволь был в ударе. Он играл на гитаре, пел с возбужденной от вина Эрной, даже пытался показать, как танцуют в Америке.

Только в полночь, когда усталая, но довольная компания начала расходиться по своим палаткам, ему наконец удалось остаться наедине с Лаутербахом. Юргену Регина предложила ночевать вместе с кузеном, на что тот с радостью согласился.

– Профессор Шмидт, ваш учитель, шлет вам большой привет, доктор Лаутербах, – сказал Лебволь. – Он желает снова работать вместе с вами и надеется скоро увидеть своего любимого ученика.

– О! Работать с таким выдающимся ученым, как профессор Шмидт, моя всегдашняя мечта! – произнес Лаутербах. – Но ведь сейчас война…

Лебволь передал Юргену письмо профессора, и тот, подойдя к костру, тотчас же прочел его. Глаза его при пламени костра светились восторженной радостью, продолговатое, с впалыми щеками, лицо дышало одухотворенностью.

– Неужели это возможно? Неужели возможно? – зашептал он, пораженный заботой старого профессора. – Вы сегодня принесли самую радостную весть в моей жизни, дорогой Лебволь! Позвольте мне вас так называть как кузена моего друга фрейлейн Регины и племянника моего любимого учителя.

– С удовольствием, Юрген! – ответил Лебволь. – Я очень хотел бы с вами подружиться.

– Считайте, мы уже друзья! – просто сказал Лаутербах. – Можете положиться на меня во всех делах.

Доктор Юрген Лаутербах понравился баронессе и Эрне, и утром за завтраком они вместе с Региной пригласили его к себе в гости. Юргену хотелось побывать в Вальтхофе, однако он ссылался на то, что слишком много работы у него на заводе.

– А мы поедем все вместе к вашему начальству и выпросим для вас отпуск! – сказала Регина.

Эрна обняла подругу, расцеловала ее.

– Регина, милая, ты просто умница! – Она обернулась к смущенному Юргену. – И пусть только ваше начальство попробует не отпустить вас! Я тут же позвоню папе…

Предложение Регины понравилось всем. На двух машинах баронесса, Регина, Эрна, Лебволь и растроганный заботой новых друзей Юрген поехали на завод.

Директор завода был польщен посещением родственников знаменитых немецких ученых. Он с радостью выполнил их просьбу и дал в канцелярию распоряжение срочно оформить документы на недельный отпуск доктору Лаутербаху. Лебволь намеревался сегодня же вернуться в Вальтхоф, но Эрна и слушать не хотела. Им было разрешено уехать на три дня, и она пользовалась этим правом.

Шумная компания вернулась на озеро, где их ждала сваренная на костре уха.

Вернулись из увеселительной поездки вечером на третий день. Баронесса и Регина с Лаутербахом проехали домой, а Лебволь вынужден был еще завезти Эрну. Он быстро распрощался с ней и вернулся в Вальтхоф. Регина после дороги принимала ванну, а профессор и Лаутербах мирно беседовали. По их оживленным лицам было видно, что оба они довольны встречей.

Юрген рассказал о своей скучной и однообразной работе на военном заводе.

– А вы, дорогой профессор, все еще занимаетесь своими известными на весь мир гербицидами? – поинтересовался он.

Шмидт сердито нахмурился и раздраженным голосом спросил:

– Разве вы, подъезжая к Вальтхофу, не заметили, как усиленно охраняется наш район эсэсовцами?

– Право же, нет. Нашу машину никто не останавливал. А я не глядел по сторонам. Мы разговаривали с фрейлейн Региной…

Шмидт долго молчал, взвешивая, раскрывать свои карты перед учеником или нет. Потом заговорил?

– Работа моя по-прежнему связана с органической химией. Но не с гербицидами! У меня много помощников, много хороших специалистов, а вот таких, как вы, нет. Если вы согласитесь работать со мной…

По студенческой привычке Юрген чуть привстал с кресла.

– Для меня это великая честь! – воскликнул он.

– Несмотря на войну, – продолжал профессор, – мы должны работать во имя будущей науки, на благо людей, а не против них.

Юрген утвердительно кивнул, посмотрел на молчавшего Лебволя и насторожился: куда клонит профессор? Раньше они говорили друг другу прямо, а сейчас учитель объясняет слишком отвлеченно.

– Я работаю на войну и на науку. А вот ваш однокашник доктор Штайниц – только на войну! Здесь, в Шварцвальде, он создает страшное оружие массового уничтожения всего живого – бактериологическое…

«Не может быть!» – хотел ответить ошеломленный Юрген и не смог произнести ни слова.

– Я тоже не лучше его, – донесся до него приглушенный голос профессора. – Создаю химическое оружие… Если оба эти чудовищных средства будут использованы нацистами, тогда конец цивилизации, конец науке…

Юрген решительно встал с кресла, щеки его пылали. Весь он напрягся, как тетива, всем своим видом впервые в жизни выражая протест любимому учителю.

– И вы предлагаете мне такую работу?! Это в корне противоречит моим взглядам. Я лучше буду продолжать трудиться на военном заводе и делать порох для немецких пушек.

Шмидт скривил губы, усмехнулся:

– Да, да, там у вас легче и, главное, безответственно, – с явной издевкой сказал он.

– Чего же вы хотите от меня, профессор? – простонал Юрген. Он тяжело опустился в кресло.

– Хочу, чтобы вы работали в бактериологической лаборатории доктора Штайница, мой мальчик, – перешел на шепот профессор. – В лаборатории, где испытания проходят на живых людях. Я у себя делаю все возможное, чтобы как-то замедлить создание химического оружия. Нужно сделать так, чтобы и у доктора Штайница замедлилась работа. Это можете сделать вы… Если вы по-прежнему являетесь честным немцем, ученым-гуманистом, каким я вас знал, то согласитесь на мое предложение. Если же ваше мировоззрение резко изменилось… – профессор замолчал, уставился на книгу, лежащую на столе, точно только она одна интересовала его. – Я уже стар. И мне, казалось бы, все должно быть безразлично, – снова заговорил он. – Но ведь вы же молоды, дети мои! За вами будущее! А в будущее науки надо идти с чистыми руками и светлой мыслью. Человечество не простит нам грязной работы. Непосредственно ли занимались мы ей или знали о ней, но остались равнодушными – для него одинаково.

Юрген, не шелохнувшись, сидел в кресле и внимательно слушал учителя. Лебволь пристально наблюдал за ним. Признаться, он не ожидал такой отчаянной решительности от дяди и мысленно восторгался им. Откуда у него взялась такая смелость? Неужели так сильно повлиял тот последний разговор в саду? Но почему молчит Юрген? Ведь его отказ означает полный провал. Лебволь вмиг представил себя, дядю и кузину в застенках гестапо, явственно увидел своего будущего тестя, злорадствующего над бывшим учителем, уму и таланту которого вечно завидовал.

– Вы, конечно, можете пойти в гестапо и сообщить о моем предложении, доктор Лаутербах, – усмехнулся Шмидт.

Юрген вспыхнул, снова вскочил с кресла.

– Я всегда думал, что вы лучшего мнения обо мне, профессор! – запальчиво произнес он.

Шмидт сделал вид, что не заметил возбуждения Юргена, хотя в душе ему это очень понравилось.

В кабинет вошла сияющая Регина. Она, видимо, чувствовала, что у мужчин состоялся какой-то крупный и очень важный разговор. И появилась, чтобы разрядить накалившиеся страсти.

– Как мое новое платье? – весело спросила она и кокетливо закружилась по кабинету. Ни сумрачный отец, ни взволнованный гость не нашлись что ответить. Лишь спокойный кузен восторженно всплеснул руками и сказал:

– Ты просто неотразима! Ай да Юрген! Вот как его здесь встречают!

– Как я рад снова быть в вашем доме, фрейлейн, – задержал Юрген Регину. – И рад сообщить, что ваш отец, мой любимый учитель, предложил мне работать в своей лаборатории, – он не осмелился сказать девушке о лаборатории доктора Штайница, боясь обидеть ее. – Как бы вы поступили, если бы вас заставили делать то, от чего зависит судьба многих людей? – вдруг спросил он.