Текст книги "Десятый круг ада"

Автор книги: Юрий Виноградов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

Регину в последнее время словно подменили. Она сделалась взрослой, серьезной, перестала принимать гостей, ссылаясь на недомогание, исключение составлял лишь доктор Штайниц. Их отношения казались Шмидту странными. Профессор слышал, как неделю назад его дочь резко за что-то отчитала руководителя бактериологического центра, запретив ему появляться в доме. Тот пришел на другой день с белыми розами, был немедленно прощен и обласкан. А Регина так и светилась от радости.

Быстрые смены настроения дочери пугали и настораживали Шмидта. Он по-прежнему мечтал выдать Регину за своего любимого ученика, умного и доброго Юргена Лаутербаха. Тогда и умирать можно спокойно – дочери обеспечена счастливая жизнь.

16

Этот день Настя запомнит навсегда как самый счастливый за все время войны. Пани Елена сказала, что ее, Настю, срочно отзывают в партизанскую бригаду. Она радовалась, как ребенок. Наконец-то сбывается ее мечта и она будет драться против фашистских оккупантов с оружием в руках.

Толстому Хушто, директору могилевской конторы по вербовке рабочей силы в Германию, который после отъезда в фатерланд своего помощника Циммермана стал постоянным клиентом заведения пани Елены, хозяйка ларька по продаже поношенных вещей сообщила, что Настя уезжает в Минск. Девушка очень любит Генриха Циммермана и постарается выпросить у главных немецких оккупационных властей Белоруссии разрешение на право въезда в Германию…

Командир партизанской бригады Ефимчук встретил Настю как самую дорогую и желанную гостью, усадил на самодельную табуретку, стал расспрашивать о работе в Могилеве.

– Да какая уж там работа! Надоели мне эти грязные тряпки, во! – девушка провела рукой по горлу. – Спасибо вам, что вспомнили обо мне.

Из-под густых, нависших над темными глазами бровей с отцовской теплотой смотрел Ефимчук на юную партизанку. Настя со своей привлекательной внешностью – находка для Ефимчука. И родит же белорусская земля таких красавиц! Глаз не оторвешь! Этой бы дивчине гулять сейчас с хлопцем до зари, слушать горячие, вдохновенные слова о своей красоте, о любви, а она вынуждена жить среди врагов, подвергаясь смертельному риску быть разоблаченной. И вот теперь ей предстоит более сложное задание.

– Бабушку давно не видела?

– Два года скоро будет.

– Хочешь побывать у нее?

– Война же идет! Какие могут быть поездки?

Ефимчук замолчал, не решаясь сразу же заговорить о причине отзыва Насти из Могилева в партизанскую бригаду. Девушка рвется в бой, а ее опять посылают в логово врага.

– Вот что, дочка, – начал он, – фашиста нам одного треба взять. Капитана. Целого и невредимого. Только ты его, сукина сына, можешь привести к нам. Его, почитай, целый взвод охраняет.

– Я? Одна? – Настя даже привстала с табуретки.

– Зачем же одна! Вдвоем. – Ефимчук лукаво улыбнулся: – Вдвоем… со своей красотой.

В первое мгновение старая Василиса не могла поверить своим подслеповатым глазам: не привидение ли какое? Перед ней стояла ее любимая внучка Настенька. Старушка трижды перекрестилась:

– Свят, свят, свят…

– Бабушка! – закричала Настя и кинулась ей на шею.

Василиса залилась счастливыми слезами, все еще не веря в неожиданно привалившее счастье. Значит, бог все же услышал ее молитву и привел внучку к ней в дом.

– Настенька, ты ли это? – без конца причитала старушка.

– Да она же, она, Василисушка, – утешала подругу Наталия Тихоновна, вытирая слезы.

На шум из своей комнаты вышел Альберт Шмидт.

– Ой, – растерялась Настя и торопливо стала поправлять сбившийся на плечи платок.

– Это наш квартирант, – шепнула ей бабушка.

Девушка торопливо начала рыться в кармане юбки, извлекла из него помятый лист бумаги и протянула немецкому офицеру. Капитан развернул документ. В нем удостоверялась личность Насти и говорилось, что она после долгих скитаний по Белоруссии возвращается к своей бабушке в деревню Сосновичи. Внизу стояла подпись старосты какой-то непонятной, с длинным названием деревни, гербовая печать и отметка немецкой гарнизонной комендатуры города Борисова.

Шмидт, читая документ, все время смотрел на девушку. Она просто ошеломила его своей красотой. На ней был деревенский дешевый платок, вылинявшая ситцевая кофточка, юбка из серой рогожки, стоптанные старые башмаки, и тем не менее даже в этом неприглядном наряде девушка выглядела привлекательной.

Капитан вернул Насте документ.

– Необходимо зарегистрироваться в комендатуре, – сказал он. – Каждый, кто появляется в Сосновичах, должен немедленно встать на строгий учет. Это приказ коменданта.

– Я завтра же пойду к господину коменданту, герр офицер, – на немецком языке ответила Настя.

– О, вы прилично говорите по-немецки?! – удивился и в то же время обрадовался Шмидт.

– Что вы, у меня такой страшный акцент…

Наталия Тихоновна вышла вперед и с гордостью по-немецки произнесла:

– Настя окончила Борисовскую среднюю школу. Была круглой отличницей. Там и ваш немецкий учила.

– Гимназия – это хорошо! – изрек капитан. – С таким образованием я могу предложить вам работу у себя в строительной конторе.

Василиса упала в ноги явно опешившему Шмидту.

– Умоляю вас… Оставьте внучку дома. Намаялась, бедняжка, скитаючись. Христом-богом прошу… Настенька помощницей моей станет. Куда нам, старым, вдвоем с Натальюшкой, справиться со всем…

Капитан бросил взгляд на девушку, терпеливо ожидавшую решения своей участи, смилостивился.

– Пусть остается, – сказал он и ушел в свою комнату.

Старушки зашептались с Настей, то и дело с тревогой посматривая на дверь комнаты немецкого офицера. Из их слов Настя узнала, что кроме роты солдат-строителей в деревню прибыли три машины эсэсовцев в черных мундирах. Они усиленно охраняют строящийся объект, создали для этого специальную комендатуру. Въезд и выезд из Сосновичей находится под их строжайшим контролем и допускается только с личного разрешения коменданта, противного рыжего офицера. Эсэсовцы почти ежедневно делают обыски в домах, проверяют у всех документы. Особенно они оберегают капитана, днем двое как тени ходят за ним по пятам, а ночью дом охраняют часовые. Очевидно, их квартирант считается важной птицей у фашистов.

Строят гитлеровцы дом отдыха для своих летчиков, ведь места в Сосновичах привольные, воздух чистый, душистый, сосновый бор за околицей, быстрая речка, заливные луга. Все взрослое население деревни согнали на работы. Да еще из других мест пригнали рабочих, соорудили для них барак возле старой мельницы, а сторожем в нем хромой старик Фома, побирушка. Он в Сосновичах недавно. Фашисты хотели сначала его прогнать, а потом сжалились и оставили при казарме. Видно, и у этих супостатов сохранилось еще что-то человеческое. А старик-то добрый, набожный, любому углу рад.

– Да вон он, легок на помине, – показала Василиса на сгорбленного бородатого старика в латаном-перелатаном кожухе, мелко вышагивающего по улице. – Каково ему, сердешному! Мы с Натальюшкой тоже подаем ему чего бог послал.

Настя с трудом сдержала улыбку, узнав хромого старика. Ефимчук за полмесяца до ее прихода к бабушке послал его в Сосновичи. Фома являлся помощником Насти. Через него она осуществляла связь со штабом партизанской бригады «Авангард». Вот бы удивились бабушка и Наталия Тихоновна, если б узнали, что убогому старику не так уж много лет. Фома – так действительно звали «старика» – являлся лучшим разведчиком у партизан. Он обладал редкой способностью быстро перевоплощаться.

– Прямой тебе путь в артисты, Фома, – говорил обычно Ефимчук. – Кончится война – давай на сцену.

Но Фома не хотел быть артистом. Для такого ответственного дела, по его мнению, надо иметь особый талант, а он такого таланта в себе не находил. Парень мечтал быть учителем математики. В те немногие дни, когда ему доводилось бывать в партизанской бригаде, Фома не расставался с тетрадями, решая в них самые сложные задачи по программе средней школы. Он донимал учительницу Тамару Федоровну, знавшую немецкий язык и выполнявшую обязанности переводчика у партизан, просил проэкзаменовать его. Молодой разведчик сразу же после войны мечтал поступить на физико-математический факультет лучшего в стране, да и во всем мире, Московского государственного университета имени Ломоносова, а для этого надо было хорошо знать любимый предмет, чтобы не завалиться на приемных экзаменах.

Утром Настя поднялась чуть свет вместе с бабушкой и стала помогать ей по хозяйству. Нагрела воды для квартиранта, вычистила железный таз, выгладила свежее полотенце. Шмидт вставал рано. Делал у себя в комнате легкую физическую зарядку и выходил на кухню мыться. Он обрадовался, когда с полотенцем на плече увидел Настю, собиравшуюся подать ему воды. Девушка была еще прекрасней, чем вчера. На ней ладно сидело простенькое полотняное платье с белым фартуком, должно быть перешитым из старых бабушкиных нарядов. Вечером Шмидт слышал, как за дверью стрекотала швейная машинка.

– Доброе утро, герр капитан! – приветливо встретила его Настя. – Вы разрешите мне вместо бабушки подать вам воду?

– Да, да. Конечно, – поспешил с ответом Шмидт. Ему было чрезвычайно приятно, что эта юная белоруска осторожно лила в его ладони подогретую воду. Он долго тер лицо, шею, смочил волосы.

– Благодарю, – вытираясь поданным полотенцем, произнес он.

– Рада услужить вам, герр капитан, – поклонилась Настя.

Днем она пошла в комендатуру, расположенную в деревенской начальной школе. Подала дежурному эсэсовцу свой документ, стала объяснять, почему оказалась в Сосновичах. Эсэсовец неожиданно вскочил из-за стола, вытянулся. В канцелярию вошел комендант, «противный рыжий офицер», о котором говорила Насте бабушка. Настя тоже поднялась со стула. Комендант, пораженный красивым лицом посетительницы, невольно остановился. Какую красотку господь бог послал в этой глухой, грязной и бедной деревушке!

Комендант взял со стола дежурного документ и попросил Настю пройти в его кабинет.

– Я сам займусь посетительницей, – сказал он удивленному эсэсовцу.

– Яволь, герр оберштурмфюрер! – гаркнул в ответ дежурный.

Комендант внимательно прочитал документ. С еще большим вниманием он слушал рассказ девушки о ее скитаниях, не спуская с нее пристального, точно пронизывающего насквозь, холодного взгляда. Насте становилось не по себе. Она то и дело краснела и часто сбивалась. Оберштурмфюрер смотрел на Настю неподвижным ледяным взглядом и напоминал ей сейчас удава, гипнотизирующего кролика. Роль бедного кролика отводилась ей, и она с нетерпением и невольным страхом ждала конца беседы, чтобы избавиться от детально изучающего ее взгляда фашиста.

– Значит, вы будете жить в доме старой Василисы? – спросил оберштурмфюрер.

– Да, герр комендант. Она моя бабушка. Мама у меня умерла еще до войны. А отец пропал без вести. Бабушка – единственная родственница…

«И везет же этому капитану Шмидту! – с завистью и неприязнью подумал оберштурмфюрер о командире строительной роты. – Такая будет красотка под боком. Протяни руку, и она твоя…» Комендант понимал, что не так-то просто будет забрать у Шмидта красавицу белоруску, хотя он и попытается это сделать. Капитану кто-то покровительствует в Берлине, его берегут. Неспроста же обыкновенного командира строительной роты охраняет взвод эсэсовцев!

Оберштурмфюрер отпустил Настю, предупредив, что ей каждую неделю придется являться лично к нему для перерегистрации.

– Хорошо, герр комендант, – обещала Настя.

Вечером, когда Шмидт вернулся с работы, она доложила ему о своем посещении комендатуры.

– Герр комендант сам принял меня, был очень любезен и просил через каждые три дня заходить лично к нему на перерегистрацию, – от себя добавила Настя, нарочно сократив установленный срок перерегистрации.

«Рыжая образина хочет прибрать к рукам внучку старой Василисы. Он способен прямо в кабинете скрутить девчонке руки и изнасиловать ее», – с отвращением подумал Шмидт о коменданте, удивляясь, как непонятное до сих пор чувство ревности постепенно захватывает его.

– Я избавлю вас от хождения в комендатуру, – обещал Шмидт.

– Премного обяжете, герр капитан, – едва заметно улыбнулась Настя. Она понимала, что отныне рыжий удав оберштурмфюрер не посмеет дотронуться до нее. Значит, можно считать, она утвердилась постоянной жительницей деревни Сосновичи.

Настя на четверть приоткрыла белую занавеску на окне кухни, давая тем самым условный знак Фоме. Связной понял: внучке не грозит никакая опасность; она остается жить у любимой бабушки.

Ежедневно Настя готовила теплую и холодную воду для Шмидта, разогревала принесенные денщиком Клаусом завтрак, обед и ужин и подавала на стол. А в те дни, когда капитан находился далеко от дома на лесоразработках, она брала с собой свежежареную крольчатину – его любимое блюдо, хлеб, термос с горячим, сладким кофе и шла к нему. Шмидт на свежем воздухе с особым аппетитом ел принесенную девушкой вкусную пищу. Постепенно немецкие солдаты и охранники-эсэсовцы привыкли видеть вместе со своим командиром Настю и беспрепятственно пропускали ее на строящийся объект. В их глазах девушка была любовницей капитана-холостяка. Офицеры, и особенно рыжий комендант, подшучивали над Альбертом, всегда строго относившимся к своей репутации, но тот не обращал внимания на эти разговоры, наоборот, он даже чуточку гордился тем, что ему прислуживает такая обворожительная девушка.

Поздним вечером Настя обычно подавала квартиранту стакан холодного молока. Шмидт усаживал девушку за стол, угощал сладостями и неизменно заводил свой походный патефон, проигрывая одну пластинку за другой. Репертуар был широк: от симфонической музыки и церковных фуг Иоганна Себастьяна Баха до немецких старинных народных шуточных, веселых песен. Особенно ему нравилась песня-баллада из «Фауста», которую любил он петь и сам.

 
Король жил в Фуле дальной
И кубок золотой
Хранил как дар прощальный
Возлюбленной одной.
Когда он пил из кубка,
Оглядывая зал.
Он вспоминал голубку
И слезы проливал…
 

Настя быстро выучила песню и, смешно коверкая немецкие слова, подпевала капитану, восхищенному ее слухом и чистым, приятным голосом.

 
И в смертный час тяжелый
Земель он отдал тьму
Наследнику престола,
А кубок – никому.
 

Часто он просил Настю спеть какую-либо белорусскую народную песню. Девушка пела негромко, вполголоса, опасаясь, как бы ее не услышали на улице. Шмидт внимательно слушал, упиваясь мелодией, совершенно не понимая незнакомые ему слова.

Само собой разумеется, взаимоотношения квартиранта Василисы и ее внучки не остались незамеченными. Жители Сосновичей перестали здороваться с Настей, а затем стали и ругать ее в глаза, открыто называя немецкой прислужницей. Настя не обращала на них внимания, точно ничего не слышала. Зато презрение всей деревни к своей внучке болезненно переживала старая Василиса.

– Стыд-то какой. На улице нельзя показаться, – не выдержала Василиса. – Народ-то вон что говорит…

– А вы не слушайте их, бабушка! – успокоила Настя. – Вы же с Наталией Тихоновной видите, что я чиста. Господин капитан хорошо воспитан. Он из интеллигентной семьи. Мало ли что болтают деревенские бабы!

Старушки видели: их квартирант действительно вел себя безукоризненно по отношению к Настеньке да и к ним самим. Ни одной угрозы, ни одного грубого оскорбительного слова. А если его денщик Клаус и позволял резко обращаться с ними, то капитан тут же одергивал его.

Шмидт быстро привык к Насте. Даже больше того – девушка ему нравилась. Сам себе не признаваясь, он отсчитывал время до окончания работы, чтобы быстрее вернуться на квартиру и увидеть застенчивую улыбку на милом лице хозяйской внучки. Хотелось сделать для нее что-то приятное, как-то разнообразить ее скучную жизнь, развеселить, показать интересных людей.

В субботу он вернулся со стройки необычно рано. Настя не заметила его внезапного прихода. Она стояла спиной к двери и перед маленьким зеркальцем, висевшим на стене, расчесывала гребенкой распущенные волосы. Старушки копались в огороде и кормили кроликов, в раскрытое окно доносились их приглушенные голоса.

Шмидт застыл на пороге. Зачарованно смотрел он на длинные золотистые волосы Насти, струящиеся по ее плечам и спине. Настя напоминала ему сейчас русалку или добрую фею из немецких сказок. Словно магнит, девичьи волосы тянули его к себе. Хотелось дотронуться до них, ощутить в руке их мягкость и шелковистость, прикоснуться губами и зарыться в них лицом.

Шмидт невольно сделал шаг. Настя испуганно обернулась.

– Ой! – увидела она офицера и торопливо стала заплетать волосы в тугую косу. – Извините, герр капитан. Я не ожидала, что вы так рано вернетесь сегодня.

Ей становилось не по себе от пристального взгляда Шмидта, не спускавшего восторженных глаз с косы. Ох уж эта коса! Настя хотела обрезать волосы – до них ли во время войны, но командир партизанской бригады Ефимчук категорически запретил.

– Настия, – Шмидт никак не мог правильно выговорить это трудное имя, – сегодня я приглашаю вас поехать в Борисово. Мы чудесно проведем субботний вечер в офицерском казино. Обещаю вам.

Предложение озадачило Настю. Посещение офицерского казино не входило в детально разработанный Ефимчуком план. А категорический отказ может насторожить капитана, и их взаимоотношения испортятся.

– Благодарю за приглашение, герр капитан, – ответила она и стыдливо покраснела: – У меня… К сожалению, у меня нет подходящего для такого торжественного случая платья. И туфель…

– Клаус! – крикнул Шмидт в открытую дверь, и в дом тут же вошел денщик, положил на стол две картонные коробки и молча вышел. – Буду рад, если вам понравится мой подарок! – Шмидт посмотрел на ручные часы. – Через два часа за нами заедет машина с охраной, – и ушел в свою комнату.

Настя открыла коробки: в большой лежало легкое, цвета первой весенней листвы платье, и в маленькой – белые с серебряными пряжками туфли. Быстро примерила их. Туфли точно были сшиты для нее, а вот платье оказалось несколько великовато. Пришедшим с огорода старушкам она заявила, что едет с квартирантом в Борисов в офицерское казино.

– Одна-то?! – обомлела Василиса. – А вдруг он там…

– Ничего не сделает, бабушка! – заверила Настя. – Там же будет много людей. И в дороге нас будут сопровождать охранники. И вообще, – она перешла на шепот, – я делаю то, что требуется…

Старушки переглянулись. Многое в действиях Настеньки им казалось странным и загадочным. Начиная с ее внезапного появления в доме, стремления угодить немецкому офицеру, обратить его внимание на себя, часто недосказанные слова, как сейчас. По своей ли воле она так действует? Уж не партизаны ли из борисовского леса заслали ее в Сосновичи, где начато интересующее их строительство? Василиса припомнила, что когда в начале войны приезжала в Борисов за внучкой, то кто-то из соседей сказал, что Настенька ушла в народные мстители. Поговорить бы откровенно с ней, по душам – может быть, чем и помогли бы старушки, да разве она расскажет правду.

Альберт Шмидт в новом парадном мундире, статный, высокий, подтянутый. При виде нарядной Насти он буквально онемел от счастья: перед ним с застенчивой улыбкой стояла не простая белорусская девушка, а самая настоящая принцесса. «Как вы прекрасны, фрейлейн!» – хотелось сказать ей, но на него недоверчиво глядели угрюмые злые старухи, точно он намеревался проглотить их дитя.

Машины ждали у крыльца. Они сели в легковушку. Следом за ними поехал грузовик с эсэсовской охраной в кузове. Проселочная дорога проходила лесом, и комендант опасался партизанской засады.

В казино собрались все офицеры борисовского гарнизона. На Настю сразу же обратили внимание, едва она несмело вошла в шумный зал. Ей стало вдруг жутко от устремленных на нее со всех сторон наглых взглядов пьяных врагов. «Никогда не видела такое скопище фашистов. Сколько их здесь? Вот бы сюда партизан Большого…» – почему-то подумала она.

Самолюбивому Шмидту польстило внимание офицеров к его даме. Все они восторгались ее внешностью и завидовали идущему рядом с ней командиру строительной роты. Шмидт небрежно отвечал на приветствия знакомых офицеров. Увидев командира строительной бригады полковника Голльвицера, который тоже не спускал глаз с его партнерши, он решил подойти к нему.

– Рад видеть вас в казино, капитан! – Голльвицер широко улыбнулся командиру роты, вспомнив о том, что отвечает за его безопасность перед самим начальником РСХА обергруппенфюрером Кальтенбруннером.

– Позвольте, герр полковник, представить вам фрейлейн Настию, – учтиво склонил голову сияющий от гордости Шмидт.

В первое мгновение Голльвицер хотел было поцеловать руку очаровательной подруге капитана, но вовремя удержался. Она не арийка. Она всего-навсего белоруска, пусть и красивая. Подчиненные могут по-разному расценить его жест и, чего доброго, сообщить в Берлин.

– Весьма приятно! Весьма! – полковник расплылся в улыбке. – Надеюсь, капитан, вы довольны своей новой работой?

– Я давно мечтал о стройке, герр полковник, – ответил Шмидт. – Очень признателен вам за доверие.

Голльвицер сощурил глаза, многозначительно подмигнул капитану:

– Кто знал, что в Сосновичах растет такой яркий цветок!

Заиграл джаз, и на подмостки вышла худая оголенная певица. Сухим, дребезжащим голосом она затянула унылую песню. Шмидт повел Настю к столику. Он предложил своему начальнику выпить с ними по бокалу вина, и тот с радостью согласился.

Полковник пил вино мелкими глотками, не спуская маслянистых глаз с Насти. Шмидт говорил о строящемся доме отдыха для летчиков, в душе желая, чтобы командир бригады поскорее оставил их одних. Настя едва прикасалась губами к бокалу с пахнущим травой и вяжущим язык вином.

– Настя?!

Она вздрогнула, повернулась на голос и обмерла, в первое мгновение лишившись дара речи. Перед ней с заученной, слащаво-притворной улыбкой стоял хорошо одетый молодой мужчина.

– Не узнаешь старых знакомых?

Настя узнала его. Это был Осинский, бессменный член городского жюри на конкурсах песни, слывший в Борисове до войны специалистом по вокалу. Именно он вручал ей приз за первое место, которое она завоевала на последнем конкурсе в мае 1941 года.

– Пан Осинский?! – после секундного колебания удивилась Настя. – Приятная встреча… – через силу выдавила она из себя улыбку.

– Я рад, что ты с нами! – Осинский склонил голову перед Голльвицером: – Мы с ней, пан полковник, знали друг друга еще до прихода непобедимых немецких войск. Она тогда училась в средней школе и была секретарем комсомольцев.

«У-у, предатель. Фашистский прихвостень. Повесить тебя мало», – мысленно ругала Настя Осинского.

Полковник сухо засмеялся.

– Если вожак советской молодежи перешел на нашу сторону, выходит, нет больше веры большевикам! – изрек он.

– Пан Осинский тоже был коммунистом, герр полковник, – произнесла Настя.

– Только членом партии! Но никак не коммунистом. Членом партии, а это не одно и то же, – поспешил с ответом Осинский, пожалев о начатом с Настей разговоре. Выходит, эта девица здорово преуспела у немцев. Ей палец в рот не клади. А ведь была тихоней и скромницей.

– Что будет сегодня интересного в вашей программе? – как любитель и ценитель музыки спросил Голльвицер.

– Интересного… – Осинский, работавший теперь в этом казино, многозначительно ухмыльнулся: – Самое интересное, пан полковник, песни в исполнении пани Насти. Она у нас раньше неизменно была первой на всех конкурсах…

Полковник даже привстал со стула от удивления:

– Вы еще и поете?! Мы с капитаном испытаем истинное удовольствие от вашего голоса…

Насте стало жарко. Петь для сборища пьяных фашистских головорезов? Если б кто раньше только намекнул ей об этом, она бы выцарапала тому глаза! А сейчас… сейчас надо петь. Петь ради выполнения задания Ефимчука. Умоляюще взглянула на Шмидта: может быть, он запротестует? Но капитан не возражал.

Настя вместе с сияющим Осинским вышла на подмостки и о чем-то зашепталась с руководителем джаза. Потом она подошла к краю сцены и смело посмотрела в мгновенно притихший зал.

«Что она собирается петь? – заволновался Шмидт. – Лучше бы не пускать ее с паном Осинским…»

Настя, к его немалому удивлению, запела на немецком языке песню-балладу из «Фауста», которую они часто по вечерам исполняли вместе.

 
Король жил в Фуле дальной,
И кубок золотой
Хранил как дар прощальный
Возлюбленной одной…
 

Шмидт занервничал, нечаянно опрокинул на скатерть бокал с вином. Гете, его любимый Гете, запрещен нацистами в Германии, а Настя, не зная того, поет здесь эту песню опального великого немецкого поэта. Как бы не взбунтовались нацисты, и тогда скандал.

Но зал точно вымер. Взгляды прикованы к освещенной цветными огнями певице. Красота этой юной славянки, ее нежный чарующий голос покорили всех.

 
…В тот миг, когда пучиной
Был кубок поглощен,
Пришла ему кончина,
И больше не пил он.
 

Последние слова песни потонули в грохоте аплодисментов.

– Бис! Браво! Браво! Бис! – неслось со всех сторон.

Настя хотела убежать со сцены, но Осинский удорожал ее за руку, к всеобщей радости заставив исполнить еще одну песню.

Вторая песня, веселая, задорная, – ее Настя слышала в комнате Шмидта – еще больше понравилась публике. Напрасно Осинский пробовал удержать певицу, уговаривая снова спеть на «бис» для панов офицеров, Настя была неумолима. Раскрасневшаяся, взволнованная, она сошла в зал к поднявшемуся ей навстречу Шмидту.

– Настя, с твоей внешностью да с твоим голосом мы такое бы закрутили! Осыпались бы золотом! – не отставая от девушки, торопливо говорил Осинский. – Давай вместе работать. Не прогадаешь!

– Пошел вон, холоп! – холодно, с открытой неприязнью сказала она.

– Что?! – Осинский растерялся от неожиданности, но тут же быстро овладел собой. – Как ты смеешь так обращаться…

Шмидт не дал ему договорить, схватив за лацканы пиджака.

– Фрейлейн Настия смеет! – слегка встряхнул он испугавшегося Осинского. – Прочь от нее, паяц!

– Яволь, яволь, пан капитан! – поспешно закивал Осинский и скрылся за кулисами.

Настю окружили офицеры. Полковник Голльвицер разразился пространной напыщенной тирадой в адрес прехорошенькой представительницы прекрасной половины человечества. Шмидт с трудом дослушал и, извинившись перед командиром бригады, увел Настю танцевать.

– Как мне надоели здесь все, – прошептал он.

– А мне – вдвойне, – сдержанно засмеялась Настя..

– Вы сегодня удивительно прекрасны, фрейлейн. Вы божественны! Вы воплощение ангела, ниспосланного на землю самим господом богом.

Настя обиженно надула губы, часто заморгала длинными, загнутыми вверх ресницами.

– Не смейтесь, пожалуйста, герр капитан…

– Я вполне серьезно, – заверил Шмидт. – И называйте меня по имени. Просто Альберт.

– Хорошо, герр Альберт.

Шмидт отчаянно замотал головой.

– Без всякого герр, Настия! Альберт – и все!..

Возвращались они в Сосновичи в полночь. Впереди них ехал мотоцикл, а сзади грузовая машина с охраной. Шмидт осторожно положил свою ладонь на руку девушки. Настя не убрала руку, хотя ясно понимала, что Шмидт – гитлеровский офицер, враг ее Родины, советского народа, которого она ненавидит, презирает и которому будет беспощадно мстить за поруганную родную белорусскую землю.