Текст книги "Десятый круг ада"

Автор книги: Юрий Виноградов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

2

Профессор все чаще подходил к окну, из которого просматривалась обсаженная яблонями дорога. Вот-вот должна показаться машина с Лебволем – Регина еще с утра уехала встречать его на аэродром, но ее почему-то не было, хотя время перевалило далеко за полдень. Внизу, на первом этаже, суетливо бегала прислуга, готовясь к встрече желанного в доме заморского гостя. Племянник хозяина Вальтхофа впервые, приезжал в Германию, и потому хотелось встретить его как можно лучше.

– Едут, едут, герр Шмидт! – закричала неугомонная Габи и от радости захлопала в ладоши. Профессор подошел к окну: действительно, из-за леса выскочила черная легковая машина и, поднимая клубы дорожной пыли, катила к Вальтхофу. Шмидт торопливо спустился вниз и вышел во двор. Форрейтол распахнул ворота, взял под козырек. Машина проскочила мимо него и остановилась около профессора Шмидта, явно взволнованного предстоящей встречей с племянником. Вездесущая Габи, не дожидаясь, когда медлительные Гюнтер и Форрейтол подойдут к машине, сама открыла дверцу и помогла выйти счастливой Регине. Лебволь отказался от помощи юной горничной, он сам вышел вслед за двоюродной сестрой. Тонкий, стройный, загорелый, в яркой рубашке, с косынкой на шее, непомерно широким кожаным поясом и в сомбреро, он своим видом буквально поразил встречающих, и особенно Габи. Секунду-две Лебволь выжидающе смотрел в глаза Шмидта, из-под стекол роговых очков излучающие тепло, потом подошел к нему и протянул обе руки.

– Здравствуйте, дорогой дядюшка!..

– Племянник… Лебволь… – профессор обнял юношу и долго не отпускал от себя. Растроганные необычной встречей, Регина, Габи и повариха Марта не стесняясь плакали, садовник Форрейтол и ведающий хозяйством профессора верный Гюнтер, отвернувшись, зашмыгали носами, не желая показывать женщинам своей слабости.

– Я вас сразу же признал, дядюшка! – произнес Лебволь. – Вы такой же, как на фотокарточках. А Регина у нас красавица! – он взял руку кузины, поцеловал ее. – Если бы вы знали, как я рад видеть вас! Жаль, этого не сможет больше сделать мой бедный отец…

За столом просидели до позднего вечера. Появилась даже бутылка старого вина, что было редкостью в доме Шмидтов. Прислуживала Габи. Говорил почти один Лебволь, рассказывая о жизни за океаном младшего брата профессора – Фрица Шмидта, о его незавидных последних днях жизни, показывал привезенные с собой фотокарточки отца, матери, деда и тетушки. Как Шмидт был прав двадцать с лишним лет назад, когда отговаривал взбалмошного Фрица от женитьбы на американской певице! Не послушался тогда его совета Фриц. Разъездная жизнь по гастролям, роль мужа-слуги, затем развод якобы по политическим соображениям, гнетущее одиночество, страшная неизлечимая болезнь – вот расплата за легкомысленное решение молодости. Хорошо хоть, что сына, фактически брошенного родителями, воспитали дед и его сестра и теперь Лебволь твердо стоит на ногах.

Шмидта, не говоря уж о Регине, до глубины души тронул волнующий, поистине драматический рассказ племянника. Не совсем понравились ему лишь осуждающие нотки в адрес матери – известной на весь мир певицы, выступившей в печати против немецких фашистов. Но он не стал говорить об этом Лебволю, дабы не омрачать радостной встречи.

Утром профессор показал племяннику свое хозяйство. Лебволь был в восторге от обширного сада с его редкими породами деревьев, саженцы которых были присланы Шмидту коллегами со всех континентов, с роскошными клумбами цветов, над которыми целыми днями колдовал старый неразговорчивый Форрейтол. Поразила его химическая лаборатория дяди, оснащенная прекрасной аппаратурой. Но самое большое впечатление на Лебволя произвела экспериментальная теплица, занимавшая довольно обширную площадь. В теплице на небольших квадратах земли по одну сторону буйно росли пшеница, рожь, ячмень, овес, горох, кукуруза, огурцы, помидоры, картофель, а по другую – те же злаковые и овощи, но гораздо меньших размеров. Если на одном участке пшеница уже налилась зерном, то на противоположном она едва начинала колоситься. То же происходило и с овощами. Справа перед удивленным Лебволем висели зрелые плоды огурцов и помидоров, а слева появились лишь зародыши.

– Какая разница! – невольно вырвалось у Лебволя.

– В одном случае я использовал свои гербициды и регуляторы роста растений, а в другом – ничего, – пояснил профессор.

Глаза племянника расширились от восхищения. Он с неподдельным восторгом смотрел на деяние рук ученого.

– Вы гений, дядюшка! – невольно сорвалось с его губ. – Люди… немецкая нация будет вечно чтить ваше имя…

Шмидту была приятна бесхитростная похвала Лебволя. Он привлек его к себе, дружески похлопал по плечу. Потом, точно спохватившись, повел племянника к дощатой перегородке, отделявшей часть теплицы. Едва они переступили порог, как в нос ударил неприятный запах гнили. На клочках земли Лебволь увидел те же злаковые и овощи, сплошь подверженные какой-то непонятной болезни. Стебли и чахлые колоски пшеницы, ржи и ячменя покрылись ржавыми наростами, огурцы, помидоры, картофель словно вспухли от синих нарывов, из трещин которых сочилась темная вонючая жидкость.

– Дядюшка, что это, дядюшка?!

Профессор безвольно опустил руки, болезненно поморщился.

– Вот что может произойти на полях и огородах, если неразумно использовать достижения науки, – со вздохом отметил он. – Мои гербициды, дефолианты и регуляторы роста растений… Своими открытиями ученый может удвоить урожай сельскохозяйственных культур или, наоборот, уничтожить их, поставив людей перед катастрофой голода. В первом случае его имя будут возвеличивать, обожествлять, а во втором – проклинать. Если бы я мог предвидеть все отрицательные последствия, то едва ли бы отважился на научный эксперимент, которому были отданы все лучшие годы жизни.

– Неужели найдутся такие, кто может использовать ваш гений в варварских целях? – удивился Лебволь.

– К сожалению, находятся, мой друг, – ответил профессор. – Чего я больше всего опасаюсь…

– Не может быть!

– Может… Все теперь может случиться. Вот поживешь здесь – и убедишься сам.

Весь следующий день Регина показывала Лебволю окрестности Вальтхофа. Они ходили в лес, бродили по лугам, купались в холодной речке и загорали на ее крутом берегу. Регине льстило внимание обитателей Шварцвальда, и она нарочно водила брата по наиболее многолюдным местам. Пусть все знают, какой у нее чудесный кузен!

Шмидт вернулся из лаборатории раньше обычного. После легкого ужина он увел Лебволя в свой кабинет, куда горничная Габи подала кофе. Профессор невольно проникся радостным чувством отцовской заботы и любви к фактически оставшемуся без родителей племяннику, и чисто дружеская беседа с ним, отныне самым близким человеком, была ему просто необходима. Она, подобно смягчающему средству, успокаивала душу старика и скрашивала его однообразную жизнь, ставшую с созданием бактериологического центра в Шварцвальде почти невыносимой и полностью зависимой от нацистов.

Лебволь понял, что принят в семью Шмидтов равноправным членом.

3

Вечером, когда отряд славянских рабочих вернулся со стройки в лагерь, помощник управляющего имением баронессы Ирмы фон Тирфельдштейн на двуколке подъехал к конторе. Привязав к столбу лошадь, он подошел к двери и невольно прислушался: из помещения доносился приглушенный звук гармошки и приятный по тембру, но удивительно тоскливый голос певца.

 
А первая пуля, а первая пуля,
А первая пуля ранила меня.

Любо, братцы, любо,
Эх любо, братцы, жить.
С нашим атаманом
Не приходится тужить…
 

Ладушкин распахнул дверь, увидел коротконогого, длинноволосого некрасивого парня.

– Здорово, русак-гусак!

Фимка прекратил– игру, смешно вытянулся, оскалив крупные желтоватые зубы.

– Здрасте-мордасте, бородатая коломенская верста!

– Видно, неплохо живешь, парень, раз наяриваешь на гармошке?!

– Ну! Как в волшебной сказке! Только чем дальше, тем страшнее.

Ладушкин оглядел прихожую конторы, покосился на ершистого слугу, по-дружески подмигнул ему.

– Доложь-ка, русачок-гусачок, своему господину, что помощник управляющего имением баронессы фон Тирфельдштейн господин Ладушкин с личной просьбой от сиятельной госпожи Ирмы, – сказал он.

– Господина герра еще нет на троне. Но оне скоро прибудут, – охотно ответил Фимка. – А тебе как живется-поживается под баронессовым золотым башмачком? – полюбопытствовал он.

– Уж каблучки у нее больно остры. Как ткнет ими по мягкому месту – на неделю сидеть отучит.

В сопровождении двух эсэсовцев стремительно вошел мрачный Циммерман. Искоса взглянув на незнакомого великана, он быстро прошел в свой кабинет. Эсэсовцы, сняв автоматы, уселись за стоящий у окна столик и начали расставлять шахматы.

– Доложь-ка обо мне, русачок, – напомнил Ладушкин.

Фимка прошел к Циммерману и вернулся от него, морща длинный, с горбатинкой, нос.

– Топай, волосатик, к оберу. Но предупреждаю: можешь вернуться ощипанным, как петух перед похлебкой. Без усов и бороды.

– Ничего! Авось обойдется.

– Давеча одному такому обошлось плешиной во всю макушку…

Ладушкин решительно переступил порог, чувствуя, как от охватившего его волнения чаще забилось сердце. Было отчего волноваться, ведь он оставался с глазу на глаз с боевым товарищем, разведчиком, искусно вошедшим в доверие к фашистам и вот уже несколько месяцев так талантливо разыгрывавшим из себя ярого нациста, смертельно ненавидящего большевистскую Россию и всех, кто связан с ней. Взгляды их встретились: холодный, колючий, недоверчивый – Циммермана и робкий, сдержанный, чуть восторженный – Ладушкина. Они молчали дольше, чем полагалось при встрече, внимательно изучая друг друга. Ладушкин заметил, что Генрих похудел, осунулся, – видно, нелегко ему достаются дни, проведенные среди врагов. Как бы он сейчас был рад дорогой весточке от жены Катюши. Хотелось передать и благодарность Центра за работу, поздравить с присвоением очередного воинского звания «капитан». Это и многое другое Ладушкин обязательно сообщит Генриху, но лишь только после того, когда твердо обоснуется в Оберфельде и наладит связь с Центром. Таково было строгое предписание подполковника Григорьева.

Циммерман с неприкрытой ненавистью глядел на пришельца. Уж если великан-бородач свободно передвигается по Шварцвальду и даже ездит на двуколке, значит, он своей подлостью и предательством заслужил такую милость у нацистов. Надо взять его под особый контроль и в момент выполнения задания ликвидировать как изменника Родины. Он не предложил посетителю стул, – пусть русский мужик постоит перед немецким офицером.

– Что вам угодно? – сухо спросил Циммерман.

– Госпоже баронессе требуется опытный специалист, жестянщик, – заговорил Ладушкин. – Она послала меня к господину Баремдикеру, а господин гауптштурмфюрер направил к вам.

«Быстро же ты, подлец, изучил воинские звания нацистов!» – отметил про себя Циммерман.

– Гауптштурмфюрер Баремдикер сказали, что среди ваших славянских рабочих есть прекрасные жестянщики и вы не откажете госпоже баронессе…

С полмесяца назад Баремдикер попросил перевести временно на работу в имение своего отца супругов Лыковских. Они якобы являлись хорошими специалистами-овощеводами и без них в парниковом хозяйстве барона Тирфельдштейн никак не обойтись. Фактически же Циммерман создал для шпионов Лыковских такие невыносимые условия, что они умолили начальника концлагеря хотя бы на месяц избавить их от начальника-садиста. Теперь гауптштурмфюрер хочет перевести еще одного «специалиста». Кто он, новый осведомитель Баремдикера?

– Номер рабочего? – спросил Циммерман.

– Номер? Какой номер?.. Я не знаю, – смутился Ладушкин.

– Я направлю баронессе жестянщика, – облегченно вздохнул Циммерман, радуясь, что его предположение о новом шпионе в отряде не подтвердилось.

– Позвольте мне самому подобрать человека, господин обер-лейтенант, – запротестовал Ладушкин. – Нам требуется особый специалист. Чтоб дополнительно еще и хозяйство знал. Гауптштурмфюрер Баремдикер сказали, что вы разрешите…

Циммерман вызвал Фимку и приказал ему сопровождать по баракам помощника управляющего для отбора жестянщика. Ему не терпелось узнать, кого же из рабочих выберет холуй баронессы?

Довольный Ладушкин вновь зашел в кабинет, когда Циммерман уже принял всех сотников. С лица бородача не сходила радостная улыбка.

– Для имения госпожи баронессы больше всех подходит номер двести первый! – выпалил он.

Циммерман невольно привстал со стула, переспросил:

– Двести первый? Но… почему именно он?

– Парень мастак на все руки. Как говорят в России, и швец, и жнец, и на дуде игрец. А нам такой и нужен позарез.

Под номером 201 в отряде славянских рабочих числился Пальчевский. И вот теперь его забирает помощник управляющего. Что это, чистая случайность или… Генрих почувствовал, как в висках запульсировала кровь, стало вдруг жарко в тесном френче. От мысли, что бородач-великан прислан к нему подполковником Григорьевым, становилось свободно и радостно на душе. Наконец-то приближается долгожданная развязка – подрыв бактериологического центра. Но почему Ладушкин не произносит пароль? Первому это делать Циммерману категорически запрещалось. А тот молчит, лишь все время склабится в доброй улыбке.

– Согласен, берите двести первого, – произнес Циммерман. – Только за него мне отвечаете головой.

– Не извольте беспокоиться, господин офицер. Ничего с ним не случится. А закончит работу – верну в целости, как есть, – заверил Ладушкин. Он поймал на себе пытливый, пристальный взгляд хозяина кабинета. Стоило немалых усилий выдержать его. Очевидно, Генрих о чем-то догадывался. Поскорее бы уйти отсюда, а то вдруг выдашь себя раньше времени.

– Больше ничего не хотите мне сказать? – растягивая слова, спросил Циммерман.

– Нет, господин офицер! – отчеканил Ладушкин и, подумав, тихо добавил: – Пока нет…

Пальчевский терпеливо ждал помощника управляющего возле двуколки. Тот быстро вышел из душной конторы, шумно набрал полную грудь свежего воздуха. Приказал:

– Забирай весь свой скарб – и на двуколку. Живо у меня!

– Все богатство мое тут, – вяло улыбнулся Пальчевский, показав на завязанный тонкой бечевкой заплатанный мешок.

– Поехали!

Лошадь Ладушкин пустил рысью. Вскоре миновали лес и выехали на поля, принадлежащие баронессе. Помощник управляющего скосил веселые глаза на приунывшего попутчика, резко спросил:

– Сколько подойников выйдет из листа жести? Скажи-ка, мастер?

Пальчевский вздрогнул, испуганно поглядел на бородача, не ослышался ли?

– Сколько подойников выйдет из листа жести? Скажи-ка, мастер? – настойчиво повторил вопрос Ладушкин.

– Смотря из какого листа…

– Из самого большого?

– Сделаю четыре. Да еще на пару игрушечных ведерок хватит…

Большая ладонь помощника управляющего крепко сжала сухую руку жестянщика.

– Здравствуйте, Петр Николаевич!

– Здравствуйте, товарищ…

– Ладушкин Федор Иванович, – представился помощник управляющего. – Теперь будем работать вместе…

Еще неделю назад он попросил управляющего Фехнера построить в стороне от бараков на опушке леса карцер, куда в наказание необходимо было сажать провинившихся славянских рабочих. На следующий день туда угодил Пальчевский. Очищая коровник от навоза, он сломал лопату, за что помощник управляющего на три дня засадил его в карцер. В карцере никто не мешал собирать радиостанцию. Это страшное место рабочие обходили стороной.

К концу отбывания срока наказания радист вышел в эфир на первую связь с Центром. Ладушкин сообщал Григорьеву о своей легализации в Оберфельде и о благополучном прибытии в Вальтхоф американского племянника профессора Шмидта.

4

Вечеринка, которую устраивала на даче фрейлейн Эрна Штайниц, удалась. Было много вина, смеха, музыки, веселого застольного шума. Было даже немного искренности в отношениях между собравшимися у Эрны молодыми людьми, искренности, здесь столь редкой и столь высоко ценимой юной хозяйкой.

Вечер, кажется, достиг своего апогея. Но полного удовлетворения Эрна почему-то не чувствовала. Она все ждала обещанного фрейлейн Региной сюрприза, немножко волновалась, и от этого волнения еще розовее становились ее щеки. Она покоряла той прелестью, какая бывает лишь у девушки, только что сменившей угловатость подростка на уверенную грацию, но уже знающей себе цену. Эрна зажигала окружающих своей бездумной веселостью, она сама любовалась собой и заставляла любоваться и восхищаться других. Она знала, что все пришедшие к ней сегодня мужчины покорены ею. Это забавляло ее, веселило, но не трогало. Она уже давно привыкла ко всеобщему поклонению, ей хотелось чего-то большего, лучшего, чего еще не было в ее жизни.

Приезд Регины прервал пространные разглагольствования моложавого офицера, весь вечер мучившего девушек своими нудными тостами.

– Проси, проси! – хлопая в ладоши, закричала горничной Эрна.

Регина вошла не одна. Рядом с ней стоял тонкий загорелый юноша в светлых брюках, яркой, спадающей легкими складками рубашке.

– Регина, дорогая, как я рада вашему приезду! – трогательно расцеловалась юная хозяйка с гостьей, ни на секунду не спуская глаз с ее спутника.

– Господа, – негромко сказала польщенная вниманием Регина, – позвольте вам представить моего любимого кузена Лебволя Шмидта! Эрна, голубушка, прошу полюбить нашего американца и приобщить его к немецкой цивилизации!

Эрна, улыбаясь самой обаятельной улыбкой, посмотрела на Лебволя. Так вот он какой, обещанный сюрприз! Лицо кузена фрейлейн Регины оставалось серьезным. Спокойно и холодно он склонился к ее руке и церемонно произнес:

– Очень рад!

Эрна вдруг почувствовала желание чем-то удивить, поразить этого необыкновенного, экзотического юношу, увидеть в его глазах смятение и восхищение ею, Эрной.

– Эрна! Познакомь же Лебволя со своими гостями, – напомнила Регина.

– С гостями? – Эрна медлила с ответом, раздумывая, стоит ли представлять Лебволю своих подвыпивших друзей. – Ах, с гостями… Пожалуй, внимания вашего кузена, дорогая Регина, достоин в первую очередь… – она нарочито небрежно обвела глазами присутствующих. – Ну конечно же вы, уважаемый оберштурмбанфюрер!

Эсэсовский офицер, сидевший в тени так, что лица его совсем не было видно, встал и шагнул в полосу света. Широкополая шляпа в руках Лебволя описала круг, он склонил голову, здороваясь. Грюндлер прищелкнул каблуками, протянул руку. Он уже знал, что в РСХА досконально проверили досье племянника профессора Шмидта, прежде чем допустить его в Вальтхоф, и хотел поскорее познакомиться с ним. Сегодня такой случай представился.

– Надеюсь, будем добрыми друзьями, дорогой Лебволь!

– Почту за высокую честь, оберштурмбанфюрер!

Грюндлер, нимало не смущаясь, подошел к Регине, поцеловал ей руку:

– С каждым днем вы становитесь все неотразимее, фрейлейн…

К Эрне и Лебволю вплотную приблизился нетвердо стоявший на ногах моложавый подполковник.

– Эрна, милая, представь меня…

– Да, да, конечно! – согласилась Эрна и повернулась к гостю: – Это сын храбрейшего в рейхе фельдмаршала…

– Умоляю, Эрна, просто Рольф! – поспешно прервал девушку подполковник. – Рольф! Без всякого отца фельдмаршала. Рольф для вас, и все.

– Значит, Рольф, – согласилась Эрна. – А с остальными, – она окинула небрежным взглядом двух девушек и двух младших офицеров, – познакомитесь после, герр Лебволь. – Она повелительным жестом остановила готового было возразить Лебволя и, не давая ему опомниться, потянула к дивану. – Расскажите же вам что-нибудь о вашей родине Америке.

– Моя истинная родина Германия!

– А нас сейчас интересует Америка, – поддержал молодую хозяйку Рольф.

– Что в Америке носят, как танцуют, что едят и пьют? – забросали Лебволя вопросами две до сих пор молчавшие девушки. Эрна холодно взглянула на них, и они снова замолчали.

– Мой бедный кузен! Они сегодня замучают тебя вопросами! – Регина ласково положила руку на плечо Лебволя, заставив Эрну покраснеть от волнения. О, как хотела бы и она вот так просто и нежно при всех коснуться его плеча, и чтобы он также с нежной благодарностью посмотрел на нее.

Эрна закусила губы и отвернулась.

– Почему же все молчат?! – через минуту капризно спросила она. – Немедленно говорите, смейтесь, танцуйте! Что вы сидите как мумии?!

Тут же замурлыкал патефон. Грюндлер галантно повел Регину, а Рольф подошел к Эрне, но она вопросительно смотрела на Лебволя. Тот улыбнулся смущенному сыну фельдмаршала, словно говоря: «Вы же сами видите!» – и пригласил Эрну на танец.

Лебволь танцевал с Эрной медленный фокстрот и старался проанализировать свои действия. Что ж, он держится неплохо. Нужно быть спокойным, вежливым со всеми и особенно с этой немочкой, дочкой главного бактериолога рейха доктора Штайница. Лебволь оценил ее удивительные длинные волосы, стройную фигурку, точеные ноги. Прекрасная девушка, ничего не скажешь!

После танца Эрна предложила кофе. Разговор снова зашел об Америке. Заокеанский гость рассказывал, а Эрна мучилась сомнениями: «С кем он был там? Кого любил? Нет, он будет мой! Только мой».

Грюндлер тоже сомневался, но его сомнения носили совершенно другой характер. Он снял со стены гитару, украшенную розовым бантом, и подал Лебволю.

– Просим вас, – голос мягко упрашивал, а маленькие, холодные глазки Грюндлера настороженно наблюдали.

– К сожалению, господа, – развел руками Лебволь, – я играю на шестиструнной гитаре. А эта – семиструнная.

– Так в чем дело! Оборвем лишнюю струну – и готово! – воскликнул Рольф.

Все дружно засмеялись. Лишь Грюндлер деланно улыбнулся, не спуская проницательного взгляда с Лебволя. «Так оберштурмбанфюрер уже проверяет меня?» – догадался Лебволь. Ему вдруг стало весело оттого, что он так легко прошел эту маленькую проверку. И когда патефон заиграл знакомое танго, он первым решительно подошел к Эрне.

– Прошу вас! Танго.

– Однажды я видела в кино, как его танцуют у вас в Америке. Совсем не так, как у нас в Европе.

– Будем танцевать по-вашему, по-европейски…

– Нет, нет, – запротестовала Эрна. – Хорошо танцевать с вами танго я не смогу, а плохо не хочу.

К Лебволю подскочила одна из девушек, пожелавшая танцевать с гостем подруги. «Неспроста отказала мне фрейлейн Штайниц», – размышлял он. А ведь думал, что уже полностью завоевал симпатии этой девушки. Ах, как вы снова самонадеянны, Лебволь! Спокойно, только спокойно! Танцевать отлично, чутко, страстно.

А Эрна была в смятении. Она завидовала своей приятельнице, талию которой обнимала рука Лебволя. «Я должна танцевать настоящее танго. Пусть отец нанимает учителей, пусть делает, что хочет, но я должна научиться! На нас все будут смотреть с восхищением. Тогда он забудет своих поклонниц, он будет любить меня!»

Девушки и офицеры единогласно признали Лебволя превосходным танцором, хотя сам он понимал, что танцевал танго прескверно, больше на европейский манер, ибо партнерша совершенно не чувствовала пластических движений. Опытная Регина, понимавшая, что происходит в душе Эрны, тихонько шепнула кузену:

– Попроси хозяйку сыграть. Она прекрасная пианистка.

– Фрейлейн! – глаза Лебволя ласково смотрели на Эрну. – Прошу не отказывать мне во второй раз…

– В чем дело, герр Шмидт?

– Вы играете… Пожалуйста, для всех нас.

– И для вас тоже? – капризно протянула самолюбивая девушка.

– И для меня. Если вам не трудно.

Эрна встала. Рольф предупредительно открыл крышку рояля. Волнующая музыка Бетховена наполнила комнату новыми, возвышенными, благородными страстями. Лебволь молча стоял в стороне. Эрна, кончив играть, сама подошла к нему.

– Вы молчите?!

– Когда у человека нет слов… – он склонился к ее руке и поцеловал.

К Лебволю подошел Грюндлер, который давно выжидал подходящего момента.

– Как вам нравится в фатерланде, дорогой Лебволь?

– Великая родина есть великая родина! Этим сказано все, оберштурмбанфюрер, – ответил Лебволь.

– Как долго думаете задержаться здесь?

– До полной победы над коммунистами.

– Ваши планы, если не секрет?

– Сражаться за великую Германию! Сражаться там, куда пошлет фюрер!

– Ответ достойный истинного арийца! – Грюндлер дружески протянул руку смущенному похвалой Лебволю. – Господа, – обратился он к присутствующим, – я предлагаю выпить за гостя нашей обворожительной хозяйки и его кузину – прекрасную фрейлейн Регину!

Рольф тут же наполнил бокалы шипящим вином и раздал гостям.

– Прозит, герр Лебволь! – улыбнулась Эрна.

– Прозит, фрейлейн!

Провожая Регину, Эрна доверительно призналась ей, что чуточку влюблена в ее кузена, и, томно потупив глаза, попросила не говорить ему об этом.

После работы профессор Шмидт неизменно заходил в комнату племянника, к которому привязался, как к родному сыну. Их дружеские беседы порою затягивались за полночь, ведь только ему одному мог профессор высказать свои сокровенные мысли. Чаще всего он сетовал на войну, отнявшую у него сына Альберта, жаловался, что вынужден заниматься грязным делом – создавать сверхмощные отравляющие вещества, что его бывший ученик доктор Штайниц посвятил себя работе с болезнетворными бактериями.

– Каждый должен отдавать все силы для победы великой Германии, – сказал Лебволь. – Я приехал сюда, чтобы вместе с дорогими соотечественниками сражаться против русских.

Профессор недоверчиво покосился на племянника:

– Уж не собираешься ли ты на восточный фронт?

– Вы угадали мои мысли, дядюшка.

Шмидт встал с кресла, тяжело прошелся по комнате. Потом вдруг резко остановился перед молчавшим племянником, с болью в голосе сказал:

– Нет, нет и нет! Никакого фронта! Хватит с меня одного Альберта. Я не хочу лишаться и тебя, единственного племянника. Да, да! И не гляди на меня так! – Он снова зашагал по комнате. – Останешься в моей лаборатории. Будешь у меня помощником… по хозяйственной части. А через год, когда закончишь Берлинский университет, станешь помощником по научной работе.

– Спасибо, дорогой дядюшка, за доверие, но я, право, не достоин столь высокой чести, – пролепетал удивленный Лебволь.

– Я знаю, чего ты достоин. Ты химик. И принесешь больше пользы здесь, чем на фронте…

Профессор уже успел убедиться в способностях своего племянника, попросив его помочь рассчитать экспериментальные формулы для очередного лабораторного опыта. Лебволь, к его удовлетворению и радости, превосходно справился с довольно трудной работой.

– С начальством я улажу твое назначение. Мне покровительствует сам Кальтенбруннер.

Через неделю он сообщил племяннику, что тот уже назначен его помощником по хозяйственной части.

– Леби, милый! – обняла Регина брата. – Поздравляю тебя! Теперь ты наш навсегда.

– Я очень благодарен вам, дорогой дядюшка, за отцовскую заботу обо мне, – произнес растроганный Лебволь. – Если б мой бедный отец дожил до этого счастливого дня… – он не договорил, подошел к дяде и поцеловал его в щеку.

– Ну, ну! Все в порядке вещей, – проговорил Шмидт, тронутый лаской племянника.

На другой день профессор повел племянника в свою химическую лабораторию. Шмидт представил помощника по хозяйственной части сотрудникам, а затем показал Лебволю лабораторию. Опытным взглядом Лебволь высоко оценил ее. Уникальная аппаратура, сложнейшее оборудование говорили об ее отличной оснащенности для проведения сложнейших опытов с органическими веществами. Фашисты, как видно, не скупились на средства. Во всех помещениях работа шла полным ходом. Она продолжалась и ночью, когда в лаборатории оставались дежурные смены химиков-лаборантов. Охранники-эсэсовцы стояли в каждом, коридоре и внимательно наблюдали за сотрудниками.

После осмотра профессор повел Лебволя в свой кабинет и рассказал о задачах, стоящих перед ним. Средства на опытные работы отпускаются практически в неограниченном количестве. Надо постараться истратить их на приобретение новейшего оборудования с учетом будущей работы профессора по созданию высокоэффективных гербицидов, регуляторов роста растений и дефолиантов. Только они двое будут знать, для чего понадобится дополнительная аппаратура.

Шмидт познакомил племянника с ходом исследовательских работ. Основная задача – создать сверхмощные отравляющие вещества. Им уже созданы четыре вида жидких ОВ, в несколько тысяч раз более сильных по токсичности, чем известный иприт. Сейчас на стадии завершения газовое ОВ. Оно настолько токсично, что при вдыхании самой крохотной дозы у человека наступает немедленный паралич, а затем и смерть. Об этом газовом ОВ пока еще никто не знает. Лебволю первому профессор открывает тайну его создания.

Что же касается бактериологического оружия, то Шмидт не совсем в курсе событий, хотя и знает, что за толстой бетонной стеной, в соседней лаборатории доктора Штайница работы с болезнетворными бактериями подходят к завершению и скоро должны начаться окончательные опыты на военнопленных.

– Откровенно, мне все это не по душе, – признался профессор. – Я всегда был против любого оружия, а химического и бактериологического – в особенности. Не предполагал я, что дело примет такой оборот и мне придется принимать в этом такое участие.

– Но ведь сейчас война, дядюшка! И вы должны помогать родине в достижении полной победы, – сказал Лебволь.

– Ты еще слишком молод, чтобы говорить такие высокопарные фразы! – обозлился Шмидт. – Ты даже не осознаешь, что это за оружие и какие колоссальные бедствия оно принесет людям! Я понимаю, обычными методами вести войну тоже антигуманно. Применять же средства массового уничтожения… – профессор замолчал, недоверчиво покосился на племянника, пожалев о преждевременно начатом с ним откровенном разговоре. – В общем, принимай дела и включайся в работу, – закончил он.