Текст книги "Десятый круг ада"

Автор книги: Юрий Виноградов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)

19

Все у Лебволя и Ладушкина было расписано как по нотам. Страшные килограммы взрывчатки надежно спрятаны под задним сиденьем легковой машины и замаскированы в цветочных ящиках сопровождающего грузовика. Часовые механизмы установлены на 18 часов 30 минут. Старый Форрейтол уйдет вместе с ними к литовским партизанам, которые были уже предупреждены Центром. Эрну Лебволь тоже предлагал взять с собой, с чем Ладушкин никак не мог согласиться. Предстоял тяжелый, изнурительный переход к границе Литвы по лесам и болотам, и хрупкой, изнеженной девушке не выдержать такого испытания, она погубит себя и их. Тогда Лебволь настоял, чтобы Эрну завести в глухой лес и отпустить. Проплутав ночь, она все же найдет выход, а они тем временем будут очень далеко, и гестаповцы их не настигнут.

Да, все было продумано до мелочей – время движения, направление, скорость, привалы, лесная дорога, где должен произойти взрыв, – все, кроме непредугаданной осмотрительности оберштурмбанфюрера Грюндлера, распорядившегося дать дочери и будущему зятю доктора Штайница «почетный эскорт» в составе оберштурмфюрера СС и двух эсэсовцев. Их посадили на контрольно-пропускном пункте при выезде из запретной зоны. На бурные протесты Лебволя и уверения, что поездка совершенно безопасна, дежурный офицер отвечал холодно-вежливой улыбкой и ссылался на строжайший приказ Грюндлера, который он отменить не мог.

И вот теперь оберштурмфюрер сидел сзади на килограммах взрывчатки и безмятежно кокетничал со смеющейся Эрной, легкомысленно поигрывая перчатками, а двое его помощников с автоматами на груди разместились в грузовике с Ладушкиным и Форрейтолом. Всматриваясь в бегущую под машину асфальтовую ленту дороги, Лебволь мучительно думал о неожиданных пассажирах и старательно поддерживал веселое настроение оберштурмфюрера. «Три эсэсовца… С этим молодым ловеласом я справлюсь. А мрачные истуканы в машине Федора Ивановича? Их двое против одного плюс еще шофер. Старый Форрейтол не в счет, едва ли он сможет помочь. Если бы у Федора Ивановича было оружие? Надо найти выход…»

Занятый своими тревожными мыслями, Лебволь невпопад ответил Эрне и вызвал ее веселый смех. Его странно рассеянный взгляд еще больше веселил Эрну, принимавшую это за ревность к симпатичному, внимательному оберштурмфюреру.

«Что же делать? – Эта мысль как заноза колола сердце Лебволя, не давая ни секунды передышки. – Что же делать?» Ни о чем другом он думать не мог, с трудом смеясь шуткам своих веселых спутников. Видимо, не лучше состояние и у Федора Ивановича Ладушкина, ломавшего голову над той же проблемой.

Время летело быстро. Давно уже миновали крупные населенные пункты фатерланда. Машины без остановки мчались по территории генерал-губернаторства – бывшего так называемого Польского, или Данцигского, коридора. Слева, на севере, где-то находится Данциг, справа – Висла, а впереди – Восточная Пруссия. Далек еще и небезопасен путь до литовских партизан!

Лебволь внимательно всматривался в дорожные столбы, чуть сбавил скорость, чтобы не проскочить отмеченную ранее по карте едва заметную лесную дорогу. Вот она, справа, уходит в чащобу и теряется там из виду.

– Привал! – к радости уставшей от однообразного сидения Эрны, объявил Лебволь и свернул на заброшенную проселочную дорогу.

Километра через три машины остановились на уютной лесной полянке.

Великан-бородач проворно расстелил плед, приготовил закуски, аккуратно уложенные в корзины, достал чистые салфетки, поставил посуду и пригласил господ за импровизированный стол. Эрна легко восхищавшаяся в этот день пустяками, пришла в шумный восторг и подарила зоотехнику бутылку коньяку, которую умный слуга вместе с ранее преподнесенной Лебволем бутылкой шнапса по-братски разделил с эсэсовцами и Форрейтолом, сам удовольствовавшись двумя глотками.

Ужин проходил непринужденно, изобиловал шутками, закусками и коньяком. Эрна пила мало. Она пьянела от своего счастья, от так скоро сбывшейся мечты, от близости любимого, от своего очарования, которое, она знала, чувствует и дорогой жених, и милый оберштурмфюрер. У нее кружилась голова от чистого лесного воздуха, красоты последних цветов и собственной красоты, от сделавшихся почти реальными чудес будущей жизни. Лебволь усиленно угощал оберштурмфюрера, сам почти не пил, ссылаясь на свои шоферские обязанности.

Поймав нетерпеливый взгляд Ладушкина, Лебволь сразу заторопился. Были быстро уложены остатки богатого обеда, подвыпившие эсэсовцы заняли свои места, и машины тронулись прямо по дороге, которая, как объявил оберштурмфюреру Лебволь, вновь выведет их на шоссе. И никто из путешественников не придал значения короткому – всего в несколько фраз – разговору между ним и подобострастно улыбающимся зоотехником, разговору, после которого машина доставила много неприятностей Эрне своими нервными рывками, глухим ворчаньем вдруг уставшего мотора, частыми вздохами недовольных колес. Наконец она вовсе встала, и грузовик вынужден был тоже остановиться метрах в двадцати пяти от легковушки. Со всех сторон маленькую колонну обступал дремучий лес.

– Этого только и не хватало! – мрачно произнес Лебволь. Он вышел из машины, открыл капот и невидящими глазами стал всматриваться в горячий мотор. Незаметно поглядел на ручные часы: 30 минут до взрыва!

Минуты три безнадежно возился он с мотором. Оберштурмфюрер не выдержал и предложил ему свои услуги.

– Перепачкаетесь. Пусть те помогут, – кивнул Лебволь на эсэсовцев.

Оберштурмфюрер позвал своих подчиненных.

– Оба они разбираются в моторах, – успокоил он Лебволя.

Полупьяные эсэсовцы нехотя вылезли из кузова и, оставив в нем мешающие автоматы, подошли к заглохшей легковушке. Ладушкин и Форрейтол пошли за ними. Лебволь понял, что наступает самое главное, самое опасное, и удивлялся и радовался своему спокойствию, ровности своего голоса, ясности своей мысли. Видел, как Федор Иванович осторожно подбирается к оставленным эсэсовцами автоматам, как все дальше в лес уходит предупрежденный им Форрейтол. Скосил глаза на часы: через двадцать минут взрыв.

Ладушкин уже возле автоматов. Теперь надо увести Эрну, увести так, чтобы ее уход не привлек внимания охраны, тихо и незаметно. Он во что бы то ни стало должен увести Эрну…

А Эрна смеялась, просто, искренне, радуясь вниманию молодого оберштурмфюрера, вынужденной остановке, приближающейся ночи. Ее восторг требовал немедленного выхода.

Взгляд Ладушкина, приказывающий и одновременно успокаивающий, сказал Лебволю, что до взрыва осталось совсем немного и надо торопиться. Лебволь машинально взглянул на часы. Еще тринадцать минут, только тринадцать минут – и смерть пронесется над лесом. Взгляд Федора Ивановича приказывал, мозг работал необычайно ясно, а ноги отказывались повиноваться. Уйти и оставить Эрну?! Крикнуть, протянуть руку – и увести? И невольно позвать эсэсовцев, спасти их от взрыва, погубить все…

Осталось девять минут… Эрна! Что будет с Эрной?

– Эрна! – голос Лебволя прозвучал так необычно хрипло, так страшно среди монотонного говора эсэсовцев, копошащихся в моторе, что девушка вздрогнула, оглянулся развлекающий ее оберштурмфюрер. – Эрна, дорогая, мне надо… – Лебволь делал огромные усилия, чтоб говорить ровно. – Я хочу сказать тебе…

– Сейчас? – с обворожительной улыбкой спросила Эрна. – Это так важно, дружок, что нужно именно сейчас?..

– Именно сейчас! – Лебволь задыхался: до взрыва осталось семь минут. – Эрна, пойдем… – Он взял девушку за руку и повел за собой, сдерживаясь, чтобы не схватить ее и не утащить в спасительный лес.

До взрыва шесть минут…

Эрна охотно пошла за женихом. Ее огромные глаза были наполнены счастьем, безграничным счастьем, причиной которого был он, Леби.

– Фрейлейн, фрейлейн! – вдруг закричал озабоченный оберштурмфюрер. – Осторожно! В лесу могут быть разбойники, диверсанты, партизаны. Я обязан предупредить, фрейлейн, по инструкции я обязан следовать за вами.

Эрна извиняюще улыбнулась Лебволю:

– Идем назад, дружок. Я действительно обещала папе…

– Эрна, – тихо прошептал Лебволь, – нельзя назад, Эрна. Там… Там…

– Догоняй, Леби! – смеясь, крикнула Эрна и побежала к машине, смешно поднимая ноги в высокой траве. – Лови меня, дружок! – она была уже у машины, которую безуспешно чинили эсэсовцы.

До взрыва три минуты…

– Эрна-а-а! – закричал Лебволь и, не отдавая себе отчета, кинулся за девушкой. – Эрна-а!..

– Назад! – прозвучало рядом с Лебволем. Он увидел глаза Ладушкина – требующие, властные, глаза командира.

Эсэсовцы разом подняли головы. В руках Ладушкина блеснул автомат…

Лебволь не слышал очереди, он вообще перестал слышать что-либо, и только отчетливо увидел, как упал на дорогу, не успев выхватить из кобуры пистолет, оберштурмфюрер, как мешком повалился один эсэсовец и неудобно подогнул при падении ногу второй. Зато ясно видел, как медленно поворачивалась к нему Эрна с глазами, полными удивления и ужаса.

Ладушкин плечом сбил Лебволя с ног и прижал к земле. И тотчас страшную тишину в ушах Лебволя разорвал мощный грохот. И не было уже отчаяния и боли, не было пронизывающего чувства собственной вины, было лишь удивление, почти спокойная невозможность понять, куда исчезли только что жившие люди, почему их больше нет и правда ли, что их нет и никогда уже не будет.

Лебволь не шевелился. Как во сне, он видел, что вторая машина стремительно развернулась и понеслась по дороге, как что-то кричит взволнованный старый Форрейтол, как успокаивает его Ладушкин.

Второй взрыв прозвучал глухо, словно через силу исполнял свой долг, не желая новой смерти.

– Алеша… Алеша… – шептал Федор Иванович, а Лебволю казалось, что и это имя произнесли громко, гораздо громче, чем прозвучал второй взрыв.

Сняв руку Ладушкина со своего плеча, Лебволь поднялся и пошел к воронке. Ничего нет. Ни машины, ни оберштурмфюрера, ни эсэсовцев, ни Эрны… Нет ничего… Только дымящаяся раненая земля. Страшной тишины тоже нет. Теперь он хорошо слышал взволнованный голос Федора Ивановича:

– Понимаешь, взорваться могло и раньше. Дело в секундах. Понимаешь… Если бы они разбежались… если бы разбежались, тогда это была бы наша смерть, Алеша…

Лебволь изумленно посмотрел на Ладушкина. Только теперь до его сознания дошло, что имя Алеша – это его имя. Он Алексей, а не Лебволь, он Алексей Сафронов, солдат на жестокой войне.

20

В полночь земля Шварцвальда, казалось, треснула, издав тяжелый, всколыхнувший воздух громоподобный вздох. Минуты через три со страшным грохотом она раскололась совсем. И тут же раздирающе завыли сирены, темноту прорезали колючие лучи прожекторов, освещая место катастрофы – Институт по изучению продления жизни человека.

Одеваясь на ходу, Грюндлер одним из первых подбежал к главным воротам.

– Произошло два взрыва, оберштурмбанфюрер! – трясясь от страха, доложил ему дежурный офицер. – Один – в лаборатории, а второй – на заводе…

«Сделали все же свое дело помощники Баремдикера!» – в бешенстве подумал Грюндлер.

Внутренняя охрана бактериологического центра частично успела выбежать за ворота. Он приказал немедленно изолировать ее до особого распоряжения, а всех остальных с территории, огороженной забором, не выпускать, ибо они уже являлись переносчиками заразных болезней. К железным воротам подбежали двое дежурных лаборантов и эсэсовец-охранник.

– Назад! – закричал им дежурный офицер, но те очумело рвались наружу. Офицер поглядел на своего начальника: что делать? Оберштурмбанфюрер резко махнул рукой:

– Уничтожить!..

Автоматные очереди скосили лаборантов и эсэсовца у самых ворот, когда тем оставался один шаг до свободы.

К этому времени по тревоге собралась уже вся бригада, и Грюндлер заставил эсэсовцев взять в кольцо весь район бактериологического центра, приказав прожекторами освещать территорию: никто не должен выскочить наружу – ни человек, ни животное. Всех расстреливать на месте, только этим можно уберечься от заражения и спасти других. Сейчас за забором разгорается пламя, по огороженной территории носились люди и животные, чудом уцелевшие от взрыва, на земле и в воздухе витали вырвавшиеся на свободу мириады чудовищных бактерий. Достаточно одной крысы или кролика, чтобы заразить окружающую местность. Эсэсовцев не требовалось предупреждать. Они отчетливо понимали, чем грозят каждому из них бактерии доктора Штайница, и зорко следили за стеной. Хорошо еще, что ночь оказалась безветренной, влажной, иначе ветер с пылью разметал бы бактерии по Шварцвальду.

Прибежал растерянный унтершарфюрер Кампс.

– Славянские свиньи разбежались из лагеря, герр оберштурмбанфюрер! – переводя дух, доложил он

– Почему не задержали? Где была охрана?!

– Охрану перебили, оружие взяли…

– Поймать! Всех, всех поймать! – заорал разозлившийся Грюндлер.

– Яволь! – прохрипел Кампс и стремглав юркнул в темноту.

Грюндлер приказал начальнику штаба послать на помощь унтершарфюреру Кампсу взвод эсэсовцев и две роты из строительной бригады подполковника Рюделя. Оберштурмбанфюрер вспомнил наконец, что еще не докладывал о случившемся в главное управление имперской безопасности, а уже прошло более часа с момента взрывов. Он поспешил в штаб бригады, поднял телефонную трубку прямой связи. Подумал вначале сразу вызвать квартиру Кальтенбруннера, но не хотелось в такой критический момент принимать на себя весь гнев начальника РСХА. Великий Эрнст хотя и его родственник, но в важных государственных делах бывает слишком крут, не считаясь ни с какими связями или узами. Лучше всего доложить дежурному. А он уже сообщит своему грозному шефу и находящимся в Берлине доктору Штайницу и профессору Шмидту.

Очнулся Лаутербах от острой боли в ноге. Инстинктивно протянул руку и ощутил вначале мягкую шерсть, а затем и тонкий холодный хвост, змеей выскользнувший из пальцев. Мгновенно вскочил, испуганно отпрянул к разбитому окну, через которое падал в полуразрушенное помещение первый робкий утренний свет. Увидел под ногами крысу, потом еще одну, еще и еще… «Меня же укусила зараженная чумой крыса! По моему телу бегают чумные блохи!» От этой мысли волосы его поднялись дыбом, разум отказывался понимать происходящее. Усилием воли заставил себя сосредоточиться. Посмотрел на свой халат, забрызганный какой-то густой коричневой жидкостью. «Да это же питательная среда с посевом бактерий холеры?!» Вспомнил, как в полночь пошел проверять температуру в инкубаторской, возле которой оглушил его тупой удар и он потерял сознание. Ни на одного человека в мире не обрушивалось столько всевозможных заразных болезней, сколько сейчас на него, Лаутербаха!

И еще вспомнил прощание с Лебволем и его слова о Регине. Он воспользовался советом друга и, набравшись смелости, вечером предварительно позвонил Регине. Та рассмеялась в ответ, сказав, что кузен просто разыграл доверчивого Юргена. Тогда посрамленный Лаутербах обиделся на Лебволя, а теперь стал понимать его стремление любыми способами в полночь увести его из бактериологической лаборатории. Надо было не звонить фрейлейн Регине, а прямо прийти к ней, тогда он остался бы невредимым. Выходит, Лебволь взорвал это пристанище ада, конечно, с согласия и при поддержке профессора Шмидта! Они поступили правильно, спасая миллионы людей от уничтожения. Юрген гордился ими. И сам закончит начатое учителем и новым другом благородное дело, тем более что часы его жизни уже сочтены. Но и в последние минуты он обязан думать не о себе, а о тех, кого благодаря самопожертвованию гордости немецкой нации – профессора Шмидта, Лебволя и его, доктора Лаутербаха, минует оружие доктора Штайница. Пусть люди планеты знают, что если немцы создали это черное чудовищное оружие, то немцы же его и уничтожили.

Юрген осмотрелся. Не все еще было уничтожено взрывом. Развалена примерно половина здания, прилегающая к виварию. Доктор Штайниц, чего доброго, попытается восстановить лабораторию. Ведь в его сейфе хранятся все расчеты!

Поспешил в кабинет Штайница. В полутемном коридоре натолкнулся на какого-то маленького человека. Отпрянул в сторону, готовясь отбить удар незнакомца.

– Не бойтесь меня, камрад, – мешая русские и немецкие слова, проговорил незнакомец и заспешил дальше.

Присмотревшись, Юрген узнал одного из новых помощников русского зоотехника в виварии – коротышку весельчака Фимку. Выходит, он тоже жертвует собой, чтобы уничтожить рассадник смерти ради спасения жизней других. Оба они, немец и русский, едины в своем стремлении остановить маньяков.

После отъезда Ладушкина Фимка все исполнил в точности, как велел Федор Иванович. Он не отходил от начиненных взрывчаткой кормушек. Отлучился лишь на полчаса с наступлением темноты, чтобы подключить взрывное часовое устройство к заложенным в стене завода толовым «кирпичам». За десять минут до взрыва Фимка ушел из опасного места в свой барак. А когда дважды прогромыхало, выскочил во двор посмотреть на результаты работы советских разведчиков. Два его товарища ошалело заметались по двору, а затем бросились к воротам. Автоматные очереди тут же пригвоздили их к земле. Фимка понял: эсэсовцы никого не выпустят за забор. Он, не долго раздумывая над тем, что жизнь его через несколько часов закончится здесь, решил уничтожить все, что еще уцелело от взрыва.

Работа оказалась не из легких. Приходилось взламывать запертые двери. А некоторые из них были обиты листовым железом. Фимка выбился из сил, присел на подоконник перевести дух. В разбитое окно за забором увидел цепь эсэсовцев. «Ишь как бережно охраняют! Мышь и та не проскочит…» Прикинул, что должны теперь с рассветом сделать фашисты со своей развороченной фабрикой смерти? Очевидно, немедленно сжечь, дабы предотвратить распространение заразы на окружающую местность. От мысли, что вот-вот придется задыхаться в смрадном дыму, гореть или корчиться в страшных муках от воздействия бактерий, ему стало не по себе.

Нет, смерти он не боялся. Но все же лучше в этой безвыходной обстановке погибнуть сразу. Фимка знал, на что шел, когда ему было предложено отправиться с отрядом славянских рабочих под Берлин, как знали и его боевые товарищи. Если бы ему сейчас вновь предоставилось право выбора, он не задумываясь повторил бы все сделанное. Жалко старой матери, он единственный у нее.

Фимка решительно соскочил с подоконника.

– Умирать, так с музыкой! – вслух произнес он.

Смело подошел он к главным воротам, возле которых валялись трупы несчастных, пытавшихся вырваться на свободу. Метрах в пятидесяти от забора цепью стояли эсэсовцы. Он не услышал автоматных очередей, а лишь почувствовал, как у него перехватило дыхание и пропал голос. Все вокруг закружилось, запрыгало, земля уходила из-под его ног.

– Мама… – прошептал он и боком, неуклюже, повалился на землю.

– Вы законченный болван, Грюндлер! Бездарность! Тупица! Заурядная выскочка! – выходя из подкатившего «мерседеса», закричал взбешенный Штайниц на обер-штурмбанфюрера. – Вас надо расстрелять или повесить. Вы нанесли урон рейху больше, чем все наши враги, вместе взятые!

Грюндлер вначале мигал маленькими глазками, покорно выслушивая брань Штайница. Потом лицо его перекосила злая усмешка.

– А если я скажу, что это дело рук вашего будущего зятя, доктор Штайниц? – выкрикнул он, надеясь осадить зарвавшегося руководителя бактериологического центра. – Да, да…

Штайниц смерил Грюндлера презрительным взглядом.

– Я… я почти уверен в этом, доктор Штайниц, – не выдержав взгляда, пролепетал Грюндлер. Он пожалел, что в такой неподходящий момент затеял разговор о Лебволе.

– Пытаетесь свалить с себя вину?! И таким идиотам доверяют охрану объектов государственной важности! – процедил Штайниц и демонстративно отвернулся.

Грюндлер благоразумно решил, что оправдываться сейчас бесполезно, ведь Штайниц прав. Эта «чумная бактерия» через фюрера действительно может легко расправиться с ним. Вся надежда на Эрнста, он должен заступиться за него, смягчить предстоящую кару.

Штайниц метнул на Грюндлера уничтожающий взгляд и отошел от него. Вокруг стояли эсэсовцы и сотрудники лабораторий. Из запретной зоны никого не выпускали без разрешения руководителя бактериологического центра, и потому все с нетерпением смотрели на шефа. Но тот и не думал об окружающих, словно их и не было вовсе. Рушилась его, Штайница, мечта, его труд, многолетний, каторжный труд отрешенного человека, рушилась надежда на власть, на признание, летело в пропасть все и вся. А ведь оставалось сделать всего один шаг, только один маленький шаг до величия, и вдруг его снова отбросили на десяток лет назад. Что это, рок судьбы или нелепый случай, происшедший из-за беспечности тупоумного командира бригады охраны спецобъектов оберштурмбанфюрера СС Грюндлера?

Когда дежурный из РСХА разыскал по телефону Штайница в берлинском особняке и сообщил о взрыве в Шварцвальде, он поспешил на место аварии, не предупредив об этом профессора Шмидта. Собственно, мчался в Шварцвальд Штайниц не для того, чтобы определить масштабы разрушения или спасать своих бывших сотрудников. Его интересовал лишь один предмет: коричневая кожаная папка, лежащая в его сейфе. В ней находились итоги его труда, все расчеты, по которым можно будет, пусть и не скоро, воссоздать бактериологическое оружие,

Он и думал сейчас о том, как извлечь свою папку из сейфа, если, конечно, за время его отсутствия ее уже не выкрали разведчики врага, взорвавшие потом и лабораторию. Пройти туда не представлялось возможным. Вот если бы заставить взять папку из сейфа тех, кто чудом остался жив после катастрофы! Грюндлер здесь перестарался: вон сколько трупов лежит у ворот. Надо бы не стрелять в людей хотя бы до его приезда.

– Никого больше не осталось в лаборатории? – на всякий случай спросил Штайниц своего ассистента.

– Трудно сказать, – пожал плечами Нушке. – Да вон еще кто-то плетется к воротам! – показал он на медленно приближающегося худого, высокого человека с седой головой. Эсэсовцы мгновенно вскинули автоматы.

– Не стрелять! – приказал Штайниц, узнав в изможденном, шатающемся от усталости человеке Юргена Лаутербаха. – Почему доктор Лаутербах оказался там? – спросил он Нушке.

– Доктор Лаутербах был ответственным дежурным по лаборатории.

– Это уже лучше, – оживился Штайниц. Едва Юрген вышел за ворота, как он крикнул ему: – Стойте, доктор Лаутербах! – Юрген послушно остановился. – Слушайте меня внимательно, дорогой Юрген. Вы опасно заражены, и к нам вам нельзя приближаться. Но я спасу вас! Даю вам гарантию. Вы меня знаете. Спасу, если вы поможете мне извлечь из моего сейфа коричневую папку, В ней секрет вакцины. Вот вам ключи… – Штайниц достал из кармана уложенную в кожаный футлярчик связку ключей и точно бросил ее к ногам Лаутербаха.

Юрген не пошевелился, словно не заметил подброшенных ключей. Он задумчиво смотрел на стоящих перед ним эсэсовцев, плохо соображая, чего они хотят от него.

– Время не ждет, доктор Лаутербах, – поторопил Штайниц. – Иначе даже я не смогу вас спасти…

Юрген вновь не прореагировал на слова бывшего однокашника.

– Юрген, он спасет вас, спасет! Только принесите побыстрее его папку! – раздался звонкий, нетерпеливый женский голос.

Штайниц резко обернулся, узнал в толпе сотрудников Регину. «Как она оказалась здесь? Хотя их дом рядом…»

– Прошу вас, умоляю, Юрген! – видя нерешительность Лаутербаха, вновь крикнула Регина. – Сделайте это ради вашего учителя! Ради меня…

Юрген повиновался. Он поднял связку ключей и твердым шагом направился в лабораторию. Голос Регины словно придал ему сил.

«Неужели Юрген Лаутербах является причиной нашей размолвки? – подумал Штайниц. – Если б мне знать об этом заранее! С военного завода он попал бы не ко мне, а на восточный фронт».

А Регина была сама не своя. Она не смыкала глаз после этих кошмарных взрывов, из окна второго этажа наблюдая за скоплением людей у бактериологического центра, и горячо жалела, что не согласилась принять в полночь на чашку кофе Юргена. Шутка Лебволя оказалась пророческой. Он словно предчувствовал грозившую Юргену опасность.

Прошло примерно полчаса, прежде чем появился у ворот явно возбужденный Лаутербах. Штайниц облегченно вздохнул, увидев в его руках заветную коричневую папку. Нушке с полунамека понял шефа, метнул к Лаутербаху тонкую упругую веревку с петлей на конце. Юрген без слов понял, чего от него хочет старший ассистент. Он взял веревку и накинул петлю на папку. Нушке потащил веревку на себя, подтянув папку к ногам шефа. С помощью саперной лопатки он снял с нее петлю и отбросил веревку вместе с лопаткой ближе к забору.

Штайниц натянул на руки резиновые перчатки, извлек флакончик с дезинфицирующей жидкостью, которую всегда носил при себе, вылил часть содержимого на перчатки и тщательно растер его. Склонившись над кожаной коричневой папкой, он кончиками пальцев осторожно открыл застежку. Всю эту процедуру можно было бы сделать в другом месте, предварительно поместив папку в герметически закрывающийся цинковый короб, но ему не терпелось узнать, все ли документы на месте. Он приоткрыл папку и тихо вскрикнул: она оказалась пуста. Вмиг помутился разум, закружилась голова, закололо сердце. До слуха донесся торжествующий смех. Приподнял глаза, увидел громко смеющегося надменного Лаутербаха, по-профессорски скрестившего руки на груди, и понял, чьих это рук дело.

– Где содержимое папки, доктор Лаутербах? – срывающимся голосом спросил Штайниц. – Куда вы дели бумаги?

– Сжег! – в голосе Лаутербаха звучала неподдельная гордость за свой поступок.

– Он же сошел с ума! – произнес Нушке.

– Сжег, чтобы вы, доктор Штайниц, не смогли стать убийцей народов планеты! – сказал Юрген.

Злоба, дикая ненависть к этому человеку охватила Штайница. Не отдавая себе отчета, он сорвал с шеи эсэсовца автомат и разрядил весь диск в стоящего с гордо поднятой головой Лаутербаха. Еще больше взбесили его холодные, унизительные слова-пощечины Регины..

– Вы мерзкий, противный человек!.. Вы убийца! И я еще могла такого… Отвратительная чумная бактерия!

– Заткните рот этой шлюхе! – заорал на эсэсовцев Штайниц. Двое из них подхватили Регину и поволокли к крытому грузовику.

Усилием воли Штайниц взял себя в руки. На него глядели изумленные сотрудники и эсэсовцы. Ведь он все же большой ученый, а не распоясавшийся штурмовик, каким был в молодости. Не спеша направился он к своему «мерседесу», здесь делать больше было нечего. Посмотрел на враждебный теперь Вальтхоф, где совсем недавно жила любимая девушка. Кто-то торопливо шел оттуда… Да это старый Шмидт! Сумел-таки выбраться из Берлина! Встречаться с ним, и тем более объясняться, не хотелось.

– Профессор Шмидт больше не потребуется рейху, – показал он сопровождавшему его Грюндлеру на идущего старика.

Оберштурмбанфюрер, желая хоть чем-то угодить Штайницу, тотчас послал навстречу трех эсэсовцев. Он как тень следовал за ним, ожидая дальнейших распоряжений. Но Штайниц, насупившись, угрюмо замолчал. Его уже ничего теперь не интересовало в Шварцвальде. Поскорее бы только уехать отсюда.

Прибежал взволнованный унтершарфюрер Кампс, поставил перед оберштурмбанфюрером небольшой чемоданчик и откинул крышку.

– Передатчик! Производство английской фирмы… Только что в лесу нашли возле лагеря славянских рабочих, – доложил он.

– Я же знал, что это дело рук английской разведки! – простонал Грюндлер.

Штайниц обернулся на голос, смерил Грюндлера равнодушным взглядом.

– Рейху не легче от того, какая именно разведка подняла на воздух бактериологический центр: английская, американская, русская или княжество Монако. Факт свершился. И по вашей лично вине…

Уехать ему не удалось. Подкатила машина доктора Кальтенбруннера. «Долго же раскачивался начальник главного управления имперской безопасности», – усмехнулся Штайниц.

– Можно восстановить лаборатории? – без обычных приветствий сразу осведомился Кальтенбруннер.

– Легче построить новые…

Кальтенбруннер замялся, растерянно посмотрел по сторонам. Его приезд не остался незамеченным, эсэсовцы и особенно сотрудники лабораторий ждали распоряжений начальника РСХА.

– Что же теперь делать?

Штайниц скривил губы:

– Сжечь все немедленно! И чем скорее, тем лучше. Если поднимется ветер – бактерии разнесутся по округе. И тогда будет очень сложно ликвидировать очаг эпидемии.

Он демонстративно отвернулся от начальника РСХА и, не простившись, направился к своей машине. Пусть дорогие родственнички поговорят наедине.

Кальтенбруннер в упор посмотрел на съежившегося от его колющего взгляда Грюндлера.

– Надеюсь, ты хоть сейчас будешь на высоте? Слышал, что сказал доктор Штайниц? Уничтожить все, что связано с бактериологическим центром. Все, все! Не оставлять никаких следов. Никто не должен знать, что было в Шварцвальде.

– А люди как же? – на всякий случай спросил Грюндлер.

Кальтенбруннер болезненно сморщился, сокрушенно покачал длинной головой.

– Законченный болван! – прошипел он и круто повернулся к своей машине. Начальнику РСХА предстоял тяжелый унизительный разговор с фюрером. Трудно, ох трудно будет объяснить Гитлеру, куда делись его «генерал-микробы», которые еще вчера могли творить чудеса.