Текст книги "Куда ведет Нептун"

Автор книги: Юрий Крутогоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

ГАЛЕРА

– Запе-ева-ай!

Дмитрий Лаптев только и ждет команды Евского. Ох, сейчас выдаст высоким чистым голосом! Замри, столица!

 
Перепелочка, пташечка, прилетела, прибрала крылышки-и-и…
 

И сорок парней выпускают «пташечку» до самых небес:

 
Прилетела, примахала, по полю летаючи,
Сокола искаючи,
Сокола искаючи!
 

Гавань. Здесь сержант сдает свою сухопутную команду в руки командира морского – шкипера, гангутского кавалера Дружинина.

Точеная головка сказочной птицы Феникс украшает нос десятивесельной галеры. На стеньге – андреевский флаг, бело-синее полотнище с крестом.

По четверу за весло, полная воля, кому с кем сидеть на банке.

Легкой галера кажется с берега. Да и то когда парус надувается от попутного ветра. Как скользит тогда галера по невской воде. Пташечкой летит.

Поначалу весло не давалось, рвалось из рук. Взбрыкивая, уходило лопастью глубоко в реку. Или, наоборот, срезало самую верхушку пенного гребня, не желая отдаваться работе.

Не случайно в старину весло называлось «хваткой». Набей на ладонях кровавые мозоли, ощути плечо товарища – тогда широкая лопасть сбросит тяжесть, весло станет «ухватистее». И валек затеплеет в руках.

Это дереву передались горячие толчки крови.

Пройдет время, наши герои не раз вспомянут первую свою учебную галеру с хищным оскалом птицы Феникс на носу.

– Суши весла!

Сколько они помучились, пока научились ставить весла стойком, в линеечку, ровнехонько.

У шкипера горло луженое.

– Как ставите весла, разз-зявы?

Это самая слабая степень его негодования.

– В рей, грот, фал!

Дружинин уверен: морские словечки скорее вовлекут практикантов в бесподобную морскую службу.

Вымуштровал. Будь ты хоть трижды адмирал – гляди, любуйся.

Мощный бросок – и лопасть к лопасти, точно носок к носку в парадном расчете.

– Весла на воду!

Шлепок в един звук, как удар хлыста по волне.

Вот так-то.

Доволен шкипер. Сам он нигде не учился, но все морское дело познал на плаву. Часто гордится: «Устав свой знаю».

Начиная от Адмиралтейства кильватером вытянулись военные корабли. Они на якорях. Толстые канаты выброшены на берег.

Книга русского флота как будто распахнула свои шелестящие от ветра страницы.

Фрегаты – «Воин», «Кавалер», «Кронделивде»…

Гукора – «Кроншлот», «Михаил»…

Флейты – «Дагерод», «Эзель», «Соммерс», «Норгин»…

Гальоты – «Лоцман», «Гогланд»…

Яхты – «Елисавета», «Принцесса Анна»…

Шнява – «Вестеншлюп»…

А вот и «Мальбург». Ну да, Берингов же! Он тогда сказал, что идет «Мальбург» принимать о шестидесяти пушках. Новенький. С иголочки.

– Вась, покричим?

– Давай!

И в две крепкие мальчишеские глотки:

– Иван Иваныч!

Где услышать? Пуст капитанский мостик.

– Га-аспа-адин Беринг!

Не откликается «Мальбург».

– Беринг кто? – спрашивает Дмитрий.

– Капитан один.

Харитон усмехается:

– Капитан этой посудины?

– А чем плоха? – Прончищеву не нравится язвительность Харитона.

– Да ничего. Ты лучше на яхточку погляди!

Действительно – хороша яхта. Ничего не скажешь. Точно нарядная барышня затесалась в строгий воинский строй. Борта «Елисаветы» окрашены в праздничный малиновый цвет, сияют стекла, мачты красной кожей оббиты. Понятно – царская яхта. Как ей не выделяться.

– Ох, на такой бы поплавать! – Харитон подталкивает Васю. – Во повезет, кому достанется послужить на ней.

– Яхта яхтой. А фрегат все же…

– Лучше?

– Не лучше. А больше для нашего брата. Я бы пошел на «Мальбург».

– Ну и дурень.

– На яхте, конечно, скорее чины получишь. На виду у всех.

На берегу сержант Евский поджидает свою команду.

И опять на набережной взлетает песня:

 
Перепелочка, пташечка, прилетела, прибрала крылышки.
Прилетела, примахала, по полю летаючи,
Сокола искаючи,
Сокола искаючи!
 

Босоногие питерские мальчишки замыкают строй флотских парней.

 
Не нашла сокола,
Нашла перепела,
Нашла перепела, эх, эх, эх…
 

ПРОМАХ

Борис Иванович любил повторять:

– Не тот командир на судне хорош, кто солью морской пропитан. Но тот, кто просмолен варом и гарпиусом.

Лаптев мало напоминал лощеного учителя географии рыцаря Грейса, погруженного в свою науку профессора Фархварсона, чей склад ума возвышал его над другими преподавателями.

Во всем облике Лаптева выступала прежде всего мужицкая хватка. В манере поведения угадывался скорее работный человек, нежели дворянин, каким он и был по рождению. Не мнил себя вельможей, а был обласкан царем, и его чтили в Адмиралтейств-коллегии. В своем учебном классе не гнушался самой черной работой, хотя для обучения плотницкому и столярному ремеслу, конопатному делу имелись подмастерья.

Как он владел топором!

Что может быть проще, чем тесать бревно?

Берешь рукоятку, примериваешься, а топор – черт бы его побрал! – скользит по стволу или коварно уходит в затес. Плотницкий инструмент неподвластен кривой руке.

Чертыхаются школяры. Никак не сладить.

Но вот топор берет Борис Иванович, и видно, как подушечки ладони обласкали рукоятку. Только что топор казался неуклюжим, а поди ж ты… В руке Лаптева податлив, легок – просто игрушка!

Вот бы так!

Василию нравится работать с деревом. Всякий инструмент с руки. Медведок – он для грубой отделки. Стружку потоньше снимает шерхебель. А после рубанка-струга проведешь ладонью по еще теплой спинке бруса, не дерево – шелк.

У медведка голос сердитый, ворчащий. Шерхебель – тот поет протя-а-а-ажно. А струг по-ребеночьи попискивает, стружка у него тонка, как детский локон.

Славно видеть, как бревна мало-помалу приобретают вид свежих, ухоженных брусьев – в поблескивающих плоскостях проступает розоватость ветчины. Скоро является корабельный плотник. Номерным резаком проставляет цифру: «куда какой штуке надлежит быть». О, теперь это не безымянные брусья. Это шпангоуты – ребра корабля. В прочной опруге судна у каждого шпангоута свой, с давних пор принятый чин, свое уготованное место. Что за имена у шпангоутов: флортимберс, топтимберс, мидель-футокс, опер-футокс, порфутокс! Воображения нет у того, кто невольно не приставит к ним почтенное – мистер или месье, сэр или сударь. Как звучит, а? Сэр Флортимберс! Или – месье Опер-Футокс!

Но это так – игра для себя. Душу попотешить.

А Челюскин, дурак, морду воротит. На кой, дескать, эта работа? Штюрману что надо знать? Звезды. Градшток, квадрант. Стругать, конопатить – да провались оно! Прончищев не согласен с Семеном. Насильно, однако, любить не заставишь.

Но вот уже судно обшито. Его надо просмолить и проконопатить. Тут свой инструмент: мушкели, бугеля, лагреты. Работа, конечно, не столь веселая, но без нее не обойтись.

Конопатили пазы пенькою, стеклинем, коровьей шерстью.

Пропущенная или небрежно заделанная щель в обшивке называлась коротко и точно – промахом. Не приведи господь промахнуться. На что Борис Иванович терпим, а однажды не на шутку взъярился на Семена, допустившего в нескольких местах промахи. Побелел от гнева.

– Челюскин, ты по этому шву шел?

– Я. Дьявол его возьми, замечтался.

– Евский! – позвал Лаптев.

Прибежал сержант, обнаруживая полную готовность к экзекуции.

– Всыпь этому негодяю за промах!

Немилосердный Евский плотоядно сжимал в лапище рукоять хлыста.

– Вжих! За один промах. Вот за второй. Вот за третий, – считал сержант.

Семен завопил от боли:

– Так я же один раз промахнулся!

– На второй и третий умнее будешь! – заявил немилосердный сержант.

Лишь через несколько дней Лаптев остыл. Видя, что Челюскин воротит от него нос, хлопнул по плечу.

– Не дуйся. Главное, скажи, уразумел?

– Воля ваша. Можете еще звать Евского.

– Эх, парень! Ну, представь, ты штюрман. А ведь скоро, скоро. Бежит к тебе матроз: «Ваше благородие, тонем. Течь». Каково? Ну? А виной всему твоя щелочка, промах твой.

Семен вздохнул:

– Значит, виноват…

– То-то. Для острастки полезно тебе всыпать.

Борис Иванович окликнул племяшей:

– А что, ребята, давно что-то Семен с Василием не были у нас. Не позвать ли на чаек?

– Позвать!

Все обиды забыты.

Челюскин, великий любитель сластей, тут же напомнил хозяину:

– Борис Иванович, вареньице есть у вас знатное?

– Это какое? Малиновое?

– Точно. Поставите?

Лаптев точил лезвие топора, прищурился:

– Ну, парень, ты не промах.

АНТИПОДЫ

Географию читал сэр Ричард Грэйс. По-русски он не говорил. Поэтому к нему прикрепили переводчика, бедолагу и пропойцу.

У себя на родине, в Англии, Ричард Грэйс был возведен в рыцарское достоинство. Он был тощ, бледен, узколиц, ходил в модном платье, а латы и меч, возможно, оставил в колледже Крист-Черч.

Рыцарь являлся на урок минута в минуту. Толмач, наподобие оруженосца, тащил под мышкой иноземные фолианты – «Книгу мировоззрения или мнение о небесно-земных глобусах» и «Земноводного круга краткое описание». Развешивал на стенах европейскую, португальскую и гишпанскую ландкарты. Руки у толмача дрожали от беспробудного пьянства, карты висели криво.

Сэр Грэйс произносил незнакомые слова.

– Сэр Грэйс приветствует учеников, – переводил толмач. – В прошлый урок вам было читано о движении Солнца и водах, окружающих земной глобус. Ныне сэр Грэйс изволил учинить мнение о сих предметах.

Сэр открывал журнал. Фамилии учеников в журнале для лучшего запоминания были выведены по-английски.

Прончищев с интересом разглядывал европейскую ландкарту, на которой под знаком созвездия Овна располагались немецкие земли, Франция, Англия и Бургундия.

Урок он знал.

Не знал урока Челюскин. Накануне вернулся поздно, сразу завалился дрыхать. Однако Семен чувствовал себя на зависть спокойно. Перед самым уроком подошел к толмачу, с ним он был в приятельских отношениях.

– Послушай, ежели меня спросят – переведи как знаешь.

Бедолага сразу понял, чего от него хотят.

– Но каков мой резон?

– Не обижу, не бойся. Батюшка деньги прислал, я сигары купил. Столько хватит? – Семен растопырил пятерню.

– Наше дело служивое…

Сэр Грэйс изучал список учеников. Произнести некоторые фамилии – язык сломать. Оттого он не утруждал свой язык. Ему помогал указательный палец. Он прямо и зовуще направлял его в лоб ученика.

Харитону Лаптеву досталось рассказывать о широтах и долготах.

Затем ему был задан вопрос о движении Солнца и Земли.

– Солнце, – бойко докладывал Харитон, – как известно, течет в круг. Земля неподвижно стоит на месте. Правда, есть философы, которые придерживаются иного мнения.

И Харитон язвительно скривил губы. Своей насмешкой он как бы уничтожал тех, кто придерживается иного мнения. Да и сэр Грэйс не оставит без внимания эту насмешку.

– Того ради Святому писанию надлежит верить больше, нежели человеческим опытам.

Толмач, можно сказать, дословно перевел для сведения сэра ответ Харитона Лаптева. Тот удовлетворенно кивнул париком.

Одобряя ученика таким образом, а делал это не часто, он как бы мысленно возводил его в рыцарское достоинство.

Прончищев говорил о строении Земли.

– Свет есть кругл, как шар. Вид его передает глобус.

И рассказал об огромном глобусе, привезенном недавно для всеобщего обозрения из Голштинии. Глобус поместили в слоновнике. Слон помер, и теперь в помещении находится другое иноземное чудо.

– Что есть антиподы? – перевел движения губ сэра Грэйса скорый толмач.

Дело шло к тому, что сэр Грэйс готов был возвести в рыцарское достоинство и Прончищева.

– Ежели Земля – шар, то как не предположить, что и под нами живут люди, которые обретаются вверх ногами. По-гречески эти люди нарицаются антиподами.

– Что есть терра инкогнито?

– Многие мореходы уже открыли новые земли. И глобус закрашивается все новыми красками. Это ведомые земли. Но есть и неведомые, они и есть терра инкогнито.

– Какие же?

– Знатнейшие из них лежат возле полюсов, куда из-за великой стужи прийти невозможно.

Сэр Грэйс то и дело восклицал:

– О! О! О!

Восклицание перевода не требовало.

«Знает», – появилось в журнале напротив фамилии Прончищева.

Три оценки признавал сэр – «плохо знает», «мало знает», «знает».

До конца урока оставалось совсем немного. «Пронесет, – думал Семен. – Охота была отдавать этому выпивохе пять сигар!..»

Челюскин ошибся. Поднял глаза – указательный палец сэра Грэйса был направлен в его лоб.

Сэр задал вопрос об оцеанусах.

Отвечать надо было так, как оцеанусы описываются в учебных книжках. Но в эти громоздкие географические пособия Челюскин заглядывал, как говорится, одним глазом. Поэтому и ответы его были несколько уполовинены, что, конечно, не могло устроить рыцаря Грэйса – рыцаря не только по принадлежности к ордену, но и рыцаря науки. Но толмач, толмач – все надежды на него.

Семен бойко поведал о том, что оцеанус есть воды, которые окружают земной шар. На полюсах они переливаются через центр Земли.

– Оцеанус представляет собой великое всесветное море, – заявил Челюскин.

– Какие четыре воды содержатся во всесветном море?

Челюскин огладил пятерней щеку, давая понять учителю, что собирается с ответом. Одновременно выразительная пятерня предназначалась вниманию толмача, служа напоминанием о пяти сигарах.

– Четыре воды содержатся во всесветном море. Границ они не имеют. Переливаются одна в другую.

Толмач переводил:

– Четыре оцеануса можно увидеть на глобусе. Первый, северный, зовется оцеанусом борелиусом или оцеанусом глациалиусом. Борей, как известно, греческий бог северного ветра и изображается с крыльями. Глациалиус есть лед. Потому оцеанус сей владеет холодными и скорыми ветрами.

Челюскин говорил:

– В холодных водах зазябнешь, ежели захочешь купаться. Холодно. А вот в жарких водах… В жарких водах очень даже приятно. Тепло.

– Воды западные, – переводил толмач, – зовутся оцеанусом атлянтикусом. Мореходы по сим водам плавают издревле, открыв множество путей и земель.

Этот пьяница знал, что говорит. Назубок знал предмет.

– Так что одна вода другой рознь, – канючил Челюскин.

Толмач добросовестно оправдывал обещание, данное Семену:

– Воды южные есть оцеанус эфиопикус, ибо омывают жарчайшие страны.

Толмач ожидал от Челюскина новых сведений.

– Насчет оцеанусов, пожалуй, все, – сказал Семен.

Эту фразу толмач тут же переложил на английский лад:

– Надо, наконец, назвать воды восточные. Они составляют оцеанус индикус…

Ответы учеников воспламенили сэра Грэйса. Он воодушевился. И заключил урок уверением, что его слушатели со временем побывают под парусами в перечисленных оцеанусах. Выразил сожаление, что наряду с картами европейской, гишпанской и португальской не может повесить карту российскую – таковой нет.

Возможно, сэр Грэйс заподозрил что-то. Но ему нравился этот пышущий здоровьем рыжий крепыш.

И он поставил Челюскину в журнале – знает.

«Боже милосердный, – думал сэр Грэйс, – помоги всем этим парням стать настоящими мореплавателями. Пусть же узнают они все четыре оцеануса по брызгам волн на своих лицах».

…А пять обещанных сигар толмач получил. Челюскин умел держать слово.

КОМУ СВЕТЯТ ЗВЕЗДЫ

Первый поход в шхеры Финского залива!

Этого дня долго ждали.

И вот наконец пристали на галере к скалистому безымянному островку. Разожгли костер. Варили в котле гречневую кашу с говядиной. Поставили шалаши.

Андрей Данилович Фархварсон, одетый в парусиновую робу, вспомнил, как в детстве отец повез его на шлюпке в море. Разыгрался шторм. Шлюпку перевернуло. Чудом добрались до каменистой гряды. Тут и переждали непогоду. Через двое суток рыбаки сняли отца и сына с гряды.

– Тогда я дал себе зарок, – говорил Фархварсон, – навсегда забыть о море. Заняться философией.

– А стали навигатором! – зашумели школяры.

– Единственный случай, когда я обманул себя. Древние говорили: времена меняются, и мы вместе с ними. В юности меня поразила одна вещь. Луна, находящаяся близ какой-либо звезды, через сутки, когда небо совершит целый оборот, отстанет от этой звезды на 13 градусов, и непременно к востоку. Через двое суток от той же звезды отодвинется на 26 градусов. Через 27 дней с четвертью Луна возвратится к той же звезде с западной стороны.

Фархварсон запрокинул лицо к звездному небу.

– Сие известие поразило меня. О другом ни о чем не мог думать. Я начал наблюдать астеризмы, или, как говорят, созвездия. Как же увлекла меня геометрия неба! Прямая линия, проведенная от Большой Медведицы – посмотрите! – коснется Полярной звезды. Продолжим линию – продолжайте ее глазами! – и коснемся пяти звезд астеризмы Кассиопеи. Но дальше, дальше пойдем, друзья мои, по прямой. И что нам встретится? Звезда Андромеда!

Восторг светился в глазах профессора! Он был горд сказанным. Можно было подумать, что не кто иной, как он сам сотворил все эти звездные чудеса.

– Друзья мои! Вы можете сказать, что все это астрономия. Нет! Нет, нет и нет! Это учебник штюрмана. Так я нарушил свой детский зарок. Кораблевождение стало моим жизненным уделом. И оно – ваш удел. Я в это верю!

Рассказ профессора слушал и шкипер галеры. Старый морской служака внимал Фархварсону, как малое дитя. Он не скрывал своего удивления:

– Чудно! Водолей – он же Аквариус.

И через минуту:

– Стрелец – он же Сагитариус. Чудно. – Моргал желтыми ресничками. Трудно было поверить, что этот простодушный мужик – он же громогласный хозяин на галере.

Прончищев с каким-то новым для себя чувством узнавал небо:

– Альфа. Бета. Епсилон. Зита. Дельта.

Слова эти можно читать, как вирши. Что-то земное: дельта. И недосягаемое, высокое: альфа-а-а-а. Азбука неба на этом безлюдном островке читалась иначе, чем в городе. И в то же время Луна цветом и яркостью напоминала слюдяной фонарь на Невском.

Он зажмурил глаза. И увидел суденышко во льдах. Со всех сторон – торосы. Ночь. Звезды. А кто там, господа, на капитанском мостике? Прончищев. Это который Прончищев? Который из Калуцкой, что ли, губернии? Он самый. Ты гляди, чего делается! «Перепелочка, пташечка, прилетела, прибрала…»

– Васька! Пошли!

– Куда, Семен?

– Нам кусок острова дали. В лоцию положим.

Камни, покрытые темным, скользким мхом. Хвойные дерева оплели узловатыми корнями валуны. Мрачно. Сыро.

За отмелью – угловатые рифы.

На твердом картоне Челюскин рисует все изгибы береговой линии заданного румба. Прончищев разматывает веревку, размеренную на дюймы. Сейчас он узнает глубины…

Поработав часа два, двинулись по отливу. В узкой скалистой теснине нашли Харитона и Дмитрия Лаптевых.

– Сделали лоцию?

– Ага!

– Покажите. – Семен придирчиво осматривает картон. – Неплохо.

– Вирибус унитис! – Харитон хохочет. – Соединенными усилиями.

– Латинист!

– А то! – гордится Харитон.

– Нашел чем удивить. То ли я не знаю латыни. Пожалуйста! – Прончищев весело демонстрирует свои знания латыни: – Вилы – вилатус, воз – возатус, навоз – навозус.

Челюскин изогнулся, ловко просунул голову меж ногами Васьки и, посадив его на плечи, с диким ржанием понесся по берегу: «Навозус на возатусе».

– Ребята, выручайте!

Дмитрий и Харитон повисли на руках Челюскина. И Семен всех троих поволок на себе.

– Поняли, кто есть среди вас Геркулес? – Но не выдержал, поскользнулся, и вся гогочущая орава плюхнулась в воду.

– Вот чертяка! – отряхиваясь от брызг, ворчал Харитон. – Искупал в своем оцеанусе глациалиусе.

– Силен! – восторгался Дмитрий. – Ничего против не скажешь. Я, ребята, предлагаю назвать наш остров в честь этого Геркулеса. Кажется, неплохо: остров Челюскина.

– Не-а! – Челюскин замотал головой. – Маловат для меня. Мне оцеанус подавай. Вас двое. Вам и остров. Остров Лаптевых! Каково?

– Ага, ему – оцеанус, а нам – так остров! – загнусавил Харитон. – Если на то пошло, согласны разве на море. Верно, Димушка?

– Ну дайте мне тогда. Я человек простой. – Васька протянул ладонь: – Подайте островок, подайте островок…

– Черт с ним! – расщедрился Семен. – Пусть берет. Не пропадать же добру.

…На следующее утро покинули остров.

Сквозь тонкие переборки было слышно, как гангутский кавалер разорялся на палубе:

– А ну – в рей, грот, фал! – прибавим узлов!

Весла выверенно поднимались и опускались в воду, казались воздушными и нераздельными, как крылья гигантской птицы.

В скалах Финского залива таятся коварные ветры. Но сейчас залив был безобиден, он послал галере легкий ветерок.

– Остро-о-о! – ликующе крикнул Семен.

– Остро! – охотно согласился гангутский кавалер, прибавивший астрономических знаний, но не отрешившийся от старых морских выражений. О, служака никогда не произносил «норд-ост», но непременно – греко. Норд-трамунтана. А утро всех ветров – ост – звучало в его устах как имя пряного цветка – леванте. Но южный ветер… Какое слово – рокочущее, как прибой, стремительное, как полет альбатроса. О-остро-о! Не отсюда ли «остров», вырастающий из ветра, от режущих подводных риф?

Профессор Фархварсон стоял на носу галеры, подставив лицо ветру. Его пронзило острое, счастливое ощущение жизни; высоким голосом пропел Гомеров стих:

 
Не было пристани там, ни залива, ни мелкого места.
Вкруг берега поднимались, торчали утесы и рифы.
 

И оглянулся на парней: каково? Навигатор, астроном, звездочет, а не чужд элоквенции, или, как там, поэтическому красноречию?