Текст книги "Беспринципная (СИ)"
Автор книги: Юлия Резник
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)
Глава 7
Зоя
У меня даже мысли нет, что я могу остаться ночевать у Гаспарянов вместе с младшими. Стоит «Прадику» Армана Вахтанговича остановиться у ворот, как я скомкано с ним прощаюсь и уношусь к себе. Уверена, он тоже не захотел бы спать со мной под одной крышей. Но так боюсь в этом убедиться, что просто не даю себе шанса проверить.
Запыхавшись, влетаю в дом и тихо вскрикиваю, заметив в темноте высокую фигуру.
– Да я это, не вопи… – звучит знакомый чуть хрипловатый голос.
Генка! От облегчения подкашиваются колени. Включаю ночник.
– Напугал. Чего, у Гаспарянов не спится?
– Не хочу их стеснять. Мелких взяли – и на том спасибо.
– Завтра и их домой заберем. Погостили, и хватит, – хмурюсь я.
Генка кивает. И с особым пристальным вниманием впивается в мое лицо, будто пытается насквозь просканировать, всё ли со мной в порядке. Мне же хочется зарыдать. Не от страха, не от обиды – от дикой усталости.
– Я в душ воды натаскал.
Ком встает поперек глотки. Если с кем мне и повезло, то с братом. Киваю. Беру чистое полотенце, выхожу на улицу, снимаю с себя всё и встаю под ледяные струи. Воду Генка набрал с вечера, и та не успела прогреться на солнце. Стук капель по спине сводит с ума и заставляет стучать зубы, но я стою до тех пор, пока не смываю с себя весь этот день. Обтираюсь насухо, завязываю на груди полотенце и несусь к дому. На контрасте с холодной водой ночь кажется упоительно теплой. Воздух напитан ароматами трав, сыростью земли и терпкой сладостью палой ягоды.
Я замираю на крыльце, вдыхая полной грудью. Голодно урчит пустой желудок. Стрекочут сверчки, да редкий всплеск реки слышится. А в черном бездонном небе мерцают яркие звезды. Говорят, в городе таких не увидишь. Здесь же кажется, что ты на них смотришь, а они в ответ на тебя…
– Ты спать собираешься? Через два часа будильник, – ворчит брат.
– Ложусь, – фыркаю я, захожу в дом и действительно заваливаюсь на свою лежанку.
Утро начинается с привычного крика петуха и ощущения, что меня переехал трактор. Голову будто кто-то зажал в тисках, в спине ломота, под глазами синяки, которые можно увидеть даже из космоса.
Наспех умываюсь, чищу зубы и выбегаю из дома, буркнув хмурому с утра Генке:
– Я к Гаспарянам.
На телефоне никаких пропущенных. Это я первым делом проверила. А значит, с матерью все в порядке. Самой звонить в отделение не спешу. Там ясно дали понять, что все справки – после восьми. Так что у меня еще есть как минимум час до оглашения приговора.
На удивление в кухне – никого. Это плохой знак. Зато со двора слышится шум работающего "Кёрхера". Никак Арман Вахтангович машину моет.
– Доброе утро, – здороваюсь я.
– Привет, – хмурится Гаспарян.
– Я за своими, – поясняю, переминаясь с ноги на ногу. – Спасибо, что приютили их, дальше мы сами справимся.
– Не сомневаюсь. Но пусть поспят. Не буди.
– Ладно, – мямлю я. – А Седа тоже дрыхнет, что ли? В доме – тишина.
– Она с матерью.
– Ей опять стало хуже?
– На третий день после химии всегда так, – злится Арман Вахтангович. – Все под контролем.
– Я и не сомневаюсь. Ну… Ладно, тогда я пойду собираться на работу.
– Оставь. Я в кадры позвоню, скажу, чтобы тебе отпуск подвинули.
Растерянно хлопаю глазами. Киваю и зачем-то прохожусь взглядом от вихрастой макушки до пальцев ног, выглядывающих из самых обычных резиновых шлепок. Пальцы у него красивые… Взгляд взмывает вверх. К плечам, обтянутым уже намокшей от брызг футболкой, которая только подчеркивает довольно-таки неплохой рельеф. Эти руки… Крепкие, но совсем не такие, как у какого-нибудь фитнес-тренера. Передо мной обычный мужик, который не понаслышке знает, что такое тяжелый физический труд. Ладони у него обветренные и мозолистые. Ловлю себя на волнующей мысли, что из таких хрен вырвешься, если он схватит. Провожу взглядом по широкой груди. Она как глухая стена, в которую хочется врезаться лбом и забыться. Глупо, да, но ведь хочется. Поднимаюсь вверх по мощной шее, квадратной челюсти, сжатым в нитку губам, к глазам, которые в ответ вспыхивают, как два нефтяных пятна.
Конечно, он улавливает мой интерес! Блин. Отворачиваюсь, хотя уже вроде как поздно.
– С-спасибо.
Кошусь на руку, напряженно сжимающую шланг, и у меня натурально перехватывает дыхание. Арман Вахтангович тянет тот вверх, чтобы вымыть крышу, футболка задирается, открывая полоску мясистого, но совсем не выпирающего вперед живота, заросшего короткими жесткими волосами. Во рту от этой картины сохнет.
– Так и будешь пялиться? – хмыкает Гаспарян.
А-а-а-а, господи! Стыдно-то как! Я силюсь улыбнуться. Я же крутая, ну! А сама завороженно смотрю на каплю пота у него на виске, и как движется кадык, когда он говорит, как кривятся его губы.
– Нет, пойду уже, – мямлю, чувствуя, как нестерпимо горят щеки. – Вы скажите моим, как проснутся, чтобы шли домой, ага?
Гаспарян коротко кивает, не поворачивая головы. Я спешно ретируюсь. За спиной снова раздаётся рык "Кёрхера", но даже он не заглушает издевательский голос внутри.
Ты че, дура, никак реально в Седкиного отца втюхалась?
Да нет же. Это какой-то бред!
Спотыкаюсь о брошенный в траве шланг, чертыхаясь, поджимаю губы. Ноги совсем ватные. И сердце заходится, как дурное. Ну что это такое? Он же… не для меня. Ни возрастом, ни статусом, ни в целом!
Все так, с этим никто не спорит. Мной руководят вовсе не чувства, а трезвый расчет. Я хочу силы. Хочу надёжности. Хочу, чтобы вот эти руки, грубые и сильные, обняли… Прямо как в кино. Хотя бы один раз. Один. Раз. Но лучше, конечно, чаще.
Спина зудит. Неужели он мне вслед смотрит? Так-то между лопатками просто горит огнем! Хочется оглянуться, чтобы убедиться в своих подозрениях, но я держусь. И зачем-то начинаю чуть сильнее покачивать бедрами.
Так меня это все сбивает с толку, что места себе не нахожу.
– Ты чего не собираешься на работу?
– Арман Вахтангович дал мне отпуск.
Генка смотрит на меня в упор. Мне кажется, он догадывается, что я затеяла. Ну и пусть. Обсуждать с ним что-то, оправдываться – нет никаких сил.
– Пойду на кладбище схожу.
– Местечко для мамаши присматриваешь? – хмыкает Генка. Округлив глаза, хватаю кухонное полотенце, скручиваю его колбаской и от души луплю этого дурачка – чтоб не молол ерунды!
– Придурок. Молись, чтобы она поправилась.
Выхожу за калитку, иду быстрым шагом к кладбищу. Их у нас два в поселке. Одно старое-престарое. Второе – новое. Мой отец похоронен на старом. Я часто думаю, как бы сложилась жизнь, будь он жив. Вряд ли бы мать пошла по наклонной. Не было бы ни Генки, ни Лёньки со Святом, ни маленькой Алиски… Возможно, был бы кто-то другой. Но это я уже никогда не узнаю.
Дохожу по избитой колдобинами дороге до конечной остановки. А там между зарослями колючей акации по тропинке, мимо покосившихся давно не крашеных оградок, просевших надгробий и ржавых крестов. Останавливаюсь, чтобы оглядеться. Сориентироваться здесь не так просто – все давным-давно заросло. Будто лес, к которому кладбище примыкает с юга, забирает землю, с которой однажды был вытеснен. Высоченные деревья загораживают свет. Жутковато. Впрочем, говорят, что бояться надо живых, а не мертвых.
Решительно сворачиваю налево, а минут через пять, наконец, замечаю нужную мне могилу. Она не примечательна ничем, кроме более-менее ухоженного участка. Тут же в ряд на вытянутом клочке земли лежат прадеды и прабабки, дядька, тетка, отец… Не знаю, почему меня сюда потянуло. Смотрю на старую табличку, выцветшие буквы. В глазах щиплет – то ли от солнца, то ли от так и не выплаканных слёз. Присаживаюсь на край бетонного бортика, поджимаю колени. Земля под ногами тёплая, с запахом пыли, железа и прелой прошлогодней листвы, которую я по весне сгребла в кучу.
Молчу. Я просто не знаю, о чем с ним говорить. С ними со всеми – не знаю… Я никого из них толком не знала. Но почему-то в самые тяжелые моменты жизни меня сюда будто магнитом тянет.
Слушаю, как ветер колышет кроны. Как где-то вдали гудит трактор. Отсчитываю про себя минуты до начала рабочего дня в больнице, а ровно в восемь звоню. Голос немного дрожит, когда я называю имя пациентки. Тетенька на том конце связи берет паузу. Слышу, как щелкает клавиатура…
– Григорова, говорите?
– Да. Лариса Николаевна.
– Очухалась. Выходим и сразу в наркологию оформим.
Не спрашиваю – зачем. Алкоголика вывести из запоя – это целая наука.
– То есть обошлось? – уточняю я. – Со зрением все в порядке?
– Вовремя вы обратились! Из Грушовки двоих сразу в морг увезли, – сообщает постовая. У меня холодок по коже… Успели. Надо же. Наверное, теперь по ментовкам мать затаскают. Но это уже не мои проблемы.
– Спасибо большое.
– Да вы не мне спасибо говорите, а Гаспаряну.
– Арману Вахтанговичу?!
– Ну, а кому? Думаете, стали бы с ней просто так возиться? У нас таких клиентов каждый день по пять штук.
– М-м-м… – тяну я, облизав пересохшие от жары губы. – Тогда, конечно, спасибо ему. И вам тоже.
Отвожу трубку от уха и долго смотрю на экран. Как будто он вот-вот что-то мне подскажет. Но тот просто гаснет…
Нет, я, конечно, всё понимаю. В поступке Армана Вахтанговича нет никакого второго дна. Он просто чувствует за собой вину и заглаживает ее как может. А я не в том положении, чтобы отказаться от такого рода подачек. Потому что никто другой кроме него для нашей семьи не пошевелит даже пальцем. Если на то пошло, именно на его совестливость я и ставлю. Другое дело, что предугадать сложившуюся ситуацию мне было не по силам.
Закрываю глаза и стараюсь замедлить дыхание. Нужно прийти в себя. А потом уже думать, что делать дальше. Долго сижу, пока жара не сгоняет с насиженного места. Встаю и, не оглядываясь, иду назад той же тропой, что пришла. Вперед гонит желание поскорее отплатить за добро добром. Сделать для Армана Вахтанговича хоть что-то хорошее. У меня даже есть несколько идей на этот счет. Раз тетя Ануш не в форме.
Иду сразу к ним. На этот раз застаю и Седку, и своих младших в кухне. Те завтракают дружной толпой. Галдёж стоит такой, что мама дорогая! Надеюсь, он не мешает тете Ануш.
– Привет, – устало вздыхает Седа.
– Привет. Ты, что ли, совсем не спала?
– Да нет, что ты. Под утро проснулась. Маму рвало… Ну и… – Седка пожимает плечами.
– Чем собираешься заниматься?
– Уборкой. А потом, если силы останутся, подам все-таки документы. Что тянуть, правда?
– Сейчас подавай! – командую я. – А вы, – перевожу взгляд на младших, – поможете Седе прибраться.
К удивлению, никто не спорит. Даже Свят.
– Все вместе мы за пару часов управимся.
– Да я бы и сама… – бормочет подруга, но я-то вижу, что ее плечи обваливаются от облегчения. Не от того, что мы избавим ее от части работы, вовсе нет. Наверное, от того, что она не останется с мучающейся матерью один на один.
– Не пойму я, почему Арман Вахтангович не наймет сиделку!
– Все ведь не так плохо! Обычно мама справляется. Вот если и эта химия не подействует, тогда да, придётся что-то решать, – Седа говорит это быстро, сжато, будто боится, что её слова могут стать пророческими.
– Чур, я убираю в кухне.
Сзади слышу, как Свят и Лёнька спорят, кто будет пылесосить, а кто мыть пол. Седа в это время приносит свежий компот. Судя по запаху, из малины и мяты. Так она без слов благодарит нашу ораву за помощь. Я знаю, что бы там у нас с Арманом Вахтанговичем ни происходило, Седка для меня останется родной. Не подругой даже – кем-то гораздо более близким.
– Все будет хорошо, слышишь? – шепчу я, крепко-крепко ее обнимая.
Когда кухня блестит чистотой, а мелкие разбредаются кто куда, каждый занятый своим делом, я захожу в комнату к тёте Ануш. Она спит, но неглубоко. Щёки впали, кожа будто бы истончилась, волосы слиплись от пота. На прикроватной тумбе стоит графин с водой, лежат какие-то лекарства. Я тихо присаживаюсь рядом, беру её ладонь в свою. Она оказывается неожиданно теплой.
– Всё будет хорошо, – шепчу и ей, не уверенная, правда, что она слышит. – Мы справимся.
– Думаю, твоя мать нуждается в поддержке не меньше, – раздается за спиной злой голос Гаспаряна. Поспешно встаю, будто и впрямь сделала что-то плохое.
– От своей матери я не получила и сотой доли той любви, что мне давала тетя Ануш.
– Вот именно! – шипит Арман Вахтангович. – Поэтому…
– Арман? Ты уже приехал? Боже мой, сколько я проспала? – прерывает наш разговор мягкий голос Седкиной матери.
Глава 8
Зоя
– Так, народ, а теперь домой, – командую, вытирая насухо раковину. – Хорошего понемногу.
– Спасибо вам большое, ребят! Вы очень помогли, – вскидывается Седка.
– Если что-то надо – ты только скажи, хорошо? – обхватываю запястья подруги. Она выглядит абсолютно измученной происходящим. Если бы я только знала, как ей помочь, я бы сделала что угодно! Но мои возможности не так велики.
– Конечно. Забегай позже, да?
– Ага. На связи!
Указываю младшим на дверь. Ленька со Святом рады, что, наконец, могут заняться своими делами, а вот Алиска дом Гаспарянов покидает с нескрываемым сожалением. Ох, как же я ее понимаю! Чем больше проводишь времени здесь, тем сложнее возвращаться к собственной жизни. Хватаю сестренку за куцый хвост и шутя дергаю, чтобы мелочь взбодрилась. Та забавно пищит.
– Зоя, подожди, – глухим голосом окликает меня Гаспарян. Видимо, он только что вышел из спальни тёти Ануш. Волосы у него всклочены. Вид уставший. Я отвожу взгляд, а он приближается и взмахивает зажатой в руке папкой: – Уделишь пару минут?
– Конечно, – озираюсь на окна кухни.
– Хотел отдать твой целевой.
Я беру папку на автомате, а сама тупо не верю, что это происходит на самом деле.
– Как? Уже все готово? – не узнаю свой голос.
– Говорил же, что займусь, – пожимает плечами, будто речь идёт не о событии, которое в перспективе может перевернуть всю мою жизнь. – Скан сделал. С остальным, думаю, и сама справишься.
Я отчаянно киваю и сжимаю пальцы на папке так сильно, что тонкий пластик противно хрустит.
– Спасибо, – сиплю я. – Даже не знаю, что сказать.
– Вот и не говори ничего. Спасибо достаточно. Общагу там дают. Подробности сама выяснишь.
– Конечно. Это вообще не проблема.
Он кивает и уходит обратно в дом. А я стою, прижимая папку к тяжело вздымающейся груди. На глазах собираются слезы, оттягивают нижние веки застывшей смолой – ни туда, ни обратно.
– Зойка, ну ты идешь?! – бурчит Алиска, с интересом естествоиспытателя расковыривая пальцем комариный укус.
– Бегу, – отмираю я.
Наспех скинув обувь, влетаю на кухню, хватаю телефон, сажусь за древний ноутбук, который мне за ненадобностью отдала Седка. Он буквально на ладан дышит. Долго грузится, кошмарно тупит, но это что? Это терпимо!
Яркий полуденный свет выедает глаза, превращая картинку на экране в набор нечетких расплывающихся пятен. Бесят и пятна эти, и то, как в большой комнате орет телевизор!
– Генка, ё-мое, ты можешь сделать потише? – рявкаю я, пытаясь сосредоточиться на анкете.
– Да, пожалуйста, – бурчит брат, и звуки боевика действительно становятся тише. А потом их совсем заглушает скрип давно рассохшихся половиц: – Ты чего такая нервная? Месячные, что ли?
Закатываю глаза.
– Я документы в универ подаю. Сосредоточиться надо, ясно?
– Что ж неясного? – сощуривается Генка. Ну, вот опять!
– Только бы сервер не рухнул, – бурчу я. Утыкаюсь в экран.
Заполняю поле за полем. Скан целевого уже прикреплён. Анкета заполнена. Осталось лишь нажать на кнопку «отправить». – Ну, что ты стоишь у меня над душой?! – психую.
– Куда поступаешь хоть? Баллов хватит?
– Я на целевой. Поэтому хватит, да. Считай, что уже студентка.
Замираю на секунду и вжимаю палец в тачпад. Вот и все. Оказывается, тут нет ничего сложного! Даже странно, что настолько простое действие может полностью изменить мою жизнь. Интересно, когда придет осознание, что моя взяла?
– Целевой? – допытывается Генка.
– Ну, да. Это когда учебу оплачивает будущий работодатель, а я по окончании универа обязуюсь её отработать.
– Я знаю, что такое целевой контракт.
– Тогда чего пялишься? – злюсь… Так злюсь под его не по годам мудрым, проницательным взглядом.
– Интересно, как ты контракт выбила.
Генка чешет щеку, на которой не так давно начала пробиваться редкая белесая щетина.
– Гаспарян вписался. Седка ему на уши присела – и вот, – я подхватываюсь, беспечно взмахнув рукой. – Ты на меня так не зыркай, Ген. Сама в жизни устроюсь, и тебя подтяну, может… мелких. Я же вас не бросаю.
– Ясно.
– Ты мне не веришь, что ли?! – возмущаюсь я.
– Я о тебе волнуюсь.
Я оборачиваюсь, на этот раз глядя прямехонько в глаза брата. Тело омывает волной тепла. Почему я решила, что совершенно одна в этом мире? Вот же тот, кто всегда рядом. Тот, на кого я могу, да, пусть не во всем, но все-таки положиться. Поддавшись порыву, приближаюсь к Генке и крепко-крепко его обнимаю.
– Все будет хорошо, малой. Я знаю, что делаю.
– Большая, б***, – хмыкает тот, неловко прижимая меня сильнее.
– Ну, побольше некоторых буду. Ага…
– Так это типа все? С первого сентября свалишь? – интересуется брат, когда мы размыкаем объятья, и кивает на гудящий ноутбук.
– Может, даже раньше. Мне же еще в общаге надо будет устроиться. Ну и прибарахлиться. Город – это не наша деревня, там выглядеть надо на уровне.
– Деньги-то у тебя есть?
– А если нет? Подкинешь? – смеясь, луплю Генку в живот. Пресс у этого гада стальной. Брательник с лица спадает. – Да шучу я! – хмыкаю. – Собрала, конечно, на первое время. Целый год же к этому готовилась, что ты…
И ведь не вру. Я действительно скопила приличный запас. Но все же я надеюсь, что он останется нетронутым. И к универу меня приоденет любовник. Без заначки жить как-то стремно.
– Ну, если что – звони-пиши.
– Да я пока никуда не собираюсь! – снова хохочу я, потому что у меня просто великолепное настроение! Генка вновь закатывает глаза и возвращается к своему боевику. А я принимаюсь собираться в больницу. Складываю в рюкзак новую ночнушку, трусы, халат, нахожу сменную обувь – старые кроксы, которые потеряли былую белизну ещё при царе Горохе. Неуверенная, что больничную еду можно есть, наливаю в банку остатки вчерашнего супа и тянусь на остановку. А потом целый час трясусь в душном насквозь пропитанном бензином автобусе. К обеду, ясное дело, не поспеваю. Но ближе к трем захожу в палату матери. Выглядит она не намного лучше, чем накануне. Сердце болезненно сжимается… И ведь понимаю, что это уже не моя мать, что алкашка изменила ее личность необратимо, но сердце болит даже за эту чужую, по сути, опустившуюся женщину.
– Ну как ты?
– Плохо, Зоечка. Но врач говорит, могло бы быть гораздо хуже, если бы не вы… – из глаз матери льются пьяные слезы. Дальнейший сценарий мне знаком наизусть, поэтому я просто киваю, когда она опять начинает божиться, что больше никогда… Что вот теперь-то она точно завяжет! В безнадёжной ситуации с матерью есть лишь один положительный момент – она давно перестала отрицать свою проблему. Жаль, что ей не хватает воли, чтобы с ней справиться. И не хватит. Тут я не питаю иллюзий.
Чувствую на спине любопытные взгляды теток с соседних коек. Невольно веду плечом, будто сбрасывая их с себя…
– Ну, а ты как, доченька? Как младшие?
– Сегодня документы в вуз подавала, – знаю, дурость! Но так хочется похвастаться, и этим сучкам, что на нас пялятся с такой брезгливостью, утереть нос.
– Ох, а когда узнаешь, поступила ли?
– Да я же на целевой. Поступила, считай.
Мама что-то еще говорит. Радуется, плачет, естественно. Порой я даже завидую, что для нее это, как, блин, с горы катиться. Я же и вспомнить не могу, когда в последний раз лила слезы. Есть ощущение, что те зацементировались внутри меня, и теперь только скребут изнутри, не в силах выплеснуться наружу.
– Вот ты молодец у меня, девочка… Учиться будешь. Умной станешь, – продолжает бубнить мама, вытирая лицо краешком больничной простыни. – А там и братьям-сестрам поможешь.
– Я уже умная, – хмыкаю, прикрываясь шуткой, как бронёй, а внутри такая злость взвивается! Вот какого хрена она на меня опять перекладывает ответственность?! Это же ее дети!
– Зоенька… А Арман Вахтангович… – мама мнётся, сглатывает, и я уже понимаю, к чему она клонит. – Это ведь он помог?
– Ну, помог, – киваю, стараясь не показывать, как у меня внутри всё сжимается. – На него тетя Ануш с Седкой насели – ну и…
– Ага. Ты береги его, доченька… Такие мужчины – они… – глаза у матери делаются почти трезвыми, даже голос меняется. – Они на дороге не валяются. И не смотри так. Я всё понимаю. Всё вижу.
– Хватит, мам, – прошу я чуть резче, чем надо. – Лечись. Думай о себе. А не о мужиках!
– Да я же не об этом совсем! Скажешь тоже. Просто… Ты у меня хорошая. Правда. Я – никудышная мать, Зоенька. Но ты… Ты не повторяй мою судьбу. Поняла?
И вот тут в горле встаёт ком. Такой плотный, что мне приходится отвернуться. Чтобы не поддаться. Не сорваться. Не сказать, что она не оставила мне, мать его, выбора не беречь! Чтобы не повторить, ага… Чтобы вырваться из этого замкнутого круга!
– Пойду я. Младших еще ужином кормить, кур закрыть. У тебя всё нормально? Всего хватает?
– Хватает, – кивает она и внезапно тихо добавляет: – Спасибо, что пришла.
Когда выхожу, солнце уже садится. Оранжевый свет режет глаза. И, может, именно от этого они предательски щиплют.
Еще час тряски до дома да приготовленный наспех ужин выматывают так, что я валюсь в кровать, когда и восьми нет. Среди ночи просыпаюсь, как от толчка. Прислушиваюсь к себе. Внутри зудит смутное беспокойство. Ворочаюсь с бока на бок, а потом понимаю, что таки забыла закрыть курятник! А у нас ласка промышляет. В прошлом году Сидоровым всю птицу передушила.
Вскакиваю с кровати так резко, что одеяло спадает на пол. Ноги с глухим шлепком касаются пола, и я, матерясь себе под нос, выскакиваю на улицу, готовая к кровавому экшену. Но там на удивление тихо, только стрекот кузнечиков, да редкое уханье совы доносится откуда-то с окраины.
Сбегаю по ступенькам босиком, едва не навернувшись. Калитка предательски скрипит, и я злюсь – наверное, проще сказать, что в этом доме не требует починки! Но сейчас не до этого.
У курятника темень – хоть глаз выколи. Подхожу, хлопаю ладонью по двери, слышу испуганное шебуршение внутри – живы, слава богу. Проворачиваю щеколду, подпираю дверь обломком кирпича, радуясь, что все обошлось, и вдруг слышу странные глухие звуки, доносящиеся с соседнего участка. Один, второй, третий… Подхожу ближе, и к этим звукам примешивается то ли свист сорванного дыхания… то ли из последних сил сдерживаемые рыдания.
Сердце оступается. Я приподнимаюсь на цыпочки, всматриваясь в темноту. Задний двор Гаспарянов как на ладони, хоть и в полутьме. Свет давно уже не горит. Даже обычно подсвечивающиеся дорожки темные.
Пробираюсь ближе, пригибаясь, словно воришка. И вижу его. Арман Вахтангович в одних низко сидящих трениках, потный, разгоряченный и злой молотит кулаками по подвешенной на старой липе боксерской груше. Рядом на табурете валяется наполовину опорожнённая бутылка коньяка. И ни стакана тебе, ни закуски…
– Сука-сука-сука, – сипит он и смачно бьет с правой. Груша взвизгивает на цепи и раскачивается обратно. Арман Вахтангович перехватывает её и, отдышавшись, бьёт снова, но уже левой. Плечи его ходуном ходят. Спина мокрая от пота. На костяшках кровь – он даже не удосужился надеть перчатки!
– Ты, сука, не сдашься, слышишь… Встряхнись! – выдыхает он, и я не сразу понимаю, к кому обращены слова. То ли к груше, то ли к себе. То ли к тёте Ануш.
Я его никогда таким не видела. И этот приступ ломающего отчаяния бьет меня кулаком под дых. Нужно уйти! Это слишком интимный момент. Слишком личный… Но когда я уже решаюсь отступить в тень, Арман Вахтангович обхватывает руками грушу и со всей дури бьёт лбом по мешку – глухо, с грохотом, так, что я вздрагиваю, и, задыхаясь, опускается на колени. И тогда я делаю ровно противоположное – подбегаю к нему. Ну, не могу я оставить его вот так – одного, в траве, ставшей свидетельницей его бессилия. Он ведь даже не плачет. Просто сидит, запрокинув голову, и дышит, как выброшенный на берег карась.
Решительно распрямляю плечи и подхожу ближе. Арман Вахтангович замечает меня не сразу, хоть я совсем не таюсь. Вскидывает голову, лишь когда я опускаюсь рядом и тихонько зову его: «Эй!». Лицо его мокрое – то ли от обильного пота, то ли от скупых мужских слёз. Влажные от испарины волосы собрались в крупные кольца, щеки налились кровью.
– Ты чё тут делаешь? – сипит он, впиваясь в меня колючим, абсолютно бешеным взглядом.
