Текст книги "Беспринципная (СИ)"

Автор книги: Юлия Резник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Глава 9

Зоя

Я никогда его не боялась, а сейчас становится как-то жутко. Отползаю, переставляя по земле руки и пятки, чащу:

– Посреди ночи вспомнила, что забыла закрыть курятник, ну и…

– Что ты делаешь на моем участке?!

– Говорю же! Кур хотела закрыть, когда услышала шум. Пришла посмотреть! А вдруг воры?!

– Посмотрела?! – рычит.

– Да! – не менее резко бросаю и я.

– А теперь свали с глаз долой.

Говорит, а сам этими самыми зенками меня буравит. Ну, и что не так?! Опускаю взгляд и охаю, понимая, что серебристый лунный свет превращает мою истлевшую от времени футболку в ничего не скрывающую марлю. Руки машинально взмывают вверх. Первое желание, конечно, прикрыться, но… Какого черта? Разве это не тот самый шанс сдвинуть все с мертвой точки?

– Не уйду!

– Зоя… – каким-то немыслимым усилием воли он все-таки берет себя в руки. Трясет головой…

– Даже не проси! – перебиваю сбивчивым шепотом. – Я не брошу тебя в таком состоянии. Ты не справляешься.

На этом слове он хмыкает.

– Справляюсь. Просто у каждого свой способ, ясно?

Ага. Видела я эти способы. Подползаю поближе. Беру его окровавленную руку.

– Свали, – шепчет он. Беззлобно. Скорее как-то… обреченно, что ли?

– Свалю! – огрызаюсь. – Только руки тебе обработаю.

Его огромные, как лопаты, ладони дрожат. Я скручиваю крышку с бутылки Арарата. И плещу на сбитые костяшки.

– Арх… – рычит Гаспарян.

– Дезинфекция. Ты же не хочешь подхватить столбняк? – наклоняюсь над ним и дую, глядя в масляные глаза. Арман Вахтангович с шумом втягивает воздух и вдруг замечает:

– Я думал, она выдержит. Думал, и с этой химией справится, как с предыдущими. Упертая ведь. А врачи говорят, ни черта. Эта е**чая опухоль не поддается…

Я гляжу на этого огромного, сильного мужчину, который сейчас кажется меньше меня. Уязвимее. Растеряннее…

– Если она сдастся – я… – он не договаривает. Просто мотает головой.

И тогда, не думая, я тянусь и кладу руку ему на плечо. Арман Вахтангович вздрагивает. Но не отшатывается.

– Она не сдастся, – шепчу. – Потому что у неё есть ты. А у тебя есть мы. Вместе мы все преодолеем. Со всем справимся.

Я внушаю ему такие простые вроде бы истины. Вожу пальчиками по коротко стриженным вискам, зарываюсь в кудри на макушке, массирую затылок… Чуть погодя опускаюсь на широкие плечи. Он горячий как печка. Мои пальцы дрожат, но я не отнимаю рук. В лунном свете вокруг его мощной фигуры вьётся травяная пыльца – золотыми искрами она оседает на его будто высеченное из камня тело. Завороженная совершенно, касаюсь его ходящего ходуном кадыка, жесткой щетины, трогаю скривившиеся в жутком оскале губы.

– Ты больная, – сипит Гаспарян. Грудь его тяжело вздымается. Белки широко распахнутых глаз покрасневшие, налитые безумием и кровью. – Меня от тебя тошнит!

– Тебя тошнит от собственной ничтожности. От бессилия. Но это ничего. Это пройдет. Сиюминутная слабость. Хочешь, я помогу с ней справиться? – шепчу, подползая к нему еще на сантиметр ближе.

– Нет, ну какая же дрянь, а?! У меня там больная жена, а она…

Я пропускаю его слова мимо ушей. Он замолкает, скалясь загнанным в угол зверем. Я не обижаюсь. Знаю, что его злость направлена вовсе не на меня. А на весь этот мир. И на самого себя, быть может. Арман Вахтангович так страдает от того, что у него не получается вытащить свою женщину из той ямы, в которую она падает всё глубже. Но ведь он не бог, вопросы жизни и смерти ему неподвластны! Когда-нибудь он это примет. А я пока просто побуду рядом.

– Ну, что я? Я просто здесь… Сейчас-то, наверное, несладко одному? Я все понимаю…

Арман Вахтангович не отвечает. Только дышит всё тяжелее. Губы его подрагивают, зубы натурально скрипят. Я же просто стою напротив, касаясь своими острыми коленками его бедра. И отчаянно дышу с ним в такт. А потом все-таки решаюсь и мягко накрываю его твердый рот своим. Гаспарян отвечает мне. Грубо, отчаянно. От его напора я едва не падаю навзничь. Губы немеют, дыхание становится по-звериному шумным. Пальцы его зарываются в мои волосы, оттягивая те до боли. Из глотки рвется протестующий стон, и… все махом выходит из-под контроля. Моего, да… Но и его тоже.

Арман Вахтангович отшвыривает меня так резко, что я не успеваю ни вскрикнуть, ни удержаться. Лишь упасть ничком на траву, выставив перед собой руки. Пыль забивается в нос, в голове гудит. Все происходит так быстро, что я, не успевая за ходом событий, тупо фиксирую, как грубо моих бедер касаются его руки. Как тело гнется под весом навалившейся на него раскаленной, крепко пахнущей свежим мужским потом туши. Как я начинаю дрожать, словно в лихорадке, как сжимаются его зубы у меня на плече…

– Арман…

– Заткнись. Добилась же своего… Вот тебе! Этого же хотела?!

Да, наверное. Да. Господи, как же расслабиться? Как удержаться? Как вынести и этот безумный темп, и совершенно нечеловеческие габариты? В первый раз тоже так было?! В широко распахнутый рот набивается пыль, лезет трава… Колени, наверное, в мясо стерты. Но все это и рядом не стоит с тем, что происходит чуть выше. Скулю, выпрашивая… выпрашивая… Плевок? Да. Так действительно легче. Руки дрожат от усилия удержать этот оголтелый напор. Мышцы протестующе сжимаются. Но постепенно там, где все нестерпимо горело, через боль начинает проступать… что-то совершенно неведанное. Я не успеваю разобрать, что это, ведь после двух особенно резких толчков все заканчивается уже знакомым ощущением обжигающей влаги на коже.

Сбитая с толку, скольжу расфокусированным взглядом по макушкам деревьев… Наконец, можно сделать глубокий вдох и отплеваться от мусора, набившегося в рот, но как только я набираю воздух, меня придавливает упавшее ничком тело, и я опять валюсь, закашливаясь, как завзятая постоялица тубдиспансера. Накатывают слезы – ну, вот, а только ведь пожаловалась, что давно не плакала! Получите – распишитесь.

– Тише ты! Весь дом перебудишь, – задыхаясь, командует Арман Вахтангович и резко откатывается в сторону.

Стыдясь заглянуть ему в глаза, одергиваю футболку. Как-то это все не по-человечески, ну, что уж… А вот с тем, что мы второй раз без всякой защиты, надо что-то делать. Хоть к врачу иди за таблетками. Разбаловался Арман Вахтангович. Не думает совсем о последствиях… С женой привык, видно, что не надо – ему только в радость еще один ребеночек от тетя Ануш, но что-то там у них с этим не заладилось. А может, темный он и не знает, что прерванный акт – так себе защита.

Пока копошусь, Гаспарян свинчивает крышку с коньяка и делает несколько жадных глотков. Подхожу к нему. Хватаю за руку, не давая вылить в себя остатки.

– Не надо. Ты же можешь тете Ануш понадобиться. Много от тебя, пьяного, будет толку?!

– О жене моей переживаешь? – сощуривается Гаспарян, и от его голоса у меня на коже выступают мурашки. Сглатываю. Отступаю на шаг от этого бешеного. Ну и чего рычать? Я же для него старалась! Позаботилась, отвлекла. Чуток одиночество скрасила…

– Я всегда о ней переживаю. Нужна была бы ей почка там, или я не знаю… Так не задумываясь бы отдала!

Арман Вахтангович качает головой.

– Что творится в твоей башке, господи? А в моей?… Какого х** вообще?!

И такое искренне непонимание в его голосе! Такое, мать его, потрясение!

– Вы устали просто. Четыре года… Сложно это. Я же все понимаю, – бормочу, пятясь. – Не вините себя, ладно? Мне несложно, а вам чуть-чуть легче стало. Ведь стало же?

– Зоя… Я тебя прошу, просто уйди.

– Да я уйду, конечно. Но если вдруг вас опять прижмет… Я тут, рядом… Ну, вы и сами в курсе, что не поймет вас ваша Марина… Не облегчит. А я и выслушаю, и…

– Свали! – уже натурально ревет он. Я ускоряюсь, спотыкаюсь о злосчастный шланг, чуть не падаю и пулей забегаю на свой участок. Сердце колотится. Заляпанная им футболка противно липнет к телу. И я вся… вся с головы до пяток пахну им. Запах этот резкий, острый, тяжёлый. Это не парфюм, которым Гаспарян поливается на работу. Это свежий пот, это мускус, это бешеный гормональный всплеск. Он в моем носу, на губах, между пальцами, он на бедрах… Я касаюсь носом плеча, и у меня голова кружится. Меня даже мутит, но не от отвращения, а от того, насколько остро я сейчас чувствую.

Прислоняюсь к косяку, чтобы не упасть. Колени дрожат. Всё ещё не верю, что это произошло. Нет, не близость – она-то была. Я не об этом. Я о том, как он сорвался. Как отчаянно и бессмысленно сжигал себя, меня… всё вокруг.

Зажмуриваюсь. Веки предательски влажные. Внизу живота болит и тянет. Но я ни о чем не жалею. Если я ему хоть чуть-чуть помогла… Он-то мне помог совершенно точно. И что с того, что это было вот так по-животному? И что, что не таким я себе представляла свой первый опыт. Главное, что с ним я чувствую себя живой. Нужной… Не зря же его так сорвало, да? Он нуждался во мне? Ну, или в ком-нибудь, какая разница, если под рукой все равно оказалась я?

Обхватываю себя за плечи. Сжимаюсь в комок. Веду носом от подмышки к плечу… Нет, я не буду мыться. Если только там, чтобы, не дай бог, у случившегося не возникло последствий. Плетусь к душу. Моюсь с мылом снаружи и изнутри. Щиплет растертая плоть… Нет, точно надо к врачу. Только не к здешнему. А то знаю я, как у нас хранят врачебную тайну. В город бы!

Тенью проскальзываю в дом.

– Где тебя носило посреди ночи? – бурчит Генка.

– Вспомнила, что курятник не заперт. Спи!

Ложусь, но внутри такое творится, что сна ни в одном глазу. Ворочаюсь с бока на бок, а поняв, что напрасно стараюсь, беру сигареты, старую ветровку и выхожу во двор. Сажусь на завалинку – в беседку я теперь ни ногой. Убралась после последней пьянки матери – и все на этом.

Курю молча. Никакого кайфа. Только горечь. Во рту, в горле, внутри. И даже не пойму, от чего она.

Смотрю в небо. Тучи медленно ползут над головой, время до утра тянется монотонно. Как вдруг резко светлеет. Подбираюсь, понимая, что у Гаспарянов включился свет. Сердце делает сальто и замирает. Что-то случилось. Наверное, тете Ануш опять плохо. Невольно поднимаюсь со своего места. Стою, щурясь в темноту. Гадаю, что же произошло…

Свет гаснет. Следом вспыхивает в другой комнате. А потом я отчетливо слышу, как хлопает дверь. Бегу к воротам. А там уже голоса. Мужской. Тихий, но оттого еще более властный. Седкин. Мигая, ко двору подъезжает скорая. Тетю Ануш выводят под руки. С одной стороны ее держит муж, с другой – рослый парень в медицинской робе. Вся эта компания дружно грузится в карету неотложки и отчаливает, а я стою, как долбаный часовой.

– Зой, это ты? – замечает меня подруга.

– Ну, а кто? Случилось что?

– Температура, – шепчет Седа. – Обычно мы сами справляемся, но тут прям беда.

– Ничего, в больнице ей непременно помогут.

Седа мотает головой.

– Не уверена. Мне кажется, они с папой от меня что-то скрывают.

– Почему ты так думаешь?

– Он был на взводе весь день. А сейчас – сам не свой. Ты его видела? Да и у мамы руки опустились! Она знаешь что делает?

– Что?

– Пишет письма! – Седка утыкается мне в плечо и как давай рыдать! Я молчу. Просто утешающе вожу ладонями по ее плечам. У меня язык прилип к небу – что тут скажешь?

– Какие еще письма?

– Прощальные. По одному на каждое важное событие в будущем. На окончание универа, свадьбу, рождение детей…

Почему-то злюсь! Не могла она это втайне сделать?! Зачем заранее бередить душу? Седке, Арману Вахтанговичу… Мне!

Как вообще можно сдаться, когда они все ждут, что она выздоровеет?

Нехорошие это мысли, знаю. Я не была в ее шкуре, не переживала отмерянных ей страданий, а значит, не мне судить, но не судить как-то не получается.

– Тише-тише, не реви, как будто все кончено.

– Нет, мы еще поборемся, правда? – Седка шмыгает носом.

– Конечно.

– Побудешь со мной? Я не усну одна.

– Эм… Ну, ладно. Только мне в душ надо.

– А что такое?

– Да я… хм… на мне вода закончилась.

Глава 10

Зоя

Лето, которое могло бы стать самым счастливым периодом в моей жизни, по факту совсем безрадостное. Кажется, оно не закончится никогда. Жара стоит такая, что мозги плавятся. И в этой жаре, как в плошке меда, вязнут дни, ожидание, тревоги… И слезы. Чужие, не мои, но все же.

– Год потеряли, представляешь, Зой, год! Она с этой химией так намучилась, а толку – ноль. Опухоль даже больше стала.

– А что говорят врачи? Наверняка же у них есть какой-то запасной план? Почему они ее, в конце концов, просто не вырежут?!

– Нельзя так, – качает головой Седа. – Сначала надо было попробовать уменьшить ее в размерах, чтобы хоть шанс на операцию появился.

– Но ведь она не уменьшилась! – психую я.

– Вот именно. В такой ситуации резать – только хуже, – глухо отвечает Седка. – Нет гарантии, что химия уничтожила метастазы, которые могли разойтись по организму.

Седка ревет, некрасиво икая. И я, глядя на это, начинаю думать, что, может, Арману Вахтанговичу и тете Ануш все-таки не стоило рассказывать дочке правду.

– Я так боюсь! И я та-а-ак устала…

– Любой бы на твоем месте устал. Это нормально, слышишь?

Седа кивает, но по глазам видно – не верит ни капельки. Я глажу её по волосам, а сама думаю: как же хочется отключиться. Просто забыть. Пару часов не быть частью всей этой боли. Убежать. Спрятаться. Но нельзя. Я ведь обещала, что не оставлю. Седку, да. Тетю Ануш. Но еще и Армана Вахтанговича. Ну и что, что с нашей последней встречи он ни разу не посмотрел мне в глаза? Ему сейчас не до меня – я понимаю. Я – напоминание о слабости. О том, как он сорвался. О боли, которую он никому не позволил бы увидеть по своей воле. А я подсмотрела… Прикоснулась к личному, потаенному… Разделила трагедию, которую он переживал. Да, весьма своеобразно – кто же спорит. Но так ли это важно, если оно помогло? Сейчас, правда, он в этом не признается. Ни себе, ни мне. Да я и не жду этого. Я просто делаю, что могу.

Тем летом все наши разговоры с Седкой начинаются с вопроса: «Как она сегодня?»…

Примерно через неделю тете Ануш становится лучше. В том смысле, что последствия химии сходят на нет, и у нее появляются силы выйти из комнаты. Это и близко не победа. Врачи на ходу меняют план. Предлагают новые протоколы лечения, но… Мне кажется, тетя Ануш не особенно верит, что это поможет.

– Ей предлагают облучение. Обычно это делают после операции, но тут или пробовать, или сдаваться, – говорит как-то неуверенно Седка.

– Значит, надо пробовать, – убежденно киваю я.

Подруга слабо улыбается. Меня изрядно утомляет, что все наши разговоры крутятся вокруг темы болезни и умирания, но я понимаю, что в текущей ситуации это неизбежно.

– Чем думаешь заняться завтра?

– Съездить в город. Я оформляюсь в общежитие. Надо посмотреть, в каком состоянии комната, познакомиться с соседками и решить, нужен ли ремонт.

Седка ощутимо сникает.

– Ясно.

– Ну-ка, посмотри на меня! – командую я.

– Что?

– Ты чего скисла?

– Ничего. Все нормально.

– Ну да! Как будто я тебя не знаю! Кому-нибудь другому ври! – возмущаюсь я.

– Мне просто страшно, что ты уедешь, и все изменится.

– Все меняется постоянно. Просто сейчас у нас такой этап, когда изменения кажутся кардинальными.

– Ты переезжаешь в город! Думаешь, мы теперь будем часто видеться?

– Ну, ты же тоже будешь учиться там, – смеюсь я. – Эй, ты что? Выше нос! И встречаться будем, и созваниваться… И на выходные я буду домой возвращаться. Я же не на Луну собралась.

– И правда, – без особого энтузиазма соглашается Седка.

– Смотри на это с положительной стороны! У тебя появится столько новых знакомых! Может, наконец, парня себе найдешь, – тычу подругу в бок и с намеком шевелю бровями. Седка прыскает в ладошку:

– Не уверена, что ко мне решится кто-нибудь подкатить с таким папой.

– Он что, тебя и в универ за ручку отводить будет? – смеюсь.

– Не дай бог! – Седка осеняет себя крестным знаменем. Хватаюсь за живот, покатываясь от смеха – так комично у нее это выходит. – Я, знаешь ли, не хочу умереть девственницей.

Все еще глупо хихикая, поворачиваюсь, чтобы сорвать с куста ягоду малины, и натыкаюсь на тяжелый взгляд Гаспаряна. Щеки обжигает румянец. Интересно, давно ли он так стоит? Сколько успел услышать? Какие сделал выводы, хотя… как раз об этом догадаться нетрудно. Вон как его перекосило. Решил, что я его драгоценную доченьку сбиваю с пути истинного, да?! Я опять плохая?

Сую малину в рот и вскакиваю с качелей, отряхивая руки.

– Ты куда?

– Вспомнила, что забыла кое-что Генке сказать, а он вот-вот уйдет на работу.

Шагаю в тень кустов. Между деревьев… Останавливаюсь, лишь когда опять его замечаю. Задираю подбородок.

– Что не так? – упираю в бока кулаки.

– Все так.

– А то я не вижу!

– Я и слова тебе не сказал, – Арман Вахтангович поворачивается к чурке, на которой колет дрова. – Ты сама за мной увязалась. Теперь пытаешь вот…

Ну и что тут скажешь? Со стороны-то все действительно так и выглядит. Стою, пыхчу, как боевой еж.

– Подслушивать нехорошо, тебя не учили, что ли?

– Нехорошо приличных девочек подталкивать ко всяким непотребствам! – Арман Вахтангович презрительно сплевывает в траву, обозначая тем самым свое ко мне отношение. Класс! Просто великолепно!

– И чему же такому непотребному я ее научила?! – закипаю я. – Это просто смешно! Твоя гиперопека – просто какая-то клиника!

– Я разве интересовался твоим мнением? – акцент Гаспаряна усиливается.

– Нет! Но я скажу. Седке всего восемнадцать! Самое время жить свою лучшую жизнь! На полную катушку жить, понимаешь?! Веселиться, влюбляться, ошибаться, совершать глупости! А вместо этого она день и ночь сидит у постели умирающей матери, чтобы, не дай бог, не нарваться на твое осуждение! – Я задыхаюсь. Слова сами рвутся наружу, а я и не подозревала даже, как много во мне скопилось.

Арман Вахтангович стискивает зубы. Хрясь! Полено разлетается на куски. И снова – хрясь! Поговорили, блин…

– Отпусти ее со мной в город. Пусть хоть чуть-чуть развеется, – вдруг выдаю я.

– Я ее не держу. Хочет – пусть едет.

– Отлично.

Разворачиваюсь резко и, вдавливая пятки в землю, возвращаюсь к качелям:

– Завтра поедешь со мной.

– А? – переспрашивает разомлевшая на солнце подруга.

– Со мной в город поедешь. Посмотришь, где я буду жить. Ну и с покупками поможешь. Я собираюсь потрепать свою заначку.

– Даже не знаю… – радость в глазах Седки гаснет, когда она оборачивается к виднеющемуся в зарослях сада дому. – А мама?

– С мамой побудет сиделка.

– А если она обидится?

– Что за глупости? Тетя Ануш будет только рада, если ты немного развеешься. Не веришь мне – спроси у нее.

Седка вскакивает на ноги и, бросив мне «Я тебе напишу», резвым кабанчиком мчит к дому. Я растираю лицо, не зная, правильно ли поступила. Может, не надо было мне в их жизнь лезть? Это дела семейные. Да только я ничуть не преувеличила, когда высказала Арману Вахтанговичу все, что думаю. Как бы дела не обстояли со здоровьем тети Ануш, жизнь ее близких не ограничивается одной этой напастью.

Погрузившись в свои мысли, шагаю к своему участку. И вдруг слышу отрывистое:

– Постой…

Облизав губы, упираю взгляд в землю. Не хочу я смотреть на его потный торс. Слишком много воспоминаний эта картинка будит.

– Что? Еще не все претензии высказал?

– Я спросить хотел.

Мне все-таки приходится поднять взгляд на Армана Вахтанговича, чтобы не выглядеть идиоткой.

– О чем?

Гаспарян как будто бы мечется. Растирает темную бровь. Цыкает, отчего нерв на его щеке дергается.

– У тебя месячные были? Ну, после…

И этот вопрос… И сами его интонации… Они настолько в его духе, что мне аж смешно становится. Хотя казалось бы – что тут смешного, да? Никакой ведь скидки на чувства. Никаких тебе «прости», или «я налажал, Зойка». Ладно, хрен с ним! Не в том он был состоянии, чтобы мыслить здраво. Спросил, и на том спасибо, как говорится. Это только в моменте обидно.

Я моргаю. Губы дрожат, но я не даю себе никаких поблажек.

– А если не было? Что ты сделаешь? Сгоняешь за тестом?

– А надо? – спрашивает, поиграв челюстью. И руки в карманы шорт запихивает.

– Не думаю. Месячных не было, но у меня в принципе неравномерный цикл. Если тебе будет спокойнее, могу к врачу сходить, чтобы убедиться, что все нормально. Ну и…

Арман Вахтангович кивает. Дескать, да. Давай. А когда я замолкаю, подталкивает:

– Что?

– Чтобы мне противозачаточные назначали, – скороговоркой выпаливаю я. Скулы его темнеют. Взгляд исподлобья меняется.

– Не угомонишься ты никак, я смотрю?

Ну, и что это означает?!

– Я тебе все еще там сказала… Надо – приходи. Или… ты с этой? – сощурившись, киваю куда-то в сторону. Пусть я больше и не видела Марину в нашем магазине, это ничего не значит. Может, она заболела. А может, я просто не попадаю на ее смену.

– Ты совсем? Думаешь, у меня сейчас есть время на б**дки?!

– Так… у вас… типа все? – и себе бросаю на него взгляд исподлобья. Одно дело – тетя Ануш, да. Другое – эта крашеная шалашовка. Вот уж с кем я не хочу делиться даже крохами его внимания.

– Иди куда шла, – рявкает Гаспарян. Я с психом выполняю его просьбу, но тут он снова меня останавливает, окликнув: – Постой… Чуть не забыл. На вот, – достает из кармана бумажник. Вынимает несколько крупных купюр и вкладывает мне в ладонь.

– Ч-что это?

– На врача, то се… Нормального найди, ясно?

Его глаза бегают, у меня во рту сохнет. Отчаянно дергаю кадыком в попытке сглотнуть, но от этих усилий только горло дерет – и все.

– Ага. Я Седу с собой позвала. Ты же ей разрешишь?

– Езжайте. Только с водителем. Не надо ей по такой жаре в автобусе трястись. Ей в любой момент может плохо стать. У нее вегетососудистая дистония.

– Сейчас не ставят таких диагнозов, – шепчу я. Гаспарян хмыкает:

– Умная больно, что ли?

– Не жалуюсь.

– Ладно. Ты поняла, – бросает напоследок и уходит, как ни в чем не бывало. А у меня под ложечкой екает. Не от обиды, нет. От какого-то тихого, остро щемящего чувства… Будто стоишь босиком на горячем асфальте – и вроде терпимо, но долго так не протянешь. Ладошки потеют. Купюры в кулаке намокают. Это то, чего я хотела, но почему-то нет никакой радости. Это же не забота! Или… все-таки да? Топорная, неловкая, но от этого не менее важная. В мыслях хаос. И не радует меня, да, что тут и на врача, и на одежду хватит. Арман Вахтангович явно не поскупился. Откупаясь от меня? Или все-таки так поддерживая?

В любом случае, я свое дело сделала. Дала понять, что рядом, несмотря ни на что. А там… Как он сказал? Ему сейчас не до этого? Еще бы! С другой стороны, когда-то ему захочется передышки. А я тут как тут.

Телефон в кармане жужжит – Седа пишет. «Во сколько выезжаем? Папа дает нам водителя!» И куча восторженных смайликов. Я отвечаю коротко: «Чем раньше – тем лучше. Комендант к восьми подойдет. Оформлюсь, а там и ТЦ откроются».

«Можем еще погулять в парке».

«По такой жаре?»

«Да, не лучшая идея», – соглашается Седка.

«Мне еще в больничку надо будет заскочить».

«Зачем?»

Ну, вот и как мне выкрутиться? Что-то я совсем не подумала.

«За справкой в общагу?» – сама о том не ведая, Седка подкидывает мне годный предлог.

«Ага».

Я, наверное, впервые в жизни ей вру. Но это такая сущая мелочь! Да и… Это же в ее интересах, так-то. Какой с меня спрос?

Остаток вечера провожу, перебирая вещички Алиски и братьев. Генка и сам прибарахлится, а этим тоже надо будет что-то купить. За полтора месяца лета они вымахали – дай бог! И матери что-то приобрести. Будет ей красивое платье на выписку. Может, порадуется.

Потом заваливаюсь на свою лежанку и утыкаюсь в телефон. Удивительное дело, даже за деньги найти гинеколога летом – проблема! У всех запись на неделю вперед. Отчаявшись, решаю сделать тест – и тем пока ограничиться.