Текст книги "Вейская империя (Том 1-5)"

Автор книги: Юлия Латынина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 88 (всего у книги 101 страниц)

– Народ, – продолжал Арфарра, – потребует всего, что предлагал в своей речи господин Нан и всего, что хотел заговорщик Андарз, только Андарз требовал от государя назначить министров только с согласия Государственного Совета, а народ потребует от государя назначать министров только с согласия выборного совета всей земли.

Этим дело, однако, не ограничится. Народ разграбит ваши дома и потребует суда над вами. Ваши рабы возьмут себе ваших жен, ваши должники сожгут вас на кострах из долговых расписок; и они выберут в совет всей земли того, у кого шире глотка и бесстыдней глаза; а господин Шимана, для укрепления своей власти, разрушит все храмы, кроме храмов Единому, и сожжет все книги, где упоминаются старые боги. Только один человек может это предотвратить.

Народ, – сказал Арфарра, – требует возвращения господина Нана. Почему бы не выполнить требования народа?

"Я был прав, – подумал Чареника, – они сговорились за счет моей головы".

Занавес в конце зала распахнулся, и из-за него выскочил государь Варназд. Чиновники попадали на колени. Варназд подлетел к столу, стукнул кулаком и закричал:

– Най – негодяй! Он обманывал меня!

На щеках государя были красные пятна, он был взбешен. Каждый лавочник имеет право бросить неверную жену: а государь не имеет права казнить плохого министра?

– Нан, – снова закричал Варназд, – интриган! Почему, когда он казнил Ишнайю, народ только радовался? Я сегодня же отрублю ему голову!

– Государь, – вскричал Чареника, тыча пальцем в Арфарру, – этот человек три часа совещался с Наном: они сговорились за счет блага народа! Арестуйте его!

Варназд заколебался. "Великий Вей! Какие неподходящие минуты выбирают эти люди для ссор", – пронеслось в его голове.

– Государь, – громко сказал Арфарра, – если вы сегодня отрубите голову Нану, то через месяц народ отрубит ее вам.

Наступила мертвая тишина, и в этой тишине раздался печальный звон: это особый чиновник, приставленный к лампе в виде стеклянного солнца, наполняемого маслом, выпустил лампу из рук: солнце разбилось и потухло, и масло вытекло безобразной лужей.

"Этот человек не пробыл во дворце и недели, а успел мне наговорить столько гадостей, сколько Нан не сказал за всю жизнь", – печально подумал государь. Повернулся и тихо пошел из зала. В раскрытых дверях на галерею томился рыжий варвар. Сапоги его были в грязи, и он не решался войти. Государь брезгливо скосил на сапоги глаза и спросил:

– Где Киссур? Я приказал ему наказать мятежников.

Варвар тоже уставился на свои грязные сапоги, ужасно застеснялся и пролепетал:

– Он убит. Мятежники взяли наружную стену. А Нан, говорят, с ними и читает в префектуре свой доклад.

На второе утро восстания собор красных циновок переселился в городскую префектуру, и туда же явились разные люди, иные – от цехов, а иные – поэты в душе. Эти люди тоже называли себя представителями народа, но, по правде говоря, их никто не выбирал, а они сами пришли.

Собор постановил называть себя Добрым Советом, а Государственный Совет во дворце оказался Злым Советом.

Добрый совет принялся разрешать множество вопросов: от отношений между варварами и горожанами до вопросов о бесах, выпущенных Арфаррой на улицы города. Иные из бесов было пойманы и повешены для проверки, но после повешения они оказались людьми. Сразу стало ясно, что Арфарра изменническим образом подослал этих людей, чтобы спровоцировать народ к их повешению.

К вечеру Добрый Совет стал сочинять верноподданническое прошение. Сочинить прошение и одному-то глупому чиновнику нелегко, а шестистам умным людям в шестьсот раз труднее. Но толпа, окружившая префектуру, запретила этим людям расходиться, и они поклялись, что не разойдутся, пока не напишут прошение. Они сидели всю ночь в возрастающем возбуждении, и то, что они начали сочинять вечером, называлось прошением, а то, что они сочинили утром, называлось конституцией.

Прошение, оно же конституция, вышло таково:

Государь должен вернуть обратно первого министра Нана и впредь не назначать министров без Доброго Совета всей ойкумены а до его созыва – без одобрения настоящего собрания.

Простого человека должен судить не чиновник, а Бог. Мнение Бога совпадает с единогласным мнением десяти присяжных.

Всякий человек есть Храм Божий, и право храмового убежища должно быть распространено на любой частный дом. Чиновники не имеют права входить в дома без особого на то ордера.

Эра торжествующего добра есть эра свободы, а законное владение собственностью есть первое условие свободы.

Святой Лахут послушал, плюнул и сказал:

– Народ, тебя обманули! Не такою видел наш основатель эру торжествующего добра!

Погрозил кулакам и покинул Добрый Совет.

Да, было еще такое предложение, что действие конституции не распространяется на врагов конституции, но его провалили абсолютным большинством.

А с Киссуром было вот что:

Всю ночь Киссур провел на стене. Он обнаружил, что оборонительные снасти испорчены временем и жадными людьми, и что кто-то украл со стены знаменитых серебряных гусей, и заменил их деревянными, крашеными серебряной краской: куда было таким гусям поднять тревогу!

По приказу Киссура и Арфарры в верховьях левой реки разбили шлюзы. Затопило низины в государевом саду и лавки за наружной стеной. Многие лавочники утонули, не желая расставаться со своим добром. После этого Киссур приказал сжечь все, что выступало из воды. У жителей отобрали кувшины и котлы, и Киссур велел смешивать в них особые зелья, секрет которых передавался в его роду из поколения в поколение. В эти зелья входила нефть, сера, селитра и еще некоторая толика различных трав, приготовленных с надлежащими заклинаниями.

По внешней кромке стены растянули сеть с крючками и колокольчиками, и такую же сеть сбросили в воду. Чареника, узнав об этих приготовлениях, сказал:

– Против горстки оборванцев этот человек собирается сражаться так, будто его осаждает стотысячное войско! Тот мятежник в душе, кто не верит в силу государева слова!

На душе у Киссура было страшно и пусто.

Киссур много думал о том, что случится после его доклада государю, но он никогда не думал, что через три дня после его доклада дворец будет осажден бунтовщиками. Известно, что народ восстает, когда богачи выпьют его кровь и высосут мозг; зачем же восставать, если богачей обещали искоренить? Киссур понимал, что тут – подкуп и козни богачей, а народ обожает государя, тем более что так сказал сам государь. Но он понимал, что внешней стены не удержать, и каким образом государь этого не видит?

К утру лавки догорели, и сквозь дым на противоположном берегу стали видны повстанцы.

Киссур собрал своих людей и сказал, что штурм будет здесь, и чтобы его дружинники не тявкали, а помнили, что убитый в спину становится барсуком, а павший в бою пьет вместе с предками в хрустальных садах. Городские стражники было большей частью пожилые люди с пятью детишками и лавкой в слободе. Речь о барсуках и садах не особенно запала им в душу, и Киссур велел накормить их хорошим мясом.

Тем временем на другом берегу канала люди Лахута в красных повязках стали жечь благовония и ставить понтонный мост. Но мост строили скорее по законам революционного энтузиазма, нежели по законам физики. От множества людей он подломился и стал тонуть. Варвары захохотали, а Киссур поджег серебряного гуся, и тот, к ужасу толпы, стал гореть. Гусь горел, люди тонули, а потом Киссур спихнул пылающего гуся им на головы и закричал:

– Скорее этот гусь взлетит обратно на стену, чем вы возьмете дворец!

Красные циновки были люди верующие и перепугались от такого заклятия.

Через два часа ко дворцу подошли отряды парчовых курток во главе с их прежним командиром, министром полиции Андарзом. Андарз сказал им, что варвары захватили в плен государя, и его надо освободить.

Народ приветствовал появление Андарза восторженными криками: лучший полководец империи, Андарз, бил и ласов в Аракке, и рогатых шапок за Голубым Хребтом, и аломов он тоже бил, в их поганых горных гнездах. Загремели барабаны и флейты, Андарз выехал вперед, к самому берегу канала. На мятежном военачальнике был боевой кафтан, крытый синим шелком. На одной стороне кафтана были вышиты единороги, на другой – драконы. Вслед за ним несли знамя, украшенное узлами и языками пламени. Шлем свой Андарз снял и отдал оруженосцу, а голову повязал красной парчовой повязкой. В руках у него был зеленый шелковый свиток, намотанный на сандаловый валик городская петиция.

Киссур вышел на самый край стены, в алых боевых доспехах и шелковом плаще, поверх которого сверкали на солнце рукояти двух секир, самца и самочки.

– Сударь, – закричал Андарз, – зачем ненужное кровопролитие? Умоляю пропустить петицию к государю!

И замахал зеленым шелковым свитком.

– Ах ты казнокрад, – отвечал ему Киссур, – сшей-ка себе из твоей петиции штаны, а то их у тебя двести штук, и все из кожи чахарских нищих!

Три года назад господин Андарз подавлял восстание в Чахаре, и сильно разбогател, арестовывая людей, подозреваемых в богатстве, и отпуская за взятки бунтовщиков.

– Сударь, – закричал Андарз снова, – умоляю допустить мирный народ во дворец!

– Ах ты собака, – отвечал ему со стены Киссур, – и промеж ног-то у тебя не больше кисточки для письма! Поглядись в зеркало! С такой рожей, как у тебя, не то что во дворец, и в рай не пускают!

Тут мятежный начальник полиции увидел, что к переговорам этот человек неспособен, поменял тон и завопил:

– Ну, Белый Кречет, я тебя заставлю кричать курицей!

Повернулся к сотнику, случившемуся рядом, и сказал:

– Передайте совету, что сегодня он будет заседать в Зале Ста Полей. Я приведу в него государя, как утку на поводке, и он подпишет конституцию.

– Это разобьет его сердце, – сказал сотник.

– Разбитое сердце лучше, чем отрубленная голова, – ответил Андарз.

С этими словами Андарз махнул платком: загремели барабаны, и множество лодок поехало вниз по течению. В лодках сидели парчовые куртки и ловко пихались шестами.

– Эй, ты Белый Кречет, – закричал человек на первой лодке, – что сидишь за стеной, как вошь за шапкой?

Киссур выскочил на стену, упер в расщелину стены лук, укрепленный серебряными пластинами, взял из колчана стрелу с гудящим хвостом, наложил ее на тетиву и выстрелил. Стрела вошла в воду перед первой лодкой, и так и осталась торчать из воды, а лодка налетела на стрелу и перевернулась. И тут же другие лодки стали застревать и переворачиваться. "Это колдовство Арфарры" – в ужасе закричали бунтовщики, а Андарз побагровел и воскликнул:

– Я понял, в чем дело! Эти люди поставили ночью вверх по течению заостренные колья, на них-то и налетают наши лодки. И прибавил, обращаясь к племяннику:

– Если бы чернь не разорила варварскую слободу, можно было бы пригрозить варварам, что мы расправимся с их женами и лавками, и они непременно бы сдались! Я всегда говорил, что недостаток гуманности вредит лучшим предприятиям!

А Киссур и его воины на стене хохотали, глядя на лодки. В эту минуту на берегу раздались крики:

– Чудо, чудо! Сам Господь нам помогает!

Киссур обернулся и увидел, что вверх по течению идут, без весел и без канатов, тридцать больших лодок. Киссур некоторое время смотрел на этакое чудо, а потом крикнул Алдону:

– Я знаю, в чем дело! Видишь возвышение на корме? Под днищами этих лодок есть колеса, а в возвышении сидят люди, которые вертят колеса ногами!

Поняв, в чем дело, Киссур приказал рвать тряпки в домах и цветы в саду и бросать все в воду, навстречу лодкам. Вскоре плети клематисов и шелковые гобелены запутались в колесах кораблей, и течение стало сносить их вниз.

Тогда Андарз велел привести торговые суда, связывать их цепями и ладить лестницы с борта. Долгое время штурм не удавался. Вдруг ветер переменился, и цепь кораблей швырнуло к угловой башне. Люди выставили лестницы и стали взбираться наверх. Киссур, однако, зря времени не терял. За ночь в дворцовых мастерских было изготовлено много полезных машин, и особенно много пользы причинила одна, поставленная слева от ворот. Камни с нее в конце концов проломили палубу одного из кораблей. Но после этого корабли, связанные цепью, вновь сомкнулись и уже не отходили от башни. Огонь их не брал, так как Андарз обмазал палубы какой-то смесью глины с уксусом и велел все время их смачивать.

– Вперед, – сказал Киссур, перехватил покрепче обе секиры и спрыгнул на первый из кораблей. Там он принялся орудовать этими секирами с необыкновенным проворством, не разбирая, что перед ним – человек или корабельная балка.

– Он сейчас потопит корабль, – раздались испуганные крики.

Андарз на берегу установил высокий алтарь, повалился на красную циновку перед алтарем и воскликнул:

– О небо! Если эти негодяи правы, то уничтожь меня на месте, если же прав народ, уничтожь негодяев!

В этот миг одна из небольших лодок, отошедших от берега, столкнулась с угловой башней, а вслед за ней и вторая. Андарз бросил на алтарь щепотку благовоний – из курильницы взвился легкий дымок. Вдруг раздался треск, словно с неба содрали шкурку, потемнело и загрохотало, из воды поднялись огромные золотые вилы и с силой ударили в дворцовую стену.

И если вы хотите узнать, что случилось дальше, – читайте следующую главу.

12

Взрыв был такой силы, что Киссура на корабле шваркнуло о палубу. Он открыл глаза и увидел, что в дворцовой стене зияет два больших проема до самой воды, а с верхушек проломов сыплются его люди и серебряные гуси, словно караван, поскользнувшийся на дороге в обледеневшем ущелье. В этот самый миг к лежащему Киссуру подскочил один из военных чиновников, ткнул в него мечом и заорал:

– Сдавайся! Нас тысяча, а ты один.

Киссур отказался:

– Ах ты наглая курица! Удача одного удачливого сильнее силы тысячи сильных!

– Ах ты собака, – закричал сотник, – ты затеял эту резню и обрек на разграбление дворец, спасая свою шкуру, а не государеву! Убудет ли от государя, если он подпишет конституцию?

– Дурак, – возразил ему Киссур, – или государь Бог, и тогда ему не надобна конституция, или государь – человек, и тогда конституции не надобен государь. А государь с конституций – это как штаны, жареные в масле – и съесть нельзя, и носить не хочется. Знаем мы эти штучки с конституциями в Варнарайне!

Тут чиновник сообразил, что в спорах такого рода словесные аргументы не бывают окончательными, рассердился и ударил Киссура мечом. Но Киссур поймал лезвие меча в щель между обухом секиры и крючком, дернул на себя и вырвал меч из руки чиновника. После этого он подпрыгнул спиной, вскочил на ноги и нанес чиновнику такой удар, что одна половинка чиновника упала по одну стороны палубы, а другая половинка чиновника упала по другую сторону палубы. Киссур оглянулся и увидел, что на корабле нет ни одного живого человека в кафтане городской стражи, а парчовые куртки едут на лодках прямо в проломы. "Ого-го, – подумал он, – дело плохо", – сделал прыжок карпа и ушел в воду.

Киссур плыл под водой, пока не зацепился за парчовую скатерть. Он посмотрел вверх и догадался, что скатерть свисает с деревянного колеса одной из лодок, пущенных Андарзом. "А ведь между колесом и днищем должен быть воздух" – подумал Киссур. Он подплыл ближе и осторожно просунул голову между лопастями, в узкий и длинный деревянный колодец.

Вскоре наверху послышался шум приставшей лодки и голоса:

– Господин Андарз приказал увести лодку.

Киссур раскорячился и уперся поплотней, плечами в стенку колодца, а ногами в деревянную лопасть.

Колесо заскрипело. Киссур раздулся от натуги.

– Нет, – сказали наверху, – застряло. Надо нырять вниз.

– Какого беса – нырять! Там дворец грабят! Меня жена вечером спросят – ты что делал, когда грабили дворец? Что я ей отвечу: тряпку из колеса тащил? Ты думаешь, дворец каждый день будут грабить?

– Теперь, может, и каждый день, – возразили неуверенно.

Вскоре послышался плеск весел, и лодка со стражниками пошла дальше, через канал.

Через час Киссур выбрался на палубу. Плоскодонку снесло вниз по течению, довольно далеко от дворца. Солнце уже садилось в воду. Вокруг простиралась безбрежная водная гладь, где-то справа торчали игрушечные домики предместья. Слева начинались Андарзовы болота: Киссур усмехнулся, вспомнив, что мятежный военный чиновник даже и не пытался брать дворец со стороны своих болот.

На палубе, глазами вниз, лежал десятник, убитый камнем из катапульты. Киссур сбросил свой шелковый кафтан и переоделся в полицейскую одежду, снятую с убитого бунтовщика. "Поистине, – подумал он, – в мире поменялся местами верх и низ, если бунтовщики одеты в парчовые куртки". Повертел в руках кинжал с красивой рукояткой в форме свернувшегося пятиглавого дракона с красными рубиновыми глазами, и сунул в рукав.

Бой был, в сущности, кончен: не было такой силы, которая помешала бы Андарзу взять дворец. Но Киссуру не хотелось, чтобы про него говорили, будто он отправился на тот свет, не прихватив с собой какого-нибудь врага. Нана? Андарза? Шиману? Это уж как получится.

В полдень Киссур подошел ко дворцу первого министра. Золотые двери были распахнуты настежь, и во дворе раздавали народу мясные пироги, круглые, как небо, и рисовые пироги, квадратные, как земля. На дверях повесили табличку: "Первый министр народа". Какой-то лавочник надрывался:

– Снимите! Я ее позолочу!

Киссур пропихнулся к бочонку, с которого раздавали пироги, и взял себе тот, который с мясом.

Сосед-башмачник пихнул его под локоть и сказал:

– Все, братец! Раньше богачи задабривали чиновников, а теперь будут задабривать народ!

Двор гудел голосами:

– А что Андарз разрушил стену, так это никакое не колдовство, а штука под названием порох, они ее вместе с первым министром варили для похода на "черных шапок".

– А вот моя соседка и говорит...

– А где сейчас Добрый Совет – в префектуре?

– Нет, во дворце, в Зале Пятидесяти Полей.

Зала Пятидесяти Полей стояла на берегу озера в государевом саду. Это был двухэтажный павильон, который государыня Касия выстроила когда-то для министра Руша, с нефритовыми колоннами и крытой дорогой вокруг второго этажа. Дорога переходила в двухэтажный мостик через красивую, покрытую цветущими лотосами заводь. Солнце стояло в самом зените, огромные гладкие листья лотосов обвисли от жары и чуть шевелились, как бока огромной доброй коровы. Дворцовые арки, похожие на удивленно выгнутые брови женщины, недоуменно рассматривали народ.

Простолюдинов в залу не пускали, но человека в парчовой куртке со знаками отличия пустили беспрепятственно.

В зале было около шестисот человек, скромно одетых, и с красными повязками, завязанными в форме ослиных ушей. На поясах у них были таблички из носорожьей кости с обозначением округов и имен. Посередине залы, на большом помосте, стоял алтарь Единому, украшенный цветочными шарами и шелковыми лентами. Справа от алтаря были трибуна и длинный стол, за которым сидел Шимана и двенадцать избранных собором сопредседателей. Нана не было. Министр гулял где-то по городу на плечах народа.

Киссур с сожалением убедился, что людей на трибуне охраняет дюжина телохранителей. Все двери были в двойном кольце охраны, а на полупустой галерее вокруг второго этажа стояли, стараясь особенно не выглядывать, несколько лучников с угрюмыми глазами. Один из лучников заметил пристальный взгляд "парчовой куртки" и нахмурился. Киссур, деланно зевнув, отвернулся.

В этот миг в зал вбежал племянник Андарза и закричал:

– Братья! Только что гражданин Андарз взял четвертую стену дворца! Он клянется, что сегодня вечером вы будете заседать в Зале Ста Полей! Он приведет туда государя, как гуся на поводке, а на другом конце поводка повесит Чаренику! Ничто не спасет изменников!

Тут они стали обсуждать какую-то гнусность, и Киссур стал проталкиваться к выходу. Тем временем на ораторское возвышение вскочил кривоногий ткач. Киссур прислушался.

– Граждане, – сказал ткач, – что я слышу! Народные представители сидят здесь и праздно болтают! Андарз заявляет нам, что берет помимо нас в плен государя, и мы рукоплещем этому! Но кто этот человек, Андарз? Он был рабом богатых и тираном бедных! Он расправился с нашими братьями в Чахаре, и еще два дня назад он пытался заставить государя подписать манифест, который передал бы всю власть над империей в руки семерых негодяев, шестерых из которых он грозится повесить, а седьмой – он сам. Мыслимо ли видеть, как плоды свободы народа вырывают из рук народа?

Пока ткач говорил, у алтаря за его спиной какой-то человек в курточке садовника наливал в светильники масло. Киссур внимательно следил за этим садовником. Тот покончил с маслом и собрал пустые кувшины. К изумлению Киссура, садовник с тележкой не стал спускаться вниз к тяжелым, охраняемым стражей дверям, а шмыгнул куда-то за колонну второго этажа и пропал. Киссур не спеша поднялся по галерее и толкнул стену в том месте, где пропал садовник. Стена подалась, – это была служебная дверь, для красоты сделанная незаметной. За дверью начиналась крытая дорога через пруд. Садовник уложил кувшины в подвесной короб, достал из-за пояса ключ и стал аккуратно провешивать в ушки двери большой замок.

– О, – сказал Киссур, – это то, что мне нужно!

Он вынул из руки садовника ключ, вытащил замок и пошел.

– А дверь? – горестно спросил садовник. Киссур оглянулся, снял с соседнего фикуса синюю ленточку, продел ленточку в ушки двери и завязал.

– А дверь обойдется и этим, – наставительно сказал Киссур.

Старенький садовник вздохнул и украдкой утер слезу.

Киссур пересек крытую дорогу, свернул налево и направился, ведомый безошибочным инстинктом, к дому господина Мнадеса, бывшего главноуправляющего дворца. Замок он забросил в первый же случившийся рядом прудик.

Через пять минут после того, как Киссур исчез за крытым мостом, на галерее поспешно прошел другой человек. Он оглянулся, с удивлением поглядел на дверь, которой, очевидно, не видал со внутренней стороны, нагнал садовника и принялся его расспрашивать. Пожевал губами и заторопился обратно.

Это был человек из личной охраны господина Нана: в отличие от бунтовщиков, в глаза не видавших ни Киссура, ни дворцовой роскоши, этот охранник был с Наном в Зале Ста Полей, когда Киссур читал свой доклад, и у него была неплохая память на лица.

На рыночной площади Святой Лахут собрал своих приверженцев и сказал:

– Братья! Отчего это верующим не удалось переправиться через канал, а негодяю Андарзу – удалось? Мне было видение, что наша неудача произошла через колдовство Андарза! И еще мне было видение: отчего это богачи в совете запретили Андарзу штурмовать последнюю стену? Да потому, что там заседают предатели, снюхавшиеся со дворцом, и такое между ними и Андарзом было соглашение!

Уже настала третья четверть дня, когда к мятежному министру полиции явились десятеро горожан во главе с кожевником. Они сказали, что они городская депутация и просят его подождать со штурмом.

– Так, – сказал Андарз, – народ не доверяет мне?

– Что вы, – возразил кожевник, – но важно, чтобы конституция имела конституционное начало. Притом оборванцы устроили погром в варварской слободе. Мы это осудили. Но нельзя ли направить часть стражников на соблюдение порядка в городе?

Андарз был человек воспитанный. Он поцеловал указ и приказал прекратить приготовления к штурму. Потом повернулся к своему племяннику и произнес с усмешкой:

– Что ж! Поеду-ка я ко дворцу господина Мнадеса. Меня ждут его ламасские вазы!

Но когда господин Андарз доехал до дворца, ваз там не оказалось. Вся мостовая на сто шагов была усеяна черепками ламасских ваз и другой утвари, на площади пылал веселый костер из инисских ковров, и над толпой раздавался веселый крик: "Кто украдет хоть ложку, будет повешен!"

Господин Андарз побледнел, лишился чувств и упал бы с коня, если бы племянник не подхватил его вовремя.

Киссур увидел Андарза со второго этажа дома господина Мнадеса. Киссур усмехнулся, швырнул на пол кусок окорока, которым лакомился в компании лавочников, и легко побежал вниз по лестнице.

Киссур выбежал за ворота, но начальника стражи уже нигде не было. Он свернул в боковой двор: Андарз, упав с коня, лежал у какого-то черепка и горько над ним рыдал. Его свита столпилась вокруг в нерешительности. Уже темнело. Киссур сжал покрепче рукоять боевого топорика и пропихнулся меж людей.

– Куда прешь, – закричал кто-то, и несколько рук вцепились в Киссура.

Андарз поднял голову.

– Осторожней, – крикнули в толпе. – Арфарра всюду разослал убийц!

– Приведите-ка его сюда, – велел мятежный министр полиции.

Киссура потащили вперед. Он закрыл глаза и опустил голову. Потом он открыл глаза. Андарз смотрел прямо на него, и серые глаза Андарза были полны слез. Под каменной стеной было уже совсем темно.

– Рысий Глаз, – заорал Андарз на Киссура, – ты что здесь делаешь? Уже принес ответ от Чареники?

Киссур молчал.

– Я тебя куда послал? А ты пошел с толпой черепки бить?

– Господин, – тихо ответил Киссур, – вы забыли дать пропуск через передовые посты.

– Выдать ему пропуск, – распорядился Андарз, – и десять палок за опоздание. Ответ Чареники к утру должен быть у меня.

Андарз повернулся и ушел.

Киссура разложили на малых козлах, всыпали десять палок и выдали пропуск.

– В Залу Пятидесяти Полей, – распорядился Андарз.

Когда всадники проехали уже три или четыре улицы, племянник Андарза тихо наклонился к его уху и прошептал:

– Дядюшка, вы поняли, кто это был?

Андарз страшно осклабился в темноте и ответил:

– Мне нет никакой пользы убить этого человека сейчас. А теперь он вернется во дворец и еще успеет перед смертью сделать для меня много добрых дел; может быть, убьет Чаренику.

– А он не опасен? – возразил племянник.

– Наоборот! Дворец защищают разве что сорок лавочников. Если он отговорит государя от сдачи, что может быть лучше?

На полпути к Зале Пятидесяти Полей господин Андарз встретил господина Нана. Они слезли с коней и расцеловались на глазах народа. Обратно народ их не пустил: принесли откуда-то стол, обломали ножки, посадили обоих министров на стол и понесли на руках. Господин Андарз вскочил на ноги, разодрал на себе шелковую рубашку, обнажив красивую, цвета миндаля грудь, и закричал:

– Граждане! Я всю жизнь лгал и всю жизнь был рабом. Сегодня я счастлив, потому что я с вами. Если я завтра умру, я умру свободным!

– Эка, – сказал кто-то внизу, – это, оказывается, он был рабом. А кто комаров под столицей развел?

В столице последние годы прибавилось комаров: они родились на болотах, в которые по совету Андарза было превращено все левобережье.

Перед Залой Пятидесяти Полей были каменные подмостки для храмовых представлений. У подмостков народ бил глиняные изображения яшмового аравана Арфарры, помощника бога-покровителя тюрем.

К Нану выскочил командир его личной охраны, варвар из "красноголовых", и зашептал что-то ему на ухо, время от времени кивая на крытый мост, ведший через пруд ко второму этажу. Нан слегка усмехнулся и громко сказал:

– Вы правы, сударь! Почему бы вам не охранять Добрый Совет? Это, воистину, важнее меня!

В зале Шимана Двенадцатый расцеловался с Наном:

– Господин Нан! Небо избавило вас из когтей негодяев и колдунов, чтобы давать нам советы! Разве мы, люди цехов и лавок, понимает дальше своей лавки? Сколько мы уже совершили по скудоумию ошибок! Направьте же нас на истинный путь!

Господин Нан прослезился и молвил собравшимся:

– Злые люди обманули государя и держат его в плену! Кто такой этот Киссур? Ставленник Мнадеса и последняя опора дворцовых чиновников! А человек, выдающий себя за Арфарру? Вообще самозванец, – его зовут Дох, он был арестован в Харайне за казнокрадство, бежал из тюрьмы и мошенничал в столице!

Эти сведения породили всеобщий восторг, а господин Нан продолжил:

– Граждане! Помните – революция должна быть человечной! Помните истинная человечность – не в том, чтоб, спасая одного, губить тысячи, а в том, чтобы спасти тысячи, хотя бы и пожертвовав одним человеком.

Граждане! Я слышал на улице крики о том, что всякий излишек оскорбляет бога, и что богачи не могут быть добродетельными. Те, кто это кричит – провокаторы и агенты Арфарры! Граждане! Истребляйте провокаторов железной рукой и раздавайте народу больше хлеба и мяса!

Обе эти рекомендации были приняты единогласно. После этого совершили молебен об удачном исходе революции, и Нан, Андарз и Шимана, пешком сквозь толпу ликующего народа отправились на обед в белокаменный дом Шиманы, стоящий чуть в стороне от рыночной площади.

Площадь кишела народом, торговцы сгинули, переломанные лавки были нагромождены одна на другую.

– Великий Вей, – негромко спросил Нан, – что с площадью? Арфарра разорил рынок?

– Нет, – сказал Шимана, но люди нашли, что здесь лучше говорить.

– Если государь подпишет конституцию, – сказал Нан, – как мы поступим с Киссуром и Арфаррой?

– Как можно, – возразил один из спутников, – вводить в действие конституцию, не расправившись с ее врагами?

После света, толпы и криков Нан очутился в небольшой, двуступенчатой комнате, в глубине сада. Комната, как и два года назад, была завешана красными циновками. В глубине комнаты по-прежнему сидела пожилая женщина, писаная красавица, и ловко плела циновку. Нан и Андарз совершили все подобающие поклоны, а толстый Шимана стал на колени и некоторое время целовал ей ноги.

– Что, Нан, – спросил тихо Андарз, начальник парчовых курток, – вы по-прежнему опасаетесь быстрых перемен?

Нан ответил:

– Ничто не бывает дурным или хорошим само по себе, но все – смотря по обстоятельствам. Все мысли чиновника должны быть о благе народа. Если в стране самовластие – он использует самовластие. Если в стране революция он использует революцию.

Шимана встал с колен и хлопнул в ладоши: вооруженные люди внесли праздничную еду, поклонились и пропали. Между прочим, на серебряном блюде внесли круглый пирог-коровай. Шимана разрезал пирог на три части и с поклоном положил Нану на тарелку кусочек пирога. Нан взял другую треть пирога и с поклоном положил ее на тарелку Андарзу, а Андарз, в свою очередь, поднес кусочек пирога хозяину. После этого гости приступили к трапезе.

– А что, – спросил Нан внезапно, – я видел, как на площади народ теребил этого негодяя Мнадеса, и потом встречал обрывки Мнадеса в разных местах. Как вы об этом полагаете?

– Я об этом полагаю, – отвечал с важностию Шимана, – что это дело божие.

Нан взглянул в глаза еретика и с удивлением обнаружил, что они совершенно безумны.

– Великий Вей, – сказал с тоской министр Андарз, – они разбили все вазы из собрания Мнадеса. Последние вазы Ламасских мастеров! И знаете, кто это был? Только лавочники, ни одного нищего! Нищие завидуют лавочникам, а не министрам! Все разбили, и кричали при этом: "Кто украдет хоть ложку, будет повешен!"