Текст книги "Вейская империя (Том 1-5)"

Автор книги: Юлия Латынина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 82 (всего у книги 101 страниц)

– И когда же вы стали меня подозревать, господин Шаваш?

– С тех пор, как вы пришли в мой кабинет в столице.

"Бог ты мой! Я ведь тогда хотел, клянусь, хотел все сказать. А теперь? А теперь он мне не поверит. Если я скажу ему, что мы здесь не тысячу лет, а четверть века, что все басни о злых оборотнях – это не про нас... Господи, он мне никогда не поверит! Он повесит меня вверх ногами и будет бить до тех пор, пока не до-бьется тех ответов, которые ему покажутся правильными."

И Бьернссон потерянным голосом сказал:

– Ох, господин Шаваш! Поверьте, я вам все объясню. Честное слово, к гибели храма мы не имеем никакого отношения...

Старый монах полез из кресла. Кажется, он хотел вцепиться подлому бесу в горло. Шаваш вдруг мягко, но протестующе вскинул вверх руки.

– Помилуйте, – сказал чиновник, – что за объяснения между уважающими друг друга людьми. Я прекрасно понимаю, что желтые монахи никогда ни во что не вмешивались. Я прекрасно понимаю, что даже если вы, кто бы вы ни были, во что-то вмешивались, то все равно намерены это отрицать. Я также полагаю, что, каковы бы ни была ваша политика, вы не хотели бы изменять ее.

Шаваш оглянулся на монаха-шакуника, и тот тяжело сел на место. "Господи! – понял Бьернссон. – Он не доверяет этому монаху, помимо всего прочего!"

– Чего ж вы от меня хотите? – тупо спросил Бьернссон.

– Как чего? Чего все хотят – золота! – брякнул Шаваш.

Бьернссон вытаращил глаза.

– Золота, – нагло сказал чиновник. – Уж кто-то, а вы-то философский камень изготовить можете! Это мне и отец Адуш сказал.

– Поверьте, – поддакнул сбоку отец Адуш, – мы бы никогда не осмелились так пугать вас, если бы вы сделали Сият-Дашу золото. А вы взамен затеяли эти фокусы со взрывчаткой!

Глаза Бьернссона стали от удивления как две репы. Ай да чиновник! Пусть миру будет карачун, а мне – скатерть-самобранка! На физика словно дерьмом пахнуло.

– Я бы, – сказал он нахально, – на вашем месте просил бы о счастии для народа.

Шаваш прищурился. Маска старательного чиновника словно слетела с него.

– Я, – ухмыльнулся Шаваш, – всегда обожал сказки. В сказках часто рассказывается о том, как крестьянин выпросил у духа неразменный кошелек, и никогда – о том, как крестьянин выпросил у духа счастья для народа. Это уже совсем другой жанр. Это уже не сказка, а хроника – восшествие на престол государя Иршахчана.

Даже Бьернссона покоробило от такого отзыва о государе. В этот миг запела у двери медная тарелочка. Вошел стражник, зашептал, – посыльный от аравана Фрасака, с важнейшими вестями. Шаваш подумал, извинился и вышел.

Над усадьбой лежала вышивка созвездий, пахло свежим сеном и струганым деревом. Шаваш узнал в посыльном самого племянника аравана.

– Араван Фрасак арестовал Арфарру, – сказал посыльный, – что прикажете делать?

Шаваш молчал мгновение, ошеломленный. "Ах да, – вспомнил он глупейший приказ аравана, который, невесть откуда прослышав о желании Шаваша, решил ему угодить. – Мне же еще целый выводок Арфарр навезут".

Шаваш пробежал глазами описание примет.

– Очень благодарен аравану за извещение, – сказал Шаваш торопливо, но это не тот Арфарра, который мне нужен. Отшельники вечно пробавляются этим именем.

Племянник заговорщически растопырил глаза и зашептал:

– Господин инспектор, – это тот Арфарра, настоящий!

И ткнул в руки ошеломленному Шавашу целую укладку с бумагами отшельника, захваченную в горной избушке.

– Араван Фрасак и думать не мог, – продолжал племянник, – что нам на долю выпадет такая удача. Понимаете, эти негодяи, госпожа Архиза и Ханда, так его и прятали. Если бы не господин араван, все бы и осталось под крышкой... Надо этого человека отправить в столицу, поскольку это все равно беглый ссыльный, да еще попустительство властей...

Шаваш чуть не выронил ларец.

Великий Вей! Отправить в столицу! Тут же Нан спросит с Шаваша, зачем это он его именем разыскивает Арфарру!

– Да, – усмехнулся Шаваш. – Беглый ссыльный – стало быть, надо повесить. Если Нан повесит его, станут говорить, что первый министр использует свою власть, чтобы свести счеты с забытыми отшельниками из-за того только, что те держатся противоположных убеждений. Если Нан оставит его в живых, все противники Нана уцепятся за эту ожившую печать и станут говорить, что, вот, у первого министра не хватает сил расправиться с праведным человеком даже тогда, когда он не облечен чином и властью. Вы действительно оказали большую услугу министру. Министр ее не забудет...

Даже в свете факелов стало видно, как посерело глупое лицо племянника. Только сейчас он сообразил, что они сделали глупость величиной с Араханскую гору.

– Так что, – наивно сказал племянник, – сделать так, чтоб он до столицы не доехал?

"Великий Вей, да в каком садке таких разводят!" – подумал Шаваш. Посмотрел на племянника и медленно, тихо сказал:

– Я, почтеннейший, вам никогда указаний убить без суда и следствия человека не давал. Я вообще вас сегодня не видел, и вы вообще здесь не были. Я просто предупредил вас о том, насколько вам будет благодарен министр Нан за услугу.

Шаваш укладку незадачливому племяннику. Тот принял ее мертвой рукой. Шаваш поклонился, повернулся и побежал обратно, к пленнику.

Едва Шаваш вышел, монах подскочил к Бьернссону:

– Не верьте этому чиновнику, – зашептал он. – Вы видите, – он даже над государем смеется! Кто смеется над государем, – убийца в душе! Он обманывает и меня, и вас! Он хочет списать на вас все грехи нечестивых правителей. Он уверяет – это вы, а не Касия – убийцы храма. Я сделал вид, что ему поверил.

Шакуник наклонился над землянином. Глаза его горели суетливым безумием. В речи его, по крайней мере с точки зрения Бьернссона, явно недоставало логики.

– Я сделал ему чертежи, – но я кое-где наплутал в деталях... – Монах засмеялся. – Шаваш не соберет радиопередатчика. А я – могу собрать и переслать весть туда, куда скажете.

Мысли Бьернссон окончательно спутались, как корни на грядке.

– Вы ведь не далеко ушли от нас, – сказал монах. – Нам, шакуникам, осталось решить не так много вещей. Я все понимаю. Вы, желтые монахи, это то же самое, что и храм Шакуника, только вы решили эти вещи две тысячи лет назад. Но с тех пор вы не продвинулись ни на шаг. Я, например, не сообщил Шавашу, как устроена та штука, которую вы выставляете под именем Великого Ира, но мне это известно.

– И как же она устроена? – осведомился физик.

– Если, – сказал монах, – выкачать из стеклянного шара воздух и пропустить через него электрический разряд, начнется суета лучей и блеск сообразно качествам газа.

"Гм, – подумал Бьернссон, – твой стеклянный шар годится для того, чтобы написать неоновыми буквами: "Кофейня Нефритовых Ворот: лучшие пампушки ойкумены!", но для великого Ира он жидковат."

– Я знаю, – продолжал шепотом монах, – что не вы сгубили храм, потому что желтых монахов очень мало, и вы ничего не можете. Вы решили, что вас никто не тронет, если вы будете бессребрениками. Из-за этого две тысячи лет вы и стоите на месте. Чтобы править миром, нужны заводы и мастерские. Пересмотрите свои правила! Я пошлю весточку госпоже Архизе: мы восстановим старую мощь храма. Через полгода реформы министра зайдут в тупик. Он будет смещен. Разразятся восстания. Через год мы будем владыками Харайна, через два года – владыками ойкумены.

Послышались шаги. Монах отскочил от Бьернссона. Шаваш, подергивая губой, вернулся в кабинет. Он медленно, испытующе оглядел монаха. Тот вдруг съежился.

– Я, пожалуй, пойду посмотрю на праздник.

– Идите, отец Адуш.

Шаваш и Бьернссон остались одни. За окном уже совсем стемнело. Шаваш задернул шторы, принес поднос с чаем и аккуратно разлил чай в белые с красными ручками чашки.

– Так насчет золота... – сказал Шаваш.

Бьернссон внимательно посмотрел на чиновника. Больше всего Бьернссону сейчас хотелось, чтобы его оставили в покое и дали опомниться. Но Шавашу именно этого не хотелось. И, поразмыслив над причиной этого, Бьернссон все понял.

– Бросьте, – сказал Бьернссон, – вам не золото нужно.

Шаваш досадливо сморщился и сказал:

– Какая жалость! Неужели это так заметно?

Бьернссон улыбнулся. Он хотел сказать. "Вы очень похожи на образцового чиновника, Шаваш. Но будь вы просто образцовым чиновником и идеальным взяточником, Нан не сделал бы вас своим секретарем." Но Бьернссон этого не сказал, ибо имени Нана в этом разговоре не следовало упоминать не в коем случае. Потому что – либо Шаваш не поверит, что его хозяин – оборотень и лазутчик, либо, если поверит... Страшно даже представить себе, что тогда может натворить Шаваш. И Бьернссон сказал:

– Мне тут этот монах наговорил всяких глупостей. Он ведь наговорил их по вашему приказу?

Шаваш еще раз сморгнул.

– Это мой тесть, – сказал он.

– То есть он просто черт знает что говорил! Надеюсь, он не то говорил, что вы думаете?

Шаваш помолчал, потом сказал:

– Видите ли, мой тесть разобрался почти во всем, что вы сделали. А вы, между тем, даже и не пытались собрать световой луч, которым вы тогда разрубили каменную стену в усадьбе. Какая тут причина? Та же, что мешает зодчему, попавшему к дикарям, выстроить купол на тысячу человек. Зодчий, может, и знает, как его построить, однако одного ума тут мало: нужны резчики, столяры, каменотесы... Наука, в отличие от магии, нуждается в сотнях ремесел и тысячах материалов: шакуники этим располагали в свое время. Ваш же монастырь – вроде провинциального отделения, да и то нынче закрыто за ненадобностью. Чай, одна фабрика, на которой делают такое оружие, которое тогда разворотило стенку, больше всего вашего монастыря... Куда вы, кстати, его дели?

– Выкинул, – сказал Бьернссон.

"Врет, – подумал Шаваш, – врет."

– А признайтесь, – перегнулся вдруг через стол Шаваш, – весело вам было думать, как с Сият-Даша будут сдирать шкурку? Вы прямо весь белый сидели от нетерпения.

– Негодяй, – сказал с тоской Бьернссон, – у меня не было выбора.

– Как так не было выбора? – спокойно сказал чиновник, – а покончить с собой?

Бьернссон обомлел. Шаваш только усмехнулся.

– Это не мы, – сказал Бьернссон, – уничтожили храм Шакуника. Всеми богами клянусь...

Шаваш покрутил чашечкой на блюдце.

– Видите ли, – сказал Шаваш, – я ведь тщательно изучил записи о судебном процессе. И в этих записях есть несколько деталей, которые нельзя объяснить, не предположив, что к этому делу приложил руку кто-то посторонний. И заметьте, что государь убежден в виновности храма. Он помиловал всех, казненных при матери, – а шакуников – нет.

Вдруг Бьернссон почувствовал странное спокойствие. Если у Шаваша хватило ума выследить его, у Шаваша хватит ума его понять. Как только Шаваш его поймет, он поймет и то, что к гибели храма земляне не могут иметь никакого отношения. А дальше что?. "Господи, подумал Бьернссон, что дальше? Даже если я докажу ему, что к гибели храма мы не имеем отношения, то что? Если кто-то вперся в чужую страну, разве жители страны разбирают, хорошее у чужаков государственное устройство или плохое?"

– Вы не представляете, что за дичь вы несете, – сказал Бьернссон. Если бы хоть тень этого была справедлива, у нас разразился бы такой скандал... И потом, черт возьми, – как это вы не боитесь связываться с нами, если мы всесильны?

– Вы не всесильны. Не бывает всемогущества, о котором никто не знает. Колдун должен называться колдуном, чтоб им быть, и власть должна называться властью, чтоб ей быть. Это пусть публике рассказывают, что у такого-то министра все дела решает всесильный секретарь. А я знаю, что такие вещи рассказывают только с тем, чтоб списать на секретаря все грехи министра.

Бьернссон вздрогнул. "Да это он не о себе ли? Ведь этот человек предан Нану! Стало быть, он спит и видит, как его арестовывают в качестве козла отпущения?"

Шаваш нервно облизнул губы и передвинул светильник так, чтобы свет падал на лицо землянина, а его собственное лицо оставалось в тени.

– Вопрос первый: когда вы явились в страну Великого Света?

– Четверть века назад.

– Со звезд?

– Со звезд...

– Как?

– Случайно. Был такой человек, Клайд Ванвейлен, – он разбил свой корабль.

– Что вам надобно?

– Это очень трудно объяснить. Понимаете, этот объект, Желтый Ир, которого вы почитаете в желтых монастырях, – это действительно совершенно необычайная штука. Нам очень хотелось узнать, что это такое. Но мы узнали не больше вашего.

– Значит, вы ученый?

– Да, я ученый.

– Это хорошо, – усмехнулся Шаваш, – мне было неприятно думать, что любой человек из вашего мира может устроить то же, что и вы.

– Далеко не любой, – согласился Бьернссон.

– Зачем вы ушли в мир босиком?

– Я... Мне трудно объяснить. Вы, вероятно, не поймете. Я... Я устал. Я жил как-то не так. Я хорошо жил, но ночью мне хотелось повеситься с тоски.

– Я вас понимаю, – сказал Шаваш. Я тоже живу очень хорошо. А ночью мне снится, что меня арестовывают.

Шаваш помолчал и продолжил:

– Так что я бы ушел босиком, либо если б у меня было секретное задание, либо если коллеги хотели меня убить.

Этого-то Бьернссон и боялся.

– Не было у меня никаких заданий! – с тоской сказал он.

– Не было, – согласился чиновник. – Это я виноват, оговорился. Агентам такого уровня, как ваш, не дают заданий. Им обрисовывают общие замыслы.

– Вы несете чушь! – завопил Бьернссон.

Дверь распахнулась, и в нее просунулась рожа стражника.

– Сударь, сказал стражник, – а не лучше ли будет его связать?

– Вон, – закричал Шаваш.

Дверь мгновенно захлопнулась. Шаваш подумал, извинился, и вышел за дверь.

– Что, – спросил Шаваш, – случилось?

– Ничего, а только отец Адуш говорит, что у него к утру все будет готово.

Шаваш с отцом Адушем договорились о разделении обязанностей. Шаваш допрашивал пленника, а отец Адуш, получив наконец флигелек в полное свое распоряжение, а не на те два часа, что колдун обедал у Сият-Даша, проверял описи и чертежи. Имелось три копии чертежей: одна для Адуша, другая для Шаваша, а третью Шаваш тут же собирался послать Нану. Что бы ни случилось с ними обоими, чертежи не должны были пропасть.

Шаваш сухо кивнул охраннику и сказал:

– Выбери себе напарника и коня. Утром поедете в столицу.

Стражник поклонился, а потом вынул из-за пазухи белый лист.

– Что это? – удивился Шаваш.

– Это давешний посыльный, про Арфарру, – сказал стражник. – Вы ему вернули укладку с бумагами, он стал карабкаться на лошадь и все рассыпал. Мы собрали ему бумаги, и он ускакал, а потом мы глядим – три листа валяются под колодой с овсом.

Шаваш раздраженно сунул бумагу в рукав и вернулся к пленнику.

Тот не пошевелился с тех пор, как Шаваш его оставил, – так и сидел, уронив голову в руки.

– Итак, – сказал Шаваш, – сколь велика ваша империя? Одна планета, десять планет, сто?

– У нас не империя, – с мрачным предчувствием сказал Бьернссон, – а свобода...

Ой черт, – подумал физик. Ведь с точки зрения здешних политических классиков империя и есть страна свободных людей. Свободные люди – это те, которые зависят только от государства. А несвободные – это рабы, сервы, крепостные, наемные рабочие и все, кто тем или иным образом зависят от частного лица... Он сейчас спросит меня, есть ли у нас наемный труд, и выйдет, что у нас и не империя, и не свобода.

А Шаваш спросил, как ни в чем не бывало:

– Кто финансировал ваш... монастырь?

– Комиссия. Космическая комиссия при Организации Объединенных Наций.

Шаваш вдруг расхохотался.

Бьернссон с ужасом сообразил, что "Организация Объединенных Наций" звучит по-вейски как "Сообщество объединенных народов", и что это дословно совпадает с определением империи в "Наставлениях Веспшанки".

– Но ООН – это не государство, – заторопился Бьернссон. Я, например, не гражданин ООН. Я гражданин планеты Кассины, это колония Земли. Но Кассина, – это тоже не империя. Все граждане Кассины сообща избирают президента.

– А кто, – спросил Шаваш, избирает главу ООН?

Политические знания Бьернссона не простирались так глубоко.

– Не знаю, – сказал он, – назначают как-то... Эй, – подскочил он тут же, – это не то, что вы думаете. Председатель ООН – это не наследственная должность.

Тут же он понял, что сморозил глупость, потому что титул императора, теоретически, передавался не по наследству, а самому достойнейшему. Достойнейшего усыновляли. И, конечно, кто осмеливался протестовать, если достойнейшим оказывался сын государя?

– ООН, – жалобно сказал Бьернссон, это не государство, а собрание суверенных государств, которые входят в ООН добровольно и чьи главы избираются народом.

Шаваш пошевелился, глаза его засветились в темноте по-кошачьи. И при свете этих глаз Бьернссон сообразил две вещи: Первая – согласно официальной идеологии империи, все провинции входят в нее добровольно. Вторая – принцип выборности в империи весьма приветствуют. Крестьяне выбирают старост, города выбирают епархов. Государство очень любит, когда крестьяне выбирают старост, а крестьяне, наоборот, очень любят, когда старост назначают сверху. Дело в том, что, когда старост созывают в столицу для отчетов и советов, то за назначенных старост платит государство, а за выборных старост платят крестьяне. Словом, выборные люди очень часто правят мелкими единицами в составе государства, государством же в целом не правят никогда.

– Как же ваши самостоятельные государства уживаются друг с другом, удивился Шаваш, – ведь каждое из них захочет съесть другое. Или, например, преступники. Можно совершить преступление в одном государстве и убежать в другое. Это ужас что за жизнь!

– Бежать не так-то просто, – возмутился Бьернссон, – есть Интерпол, есть международная полиция.

– Стало быть, есть полиция местная и есть полиция при ООН. А свои войска у ООН тоже есть?

Бьернссон побледнел. В трактате Веспшанки говорилось так: "Все, что обладает самостоятельной армией и полицией, является государством, все, что не обладает самостоятельной армией и полицией, является лишь частью государства".

– Великий Вей, – с тоской сказал Бьернссон. Ну, есть у ООН войска. Но они не воюют. Они нужны, например, наблюдать за враждующими сторонами. Или охранять поставки продовольствия.

– Ага, – сказал Шаваш, – то есть, например, ООН посылает в место, терпящее бедствие, благотворительное зерно, но никак не войска. А потом продовольствие начинают воровать и грабить. И тогда ООН посылает свои войска, по просьбе населения и не затем, чтоб захватить город, а чтоб сохранить зерно для слабых и неимущих.

Бьернссон потерял терпение.

– Безмозглый дурак, – заорал он, или я не вижу, что вы думаете! Черт возьми, если у вас хватило мозгов выследить меня, неужели у вас не хватит мозгов меня понять? Вы понимаете, Шаваш, что такое свобода? Чем, по-вашему, человек отличается от животного?

Чиновник помолчал.

– Человек отличается от животного, – негромко сказал Шаваш, – тем, что нуждается в иллюзиях.

Бьернссон подумал: "Боже мой! Ведь этот человек и мысли не допускает, что участие народа в управлении государством не исчерпывается податями, доносами и мятежами! И ведь это не его мысли – это мысли Нана. А я-то, дурак, думал, что первый министр отчасти стремится к демократии... То есть обстановка и должность не позволяют ему говорить об этом, но все-таки где-то в списке реформ демократия значится..."

– Слушайте, – попробовал еще раз Бьернссон, – в ООН входят только демократические государства. Те, что нарушают права человека, из ООН исключены.

– И после этого ООН посылает свои войска в страны, которые нарушают права человека, с тем, чтобы в них кончили нарушать права человека и они вновь вошли в ООН? – злорадно справился Шаваш.

– Нет, – с торжеством сказал физик, – их предоставляют их собственным раздорам, потому что никто не имеет права вмешиваться во внутренние дела страны! Запретить торговлю могут...

Глаза Шаваша замерцали. Это было то, что он надеялся услышать! Не так уж эта империя всемогуща...

– Когда государь, – с торжеством сказал Шаваш, – не в силах усмирить взбунтовавшуюся провинцию, при дворе обязательно подают доклад, что следует предоставить варваров их собственным раздорам.

Физик обхватил голову руками и некоторое время молчал.

– Великий Вей, – сказал он наконец, – это как правое и левое.

– Что? – удивился чиновник.

– Как правое и левое, – повторил Бьернссон. – Понимаете, даже идиоту известно, где право, а где лево. Но представьте себе, что вы ведете на расстоянии разговор с неизвестным существом, и вам надо ему объяснить, где право, а где лево. Это знаменитая проблема, и без специальных приборов она фактически неразрешима, потому что на самом деле левое отличается от правого только тем, что вот ЭТО – левое, а вот ТО – правое.

Чиновник озадаченно моргал.

– Вы понимаете, – сказал Бьернссон, – слова сами по себе не могут быть истиной или ложью. Если я говорю: "Эта кошка – белая" – то это утверждение не истинно и не ложно само по себе. Оно становится таковым только в соотношении с реальностью. Если кошка белая – оно истинно, если кошка черная – оно ложно, но ни из каких слов самих по себе не следует их истинность или ложность.

Шаваш помолчал.

– Иными словами, – спросил он, – вы хотите сказать, что когда мое государство говорит: "Я защищаю свободу и оберегаю справедливость", то оно лжет, а когда ваше государство говорит: "Я защищаю свободу и оберегаю справедливость", – то оно говорит правду?

– Да, – сказал Бьернссон.

Шаваш встал.

– Спокойной ночи. Я надеялся, что наша первая беседа будет более содержательной. А сейчас – у меня остались еще кое-какие служебные обязанности – так, осушить слезы вдов и сирот. Кстати, это не вы надоумили вашего друга судью Кеша написать донос на первого министра?

Двое стражников свели Бьернссона под руку в комнату на втором этаже, помогли, почтительно поддерживая, раздеться, и сунули в постель. Комната была одуряюще роскошна. Бьернссон лег, уткнулся лицом в подушки и заплакал. Он плакал довольно долго, а потом незаметно и глубоко заснул.

Когда Шаваш вышел из дома, пробило уже третью стражу. Именины были в полном разгаре. Сият-Даш и инспектор по налогам плясали в обнимку в освещенном круге на берегу пруда. Шаваш со странной улыбкой наблюдал за Сият-Дашем. Это был единственный посторонний человек, который знал, что именно Шаваш придумал арестовать яшмового аравана.

– Ах, господин Шаваш, вот и вы, – возгласил Сият-Даш. Помилуйте! Луна, можно сказать, спустилась с небес в вашу честь, а мы лишены вашего присутствия, и вы беседуете с каким-то отшельником!

Губы Шаваш дернулись. Ведь велено же было пьяной твари не упоминать о беседе, велено! Молодой инспектор вошел в освещенный круг и уселся на высоком садовом кресле.

– Я узнал много интересного, господин Сият-Даш.

– Сделайте милость, расскажите!

Шаваш мягко, подчеркивая каждое слово, начал:

– Господин Сият-Даш, – я прибыл в эту горную управу по поручению господина первого министра, чтобы расследовать поданные на вас жалобы. Стоны крестьян достигли государева трона; явившись месяц назад, я дал вам испытательный срок. И что же? Угомонились ли вы? Боги свидетели – нет! Окрестных крестьян вы вымогательством заставляли работать на себя. Если в деревне случалась тяжба, истец давал вам взятку и ответчик давал вам взятку; вы, дав молодому Дахуну денег под проценты, взяли проценты его сестрой; мечтали погубить судью Кеша, пользующегося доверием крестьян... Десять лет назад вы ограбили народ на границе, взятками сумели откупиться от неминуемой кары, предав собственного деверя, три года лицемерно носили траур...

Тут только Сият-Даш посерел, упал инспектору в ноги и завопил:

– Виноват! За свои прегрешения заслуживаю казни!

– Первый министр, – холодно продолжал Шаваш – поощряет земледелие и торговлю, уважает предприимчивость и честность, возвышает добрых и карает злых. Вы же, пользуясь служебным положением, бесстыдно вымогали взятки, издевались над подданными государя, разрушали суть его политики... Я хотел терпеть, – но это переполнило мое терпение!

И, вынув из рукава тяжелый сверток, который Сият-Даш вручил ему при встрече у подножия холма, молодой инспектор швырнул взятку прямо в лицо начальнику Белоснежного округа. Золотые монеты раскатились по лужайке. Сият-Даш наклонился было за золотом, но Шаваш прокричал страшным голосом:

– Наказать негодяя немедленно!

Все произошло настолько быстро, что пьяный Сият-Даш, по правде говоря, не успел даже связать страшных слов Шаваша со всем безобразием, что происходило в управе, с яшмовым араваном и прочими вещами, – а если б успел, все равно Шаваш не дал бы ему вымолвить ни слова.

Два стражника бросились из темноты на Сият-Даша, сунули ему в рот деревянную грушу и сорвали ворот кафтана. Миг – и преступника, связанного, бросили на колоду. Миг, – и отрубленная голова покатилась по лужайке, где веселый и довольный Сият-Даш плясал только что...

Чиновники стояли, как громом пораженные.

Шаваш подошел к судье и положил руку ему на плечо.

– Господин Кеш, – сказал он, – вы в расцвете сил и полны желания служить народу. Властью, данной мне государем, я назначаю вас главой Белоснежного округа.

Через десять минут новый глава округа, смертельно бледный, сидя бок о бок с инспектором, прошептал:

– Великий Вей! Я думал, первый министр...

– Я читал вашу записку о деятельности первого министра, – лукаво усмехнувшись, перебил его Шаваш, а потом вдруг замолк. Минуты две он разглядывал праздничный стол, а потом уронил голову на руки, и, вздохнув, промолвил:

– Боги свидетели, – я не хотел самочинно казнить этого человека! Но что было б, если б я его арестовал и повез в столицу? Он дважды попадал в тюрьму за дьявольские преступления, и дважды выходил из нее благодаря взяткам... Нет, тот, кто рубит голову дракона, должен действовать мечом, а не пилой!

Пробило уже последнюю ночную стражу, когда Шаваш, валившийся с ног от усталости, вошел во флигель к отцу Адушу. Тот, закончив описи, складывал в ящик пронумерованные реторты. Шаваш взял кувшин со шербетом и стал лить его себе в рот.

– Хорошенькая ночь, – наконец сказал Шаваш.

– Надо было, – сказал отец Адуш, – подвесить эту крысу на стенке. Повисела бы – и все рассказала...

Он имел в виду яшмового аравана.

– Это большая ошибка, – возразил Шаваш, – пытать человека, если не знаешь заранее, что он должен тебе рассказать. – И безо всякой связи добавил:

– Этот господин Кеш – очень достойный человек. Это видно по доносу. У него немножко неудачно сложилась судьба, но покупать стоит лишь того, кто не продается с первого раза.

Некоторое время отец Адуш занимался бумагами. Внезапно он спросил:

– А что это было нужно племяннику аравана Фрасака? Чего он тут выглядывал?

Шаваш опять пил шербет.

– Араван Фрасак не нашел ничего лучше, как найти и арестовать настоящего Арфарру. Представляете – он, оказывается, еще жив. Был, во всяком случае.

Шаваш подумал и прибавил:

– Даже чего-то сочинял в своей избушке, опять, наверное, как исправить государство, – вынул из рукава мятый лист и протянул Адушу.

Адуш просмотрел лист и пожал плечами.

– Это что-то другое, – сказал он, – вряд ли Арфарра станет сочинять такой проект на варварском языке.

Шаваш взял бумагу обратно и стал глядеть на нее поверх кувшина со шербетом. Действительно, лист был исписан по-аломски и заполнен едва ли на треть, свежие чернила так и блестели...

Шаваш чуть не выронил кувшин.

Аломы, как и большинство варваров, пользовалось алфавитом империи, и, хотя молодой чиновник и не мог читать по-аломски, он различил – раз, другой, и третий – на едва наполовину исписанном листе сочетание букв Ванвейлен. Ванвейлен! Четверть века назад! Тогда, когда Арфарра был араваном Варнарайна! Ванвейлен – то самое имя, которое назвал спящий наверху лазутчик! Черт побери, если Арфарра что-то знает о людях со звезд, и если они за это погубили Арфарру так же, как храм Шакуника...

Через десять минут Шаваш, в сопровождении трех охранников, вылетел из ворот управы и помчался по ночной дороге вниз. Три часа назад он сам, собственным проклятым ртом, велел убить Арфарру. Этот исполнительный племянник! Великий Вей! Успеет или нет?!

Киссур вернулся поздно, через подземный ход.

– Советник!

Никого. Снег во дворе затоптан. В комнатах – книги вверх корешками. Волк страшно завыл. Киссур кинулся за укладкой – нету!

Киссур оглядел себя. На нем были синие штаны и синяя куртка, перевязанная конопляной веревкой. На ногах – чулки и пеньковые башмаки. Киссур сунул в рукав кинжал с рукоятью в форме трехгранной шишки. Поднял с земляного пола и положил в заплечный мешок затоптанную ячменную лепешку, собрал и положил туда же мясо из опрокинутого котелка. Он слазил в погреб и достал из потайного места некоторое количество денег. Встряхнулся, помолился дверному косяку и побежал по следу вниз, так быстро, что в ушах заложило от перепада высот.

В ближней деревне Киссур украл лошадь и поскакал по следу парчовых курток. Лошадь была скверная, с мокрым хвостом и ослиными ушами. Утром второго дня на нее позарился какой-то разбойник. После этого Киссур пересел на лошадь разбойника и еще взял себе его шапку из красного шелка, сплошь обшитую самшитовыми колечками. Это была красивая и приметная вещь. Кафтана Киссур брать не стал, потому что кафтан стал грязный и с дыркой.

Вскоре Киссур доехал до развилки, где от Государева Тракта отходила Абрикосовая Дорога. У развилки крестьяне рубили деревья. Киссур подъехал к ним и спросил, зачем они это делают. Один из крестьян сказал, что в здешних местах развелось много разбойников, и что наместник Ханалай приказал вырубить деревья на сто шагов от дороги, чтобы разбойникам негде было устраивать засад. Крестьянин сказал это и поглядел на шапку с самшитовыми кольцами. Киссур спросил, не проезжали ли здесь парчовые куртки и в какую сторону они проехали. Крестьяне долго спорили между собой и наконец сказали, что парчовые куртки, точно, проезжали, и часть поехала по тракту, а часть по Абрикосовой. Киссур спросил, куда ведет Абрикосовая дорога. Крестьянин сказал, что она ведет к Белоснежной управе, и что он не советует ему туда ехать, потому что в Белоснежную управу проследовал столичный инспектор. И вообще про это место пошли нехорошие толки. Тогда Киссур плюнул на ладонь левой руки и ударил по плевку ребром правой. Плевок отскочил в сторону Абрикосовой дороги.

– Я все-таки поеду Абрикосовой, – сказал Киссур.

– Как знаешь, – ответил крестьянин. Только говорят, что инспектор Шаваш не из тех, кто любит жалобы, а из тех, кто любит подарки. И я снял бы на твоем месте эту шапку с самшитовыми кольцами.

А охранник Шидан, по прозвищу Черепашка, которому Шаваш велел седлать к часу Росы коней, чтобы отправляться завтра утром с поручением, вернулся с напарником в караульную. Шидан снял пояс и стал чистить медную бляшку на поясе.