Текст книги "Вейская империя (Том 1-5)"

Автор книги: Юлия Латынина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 101 страниц)

Экзарх изъявил свое восхищение возможностью лицезреть государя.

Государь осведомился:

– Как обстоят дела в провинции Варнарайн?

Экзарх поклонился:

– Ваша вечность! Народ благоденствует и славит доброту императора.

Первый министр империи, господин Астадан, выступил вперед.

– Увы! Светлейший экзарх введен в заблуждение своими чиновниками! Принципы управления нарушены в Варнарайне. Служащие чинят произвол и творят зло. Частные люди живут во дворцах. Бывшим мятежникам даровано самоуправление. Они рассылают проповедников и готовятся к новому бунту. Торговцы поддерживают сношения с варварами. Все больше приобретателей и нищих, все меньше крестьян и честных чиновников. Монастыри превратились в притоны разврата и меняльные лавки. Араван и наместник не следят друг за другом, а сговорились меж собой и обманывают господина экзарха! Истощенный народ вот-вот восстанет!

Харсома был возмущен.

– Это клевета, – сказал он. – Господин министр введен в заблуждение недобросовестными доносчиками!

Император вздохнул.

– Я уже стар, – сказал он. – Скоро я увижусь с моими отцами на небе. Что я отвечу им, если они меня спросят: "Как мог вспыхнуть бунт в провинции, отданной наследнику? Как посмели вы омрачить начало нового царствования?" Сын мой! Я назначаю вас экзархом Иниссы. Совесть моя требует послать в Варнарайн комиссию для предупреждения бунта...

Экзарх поблагодарил императора за мудрое решение и удалился в свои покои. Его сопровождал смотритель левых покоев, господин Джахвар.

– Я пытался переубедить государя, – сказал смотритель Джахвар, – но я не смог переубедить государеву совесть, которую зовут государыня Касия.

В паланкине экзарх Харсома еле сдерживал себя. Пальцы его судорожно скребли по подушке, выдирая из нее дорогой голубоватый жемчуг. Сердце горело. Он чувствовал себя как крестьянин, расчистивший делянку в лесу и вырастивший урожай, крестьянин, которому мирской совет разъяснил, что делянка не его, а общая, половина урожая причитается государству, половина – деревне... Он, он расчистил делянку по имени Варнарайн! О Великий Вей!

И экзарх выдрал из подушки еще одну жемчужину.

– Я убежден в вашей преданности империи, – кивнул он смотрителю покоев, – и я восхищен справедливостью его вечности.

Пытаясь успокоиться, экзарх откинулся на подушки и, придерживая рукой полог паланкина, щурился на бесчисленные улочки и стены дворца. Императорский дворец – Город Города, Столица Столицы, Государство Государства. Люди несведущие смеются: император не может испить кружку воды без помощи тридцати человек. Люди простые ропщут: "Смотрители левых покоев и правых покоев, ведающие запасами и хранители тишины, – на что они? Тысяча чиновников на местах судит и управляет, а зачем нужна тысяча смотрителей во дворце?"

Простые люди не понимают: смотритель кладовой надзирает не за дворцовыми запасами – он надзирает за теми, кто надзирает за государственными закромами... Хранитель тишины смотрит не за дворцовой тишиной, он смотрит за теми, кто смотрит за государственным спокойствием.

Люди молятся медному Именету на гнутой ножке. Но бог Именет – лишь тушечница на столе небесного судьи Бужвы. Люди обращаются с жалобой к местному чиновнику, но местный чиновник – лишь тушечница чиновника дворцового.

Потому что, как сказано в законах Иршахчана, "порядки земли родственны порядкам неба; одно солнце – источник света, один государь источник предписаний; две луны светят светом Солнца – два чиновника выполняют одно предписание". Комментарии Веспшанки предлагают другое толкование. "Порядок земли подобен порядку неба. Рок должен быть неотвратим, но знамения рока должны быть смутны. Государь – должен быть всемогущ, но чиновники государя должны быть двусмысленны. Пусть чиновник дворца – запрещает, а чиновник на месте – позволяет. Пусть чиновник дворца – предписывает, а чиновник на месте – препятствует. Тогда всякое действие нарушает закон. Когда всякое действие нарушает закон, единственным законом становится милость государя".

Мимо паланкина плыли свои площади и улицы, свои переходы и заставы, свои управы и цеха. Низко кланялись вышивальщицы и ткачи, красильщики и шорники, курьеры и скорняки, лудильщики и писцы.

Простой человек недоволен: пятая часть доходов казны ушла в прошлом году на содержание дворцовых чиновников, шестая часть ушла на закладку нового летнего дворца молодой государыни Касии. Простой человек всегда прав, как сказал Иршахчан.

Во дворце экзарха ждало надушенное письмо от государыни Касии. Та писала о своем долге перед покойной названной сестрой, прежней супругой императора и матерью сосланного наследника Падашны. С женской откровенностью она заверяла: господин экзарх может сам назначить членов комиссии, посылаемой в Варнарайн, если сам же попросит у государя возвращения несчастного Падашны.

– Может быть, все-таки поделиться пирогом? – спросил Баршарг.

Экзарх Харсома улыбнулся.

– Власть не пирог. Власть – это пузырь. Вырежешь хоть лоскут – и пузыря нет. Чему пример отец мой, дарующий мир и вечность государь Неевик.

Вслед за тем экзарх принял начальника дворцовой охраны, господина Вендахра и префекта столицы господина Бишавию. Золотые нити и гранатовые цветы блестели в зрачках господина Бишавии, когда он осторожно целовал края одежды экзарха. Харсома ласково поднял его с колен. Господин Вендахр обнял, как старого друга, аравана Баршарга, и поздравил его с сыном:

– Я видел во дворе его всадников. Какая выучка! Какая преданность командиру!

Араван Баршарг вздохнул.

– Их всего сто человек. Я оставил отряды Гуш-Тойона и Касинги в двух дневных переходах. Может быть, стоит их вызвать? Я боюсь за безопасность государя.

Господин Вендахр отказался.

– Дворец полностью охраняется моими подчиненными. Появление варварской конницы породит нездоровые слухи, а сама она заплутает в неизвестных ей дворцовых улицах.

– Хватит об этом, господин араван! – сказал экзарх. – Вот уже двести лет в столице не появлялось войск.

– К тому же, – поклонился городской префект, – в случае злоумышления на государя столичная стража, конечно, придет на помощь дворцовой охране.

В этот день во дворце экзарха принимали многих, и никого не отпускали без подарка.

Экзарх растроганно поблагодарил маленького, толстенького виночерпия государыни, который сообщил, что бывший наследник Падашна через два дня будет в столице, и надел ему на указательный палец тяжелый перстень с изумрудом.

– Значит, через два дня, – прищурившись вслед виночерпию, проговорил секретарь Бариша, нагнавший экзарха в столице. И поклонился экзарху: Только совершенный правитель может пользоваться шпионами противника.

Араван добавил:

– Совершенный правитель должен пользоваться всем; ветер и звезды, следы на земле и шорох одежд, гогот гусей и крики народа, крестьянские предания и городские слухи – всем этим совершенный правитель должен пользоваться как знаками и шпионами.

Но к вечеру у экзарха открылся сильный жар и озноб. Кое-кто поговаривал о колдовстве. Обеспокоенный император прислал своего главного лекаря. Тот уверенно опроверг слухи, бросающие тень на молодую государыню: просто экзарх не вынес радости от утренней аудиенции у государя.

– Через неделю он оправиться. Никакой порчи – нет.

И врач вернулся в государевы покои: последнее время он проводил все ночи у императорского ложа.

Той же ночью господин первый министр навестил бывшего наследника Падашну, тайно живущего во дворце уже неделю. Министр долго и с выражением целовал руки Падашны. Тот радостно ему улыбался. Падашна был доволен: при дворе наконец оценили его дарования. Он всегда понимал, что умеет привлекать людей. Не так уж удивительно было вновь найти скрытых поклонников среди высших чинов. Падашна по доброте простил иным, вынужденно покинувшим его двенадцать лет назад. Хотя тут можно потом передумать.

Господин министр показал Падашне копию тайного указа императора: Падашна вновь объявлялся наследником. Падашна вскочил с кресла так, что почернело в глазах. Это бывало последнее время: проклятые врачи! Он глянул в зеркало: скоро, скоро ненавистный кафтан сменится нешитой одеждой. Между прочим, и брюшко будет меньше заметно.

– В древности, – сказал, кланяясь первый министр, – государь Мицуда женился на своей двоюродной тетке, и в ойкумене наступили покой и процветание.

Падашна хихикнул.

Да, государыня Касия была влюблена в него, как кошка. На все готова. Падашна заметил это еще в прошлом году, когда она появилась в маленькой глухой Иверре. Женщины всегда любили Падашну. Касия – очаровательна. Не скажешь, что рожала. Ей придется выбирать: или ребенок, или он. Но если Касия думает, что он, став императором, возьмет ее за себя... Она ему нравится, но жениться на влюбленной бабе! Иметь полную свободу, издавать законы, какие хочешь, а в постели – упреки и ревнивые слезы!

К тому же иные ее приближенные! Что за радость молодой женщине держать при себе выживших из ума сморчков – только и плачутся о нарушенных заветах Иршахчана. Хотя насчет экзарха Харсомы они, конечно, правы. Одно дело – извинять слабости друзей, другое – позволять всякой сволочи грабить народ, как Харсома...

Караван Даттама погрузился на баржи и поплыл вниз по Левому Орху.

Клайд Ванвейлен понемногу оправился от болезни, но так и лежал в плетеной комнатке, завешанной ширмами и циновками из шелковой травы, необыкновенно мягкими, тонкими, ценившимися выше инисских ковров.

Ему было все равно.

Его, человека из мира, который был впереди – обыграли и унизили. Человек, которому он верил, приказал убить его, как кутенка. Человек, который ему доверился, был убит.

Арфарра вызывал у него ужас, и еще больший ужас вызывал хозяин Арфарры, наследник престола, экзарх Харсома. Ванвейлен не сомневался: человек, устроивший свои дела за рекой о четырех течениях, устроит их и в Небесном Городе, и небесный корабль не упустит. О! Господин Арфарра, способный на все, когда речь шла не о его личных интересах, был лишь свойством и атрибутом своего хозяина, как иные боги – лишь свойства Единого...

Предприятие казалось безнадежным. "Мы едем в тоталитарную страну, думал Ванвейлен, – где непонятно кто хуже – экзарх или храм, к разбитому корыту, на котором наверняка не сможем улететь, и еще вдобавок выбрали время очередного государственного переворота!"

Но Ванвейлену было все равно.

Он помнил мрачную шутку Даттама насчет того, что в тюрьмах империи не сидят, а висят, и про себя решил: зачем молчать, ну их к черту, пусть подавятся всеми техническими тайнами, какими хотят, пустят их на расширенное воспроизводство чудес.

Многое в экипаже изменилось. Головокружительная карьера королевского советника Клайда Ванвейлена завершилась столь же головокружительным падением.

Хозяином каравана слишком явно был Даттам, а Арфарра находился, в сущности, на положении почетного пленника. И земляне слушались Сайласа Бредшо, друга Даттама, а впрочем, и сами имели свое мнение.

Вечером четвертого дня плавания бледный, отмокший какой-то Ванвейлен впервые сидел с Даттамом на палубе под кружевным навесом и играл в "сто полей". Вечерело, Где-то на левом берегу пели песню о пяти злаках и четырех добродетелях. Деревня на берегу была подтоплена и порушена: только шпиль городской управы торчал высоко-высоко. Экзарх Варнарайна, отец народа, казнил бунтовщика Бажара и успокоил провинцию, но дамбы, разрушенные в верховьях, восстанавливать не стал.

Ванвейлен сделал ход: через плечо его кто-то протянул руку и переставил фигурку на соседнее черепаховое поле:

– Я бы пошел вот так.

Ванвейлен, сжав кулаки, вскочил и обернулся. Перед ним, в зеленом паллии и в сером полосатом капюшоне стоял Арфарра. Руки Ванвейлена тихонько разжались. Он не видел Арфарру с ночи после Весеннего Совета, тот страшно изменился. Он и раньше был худ: а теперь, казалось, остались лишь кожа да кости. Волосы его совершенно поседели – это в тридцать семь лет. Яшмовые глаза из-за худобы лица казались втрое больше и как будто выцвели.

Оба молчали. Где-то далеко, на берегу, стал бить барабан у шпиля управы, и вслед за ним страшно раскричались утки в тростниках.

– Я очень рад, господин советник, что вы живы, – сказал Арфарра.

"Господи, – подумал Ванвейлен, – что еще я прощу этому человеку?"

Сзади шевельнулся Даттам.

– Не хотите ли, господин Арфарра, доиграть за меня партию?

Даттам поклонился и ушел к себе, то есть к своим счетным книгам, в которые, верно, заносил каждый подарок и каждого смертельного врага, и в которых, верно, против имени Арфарры теперь стояло "Оплачено". Бывший королевский советник Арфарра сел за столик, поглядел на фигуры, улыбнулся и сказал:

– Пожалуй, лучше начать заново.

– Пожалуй, – ответил Ванвейлен и сел напротив.

Небесное солнце переползло отмеченную янтарную черту на часах и рассыпалось в камнях и розетках Залы Ста Полей. Солнца земного, сиречь императора, все еще не было, – утренняя императорская аудиенция задерживалась, и араван Баршарг стоял неподвижно, глядя на деревце у государева трона.

У деревца был хрустальный ствол и золотые листья, и как Баршарг не старался быть равнодушным, он не мог отвести от дерева глаза. Редко-редко какой из провинциальных чиновников лицезреет волшебное дерево, изготовленное для государя Иршахчана искусными мастерами столицы, а дворцовые бездельники видят его каждый день. Баршарг ничего не мог с собой поделать – он опять ощущал себя провинциальным чиновником. Провинциальным чиновником, чьи бойцы, однако, могут изрубить хрустальное дерево в мелкие блестки, и раздарить эти блестки шлюхам в столичных харчевнях.

Рядом с Баршаргом стоял его сын. Остальные чиновники – как отхлынули, до ближайшего двадцать шагов. Баршарг улыбнулся. Он привык стоять в заколдованном круге и приказывать всякой небесной сволочи за огненной чертой.

Неподалеку пожилой смотритель конюшен Ахемен сосредоточенно изучал квадратные глазки пола. Янтарное поле, гранатовое поле, яшмовое поле. Сто полей – и все государевы, только кто государь? Сто полей – и в каждом пестрые придворные вниз головами, и солнце, ушедшее еще ниже, искажает их лица. Отражение, как всегда – вернее действительности. Люди говорят шепотом – скверный признак, люди говорят ничего не значащее – примета смутного дня...

Смотритель конюшен посторонился, пропуская мимо себя молоденького, изящного как бабочка, хранителя свеч. Хранитель пересек пустое пространство перед араваном Баршаргом. Дворцовый чиновник заговорил с провинциалом:

– Разрешите поздравить господина Харсому! Земли Иниссы – сердце империи. Им не нужно войск, как окраинному Варнарайну, и они вдвое плодородней.

Смотритель Ахемен фыркнул про себя. Неужели этот глупец не понял сути назначения? Варнарайн – вотчина экзарха, а в Иниссе чиновники преданы государыне, и экзарх Харсома будет на положении почетного пленника. Потом смотритель сообразил, что свечной чиновник ехидничает и неодобрительно воззрился на юношу. Рыжеватые волосы хранителя свеч, волосы бывшего потомка аломов-победителей, были перекрашены белым и осыпаны серебряной пылью, но держать себя при дворе со скромностью вейца он так и не научился.

– А правда ли, – оскалился свечной чиновник, – что прошлый императорский указ назначил господина Харсому одновременно и экзархом провинции, и наследником, а нынешний – только экзархом?

В этот миг раздвинулись занавеси императорского трона, и стражники, подобные восковым куклам, стукнули хохлатыми алебардами.

Хрустальное деревце закружилось, и на ветвях его запрыгали и защелкали яшмовые соловьи... Нет, несправедливо подали государю Меенуну доклад, что механизмы годятся только для войны или для корысти частных лиц. А хрустальное дерево? А чудеса для народных ликований? А хитроумные игрушки? А золотая черепаха Шушу в государевом саду?

На ступенях трона показался первый министр со жрецами и рядом человек в белом облачении наследника. Смотритель конюшен Ахемен выпучил глаза. Господин министр огласил государев указ о назначении наследником господина Падашны. "Как годы-то летят", – расстроенно подумал смотритель, узнавая в обрюзгшем сорокалетнем человеке сосланного государева сына.

Падашна поднял руку. Смолкли яшмовые соловьи, и померк солнечный свет. Господин первый министр объявил, что сегодня ночью государь изволили переселиться в небесный дворец. Смотритель конюшен упал на пол вместе со всеми из сочувствия к императору, изображая покойника, и приподнял голову. Жрецы суетились у трона.

– Не делайте глупостей, господин Баршарг, – расслышал смотритель конюшен совсем рядом. – Пусть Харсома остается экзархом Иниссы – и никто не станет распространяться, отчего умер император.

Баршарг вскочил с холодных плит и подошел к трону.

– Государев указ подложный, – громко объявил он. – Злоумышленница Касия убила законного императора и готовит государству гибель.

– Измена! – закричал первый министр. – Взять его!

Смотритель конюшен чуть привстал. Молодой хранитель свеч лежал рядом и улыбался уже не так уверенно.

Начальник дворцовой стражи господин Вендахр подошел к трону.

– Господин Баршарг говорит правду, – сказал Вендахр.

И тогда араван выхватил у ближайшего стражника двузубую пику с пурпурными перьями на макушке и молча всадил ее в первого министра. В тот же миг стражники ожили, как восковые куклы в руках чернокнижника, и хохлатые алебарды сомкнулись над выходами из залы. Между лежащими придворными побежали варвары из личной охраны экзарха. Араванов сын вспрыгнул на ступени трона. Наследник закричал нехорошим голосом и стал пятиться. Араванов сын поднял меч. Наследник поскользнулся на зеркальном полу и ухватился за ветку золотого дерева. Варварский меч блеснул на солнце, словно нить воды из кувшина – ветка, отрубленная вместе с рукой со звоном покатилась по полу. Наследник завизжал и упал на бок. Варвар схватил наследника за надетое вокруг шеи жемчужное ожерелье, приподнял и отсек ему голову. Голова запрыгала по ступеням, а жемчужное ожерелье осталось в руках сына аравана Баршарга. Молодой варвар усмехнулся и сунул ожерелье в карман.

Господин Вендахр по кивку аравана побежал из залы. Смотритель конюшен Ахемен снова уронил голову и лежал, укоризненно дыша. Все происходящее было достойно всемерного морального осуждения. При дворце двести лет не раздавался звон оружия. Дела такого рода приличествует устраивать словом, намеком, ядом, наконец, но не мечом.

Кто-то перешагнул через смотрителя конюшен, и сбоку послышался голос Баршарга:

– Встань, собака.

Смотритель конюшен повернул голову. Баршарг обращался не к нему. Баршарг обращался к молоденькому смотрителю свеч, тому, который смеялся над ним пятнадцать минут назад.

Юноша встал. Он был бледнее, чем кружева на кафтане, а кружева у него были только что из стирки. Баршарг молча взял молоденького чиновника за горло и так же молча, другой рукой, вонзил ему в горло короткий и широкий кинжал. Баршарг разжал руку, и мальчишка тяжело упал на каменный пол.

– Занесите эту падаль в списки, – сказал Баршарг одному из своих спутников, – чтобы никто не говорил, что мы убивали без оснований.

Ужасно! Ужасно! – подумал смотритель, – вот этим-то и плохо оружие! Меч превращает нас в дикарей; поднимаешь его, чтобы расправиться с политическим противником, а кончаешь тем, что убиваешь юнца, задевшего тебя полчаса назад.

Выбежавший из покоев Вендахр получил известие: государыня Касия успела скрыться из дворца вместе с годовалым сыном.

Господин Вендахр вскочил на коня, махнул плетью всадникам и поскакал к городской префектуре, кусая губы. В зале Ста Полей было три сотни человек: араван Баршарг с двумя десятками варваров вычистил ее в пять минут, и сын его лично зарубил изменника Падашну. А подчиненный Вендахра упустил государыню! Пятно измены падет на Вендахра, честь поимки заговорщицы достанется городскому префекту Бишавии. Годы преданной дружбы – насмарку.

Маленький отряд Вендахра спешился на площади перед городской префектурой. Стражники облепили камни управы, как желтые муравьи – кусок сахара. Вендахр с отчаянием узнал, что государыня уже доставлена внутрь здания.

Вендахр задрал голову. Префект Бишавия стоял в свете восходящего солнца у жертвенника справедливому Бужве, недосягаемо вверху, и приветственно махал рукой. Вендахр, тяжело дыша, побежал ему навстречу по мраморным ступеням, истертым просителями.

Улыбаясь, Вендахр сообщил:

– Мятежники убиты. Мы уже отслужили молебен по законному государю.

Префект возразил:

– Молебен в зале, оскверненной кровью, недействителен. Это было бы плохим предзнаменованием, молись вы по законному наследнику.

– В стране двенадцать лет один законный наследник, и это экзарх Харсома, – твердо сказал Вендахр.

– Убийца императора не может быть его наследником, – сказал префект. – Значит, престол переходит к шестилетнему сыну государя, Иману, а регентство – к государыне Касие.

Вендахр улыбнулся и подал знак – у него еще есть шанс оказать услугу экзарху. Люди из его отряда обнажили мечи.

– Зачем вы так поступаете? – сказал префект. – Не вы убили члена императорской семьи; напротив, вы пытались помешать кровопролитию в зале Ста Полей и спасли в решающий миг жизнь юного императора! Государыня Касия – слабая женщина, – продолжал префект, – она умоляет вас: помогите охранить устои государства! А разве умоляет о чем-нибудь бунтовщик Харсома? Ему довольно своих приспешников из Варнарайна, и беззакония его вопиют к небесам. Чем безупречней его сторонники, тем легче он предает их, – вспомните хоть господина Арфарру.

Господин Вендахр оглянулся вниз. Площадь была запружена стражниками. Желтая пена их курток, словно в наводнение, расплескивалась по улицам. Господин Вендахр вдруг сообразил, что вчера его сестра и жена отправились в загородное поместье префекта.

– Великий Вей! – вскричал он, – вы раскрыли мне глаза! Что хорошего ждать империи от человека, который поощряет богачей и угнетает народ!

Маленький отряд в пятьдесят человек промчался кривыми закоулками дворцовых улиц и вылетел в заповедный государев парк. Сын аравана бросил на скаку:

– Во дворце нарушены все правила боя. Сильный тут проигрывает потому, что силен, а слабый выигрывает, потому что слаб и глуп!

Араван махнул плетью назад, туда, где плавились в полуденном солнце золоченые шпили дворца.

– Но от этого он не перестает быть глупым. Если бы Бишавия перекрыл ворота, мы бы были как еж в кувшине. Но Бишавия побоялся нарушить традицию и допустить во дворец городскую стражу!

Кони мчались, безжалостно срезая квадраты дорожек, топча заповедные цветы, и если бы в государевом саду и в самом деле жила изумрудная черепаха Шушу, – быть ей в этот день придавленной.

Ворота в конце парка были распахнуты, и за ними стояли желтые ряды стражников.

– Великий Вей, – сказал экзарх, – мы в ловушке.

Три десятка лучников глядели на них с высокой стены, опоясывающей дворцовый сад.

– Сдавайтесь, – закричал пестрый чиновник со стены, – нас вдесятеро больше!

И тогда произошло то, чего не ожидал никто. Экзарх краем глаза увидел, как араван Баршарг, наклоняясь, вытаскивает из седельной сумки что-то большое и сверкающее, как мокрая рыбина.

Взрыв был оглушителен. Экзарх увидел, как проседает пробитая насквозь стена, на гребне которой могли разъехаться две колесницы, и как сыпятся с нее желтые куртки... Лошади заржали, становясь на дыбы.

– Вперед, – заорал Баршарг, – "ежом"!

Аломы перестроились "ежом", подняли щиты и бросились сквозь проем, не особо затрудняясь выяснять причины его появления, – всем было известно, что араван Баршарг – маг и колдун.

– Вы не послушались моего приказания, – прошептал экзарх через час, когда погоня осталась далеко позади, – вы привезли с собой оружие чужеземцев!

Баршарг молча и жутко скалился, оглаживая седельную сумку.

– Надо же было хоть что-то иметь с собой, – возразил он, – если вы отказались взять отряды Гуш-Тойона и Касинги. А ведь они решили бы дело!

– Они еще решат, – сказал экзарх – Войска есть только в Варнарайне. А скептикам не хватит всей бычьей мочи в империи, чтобы доказать, что скалы, взрывающиеся от огненного масла – всего лишь наваждение.

– Я не удивлюсь, – злобно и отчетливо молвил сын аравана, подъехавший к собеседникам, – если к измене господина Бишавии приложил руку храм Шакуника. Этим людям не понравится, если вы сами получите империю. Они хотят, чтобы вы получили ее из их рук.

Поздно ночью маленький отряд доскакал до лагеря Гуш-Тойона и Касинги. Экзарх распорядился о четырехчасовом привале. Отныне он был в безопасности.

Ему привиделся мерзкий сон: гладкий стальной кокон висел вместо солнца над золочеными шпилями дворца, и шпили рассыпались черным пухом, как прошлогодние камыши, а люди бегали по улицам и напрасно поливали черный пух бычьей мочой.

Экзарх проснулся в холодном поту. Он не спал до утра и думал о том, что если люди с корабля вернутся за своим добром, то победа, вероятно, будет зависеть не от него и не от Касии, а лишь от того, на чьей стороне будут люди со звезд: а эти люди будут на своей стороне.

Ночью шестого дня Ванвейлен услышал осторожный шепот. Высунул нос за дверь: на него вопросительно поглядел вооруженный стражник. Ванвейлен вернулся обратно, прокопал дырочку в плетеном окне: за бортом плескалась лодка, люди бегали с тихим звяком.

Ванвейлен сел за столик, сжал голову руками.

Несомненно, господин экзарх знал про корабль, раз велел арестовывать чужестранцев. Несомненно, он попытался скрыть это знание от храма. Но что там за возня? Экзарх ли проведал о "купцах с Западного Берега" и приказал их схватить? Или Даттам проведал о корабле и утром накормит землян снотворным, как это уже он проделал однажды с идиотом Бредшо?

Ванвейлен провел бессонную ночь, на рассвете опять прокопал дырочку: напротив была голубятня, молодой монашек доставал из нее проснувшегося почтового сизаря.

Вскоре появился Даттам.

– Собирайтесь. Сайлас и вы едете с нами. Остальные поплывут дальше, прямо в мое поместье.

"К черту, – подумал Ванвейлен, – все к черту. Все расскажу!"

– Что случилось? – спросил он спокойно.

Даттам сунул ему в руки бумагу и вышел. Ванвейлен взглянул: это был манифест государыни Касии, то есть ее сына. Строчки запрыгали в глазах Ванвейлена. "В соответствии с желанием Неба и волей народа... Я, малолетний и лишенный достоинств... Узурпатор, нарушая установленную гармонию, развращая верхи роскошью и обирая народ... дабы девять сторон света были чисты, наказания умерены и нравы – благочестивы... дабы воистину не было бы ни "твоего", ни "моего"..."

Когда Ванвейлен поднялся на палубу, Арфарра и Даттам пререкались, явно выбирая лучший маршрут.

Палубу застилали красным: траур по умершему государю. Даттам, однако, не позаботился переодеться.

– Великий Вей! – сказал Ванвейлен. – Что случилось в столице?

– Ничего, – ответил Арфарра.

Сзади фыркнул Даттам.

– Это ничего обойдется нам в пятьдесят миллионов.

Даттам, разумеется, говорил о деньгах, не о людях.

– Зато, – безмятежно ответил Арфарра, – не будет никакого сомнения, кто воистину предан государю Харсоме.

Ванвейлен еще раз перечел указ вдовствующей государыни. Из-за ужаса, пережитого только что, он не мог удержаться:

– Однако, господин Арфарра, ваши взгляды и взгляды государыни Касии вполне совпадают?

Бывший наместник Иниссы только поднял брови:

– Мало, – сказал он, – говорить правильные слова, надобно и поступать правильно. Я уже говорил и еще раз повторю: женщина на троне, – хуже бунтовщика, оба думают не о благе государства, а о том, как сохранить незаконную власть. Истинный государь создает умиротворение и покой. А что создала государыня Касия? Дворец, который стоил два урожая и сорока тысяч жизней? Новую моду на шляпу "шестикрылая бабочка"?

Сзади нервно рассмеялся Даттам.

– К тому же, уважаемый советник Ванвейлен, можете быть уверены: государь Харсома опубликует в точности такой же манифест.

Через час тридцать всадников высадились на пристани города Шемавера: никто не расспрашивал их и не требовал подорожных. Подорожных не требовали по простой причине: город был пуст, и каменная стела, более грозная, чем предупреждение о радиационной опасности, заботясь о людях, запрещала селиться ближе, чем в двадцати иршахчановых шагах. Ванвейлен осведомился у Даттама, чем вызвана государственная забота.

– Шемавер, – последняя ставка бунтовщика Бажара, – спокойно ответил тот.

Ванвейлен осклабился.

– Небесного Кузнеца? Это у которого не было ни бедных, ни богатых, как и подобает в идеальном государстве?

– Да, богатых и бедных не было, – кивнул Даттам. – Были только избранные и неизбранные.

Они быстро ехали через руины: городской храм на площади правосудия был цел, а сама площадь колосилась искупительным ячменем, и поле было значительно ухоженней, чем поля в деревнях, которые миновали баржи.

– Да, – сказал Ванвейлен, – теперь вижу, что поля в империи действительно плодоносят по личному приказу государя.

Даттам осклабился.

– Имейте в виду, – сказал он, – господин экзарх был милостив, и обещал Бажару прощение. Рассказывают так: сдавшийся мятежник выехал из города и сел у ног Арфарры. Тот стал ему ласково пенять на грех: измену государю. Тут Бажар вскочил и закричал: "При чем тут грех? Просто мне не повезло, а иначе бы ты сидел у моих ног. Сила и деньги – вот что решило вашу победу!" Тут Арфарра опечалился и сказал: "Наследник приказал оставить тебе жизнь, но я, на свой страх и риск, ослушаюсь его. Ибо таких как ты, приходится убивать за невежество в назидание другим". И кликнул палача.

Ванвейлен холодно осведомился:

– Это правда, Даттам, что вы тоже сражались вместе с Бажаром?

– К этому времени я сражался не вместе с Бажаром, а против него.

Ванвейлен ехал по улицам и вертел головой. Это был четвертый город империи, через который он проезжал. Первый – Западная Ламасса – был покинут по приказу государя Аттаха, Исправителя письмен. Второй – Золотой Улей – превратится в лес. Третий – королевский город Ламасса. Ламассу брали варварские войска триста лет назад, Шемавер брали правительственные отряды, и разница между буйством варваров и государственной предусмотрительностью была, действительно, весьма наглядна.

Князь Ятун, бравший Ламассу, принес городских парламентеров в жертву храмовому знамени и поклялся не оставить в городе ни одной живой мангусты. Взял город и, потрясенный его красотой, приказал исполнить клятву буквально: мангуст – истребить, а больше ничего не трогать. В ойкумене мангуст не истребляли и здания не громили: все камни были аккуратно сняты и увезены в неизвестном направлении. Город лежал в траве, как гигантский хрящ вымершей небесной рыбы Суюнь, из гигантских лопухов выпирали позвонки фундаментов и ребра упавших колонн.