Текст книги "Вейская империя (Том 1-5)"

Автор книги: Юлия Латынина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 52 (всего у книги 101 страниц)

– Я... я... – государь стал задыхаться и рвать маску с лица – с ним начался приступ астмы.

Айр-Незим, видя, что государь бьется, как карась в лотке, и что его никто не арестовал, – поспешил покинуть залу.

Глаза Нана, стоявшего в ряду второстепенных чиновников государства, были белые от ужаса и изумления. "Мерзавец, – шептал он, глядя на Айр-Незима, – мерзавец".

На следующий день господин Нан, судья десятого квартала, и господин Адани, судья пятого квартала, подъехали к стенам осуйского городка. Они были не одни: их сопровождали две сотни стражников и небольшая толпа, этак в семь тысяч человек. Слухи в этой толпе ходили самые разнообразные. Одни рассказывали, что на аудиенции в Зале Ста Полей осуйский посол Айр-Незим обвинил Нарая в том, что тот заколдовал государя, и что государь изволил снять с ножки туфлю и бить этой туфлей Айр-Незима. Другие – что Айр-Незим сделал список чиновников, не бравших с осуйцев взяток, и приписал этим чиновникам такие грехи, что государь упал замертво, пока советник Нарай не разъяснил ему, в чем дело. Третьи уверяли, что советник Нарай, наоборот, признал каждую строчку в обвинении справедливой и поклялся через неделю подарить императору вторую корону, из золота и камней, конфискованных у лиц, упомянутых в обвинении.

Нан приблизился к запертым воротам и закричал, что государь, согласившись с неотступными просьбами народа, подписал указ об аресте всех жителей осуйского квартала и конфискации их имущества, и что если осуйцы откроют ворота, то с ними обойдутся честно и дружелюбно, и отправят их женщин и детей домой, разрешив каждой женщине взять столько добра, сколько она сама весит, а если осуйцы ворот не откроют, то чиновники не смогут препятствовать народному гневу, и пусть их женщины и дети пеняют на своих мужей.

После этой приветственной речи на стене появился Айр-Незим, в сопровождении короля Аннара и его сына Маленькой Куницы, и Айр-Незим сказал, что он, как верный подданный императора, готов не только открыть ворота, но и сию же минуту отправиться на плаху, крича "Да здравствует государь!" Но что Большой Совет Банка, пугаясь за безопасность квартала, велел ему нанять на защиту квартала варваров, которые окажутся при этом в Небесном Городе, и что вот эти двое, Аннар и Маленькая Куница, не пускают его открыть ворота.

Нан закричал королю, правда ли это, и король отвечал, что он получил плату за защиту городка и считает, что лучше его воинам отработать эту плату, пав мертвыми на стенах, нежели открыть ворота и отдать золото обратно.

Тогда Нан напомнил королю Аннару по прозвищу Сорочье Гнездо его сватовстве к императорской дочке и спросил, не кажется ли ему лучше оставить при себе первую плату, за охрану города, и получить от империи еще одну, за его сдачу. От этого предложения Сорочье Гнездо погрузился в раздумье, а Айр-Незим, напротив, пришел в страшное беспокойство. Наконец Сорочье Гнездо сказал, что он получил от Айр-Незима десять тысяч золотых, и, так как советник Нарай втрое более благороден, чем купец Айр-Незим, он хочет получить от советника Нарая втрое больше. Нан сказал, что посоветуется с правительством, и уехал. А толпа в это время швыряла в Айр-Незима и короля тухлыми овощами.

Спустя три часа господин Нан вернулся, и закричал королю, что он посоветовался с правительством, и что правительство, уважая храбрость Сорочьего Гнезда, решило подарить ему тридцать тысяч золотых. На что Сорочье Гнездо ответил, что за это время купец Айр-Незим тоже предложил ему тридцать тысяч золотых, в знак уважения и дружбы, и, так как в советнике Нарае втрое больше благородства, он хочет получить от Нарая втрое больше золота. Нан сказал, что посоветуется с правительством, и уехал. А толпа в это время бросала в Айр-Незима и короля тухлыми овощами, и Айр-Незиму стоило немалого труда уговорить варваров не бросать в толпу копьями.

Вечером господин Нан вернулся и сообщил, что государь поразмыслил над достоинствами господина Сорочье Гнездо, и решил подарить ему девяносто тысяч золотых. На что Сорочье Гнездо отвечал со стены, что он поговорил за это время с купцом Айр-Незимом, и купец Айр-Незим обещал ему девяносто тысяч золотых в знак уважения и дружбы, и, так как в господине Нарае втрое больше благородства, чем в Айр-Незиме, то с господина Нарая причитается сто восемьдесят тысяч золотых. Нан сказал, что посоветуется с правительством, и уехал.

Наступила ночь, и собравшаяся толпа, не желая расходиться и желая покакать, стала ходить какать под стену квартала, и Айр-Незиму стоило немалого труда отговорить варваров от стрельбы по нахалам.

Утром господин Нан вернулся. Он подъехал к городской стене, принюхался и спросил у Айр-Незима, знает ли тот, что такое экспонента? Айр-Незим грустно отвечал со стены, что он очень хорошо знает, что такое экспонента, и что всю эту ночь он провел в размышлениях по поводу математических свойств экспоненциальной кривой. Это несказанно удивило варвара Сорочье Гнездо, потому что он не знал, что такое экспонента, но сомневался, что господин Айр-Незим в эту ночь думал о математике.

Тогда Нан сказал, что государь отменяет свое решение об аресте и конфискации осуйских купцов, и пусть они сами платят Сорочьему Гнезду столько, сколько хотят.

К вечеру толпа разошлась, и на следующий день жители осуйского квартала, вздыхая, пообчистили почву под стенами, и сделали могилу для всех дохлых собак и кошек, которых принес под стену народ.

А днем государь вбежал в кабинет Нарая с упреком:

– Вот до чего довело страну ваше ослиное упрямство! Кто говорил, что этот сырой варвар согласен съесть Осую живьем, лишь бы угодить мне! Моя империя потеряла лицо! Завтра же я пошлю господина Андарза с войском против этих варваров!

– Ни в коем случае, – вскричал Нарай, – ведь это Андарз повинен во вчерашнем! Никогда бы осуйцы и варвары не осмелились вести себя так нагло, если бы Андарз не обещал и тем и другим всемерную поддержку. Этому человеку плевать на благо государя, если предоставляется возможность досадить мне!

– Что же, если дело обстоит именно так... – нерешительно проговорил государь.

В этот миг дверь кабинета раскрылась, и взволнованный секретарь подал Нараю записку. Увидев в кабинете государя, секретарь так и замер. Нарай прочитал записку и, побледнев, сунул ее в карман.

– Это что за записка, – спросил государь.

– Ваша вечность, – сказал Нарай, – извините моего секретаря. Тут требуется тщательная проверка: обвинение слишком серьезно.

– Дайте записку! – затопал ногами государь.

Нарай со вздохом подал записку. В записке говорилось, что Андарз не убил Минну, как он это доложил государю: он укрыл сводного брата государя в одном из своих поместий, а совсем недавно, после казни его брата, в его доме видели мальчика, лицом и ростом напоминающего Минну: Андарз выдавал его за слугу и проводил с ним много времени.

– Государь, – сказал Нарай, – не торопитесь с обвинениями. Быть может, это какой-то другой мальчик..... Быть может, Андарз просто хотел спасти мальчику жизнь, а вовсе не думает о государственном перевороте. Одно дело – поддерживать каких-то торговцев, другое – переменить государя!

Но, странное дело, слова Нарая вовсе не произвели на государя того впечатления, на которое он рассчитывал. Вместо того, чтоб приказать взять Андарза под стражу, государь закрыл лицо руками и бросился вон из кабинета.

Этой ночью государь Варназд не мог уснуть. Ах, как он хорошо помнил арест Руша! Накануне Руш удалился из дворца успокоенный, покрывая поцелуями наградной лист. На следующий день государь и Андарз поехали на охоту, затравили оленя, вдруг государь дернул Андарза за рукав: "Почему бы не затравить зверя покрупнее?"

Прискакали ко дворцу Руша, государь, пренебрегая церемониями, пробежал в беседку: Руш дремал, полуодетый, пуская слюни – и вдруг увидел перед собой государя с егерями. Руш так изумился, что спросонья стал что-то лепетать о великой чести, и о стене, которую надо было сломать, государь было намеревался сказать что-то достойное случая, а вместо этого взбесился: Андарз держал Руша за руки, а государь налетел на Руша, как молодой гусенок, и стал топать по Рушу ногами, Сначала Руш целовал сапожки государя, а потом упал глазами вниз и затих.

После этого Руша возили по городу на осле, задом наперед, и в венце из соломы. Толпа забрасывала его всякой дрянью. Государь следил за ним с дворцовой стены. Руш, полумертвый от пыток и голода, был как бы в забытьи. Люди драли на части его одежду: государь ужаснулся, подумав, что на тело, которое ласкали руки его матери, глазеет глупая толпа. Уже потом государю сказали, что крестьяне нарочно сбежались к преступнику, надеясь, что кусочек одежды с первого министра улучшит урожай. Странное дело: эта месть не доставила радости душе Варназда, как мертвецу, умершему от голода, не доставляет радости посмертная пища. Никто не может сказать, что он казнил Руша за прелюбодеяние: нет, он казнил его за казнокрадство и алчность! Стало быть, – другие казнокрады также подлежат казни. Никто не оскорбит память его матери! Никто не скажет, что он казнил не казнокрада, а прелюбодея!

Но самое худшее, в чем государь не смел себе признаться, произошло потом. У Руша и государыни был сын, мальчик девяти лет, по имени Минна: это его Руш пророчил в государи. Услышав шум, мальчик бросился в беседку, и налетел на Варназда, с криком:

– Не смей бить моего отца!

Андарз подхватил мальчика и увез с собой. На следующий день Андарз спросил у государя, какой указ угодно ему написать насчет мальчика?

– Неужели вы нуждаетесь в указах? – воскликнул Варназд.

– Относительно вашего брата? Да, государь.

Варназд расплакался, и Андарз поселил мальчика у себя дома. Государю донесли, что мальчик сидит в углу, не пьет и не ест. Прошла неделя: государя без Андарза взяла тоска. Он оделся свечным чиновником, взял с собой пятерых людей и приехал в дом своего наставника.

– Где Андарз?

Изумленный слуга указал ему путь.

Боже! Что государь увидел! Андарз был в спальне: он сидел на ковре, а перед ним сидел Минна, в белых атласных штанишках и курточке с прорезями, и они играли в резаный квадрат и хохотали. Вот так же Андарз играл с ним, с Варназдом!

Андарз обернулся на звук раздвинутой двери и слегка побледнел. Он прижал было к себе Минну, но государь, ни слова не говоря, полетел на него, схватил брата и швырнул, как грузчики швыряют кули. Мальчик отлетел к подоконнику и схватился за шторы, висящие на толстом бронзовым стержне. Никто не знал, что мраморные плиты, между которыми был вдет стержень, давно ослабли: от рывка и плиты, и стержень сорвались вниз. Минна был убит на месте.

Что было дальше, государь не помнил.

Через неделю до государя дошли слухи, что, мол-де Андарз взял мальчика к себе и убил его, чтобы угодить государю. Государь не имел силы возразить этим слухам.

Ночью у ворот Андарзова дворца замелькали факелы: государь срочно требовал Андарза к себе. Не прошло и получаса: Андарз вошел в государеву спальню. В спальне строго горели ночники, освещая курильницы и ковры, и старинный узор государства: священных птиц, связанных по двое цепочкой. Государь лежал, свернувшись клубком, подушка его намокла от слез:

– Ах, Андарз, Руш опять приходил ко мне! Он был весь в червяках, и со своим сыном.

Андарз стал его утешать. Государь сначала плакал, а потом утих, забился в подушки и заснул.

Андарз по-прежнему сидел у изголовья. Андарзу, поэту и мечтателю, ни разу не случалось видеть привидений, и он не очень-то верил в их существование. Он бы очень желал увидеть хотя бы парочку приведений, потому что иногда упоминал их в стихах и хотел сравнить свои стихи с действительностью.

Через час государь заворочался и открыл глаза: в государевой спальне горел ночник, и рядом, как в детстве, сидел Андарз, и Руш был далеко-далеко, в могиле, а не в изголовье. Какое счастье, что рядом есть Андарз! Разве будет вот так сидеть – сухарь Нарай?

– Государь, – сказал Андарз, – Аракка, которую я завоевал, потеряна для империи благодаря небрежности моего брата. Прервите переговоры и дайте мне войско: через три месяца я привезу вам голову этого Аннара!

Государь кивнул. Андарз понял, что получит свое войско. Потом государь уцепился за рукав своего друга и сказал:

– Андарз! Я сделаю все, что ты попросишь, только поклянись мне в одной вещи.

– Какой?

– Если тебя казнят, – не приходи ко мне никогда ночью.

Андарз похолодел.

– Хорошо, государь, – пообещал он, – если вы меня казните, я обещаю не докучать вам ночными посещениями.

На следующий день король Аннар пировал у Андарза: день, благоприятный для свадьбы их детей, выпадал только через двадцать дней, но Андарз торопился обменяться подарками и обрести в варварах опору против Нарая.

Господин Андарз провел короля и его сына в сокровищницу, и показал им множество удивительных вещей: мечей в золоченых ножнах и чаш, высеченных из оникса. Но всех удивительней была одна вещь, которую Андарз хранил в тройном сундуке: круглый венец, весь из золота, усыпанный драгоценными камнями, и в середине венца торчал острым шипом вверх небольшой кремень, наконечник того самого копья, которым король ласов Лахар Сурок поразил одного речного бога, вздумавшего томить ласов засухой. Это была знаменитая кремневая корона ласов, и Андарз снял ее с последнего ласского короля Аракки вместе с головой. Король так и впился глазами в кремневую корону.

– Можете просить у меня любого подарка, – сказал Андарз будущему зятю и его отцу.

После третьей перемены блюд господин Андарз вышел из-за стола, и, отозвав Нана, попросил его съездить обратно в город за одной из шкатулок невесты, забытой им впопыхах, и дал ему письмо к эконому Дие. Нан уже выезжал со двора, когда вдруг вспомнил, что Андарз не приложил к письму печать, – а Дия ведь человек вздорный. Нан спрыгнул с лошади и прошел по наружной галерее. Вдруг он остановился: Андарз еще не вернулся в общую залу, он стоял у распахнутого окна кабинета, рядом с ним стоял старый король, и они спорили, что лучше: дать запаренной лошади покататься в песке, или обтереть пот ветошкой. На оконной раме сверкала корона Аракки. Вдруг свежий порыв ветра ворвался в кабинет, занавес вздыбился и хлопнул о раму, корона стала падать, Андарз и король подскочили, чтоб ее поймать. Андарз схватился за корону слева, король – справа.

– Что вы мне дадите, – тихо спросил варвар, – если отомщу за смерть вашего брата?

– Корону Аракки, – сказал Андарз.

– Я хочу корону империи – ответил варвар.

– Лучше ваше владычество, чем владычество Нарая, – сказал Андарз.

За окном, едва дыша, Нан запрокинул голову и вжался в стену.

Через час Нан вручил Дие письмо, и, попросив его позаботится о шкатулке, ушел в управу советника Нарая.

Пир кончился намного после полуночи, и секретарь Андарза, Теннак, отправился спать во двор, среди соплеменников. На рассвете он проснулся от холода, и заметил в окне кабинета господина Андарза свет. Теннак поднялся в кабинет и увидел, что императорский наставник сидит в спальной рубахе, а поверх него накинут тяжелый плащ, и на столе перед ним догорает свеча.

– Что случилось, – спросил Теннак.

Андарз поднял голову.

– Сегодня, – сказал он, – я предал государя.

Теннак оглянулся и заметил:

– Не стоит говорить об этом так громко.

Андарз подергал губами.

– Господин, – сказал Теннак, – вот уже полтора месяца, как вы ходите сам не свой. Это началось с тех пор, как убили того чиновника, Ахсая. Вы избегаете меня и Иммани, и вот теперь вы говорите такое!

– Да, – сказал Андарз, – все началось именно тогда. Дело в том, что убитый имел при себе лазоревое письмо к советнику Нараю, и этот чиновник, Нан, убедил меня, что письмо осталось в руках одного из моих близких: Дии, Иммани, или твоих. От этого с ума можно было сойти.

– И что же, – сказал Теннак, – он нашел, у кого письмо?

– Нет, этого письма больше нет. И я думаю, что если бы он нашел это письмо, он отнес бы его Нараю.

Тут свечка вспыхнула и догорела, и Андарз увидел, что за окном крадется рассвет, серый, как полевая мышь, и что перед ним на столе лежит маленькая книжечка, а в ней – его собственные стихи, которые когда-то переписал для своего наставника девятилетний мальчик Варназд.

– Отведи меня в спальню, – сказал Андарз.

Теннак отвел его в спальню, раздел и уложил, и он долго сидел у двери, боясь, как бы его хозяин не сделал с собой чего.

Потом он ушел к себе в кабинет, вынул чистый лист бумаги и стал писать. То, что он написал, было адресовано господину Нараю.

На следующий день государь, подозвав Нарая, передал ему лист:

– Я назначаю Андарза главнокомандующим в войне с ласскими варварами. Потрудитесь озаботиться мобилизацией!

– Государь, – сказал Нарай, – нельзя доверять этому человеку! Мне стало доподлинно известно, что в его доме живет мальчик, ростом и обликом напоминающий Минну! Андарз выдает мальчишку за раба, однако он наряжает его в платье Минны, отрядил своего лучшего секретаря для занятий с мальчиком, то прячет, то показывает гостям! Многие слышали, будто он творит с ним блуд! Если человек держит в доме отпрыска императорского дома, публично признаваясь в его убийстве, – зачем, как не затем, чтобы возвести его на трон вместо вас?

Государь молчал. Вдруг мелькнула мысль: "Вот и предлог казнить Андарза! Никто тогда не узнает..." Взглянул на Нарая: старик стоял, словно готовый слизнуть слова с государевых губ.

– Нарай, – сказал государь, – этого не может быть! Это я убил Минну... Случайно.

Старик в ужасе отпрянул, кляня себя за ошибку. И, не колеблясь ни мгновения:

– Ваша вечность! Но Андарз исподволь распространяет слухи о том, что этот мальчик – Минна! Следовательно, пользуясь вашим молчанием и виной, он намерен посадить на престол самозванца!

Глаза государя стали большие, как блюдца, от горя и тоски.

– Боже мой, зачем вы меня так мучаете! – воскликнул он. – Разве под силу одному человеку во всем этом разобраться! – зарыдал и бросился вон из комнаты.

Многие из тех, кто знали Андарза в пору его юности, были поражены произошедшими в нем переменами. Андарз побледнел, осунулся: белая кожа его теперь напоминался пленку на молоке, и глаза пребывали вечно тусклыми, словно светильник, в котором невзначай повредили фитиль. Он настолько перестал следить за собой, что порой брался за перо, не вымыв руки.

Каждый день жизни был для него пыткой: мог ли он, переживший государыню Касию и министра Руша, думать, как будет терзать его сердце его воспитанник, государь Варназд?

Раньше Андарз больше думал о законах стихосложения, нежели о законах государства. В жизни своей он добивался славы, заботился о собственном благе, и всегда смутно верил, что то, что хорошо для Андарза, неплохо для народа. Разве его война с Араккой не принесла империи чести и выгоды? Разве торговля с Осуей кому-то мешает?

Но, когда около ушей государя оказался господин Нарай, Андарзу было нечем возразить старому чиновнику, кроме колкостей и шуток. С ужасом и интересом Андарз стал искать рассуждений о том, почему действия Нарая гибельны для государства – и не находил их.

Как-то раз они беседовали с Наном, и молодой чиновник сказал:

– Боюсь, что из-за Нарая у государя исчезнет всякая власть.

Андарз удивился:

– Как это человек, который хочет собрать всю власть в руках государства, вдруг сделает государство слабым?

– Видите ли, – сказал Нан, – господин Нарай полагает, что власть, это что-то вроде постоянной суммы, и если в одном месте власть убавляется, то в другом она непременно возрастает. А между тем власть – это скорее способность общества достигать стоящие перед ним цели, и количество этой власти не постоянно, а возрастает при добровольном сотрудничестве всего общества. И если этого добровольного сотрудничества нет, то никакой власти в государстве тоже нет. Я за сильную власть, – закончил Нан, – а чем больше Нарай издает законов, тем меньше у государя власти.

Это рассуждение чиновника, хотя и не столь оригинальное, вдруг поразило Андарза: он стал доверять Нану больше, чем то было позволительно. И в самом деле: ведь Андарз знал, что чиновник – свой человек в управе Нарая, и что указ о непризнании осуйского долга был написан Наном, – а все-таки находил утешение в беседах с этим человеком, который ни возрастом, ни происхождением, ни характером, так не походил на него, Андарза, и в нехороших карих глазах которого Андарзу было нетрудно уловить тот же огонь, что и в глазах Нарая, – огонь жажды власти в стремлении с жаждой государственного блага. В один из таких вечеров Андарз вынул и отдал Нану компрометирующие того бумаги. Сказал: "Вдруг, под влиянием момента или под пытками, мне захочется погубить вас? Возьмите это".

Андарз жил в отчаянии, как в черной комнате: только одна любовь к госпоже Линне поддерживала его, да еще временами нежность к сыну первой жены. Все чаще и чаще затворялся он в женских покоях, осыпал женщину дорогими подарками, дрожал от ее нахмуренных бровок: кто бы мог подумать, что в последние недели своей жизни государев наставник только и будет заботиться, что о дочке мелкого лесного чиновника, с которой он случайно переспал в лесу, застигнутый грозой!

Если бы не женщина, Андарз давно бы покончил с собой: но мысль о ее страданиях после его смерти была невыносима.

Впрочем, Андарз знал: даже если случится чудо, если государь прогонит Нарая, – между наставником и воспитанником больше никогда не будет тех отношений, какие царили между ними тогда, когда Андарз тайком приносил ему сладости, а молодой государь, смеясь, переписывал его стихи.

11

На следующий день после пира Шаваш играл в кабинете Андарза: императорский наставник был видимо рад, что варвары отпустили маленького раба, часто брал его в кабинет и на женскую половину. Многие слуги страшно завидовали Шавашу, но, так как он не ябедничал наверху и не задирал носа внизу, эта прихоть Андарза пока сходила Шавашу с рук. Итак, Шаваш играл в кабинете, когда с докладом вошел секретарь Иммани. Шаваш поклонился и вышел из кабинета, но далеко не пошел, а, став за дверью, вытаращил глазок и стал смотреть в щелочку.

– В нижний двор прибыл посланец от государя, – доложил Иммани.

– Помогите мне одеться, Иммани, – сказал Андарз.

Андарз встал, и Иммани помог ему застегнуть верхний плащ, малинового цвета, с вышивкой, описание которой занимает в ткацком статуте шесть страниц. На поясе у Андарза висела связка ключей, и среди них – этакий серебряный ключик с агатовой головкой. Плащ зацепился за связку, Иммани завозился, оправляя ключи. Улучив момент, он вытащил из кармана кусочек мятной мастики и прижал его к серебряному ключу. Положил мастику в карман и заботливо разгладил плащ.

Шаваш, за дверью, все видел.

Андарз сошел вниз, поцеловал императорское письмо: в нем было пожелание увидеться.

После церемонии встречи письма Иммани направился вглубь сада, и Шаваш последовал за ним. Секретарь зашел в свой флигель, но пробыл там недолго: вскоре он засеменил по дорожке к желтым воротам. На нем был серый кафтан и красные штаны, – одежда людей, не любящих выделяться. Под мышкой он нес свернутый непромокаемый плащ, сделанный из просмоленной травы.

В доме уже суетились: по верхнему этажу несли парадное платье императорского наставника, и старший садовник, бешено бранясь, требовал три охапки лилий, которыми полагалось осыпать паланкин в начале официальной поездки.

Иммани направился к главной гавани. В гавани теснились черные галеры с красными парусами, на носах их развевались значки, обозначавшие ведомства и провинции, которым принадлежали галеры. На одной из круглых галер вдалеке развевалось семиконечное знамя, с надписью "Дань из Осуи". Прямо за галерой выгнулся, как исполинский кот, каменный мост, столь высокий, что до него не доставали даже мачты осуйских судов.

Перейдя мост, Иммани натянул на себя плащ, и сделался совершенно неотличимым от зажиточных жителей гавани.

Иммани шмыгнул к первому же ключарю, над лавкой которого не было листа с государственной лицензией. Ключарь сидел в окошечке лавки и пил чай с мухами. Иммани попросил его сделать по слепку ключ, и ключарь, напевая, принялся за работу. От волнения Иммани забыл спросить, во сколько ключ ему обойдется. Ключарь показал ему ключ и назвал цену. Иммани разинул рот. Ключарь сказал, что, если цена ему не нравится, он может позвать ярыжек и оспорить цену, а предъявить ярыжкам ларчик, которым отпирается ключ. Иммани заплатил деньги и ушел.

К изумлению Шаваша, даже потеря денег, и та не расстроила Иммани. Секретарь пустился вниз по улице, размахивая ключом и припевая. Можно было подумать, что это ключ от рая, а не от сундука.

На речном рынке Иммани купил половинку маринованного гуся, немного зелени, коробочки со сластями, и, сложив все это в корзинку, направился к небольшой, но уютной гостинице, с башенкой, похожей на кукурузный початок, с зеленой шелковой занавесью у входа и с надписью: "Золотой Трилистник".

Иммани спросил ключ от пятого номера и велел принести горячей воды. Едва он поднялся наверх, в харчевню вошел Шаваш. Он вытащил золотой и, подав его хозяйке, сказал, что один господин велел ему идти в гостиницу и ждать его в верхних комнатах, а сам господин явится попозднее. Хозяйка попробовала на зуб монетку, и, покачав головой, дала Шавашу ключ. Комната Шаваша располагалась через две комнаты от той, что отвели Иммани.

Вскоре Шаваш услышал тяжелые шаги на лестнице и скрип двери: это служанка тащила в комнату Иммани два ведра горячей воды. Шаваш выждал немного, шмыгнул в коридор и приоткрыл дверь в комнату Иммани.

Посереди чистенькой комнаты стояла широкая кровать с одеялом, вышитым утками и павлинами. Возле кровати стоял светильник в форме бронзового листа на бронзовом пруте. Под потолком качался шар из бумажных цветов. Правый угол был отгорожен плотной ширмой, за ширмой фыркал и плескался Иммани. Одежда его лежала на кровати, и там же лежал ключ. Шаваш вынул из кармана кусочек воровской мастики, сделал с ключика отпечаток, подумал-подумал, – и нырнул под кровать.

Через пять минут Иммани вылез из-за ширмы и сел на кровать. Он воздел перед собой медный ключ с дырочкой на конце, и стал тереть его руками и целовать дырочку. Шаваш никогда не видел человека, так влюбленного в прибыль.

Вскоре на лестнице послышались осторожные шаги, дверь комнаты раскрылась, и в ней показалась Линна, молодая жена Андарза. Женщина была одета в зеленую шелковую юбку и распашную кофту, отороченную белым мехом. Под мышкой она держала лаковый короб с конфетами.

– Принес, – сказала женщина.

– Принес, – ответил секретарь и высоко воздел ключ.

Женщина взвизгнула от радости и поспешно стянула с себя юбку. Шаваш, лежавший под кроватью, вытаращил глазок: под юбкой на женщине был надет серебряный пояс целомудрия. Секретарь, дрожа от нетерпения, вставил в замок на поясе свой ключик, пояс расцепился и упал на пол.

Тут женщина повалилась с ним на кровать, и они подняли такую возню, словно торговец, поймавший воришку.

Наконец они решили передохнуть. Женщина присела на кровать, раскрыла лаковый короб, который она принесла с собой, вынула из него круглую белую конфету и стала кормить секретаря конфетой. У Шаваша изо рта потекли слюнки.

– Это что за конфеты, – удивился секретарь.

– Это государь император, – сказала женщина, – прислал моему мужу со своего стола, посмотрев на них благосклонным взором. Говорят, эти конфеты повышают мужскую силу: я изловчилась и сберегла их для тебя.

– Или я тебе плох, что меня надо кормить конфетами, – возмутился секретарь.

– Что ты, – встревожилась женщина, – я просто думала, что тебе будет приятно.

– Пусть эти конфеты, – сказал секретарь, – ест сам государь, может, сделает себе сына.

Но все-таки секретарь был явно доволен, что женщина пошла ради него на такое дело. Он съел конфеты и запил их вином. После этого они опять повалились ни постель, и подняли такую возню, что опрокинули на пол тарелку с конфетами, и она закатилась под кровать, туда, где лежал Шаваш.

Женщина услышала, как тарелка упала, и встревожилась:

– Пусти! Я подберу конфеты.

"Ой, что сейчас будет", – подумал Шаваш.

Но куда там! Господин секретарь уже ничего не говорил и не слушал, а только урчал.

Когда они заснули, Шаваш тихонечко выбрался из-под кровати, нашарил несколько конфет, положил их за пазуху и был таков.

Проходя мимо лавки ключаря, Шаваш вздохнул и смял в кармане кусочек мастики с отпечатком ключа, – потому что, по правде говоря, этим ключиком отпирался совсем не тот замок, который интересовал Шаваша.

Утром, распростившись с Андарзом, король Аннар Сорочье Гнездо вернулся в свой лагерь. Он приказал рабам отнести все подарки в дальнее помещение шатра, вошел вслед за ними и занялся чтением списка подарков.

Вдруг угол шатра распахнулся, и в помещение въехал на мышастом коне князь Росомаха в сопровождении Ашены и еще пятерых.

– Это что такое? – сказал король, – мой ковер не лужайка, чтобы топтать его копытами!

– С каких это пор командиры не имеют права сидеть на коне перед избранным ими начальником? – сказал Росомаха, – или тебе жалко этого поганого ковра?

Королю было и вправду жалко ковра, но, стыдясь такого чувства, он вытащил меч и сказал:

– Мне жалко твоей поганой головы, Росомаха, если ты сейчас же не слезешь со своей кобылы.

От этаких слов Росомаха поспешно слез с кобылы, тоже вынул меч и сказал:

– Сдается мне, король Аннар Сорочье Гнездо, что тебе в этом городе дарят много подарков, и что не все подарки ты раздаешь твоей дружине!

– Ах ты дрянь, – изумился король, – в этакой подлости меня еще никто не упрекал! А если ты, Росомаха, уже пропил все, что я тебе подарил, ты можешь выбрать в этом шатре любую вещь тебе по вкусу, не считая моей головы.

– Что ж, – говорит Росомаха, – в этаком случае я попрошу у тебя тот подарок, который ты выпрашиваешь у государя, и который не принадлежит ни ему, ни тебе – свободу нашего народа! И сдается мне, что этот подарок ты не отдашь никому, а, напротив, засунешь поглубже в зоб!

– Ах ты дрянь, – возмутился Аннар, – сын раба и наемник Хамавна, тебе ли чирикать о свободе! Это службу в чужом гарнизоне ты называешь свободой, а власть над целой провинцией – рабством?

– Великое дело, – сказал Росомаха, – завоевать Аракку! Раньше мы были вольными людьми, делали, что хотели, получали от наместника Хамавна дань, продавали ее осуйским купцам: А теперь ты зарезал овцу, которую мы доили, и готов признать себя рабом императора, если тот поможет сделать нас твоими рабами!

– Слушай, ты, Росомаха! – сказал король – тебя послушать, так нет беды больше хорошей добычи и несчастья хуже великой победы! Сдается мне, что это говоришь не ты, а золото, которым тебя угостили чиновники, чтобы ты сеял раздор!