Текст книги "Вейская империя (Том 1-5)"

Автор книги: Юлия Латынина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 101 страниц)

И господин Хариз любезно протянул очищенный персик юному гостю. Надо сказать, что никто из мира людей подслушать этого разговора не мог. Но в левом углу на полке стояли духи-хранители; господин Хариз побоялся оскорбить небо и потому предложил персик, что на языке плодов значит "десять тысяч". Но Даттам был непочтителен к богам и сказал:

– А сколько получат мастера?

Господин Хариз удивился:

– Вы же сами заметили, что они больше трудиться не станут.

– Я подумаю, – сказал Даттам.

Тут глаза Хариза стали как дынные семечки.

– Э, господин студент, что ж думать над очищенным персиком? Сейчас не съешь – через час испортится.

Даттаму делать было нечего, он съел персик и откланялся с подорожной.

Только ушел – из-за гобелена с красавицами вышла старуха, мать Хариза. Цоп, – косточку от персика, бросила ее в серебряную плошку, посмотрела и говорит:

– В этом юноше три достоинства и один недостаток. Достоинства таковы: душа у него – пустая: вечно будет желать, чем наполнить. Любит число и разум: людей жалеть не будет. Таит внутри себя беса, – вечно, стало быть, будет снаружи... Недостаток же один: судьба его – с Рехеттой и твоими врагами. Он в душе решил: ты его сделаешь епархом цеха, а он тебя обманет...

А у господина Хариза был близнец, только он сразу после родов умер. Старуха кликнула близнеца, пошепталась с ним, стукнула в лоб косточкой от персика:

– В златом дворце – златой океан, в златом океане – златой остров, на златом острове – златое дерево, на златом дереве златые гранаты, в златом гранате – златой баран, в златом баране – покой и изобилие... Иди к тому океану, принеси мне того барана. А при входе предъявишь пропуск Даттама.

По приезда Даттама вызвал к себе начальник училища и спросил:

– Господин студент, отчего вы отлучились накануне экзаменов?

– Но вы мне предоставили отпуск для устройства домашних дел, изумился Даттам.

Начальник училища выпучил глаза и закричал:

– Как вы смеете такое говорить! Никакого отпуска предоставлено не было! Самовольно покинув училище, вы лишили себя права сдавать экзамены!

Даттам кинулся к Харсоме. Того не было. Даттам побежал к Арравету. Арравет принял его в гостиной: шелк, как облачная пелена, не стены золотая чешуя, в левом углу сейф – золотой баран с драконьим глазом. Арравет написал письмо начальнику училища, запечатал и отдал Даттаму:

– Этот дурак не знал, кому чинит гадости. Успокойся, завтра же тебя восстановят!

Помолчал и добавил:

– Эти негодяи, приспешники Падашны, думают, что им все позволено. Но нельзя безнаказанно издеваться над законами судьбы и природой человека.

– А в чем природа человека? – спросил Даттам.

Арравет допил вино, распустил золотой шнурок у шеи:

– Человеку свойственно стремиться к собственности, и люди объединились в государство затем, чтоб оно гарантировало каждому сохранность его имущества.

Даттам расхохотался.

– Вы напрасно смеетесь, – сказал с досадой Арравет.

– Это не я, – возразил Даттам, – это государь Иршахчан смеется.

Арравет помолчал, вдруг кивнул на барана в углу:

– Полевка – не мангуста. Наследник Падашна – не Иршахчан. Вот, допустим, господин Хариз. Кажется – словно чародейством человек на свободе. Но в столице чародейства давно не бывает. А на самом деле каждый шаг его известен. И делам наследника опись готова.

– Да, – сказал Даттам, – уж больно народ на них жалуется.

Арравет даже рассердился:

– Народ – это что! И уронят, и наступят... От собачьего лая гора не обвалится... А вот что в Варнарайне берут – да не дают, крадут – а не делятся...

Помолчал, а потом:

– Законы природы нельзя нарушать вообще. А законы общества нельзя нарушать безнаказанно. Можно долго голодать или болеть, но потом придется выздороветь...

Вышли в сад. Заколдованный мир: высятся стены там, где по описи пустошь для выездки лошадей водяные орхидеи струят изысканный аромат, на воде резной утиный домик... Даттам вздохнул и спросил:

– А сколько, господин Арравет, под вашим садом земли?

Арравет ответил:

– Вдвое больше, чем под шестидворкой. Целых полторы иршахчановых горсти.

А пока Арравет и Даттам гуляли по заколдованному саду, в саду государевом двое стражников близ златого дерева развели костерок и принялись, чтоб не пропадало время, вощить башмаки. Вот один из них, молодой и из деревни, обтоптал башмак, поглядел на дерево и говорит:

– А чего врут? В гранате, мол, баран, в баране – изобилие. Нет тут никакого златого барана, один златой гранат.

– Дурак, – отвечает ему тот, кто постарше, с усами, как у креветки. Баран – это же символ.

– Символ чего?

– Изобилия.

– А гранат?

– А гранат – символ барана.

– Не вижу я барана, – вздохнул деревенский.

Вот они вощат башмаки и пьют вино, и вдруг деревенский как закричит:

– Вот он, баран!

Однако, то был не баран, а просто соткалось из воды одноногое и одноглазое – и – ужом по дереву. Усатый стражник онемел, а деревенский схватился за лук и выпустил одну за другой, по закону, три гудящие стрелы: с белой полоской, с желтой полоской, с синей полоской. Злоумышленник вскрикнул и исчез. Подбежали – нет никого, только валяется персиковая косточка, да пропуск в сокровищницу, как дынная корка. Креветка подобрал этот пропуск и вдруг говорит:

– Да я же этого человека знаю! Как есть колдун.

А младший пересчитал гранаты и говорит:

– Гранаты все на месте. А вот интересно знать, можно украсть барана без граната? Или гранат без барана?

Вечером Даттам вернулся к Арравету. Вошел в аллею: меж резных окошек свет, на террасах копошатся, как муравьи на кипящем чайнике, желтые куртки... Даттама притащили в гостиную, там все вверх дном, сейф в виде золотого барана раскурочен, и лицо у Арравета, как вареная тыква. Один стражник пригляделся к Даттаму и вдруг ахнул:

– Стойте! Это ж колдун! Хотел стащить золотой гранат с дерева справедливости, да растаял в воздухе. Только с документом чары ничего не смогли поделать.

– Ага! – говорит начальник с синей тесьмой. Ясно, откуда у хозяина столько золота, и кому этот студент таскал гранаты.

Арравет засмеялся и говорит:

– Ты еще передо мной поползаешь, желтая крыса. А колдовства не бывает.

Начальник ухмыльнулся и говорит:

– Собирали губкой золотую воду... Стали выжимать, а она пищит: "Мое, мое..." Откуда ж твое, когда государево?

Размахнулся и ударил Арравета ногой в живот. Тут за стеной закричали, – глядь, стражники волокут старшую жену конюшего, – полосы паневы разошлись, из прически сыпятся шпильки. А за ней – командир стражи несет восковую куклу в белом нешитом хитоне.

Командир сел за стол и стал заполнять протокол: колдовали, наводили порчу на наследника. Женщина заплакала:

– Это не наследник, это соседка... Он мне изменял, – и показывает на мужа.

– Нарушение супружеской верности – запишем. Только шурин ваш уже показал, что материя на кукле – с подола светлейшего наследника...

Арравет закричал:

– Женщина, что ты наделала!

Тут охранник, державший Даттама, увидел, что все заняты, и наклонился, чтобы поднять с полу шпильку с изумрудом. А Даттам выхватил у него с пояса кинжал, скакнул на яшмовый стол, на подоконник, вышиб наборное стекло, и в сад, а в саду – в пруд. Обломил камышину, нырнул под утиный домик, и сидел там до следующей ночи, пока в сад не пустили народ посмотреть, как карают людей, подозреваемых в богатстве. А стражники решили, что колдун ушел по воздуху, как из государева сада.

Арфарры в столице не было, Харсома был во дворце, – Даттам прокрался задами к "сорванной веточке", у которой часто бывал Харсома. Холодный, дрожащий, в волосах – водяной орех, золотые зрачки раздвоились, сквозь намокшее студенческое платье проступила подкладка, синяя, как у жениха или покойника.

– Ну, – говорит девица, – ни дать ни взять – пастушок Хой от подводных прях.

Она уже все знала, – заплакала, показала объявление, вынула маринованную курицу и вино, стала потчевать. Даттам ее совершенно не боялся. Казенные девушки хоть и обязаны рассказывать о гостях, однако платить им за это не платят, а за бесплатно кошку ловят не дальше печки. Разве это хорошо? Обманывают государство, искажают связи, – ведь если нет донесений, как узнать настроение народа?

Даттам прочитал объявление и покачал головой:

– Колдовство! Тоже мне, выдумают...

Девица возразила:

– Раз написано в докладе – значит, правда. Не докладу же лгать? Только это не тебя хотели сглазить, а Харсому, – ведь это он тебе пропуск дал...

Даттам поглядел вокруг. Уютно! Ларчики, укладки, брошенное рукоделье. Над жаровней бегают огоньки, дымчатая кошка возится с клубком, занавесь с белыми глициниями чуть колышется от тепла...

– Так что же, – сообразил Даттам, – у Харсомы тоже неприятности? Он, стало быть, не придет?

Девица заплакала.

– Придет, обязательно придет. Ты его совсем не знаешь. Ты думаешь, ему я или ты нужны? Нынче во дворце заведено проводить ночь за занавесью с белыми глициниями, вот он и хочет показать, что такой же, как все...

Надо сказать, что девица просто не хотела говорить Даттаму правды: Харсома к ней ходил не только блудить, но и получать те самые сведения, которые девица не сообщала правительству.

Через день пришел Харсома. Девица, однако, спрятала Даттама в резной ларь и говорит:

– Лежи смирно, что бы над тобой ни делалось.

Вот они с Харсомой кормят друг друга "рисовыми пальчиками", как вдруг прибегает маленькая девочка:

– Ой, тетя Висса! Там у соседнего колодца схватили этого, который к тебе захаживал... Даттама...

– Ой, – говорит девица Харсоме, – что же делать?

А Харсома побледнел и спросил:

– Какая стража? Желтая или со шнурами?

Девочка говорит:

– Со шнурами, как у вашего дяди...

Харсома кинул девочке монетку, та ушла. А Харсома сел на ларь и, улыбаясь, стал качать светильник так, что масло капало сквозь резные щели.

– Все в порядке, – сказал Харсома. – Дядя мне обещал: раз колдун, значит, убьют при попытке к бегству.

Помолчал и добавил:

– Так я и знал, что попадется. Вот ведь – книжники! Механизмы делать умеют, а как до дела: еще не пошел, а уже споткнулся. И Арфарра такой же. И такие-то умники советовали Иршахчану!

Тут, однако, девица расстелила шелковый матрасик, забралась за полог с глициниями, и им с Харсомой стало не до разговоров. Когда Харсома ушел, девица вынула Даттама из ларя и говорит:

– Ну, как ты себя чувствуешь?

– Да, – сказал Даттам. – Мне Арфарра рассказывал про истинное познание: исчезают слои и пелены, пропадают опоры и матицы, остаешься ты один на один с Великим Светом... Вот я, кажется, понял, что значит, без опоры, без матицы, один на один с Великим Светом.

Свесил голову и добавил:

– И умирать не хочется, и жить тошно...

– Да за что ж ты ему так опасен? – полюбопытствовала девица.

Даттам промолчал, а сам вспомнил документы, которые подделывал по просьбе Харсомы. Да еще Даттам мог показать, что это Харсома свел его с богачом Арраветом...

Утром Даттам встал: девица укладывает узлы, на столе – палочки для гадания, рядом в черненой плошке – бульон с желтыми глазками.

– Поешь на дорожку, – говорит девица.

– Это из чего сварено? – говорит Даттам.

– Это, – говорит девица, – меня мать учила, как человека хитрым сделать.

Даттам пригляделся: а в одном из глазков свернулся каштановый волосок, совсем как у Харсомы.

А девица продолжала:

– Мне сегодня ночью Золотой Государь приснился. Говорит: брось все и иди с Даттамом в Иниссу, в деревню к бабке. Суп – супом, а без подорожной и один ты у третьей заставы сгинешь.

Даттам доел суп, посмотрел на нее и подумал:

"Верно, Харсома – большое дерево, что ты не хочешь стоять под ним во время грозы."

До Иниссы дошли через месяц. Была весна: ночи усыпаны звездами, земля – цветами. Ручьи шелестят, деревья в зеленом пуху, плещутся в небе реки. Крестьяне пляшут у костров, ставят алтари государю и селу, и восходит колос, как храм, отстроенный с каждой весной.

У Даттама сердце обросло кожурой, он научился обманывать людей особенно крестьян. Про крестьян он думал так: царство мертвых, еда для чиновников. За сколько времени постигнешь книгу – это зависит от тебя, а за сколько дней созреет зерно – от тебя не зависит. Механизм можно улучшить, а строение зерна неизменно, как планировка управ. Вот крестьянин и привыкает быть как зерно, разве что портится от голода и порой пишет доносы небесным чиновникам, именуя их молитвами.

Даттам пожил в Иниссе неделю, семья девицы к нему пригляделась:

– Ну что ж, работящий, дюжий. Кто возьмет в жены "сорванную веточку", как не тот, у кого и пест сломался, и ступка исчезла...

На восьмой день девица с Даттамом работали в саду, обирали с персика лишние цветки, чтоб плоды были крупнее: он на земле, а она – на дереве. Девица говорит:

– В третьем правом доме сын умер, – если хочешь, они тебя сыном запишут.

Даттам усмехнулся и сказал:

– Чиновником я быть не могу, а крестьянином – не хочу.

– Если это из-за меня, – говорит девица, – так у меня сестренка есть, непорченная.

– Нет, – говорит Даттам, – это из-за меня.

– Ну что ж, – говорит девица, а сама плачет, – отшельники тоже мудрые люди.

– В отшельники, – говорит Даттам, – уходят те, кто танцевать не умеет, а говорит – пол кривой.

Тут девушка рассердилась.

– Ах ты, умник! Я вот стою на дереве, хоть и на нижней ветке, а ты у корней. Если ты такой умник, смани меня вниз.

Даттам сел на землю и говорит:

– Вниз я тебя заманить не могу, а вверх – пожалуй, попробую.

Девушка слезла, подбоченилась и говорит:

– Ну, попробуй!

А Даттам смеется:

– Вот я тебя вниз и заманил, чего тебе еще надо.

– Да, – вздохнула девушка, – накормила я тебя на свою беду, стал ты как Харсома... И куда ж ты пойдешь?

– В Варнарайн, – говорит Даттам, – в родной цех. А там – посмотрим.

ПОВЕСТЬ О ЗОЛОТОМ ГОСУДАРЕ. ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Летом в Варнарайне появилось много небесных кузнецов. Ходили по деревням – махнет рукавом и вспашет за крестьянина поле, или ребенка вылечит. Бывало также: распадется казенный амбар, зерно исчезнет, – глядь, а оно уже в крестьянских закромах. Противозаконного, однако, не говорили, толковали амбары так: всякий человек имеет право на произведенное его трудом, и возникает все из труда, и отнимать труд не позволено никому. Власти же ныне кормятся не трудом, а насилием, ловят рыбу сплошною сетью, едят ворованное, носят краденое, перелили печати на половники. А народ как зерно на молотильном камне.

Экзарх Варнарайна пребывал в столице, араван – тоже, наместник предпочитал ничего не делать, мол, лежа в постели, не споткнешься. Смеялся:

– Мало ли какой вздор проповедуют? Горячей водой дом не сжечь.

Летом стало совсем плохо: древний ясень на горной дороге стал сохнуть второй половиной, на сосне вырос дынный плод, в горах выпал синий град, а в заводи Козий-Гребень изловили человека с крысиным лицом. Многие смеются, когда ответственность за такие вещи возлагают на власти, я же скажу так: если власти блюдут церемонии и вовремя прочищают каналы, то откуда быть неурожаю? Если при недостатке привезут зерно из других областей и не разворуют, а раздадут, как и положено – то откуда взяться голоду?

Наместник так бы и продолжал бездействовать, но осенью у него заболела пятилетняя дочь. Когда все усилия врачей изошли пустоцветами, тот в отчаянии позвал Рехетту.

– Ежели ты колдун, сделай так, чтоб она выздоровела.

Рехетта сказал:

– Ежели ты в течение десяти дней извергнешь обратно награбленное и принесешь покаяние государю и небу – девочка выздоровеет.

Через десять дней девочка умерла. Наместник приказал доставить к нему Рехетту и стал кричать:

– Это ты ее убил!

– Напротив, – отвечал пророк. – Дерево не отнимает тени даже у тех, кто пришел его срубить. Мереник продлил жизнь ребенка на десять дней, чтоб ты покаялся в ереси алчности. Ты, однако, предпочел расстаться с ребенком, а не с награбленным.

Наместник, приводя в смущении присутствующих при сей сцене чиновников, стал кататься в отчаянии по полу, а потом набросился на пророка с плеткой.

Секретарь Хариз стал подыскивать причину для ареста пророка:

– Арестуешь, как колдуна – засмеют. Арестуешь, как бунтовщика, так интриганы при дворе скажут: "В целое яйцо муха не залетит, довольный народ без повода не бунтует".

Нашли в цехе недостачу и посадили по ложному обвинению.

Теперь мы расскажем о человеке по имени Бажар.

Когда Падашна стал экзархом и наместником Варнарайна, Левый Орх так рассердился, что размыл Медвежью Дамбу. Новый наместник первым делом согнал людей на ее починку. Дамбу сооружали местные крестьяне и сосланные государственные преступники. Чиновники речного бога, то бишь малярия и лихорадка, трепали людей, воспротивившихся воле Левого Орха, а чиновники бога земного разворовали припасы и заполнили ведомости ложными цифрами. Выяснилось, что людей не хватает. Тогда донесли, что варвары из местного военного поселения хотят отложиться от ойкумены, и забрали всех варваров на строительство дамбы. Кто мог – бежал, кто не мог – помирал. Государственный преступник Бажар, бывший чиновник, алом по происхождению, утек в заброшенные рудники с двумя десятками соплеменников и стал грабителем. Грабил он, однако, лишь тех, кто сосал кровь народа, и пояснял свои действия следующей запиской: "В вашем доме – горы и сундуки... Разве не ясно, что такое богатство добыто нечестным путем? Почему же не раздать его нуждающимся?"

Увы! Плохо, когда государство не может найти людям талантливым подобающего применения!

Узнав об аресте Рехетты, Бажар и послал наместнику записку: не выпустишь праведника – изловлю тебя и вырежу твое сердце. Наместник переполошился, перебрался с семьей из загородной усадьбы в Верхний Город а в усадьбу вызвал людей из охранных поселений.

Наутро подлетают к усадьбе молодцы в желтых куртках. Впереди – удалец в кафтане с голубой каймой, руки – как корни имбиря, скулы – как сучья, протягивает бумагу с печатью:

– Мы – из поселения Черепаховый-Яр. Предписано: охранять усадьбу.

Только растворили ворота: охранники сбросили желтые куртки и оказались людьми Бажара... Нагрузили телеги, согнали крестьян из соседних сел:

– Забирайте остальное!

Наместник, узнав обо всем, положил руку на сердце и упал без чувств, Так Бажар исполнил свое обещание – сердце наместника оказалось в сундуке с золотом.

После этого Рехетту обвинили в связях с разбойниками и предписали казнить. Для воспитания народа казнь назначили на день Куюн. В это время в Варнарайне начинается весенняя ярмарка. Торгуют всем позволенным: предсказаниями, снами, судьбою, советами, талисманами, праздничными игрушками, и многим недозволенным, иногда даже маслом и рисом. В обычае также гадать о судьбах года. Крестьяне собрались на ярмарку отовсюду: кто просто поглазеть, а кто надеялся после казни достать кусочек святого – это очень помогает урожаю.

Надобно сказать, что судебная управа в Анхеле изнутри уклонялась от предписанного образца, и венец на главе Бужвы поблек. По форме было все как полагается: управа, за управой – сад, подобный Небесному, в саду озеро – око Парчового Старца, в середине ока двойной зрачок алтаря, на берегу малый храм и казенное жилье для судьи.

Судья, однако, жил в Нижнем Городе, в доме, записанном на имя жены, а из жилых покоев и малого храма устроили баню. Баня эта была особого рода: с девушками, большей частью из тех, кто приходил ходатайствовать за родственников.

Девицы эти впоследствии показывали следующее:

В ночь накануне казни господин Хариз и судья, и другие веселились в бане. Известно: первую чашу пьет человек, пятая чаша пьет человека... И вот, когда уже и пятая, и шестая чаша были выпиты, одной девице, Шайме, показалось, что каменный Бужва с островка не так на нее смотрит. Она стала драть со стены шитый бисером покров, норовя им прикрыться от Бужвы, и заплакала:

– Такие вещи на глазах Парчового Старца добром не кончатся.

Господин Хариз отобрал у нее занавеску и говорит:

– На небе, как на земле! Бужва слушается секретарей, секретари слушаются взяток. Он за золото не то что мои грехи покроет – он воду молоком сделает.

Гости усомнились. Хариз стал смеяться:

– Вы думаете, только этот смутьян, которого завтра казнят, умеет колдовать?

Тут все стали просить Хариза показать свое умение. Хариз говорит: "Хорошо". Принесли пять связок золотых государей. Хариз написал указ, предписывающей воде стать молоком и завернул в указ золото. Потом подозвал девицу Шайму и велел ей все это кинуть с островка в пруд.

И надо же было такому случиться: девица пожалела, что деньги пропадут напрасно, и тайком сунула две связки в рукав.

Вода зашумела, забелела... Кто-то зачерпнул ковшом и засмеялся:

– Что за шутки! – говорит. – Это сыворотка.

Судья рассердился на Бужву:

– Ты чего меня позоришь перед гостями? Я тебе и так втрое больше дал! Отдавай деньги обратно.

Однако разве Парчовый Старец, взяв, отдаст? Пьяные гости стали нырять в воду, надеясь выудить деньги, да не тут-то было. Кто-то вспомнил про Рехетту:

– А вот кому надо велеть нырнуть за деньгами!

Гости усомнились: не сбежит ли? Хариз заверил присутствующих:

– Никакой опасности нет! Колдун, будь он хоть трижды искусен, не может перелететь за казенную стену! Три месяца назад его племянник в столице воровал златой гранат. По воздуху – пролетел, а через казенные стены пришлось пропуск показывать.

Привели небесного кузнеца. Судья кричит:

– Мы тут спьяну Бужве взятку дали, отбери у Бужвы взятку! Отберешь помилую.

Колдун улыбнулся, встряхнулся: веревки поползли с него, как гнилое луковое перо. Одна взметнулась: к островку лег радужный мостик. Рехетта перебежал по мостику и нырнул прямо в рот Бужве. И тут же статуя начала расти, расти, вот она уже выросла выше ограды, вот начала клониться на сторону... Тут Хариз протрезвел и закричал:

– Рубите! Уйдет за казенную стену, уйдет!

Набежали стражники, стали рубить топором статую Бужвы!

Тут загремел гром, заходили волны, небо покрылось тучами, стены управы поползли как плоть с костей мертвеца. Статуя пропала, а сквозь стены запрыгали молодцы с огненными крючьями. Девицы, однако, увидели, что это не люди Парчового Старца, а подмастерья Белого Кузнеца. Во-первых, одеты были точь-в-точь как на стенах кузнечного цеха, а во-вторых, ни женщин, ни золота не тронули, а стали рубить стражу, как капусту. Судью подтащили к алтарю Бужвы и оттяпали серебряным крюком голову. Господин Хариз испугался, прыгнул в пасть кувшину, – кувшин зашатался и взвился к луне. А больше в ту ночь никто из казенных людей не спасся.

Снова сделался гром – и кузнецы пропали.

Слушатель! Ты, конечно, не поверишь, что небесный кузнец раскрошил стены управы. Потому что если в священном сосуде прогоркло масло, то масло выливают, а сосуд наполняют вновь. Но какой безумец разобьет сосуд, вместо того, чтоб вылить масло? Если в управе завелись казнокрады, разве бог разобьет стены закона? Нет, он покарает казнокрадов. А колотить за этакое дело стены управы – это все равно, что разбивать сосуд за то, что в нем прогоркло масло.

А дело было вот в чем: неделю назад в город вернулся Даттам. Он-то колдовать не умел, но в цеху к нему пристали: освободи-де Рехетту, иначе заявим на тебя властям. Тогда Даттам велел достать ему оливкового масла, вылил его в котел, нагрел с окисью свинца, перегнал, смешал с кислотой, какой в цехе травили офорты и разлил по горшкам. Эти-то горшки Даттам велел заложить под казенную стену, и он же велел заговорщикам натереть мечи фосфором.

Девицы поняли, что спрашивать будут с них, разбежались, кто куда, разнесли весть о случившемся по всем деревням. Разнесли они весть и о записке, приколотой в ту ночь Даттамом к трупу убитого судьи: "Насилие по отношению к негодяю – не преступление, но заслуга перед Небесами". Страшные слова!

Кроме того, в день Куюн начиналась ярмарка: крестьяне наутро скопились у управы, расхватали лопнувшие камни и потом продавали их везде, как талисманы. Продали столько, что если бы их сложить, то стена бы вышла до самого неба.

Так началось восстание Небесных Кузнецов.

От себя же прибавлю так. Вначале, когда мир находился в гармонии, и все пять путей были праведны и просторны, никаких демонов и колдунов не было, а были только боги. Потом, однако, вся эта нечисть выросла, как гриб-навозник, на непохороненных грехах.

Если бы чиновники не бесчинствовали и царедворцы не обманывали государя, разве решились бы простые люди на мятеж? Разве можно мутить око Бужвы?

Через две недели повстанцы взяли Охряный Посад. Не бесчинствовали. Зерно раздали голодающим. Однако, пока стояли в посаде, войско их возросло на шесть тысяч человек, и зерна на всех не хватило.

Даттам обложил город Суену и предложил епарху Суены сдаться. Тот ответил: "Дело крестьян – копать землю, а воевать они не умеют". Тогда Даттам сказал: "Ну что ж, старый черт, я тебе накопают погибель", и раздал войску лопаты, отвел воду от западной стены, заложил под стену бочонки со слизью и взял город.

Епарх Суены сказал Даттаму перед смертью:

– Если бы крестьяне так копали оросительные каналы, как они копали у западной стены, – так вся провинция была бы и без тебя, колдун, сыта...

Горожане Суены стали на сторону бунтовщиков и охотно указывали им на богатые дома. Слухи о богачах, гноивших зерно, чтоб сбыть его потом на черном рынке, оказались преувеличенными: зерна нашли триста иршахчановых горстей.

Зерно раздали народу. Много грабили. Правительственных войск не было.

Состоялся совет. Бажар сказал, что Рехетта должен надеть нешитые императорские одежды и взять в руки золотой гранат, по примеру Аттаха и Инана. Надобно сказать, что среди простолюдинов в Варнарайне есть вздорное суеверие, будто государь Аттах – не воскресший сын Золотого Государя, а добывал в детстве устриц и крабов. Что же до государя Инана, – он хоть и родился в пастушеской семье, но из золотого яйца. Но Рехетта отказался провозглашать себя императором и сказал:

– Народ чтит династию. Если мы призовем к ее свержению, то люди решат, что мы стремимся к власти. Надо призывать к восстановлению справедливости, и, уничтожая богачей и казнокрадов, всячески подчеркивать свою верность императору. Тогда люди решат, что мы бескорыстны. Государь Иршахчан повелел, чтобы в мире не было ни богатых, ни бедных, и пока соблюдали его законы и церемонии, повсюду текли реки масла, и земля давала тринадцать урожаев в год. Следует всячески обещать народу, что, как только мы уничтожим богатеев, земля станет давать эти тринадцать урожаев, а нынешний голод объяснять происками богатеев.

Даттам поглядел, как слушали Рехетту, и подумал:

"Вот сидят неудачники и считают меня за своего, потому что я тоже неудачник. Вот сидят неудачники с блаженной улыбкой на лицах и собираются править ойкуменой..."

Даттам сказал:

– Нам надо управлять освобожденным областями. А как это сделать, если у нас нет чиновников? Надо временно предоставить избранникам общин право суда и управления. Так мы избегнем обвинений в своекорыстии и докажем верность императору. Кроме того, как только мы возьмем столицу провинции, мы может собрать туда всех выборных, и бьюсь об заклад, что эти общины, хлебнув свободы, навсегда станут на нашу сторону!

Рехетта возразил:

– Мы не вправе заставить разоренный народ тратиться на какие-то выборы и переезды!

– Народ жаждет справедливости и свободы, – сказал Бажар, – а галдеть на сходках ему нужды нет.

А на самом деле оба подумали одно: если народ соберется на сходку в столицу провинции, он на этой сходке выберет вождем Даттама...

В это время распространилось такое суеверие: скоро будет время Небесного Кузнеца, и земля будет гладка, как яйцо, и чиста, как государевы помыслы. Доживут, однако, лишь праведные. Нынче же – время великих бедствий. Богатых и бедных уже нет, но есть праведные и неправедные. Как истребят неправедных – бедствия окончатся.

Праведные шли к Небесным Кузнецам. Красили брови и становились невидимы. Услышав, что повстанцам не хватает железа, приносили с собой железные монеты. Все равно Рехетта обещал восстановить справедливость и отменить деньги. Верили, что чародеям это под силу. Многие чиновники стали переходить на сторону восставших.

Приходили и из других областей, из числа обойденных и униженных. У Рехетты было зеркало – только взглянет, – и сразу отличит человека искреннего от лазутчика. Не ошибся ни разу.

В шестом месяце Даттам подошел к столице провинции Анхель. Никто не думал, что Даттам так быстро переправится через реку, потому что наместник сжег все лодки.

Но в Харайне крестьяне возят масло в деревянных долбленых кувшинах, затыкая их так прочно, что кувшины, связанные бечевой, сами плывут по воде вслед за лодкой, и вот эти-то кувшины наместник не догадался сжечь, так как никогда не видал, чтобы кувшины использовались вместо лодок. А Даттам конфисковал кувшины и навел из них сплошной мост, укрепив их якорями на воде и насыпав сверху сучья и хворост.

В Анхеле были двухгодовые запасы продовольствия для всей провинции, и повстанцам надо было взять город до прихода войск и до зимних дождей. Больше продовольствия было добыть неоткуда. Те крестьяне, которым государь совсем недавно приказал сеять рис вместо винограда и справлять рисовые праздники, почти все сражались в их войсках.

Наместник разорил окрестные поля, свез все, что можно, в город, вырезал тех, кто по доносам, сочувствовал разбойникам. Наместник был безбожником, но вывесил объявления, что Рехетта колдовать не умеет, а сам потихоньку велел распространять слухи, что у правительства колдуны лучше. И, действительно, старая женщина, мать Хариза, многое могла. Возьмет горшок, пошепчет, кинет уголья, – и тут же в лагере взрываются бочки с Даттамовым маслом... Против этого колдовства Даттам был бессилен. Велел, однако, построить деревянного идола выше городских стен: четыре рта плюются камнями, брюхо прикрыто кожаной плетенкой, в брюхе шестьсот человек. Еще наделали по чертежам черепах.

Воистину: машины рождаются в мире, лишенном гармонии, и нужны тем, кто поедает людей: богачам и полководцам.

Наместник увидел идола и рассмеялся:

– У повстанцев все общее, даже щит один на всех.

И велел готовить горючий хворост, чтоб забрасывать плетенку.

В день Имень повстанцы помолились, попостились и пошли на штурм. Деревянный идол не горел, потому что Даттам пропитал плетенку какой-то гадостью. Вечером деревянного идола отвели. Проскакал Бажар, пустил в город стрелу о запиской:

"Пусть-де наместник протопит хорошенько свои бани, завтра Бажар будет в них мыться".

Наместник вздохнул и сказал:

– Если не случится чуда, завтра город возьмут.

Хариз бросился к матери. Та покачала головой:

– Это в мирное время можно было колдовать с помощью косточек, а теперь война, бескровное колдовство на ней не поможет!