Текст книги "Вейская империя (Том 1-5)"

Автор книги: Юлия Латынина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 57 (всего у книги 101 страниц)

И тогда, когда на следующий день на стенах осуйского квартала показались копья варварских воинов, я понял, что Айр-Незим задумал кое-что посерьезней дворцового скандала.

Что, в конце концов, Айр-Незиму отставка Нарая? Ну, вернется в милость Андарз. Ну, пойдет все по-прежнему: осуйские купцы будут платить маленькие цены и давать большие взятки. По-прежнему чиновники будут арестовывать купцов, если не хватает на приданое дочке, ревизоры будут срывать печати с товаров, и начальники застав – сообщать приграничным грабителям о приближении каравана, за долю в добыче. Да и сам Андарз человек ненадежный. А вот как придет ему в голову завоевать Осую?

Вполне понимаю осуйского консула.

Обычный дипломат на его месте, как я уже сказал, предъявил бы государю письмо, одолел Нарая и вернулся бы домой героем. Но Айр-Незим задумал большее – он понял, что недовольство народа, присутствие варваров в столице, страх чиновников, – все результаты правления Нарая, – позволяют ему переменить не просто правителя, но сам образ правления! Покончить с империей в том виде, в котором она есть: заставить не осуйских купцов дрожать перед наместниками империи, а наместников империи – перед осуйскими купцами. Превратить империю в стадо овец, а варваров в овчарок; править империей, угрожая затравить ее варварами, и править варварами, угрожая отобрать у них империю, обеспечить Осуе торговую монополию по всей империи и за ее пределами, и уж точно сделать так, чтобы никакая из провинций, ни Инисса, ни Чахар, ни наглая Аракка не рождали купцов-конкурентов Осуи.

На месте Айр-Незима, – сказал Нан, – я бы сделал именно это, – но я был на месте чиновника империи, и замысел Айр-Незима мне очень не понравился.

Я, однако, понимал, что Айр-Незим не станет упускать такого популярного союзника, как господин Андарз, и с этой минуты ваше спокойствие, господин Андарз, стало представляться мне в чрезвычайно черном свете. Мне показалось, что вас уже не заботит судьба лазоревого письма, потому что вы нашли более жестокий способ расквитаться с Нараем.

Меня этот способ не очень-то устраивал, и я подумал, что, если предъявить государю лазоревое письмо, то повод для мятежа отомрет сам собой. Но как добыть это письмо? Ведь не могу же я просто прийти к Айр-Незиму и попросить его сделать этакое одолжение? А если влезть ночью в кабинет Айр-Незима, – так ведь эти бумаги не так спрятаны, чтобы их можно было найти!

Вместо того, чтобы отбирать у Айр-Незима бумаги, я решил предложить ему новые: и вот вчера я явился к нему в дом с документами, доказывающими его соучастие в завоевании Аракки и гибели брата Андарза. Это были очень неприятные для Айр-Незима документы, так как есть вещи, которые вы никогда и никому не прощали, и, даже если бы, увидев документы, вы не отказались бы от соучастия в перевороте, вы бы непременно придушили Айр-Незима после.

И вот я пришел с Шавашем к Айр-Незиму, и пока я беседовал с консулом в главном зале, Шаваш пролез к нему в кабинет и схоронился над балкой. Мы договорились так: если Айр-Незим отдаст мне письмо и получит документы, то он отнесет документы в кабинет, и уж дело Шаваша выкрасть их из того места, куда он их положит. А если Айр-Незим письма мне не отдаст, то я хлопнусь в обморок: Айр-Незим вытащит из меня документы и понесет в кабинет, и опять-таки это дело Шаваша – обобрать тайник или сейф.

Вообразите мое изумление, когда, перепутав мои намеки, Айр-Незим протянул мне план подземных ходов в императорский дворец, и заверил, что план достался ему с полного вашего одобрения. Тут я хлопнулся в обморок, и Айр-Незим вытащил из меня план, и мне оставалось только надеяться на сообразительность Шаваша.

Нан вздохнул и продолжал:

– Признаться, это была очень неприятная ночь, а утро, которое я провел возле вашего дворца, было еще неприятней. Я мог нажаловаться Нараю и предотвратить заговор, но я не мог предотвратить бунта. Заговор бы кончился разделом государства; бунт послужил бы Нараю предлогом для тотальной расправы. К тому же на моих руках было шестьсот шестьдесят тысяч осуйских кредитных билетов. Если бы заговор удался, я бы стал покойником по приказу Айр-Незима. А если бы заговор не удался, то Нарай первым делом запретил бы торговлю с Осуей, и тогда покойниками стали бы осуйские кредитки.

Тут мне к тому же принесли записку о том, что со мной хочет встретиться Свиной Зуб. Это меня совсем расстроило, – ведь я знал этого разбойника как человека, который по просьбе Айр-Незима убирал неугодных тому людей.

Если бы Айр-Незим посвятил меня в свои планы, вместо того, чтобы откупаться деньгами, то, может быть, я и увидел бы какое-нибудь преимущество для страны в этих планах. Но так как Айр-Незим не только не посвятил меня в свои планы, но и внес в списки лиц, подлежащих уничтожению, то мне справедливо казалось, что ничего хорошего для страны в этих планах нет.

К тому же весь ужас моего положения заключался в том, что, даже добудь я теперь лазоревое письмо, я бы не решился отдать его вам, господин Андарз, потому что вам оно больше не было нужно, и я не имел возможности лично и быстро передать его государю!

Нан тяжело вздохнул. Он не стал прибавлять, что ему не хотелось лично передать письмо государю, потому что, сделав это, он бы навсегда запечатлелся в памяти государя как человек, передавший "то гадкое письмо".

– И вот, – продолжал Нан, – я иду по коридору управы Нарая, и вдруг мне навстречу ведут Шаваша. Я иду за ним и беседую с ним в камере, – и оказывается, что он добыл письмо и был случайно задержан на пути ко мне этими ребятишками из "тростниковых стен". Мальчик дрожит, как яйцо над иголкой, и душа у него замерзла от страха, но мы внимательно обговариваем, что и как ему говорить перед советником Нараем, – и Шаваш исполняет свою роль в совершенстве.

При дальнейшем вы присутствовали сами.

Андарз всплеснул руками и оборотился к Теннаку:

– Значит, это ты напал на Иммани! Глупый варвар, как можно оставлять ворованное в незапертой комнате!

– Но Теннак вовсе не оставил эти вещи в незапертой комнате, – отвечал Нан, – в том-то все и дело! Он испугался и снес их к городскому алхимику по кличке Чемоданчик, вместе с которым и варил золото. Он упросил алхимика продать вещи и употребить их на взятки духам.

– О чем не знал господин Теннак, – так это о том, что проклятый алхимик был сообщником Иммани, и Иммани свел его с Теннаком с тем, чтобы обобрать доверчивого варвара, а потом утопить его в ваших глазах, господин Андарз. Иммани сам, будучи пьян, проговорился мне об этом месяц назад, и мне стоило бы поразмыслить, с чего это Иммани отказался от такой поганой затеи.

Алхимик уже признался, что он показал Иммани полученные вещи. Иммани узнал ларчик с запрятанными под крышку документами, вскрыл его, и, сообразил, какой прекрасный случай предоставляет ему судьба. Сначала он попытался продать письмо через Ахсая вам, господин Андарз, а потом, когда Ахсая убили, он продал его Айр-Незиму. Интересно, что он расписал Айр-Незиму точно такую же историю про ограбление, разбойника и посредника!

Андарз засмеялся. Молодой чиновник выждал и продолжал:

– Что же касается Шаваша, то он снял с мертвеца только шестьсот тысяч в осуйских кредитках, каковые я и возвращаю вам, господин Андарз.

И молодой чиновник, почтительно поклонившись, протянул Андарзу толстую пачку.

– Что ж, – сказал Андарз, – в сложившихся обстоятельствах, я думаю, мне ничего не остается, как признать ваше полное право распорядится этими деньгами.

ЭПИЛОГ

Года три спустя, в жаркий летний день, на плетеной трактирной террасе в одном провинциальном местечке, сидело трое купцов: купцы ели дыню и обсуждали последние известия из Дальней Аракки, где войска господина Андарза наконец-таки взяли город Инех, священную столицу ласов. Говорили, что между королем ласов Аннаром и его главным союзником, князем Росомахой, не было согласия, хотя в бою этого заметно не было. Но, когда стало ясно, что город удержать нельзя, и ласы стали бросаться на свои мечи, Аннар и Росомаха, вместо того, чтобы покончить с собой, сошлись в поединке, наконец-таки желая удовольствовать свою неприязнь: Росомаха победил Аннара и велел рабу покончить с собой.

Известия из Дальней Аракки сильно занимали присутствующих: дело в том, что один из них был купец, снабжавший армию нефтью и серой, а другие два были хозяева заводиков. Эти заводы они уступили Андарзу в обмен на покровительство, и аккуратно делились с ним прибылью, и старший из них послал в войско Андарза дюжину самых крепких своих работников и вооружил еще сорок всадников, и платил им за все время, пока они были в войске. О трате он ни капельки ни жалел.

– Империи, – говорил он, – подобает покорять варваров, а народ должен это приветствовать. Сын пишет, близ Инеха хороши медные рудники, – ежели господин Андарз будет сдавать эти рудники в аренду, я надеюсь, что он не забудет о моем патриотизме.

Собеседники кивали: они понимали, что одному старику медные рудники не поднять, и были готовы внести свою долю.

Разговор этот внимательно слушал молодой чиновник шестого ранга, посланный, судя по щеголеватому его кафтану, из столицы с какой-нибудь проверкой. Чиновник был не один: рядом с ним сидел хорошенький мальчик лет тринадцати или четырнадцати, в синей бархатной курточке лицеиста Белого Бужвы.

Вот спустя некоторое время купец поинтересовался у чиновника, кем ему приходится мальчик, – братом или племянником, и куда они едут, и чиновник ответил, что мальчик этот ему вроде воспитанника, и из-за летнего перерыва в занятиях он взял его с собой, а едет он инспектировать сыры в провинции Инисса. Разговорились; чиновник как-то удивительно располагал к себе; заказал всей компании вина и поинтересовался, не укажут ли ему хорошую модную лавку, – он слыхал, что в здешних местах отличные кружевные воротники. Один из торговцев как раз занимался воротниками. Принесли узел с образцами, бывший с торговцем, чиновник пришел в такой восторг, что тут же, не торгуясь, купил три штуки. Сели вместе пить вино.

– А помните советника Нарая, – вдруг полюбопытствовал один из купцов. – Страху-то было, а что оказалось? Арестовывал людей за страсть к стяжательству и за блуд, а сам в это время сделал какой-то девице ребенка, – государь выгнал его сразу, как только узнал о девице.

– И вовсе не поэтому его выгнали, – возразил сосед. – В саду у Андарза стояла статуя плачущего лебедя, господин Андарз переселил в эту статую душу Нарая и оттяпал ей голову, и как только это случилось, государь охладел к Нараю.

– А сколько вы платите господину Андарзу, – полюбопытствовал молодой чиновник.

– Да процентов тридцать платим, – ответил купец.

– А зачем?

– Как зачем? – рассердился купец, – затем, что я как яйцо, меня только курица не раздавит. Конечно, если бы меня человеком признали, так ни шиша бы Андарз от меня не видал. Только вряд ли это случится, а?

– Да, – согласился молодой чиновник, – вряд ли господин Андарз станет добиваться, чтобы вас признали человеком, даже если ему очень хорошо за это заплатить.

Юлия ЛАТЫНИНА

ДЕЛО О ПРОПАВШЕМ БОГЕ

1

Высокоученый чиновник ведомства справедливости и спокойствия, особо полномочный инспектор из столицы, господин Нан, осматривал постоялый двор, принадлежавший некоему Кархтару.

Сам Кархтар пребывал в бегах, и по всему Харайну ветер лениво трепал объявления: три тысячи за голову убийцы городского судьи и зачинщика мятежа в Иров день...

Постоялый двор был, как все постоялые дворы Нижнего Города: неказистое двухэтажное строение с плоской кровлей, отгороженное от улицы стеной из сырцового кирпича с толстыми лопатками, в центре дома неизбежный дворик, к западной стене лепились как попало хозяйственные постройки, и там же начинался садик с прудом посередине. В пруду плавали недорогие, но неплохо подобранные кувшинки; у деревянной беседки цвело бледными, вытянутыми трубочкой цветками личевое дерево. Господин Нан не столько присматривался, сколько принюхивался. Запахи в империи говорили многое; глухие стены скрывали содержимое садов и внутренних комнат, и те извещали о достатке благовониями и ароматами цветов. Запах растения был важней его вида. В саду Кархтара пахло невзыскательно: парчовой ножкой и лоскутником.

В ветвях личевого дерева запуталась блестящая мишура, и с рылец карнизов сиротливо свисали длинные гирлянды, развешанные в миновавший четыре для назад праздник Великого Ира. Карнавальное время остановилось в покинутом доме бунтовщика, потихоньку выцветая на солнце.

Сопровождавший столичную штучку секретарь городской судебной управы, некто Бахадн, недовольно косился на все эти размалеванные полотнища и красные ленты, исписанные пожеланиями счастья. Не то чтобы в самих этих лентах содержался некий криминал, вовсе нет, хотя, если подумать, бывали и другие времена... Бывали времена, когда за вон этакое полотнище, которое по всем правилам желает обитателям большой чин, а висит, извините, над свинарником, – могли и загрести. Могли и сказать: "Это ты на что же, почтеннейший, намекаешь, – что в империи каждая свинья может получить большой чин? А вот как мы тебя сейчас соленой розгой... Ах, не хочешь? По неразумию? Дай-ка ты мне, брат, двадцать пять розовеньких, тогда и согласимся, что по неразумию..."

Но... Что-то скверное, нечиновное чудилось секретарю в каждом празднике, словно праздник – двоюродный брат мятежа.

А столичный инспектор тем временем присел у садового алтаря и провел рукой по шершавой глыбе. Собственно, присутствие этой глыбы было гораздо более серьезным правонарушением, чем праздничная лента над свинарником, потому что это был Иршахчанов камень – точнее, подделка под него, а Иршахчановым камням в частных местах стоять не положено.

Две тысячи лет назад основатель империи Иршахчан отменил навеки "твое" и "мое", и повелел, чтобы межевые камни отныне не оскверняли общей для всех земли. Камни убрали с полей и расставили на перекрестках дорог, украсив их изречениями Иршахчана. Они утратили смысл и обрели святость. Сейчас они почитались как знаки высшего хлебного инспектора и распорядителя небесных каналов.

Но крестьяне, хотя и знали, что покойный император – верховный бог империи, молились местным богам, а не Иршахчану, так же, как подавали прошение о семянной ссуде в сельскую канцелярию, а не в столичную управу, – и дадут скорее, и сдерут меньше. Иршахчановы камни зарастали всякой дрянью и оставались месяцами без еды, разве что если поселится под камнем какой-нибудь настырный покойник или щекотунчик со змеиной пастью... А тут камень стоял как новенький. Инспектор наклонился, разбирая надпись.

– Надпись "пышного хлеба", – почтительно сказал секретарь Бахадн. Люди "пышного хлеба", так эти бунтовщики сами себя называют. Когда бунтовщик Нерен основывал эту секту, он ссылался на слова из канонического текста "Книги творения ойкумены": "Государь разделил земли, отменил долги и уравнял имущества. Тогда повсюду воцарилась справедливость, мир и равенство, исчезли деньги, а с ними зависть, корысть, вражда и беспокойство, и от этого хлеба стояли такие длинные, что скрывали с головой едущего всадника".

А сочинитель Нинвен всю жизнь страдал оттого, что его обошли на экзаменах, – как и здешнего хозяина – и всем хотел доказать свою образованность. И стал доказывать, что акшинские списки древнее канонического текста, а в них стояло: "И от этого хлеба стали такие пышные, что из полузерна пшеницы пекли пирог".

Господин Бахадн хмыкнул:

– И из-за этой цитаты "длинные" и "пышные" ненавидят друг друга не меньше, чем чиновников.

Столичный инспектор поднялся по крутой лесенке на второй этаж и, пригнувшись, вошел в большую, с низким потолком гостиную. За четыре дня ветер вымел из комнаты аромат воскурений, и теперь она пахла тоже кустами инча: запахом садовым, нежилым. Рыжеватая пыль, носившаяся в воздухе по жаре, осела тонким слоем на столе, на грубых деревянных скамьях и табуретках, на переплетах многочисленных книг.

– Здесь они собирались последний раз, – сказал господин Бахадн, указывая на стол посередине комнаты. На столе стояли чаши, недопитый пузатый чайник и большая фарфоровая плошка для гадания по маслу. Господин Бахадн объяснил, что постоялый двор принадлежал еще отцу Кархтара, у самого бунтовщика не хватило бы на него сметки. А когда отец умер, Кархтар разными неправдами сумел-таки перенять заведение в наследство.

– Только теперь здесь собирались все окрестные разбойники, особенно из тех, что именовали себя защитниками справедливости и грабили лишь богачей и государственные склады, потому что это проще и выгодней. Говорят, Ханалай имел тут убежище после истории с белорыбицей.

И тут в соседней комнате что-то посыпалось на пол. Столичный чиновник подскочил к двери и с хрустом рванул занавески.

Горница была заставлена книгами и ретортами, а на полу ее был нарисовал оранжевый круг, вписанный в восьмиугольную звезду. У края круга стоял парень лет двадцати шести. Парень был одет в синие травяные штаны и куртку-безрукавку, перехваченную желтым поясом с медной пряжкой. Голова парня была повязана двухцветным платком. Красный конец платка свисал влево, а синий конец платка торчал вверх. Парень был огромен. Парень был на полторы головы выше инспектора. Кулаки парня напоминали размерами два куска круглого сыра, а ягодицы – два огромных подсолнуха.

Грохот в комнате произошел оттого, что парень свалил с полки целую гроздь свитков и книг, – одну из этих книг парень и прижимал к груди, судорожно моргая.

– Что же ты с книжками-то так обращаешься? – насмешливо спросил столичный чиновник.

Парень озадачился. Можно было подумать, что вопрос Нана его удивил. Можно было подумать, что он считал, что чиновник, заглянув в комнату, не заметит мятежника восьми локтей росту. Озадачившись, парень предпринял странное действие – он зацепил лапой свой платок и передвинул его. Теперь красный конец платка свисал назад, а синий торчал влево.

Секретарь Бахадн в ужасе зажмурил глаза. Он никогда не видел мятежников вблизи, а тем более таких огромных. Великий Вей! Как же его сюда пустили! А впрочем, известно как – дал взятку, вот и пустили...

Нан шагнул в комнату.

Парень вытащил из-за пояса клевец с ясеневой рукояткой.

– Господин инспектор, – сказал парень, – все мы здесь наслышаны о вашей доброте и справедливости. И вот если вы так справедливы, как о том ходят слухи, вы повернетесь сейчас и уйдете из этой комнаты, а если нет, то вам придется умереть.

Чиновник, с порога, молча прыгнул на мятежника. Руки его сомкнулись на рукояти клевца. Мятежник мелькнул растопыренными ногами в воздухе и приземлился на спину. Нан сел на него верхом и принялся душить.

– Стража, – тоненько закричал Бахадн.

Мятежник выронил и клевец, и книжку, и изо всех силы схватил инспектора за его корешок. Чиновник заорал и выпустил горло мятежника. Тот подпрыгнул спиной, вскочил на подоконник и с шумом обрушился в прошлогоднюю колючую листву.

Инспектор сиганул за ним.

Синяя куртка мелькала уже в глубине сада, за решеткой. Инспектор кинулся туда. Это было опрометчивым решением: в тот же миг откуда-то слева вылетела длинная веревка с крючками. Один из крючков уцепился за отворот замшевого сапога. Хрюкнула и покатилась в траву отодранная от сапога бисерина. Инспектор отчаянно взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, но тут другая веревка, с петлей на конце, обвилась вокруг шеи, и свинцовый шарик на конце петли ударил в глаз.

Инспектор отчаянно забился, падая на землю и чувствуя, что теряет сознание. Его протащили по колючей траве несколько шагов и бросили.

Господин Нан открыл глаза и помотал головой, соскребая с шеи удавку. Невдалеке, в соседнем саду, три раза ухнула куча соломы: кто-то ссыпался на нее, перемахнув через глинобитную стену. В доме истошным голосом звали стражу. Инспектор посмотрел наверх. Он лежал под личевым деревом. Полуденное солнце плясало в листве. Вокруг ствола дерева, прельстительная, как змея, обвилась красная лента: лента именем Ира сулила дереву вечное плодоношение и ягоды размером с человечью голову. Поскольку была еще весна, ягод не было, только качались, отсвечивая тускло-золотыми боками, несколько игрушечных яблок.

Господин Нан посмотрел на дом. Секретарь Бахадн, переваливаясь по-утиному, спешил вниз по крутой лестнице. Пояс на платье судейского чиновника поехал вверх, и под ним явственно обозначился солидный прыгающий животик. Господин Бахадн размахивал руками и громко звал стражу.

Господин Нан, столичный инспектор, осторожно раздернул на шее скользящий узел и встал, рассматривая веревку. Так и есть. В надбровье ему попал не свинцовый шарик, а дымчато-зеленый жгутик с этаким свиным глазом внутри: Иров Глаз. Иров глаз хорошо помогал против оборотней, и добыть его можно было либо через высокопоставленного доброжелателя, либо в месте незаконного торга за три "золотых государя".

Иров глаз был весьма кстати, ибо господин Нан был как раз оборотень.

То есть, конечно, где-то вверху, в файлах Комитета Космических Исследований, он значился как Дэвид Н.Стрейтон, PIN 3028GD38, 34-х лет, холост, сотрудник Фонда Ванвейлена. Дальнейшая информация при наличии специального допуска.

Но господин Нан, книжник и фарисей, чаще думал о себе как об оборотне. Поэтому он поглядел на дымчатый шарик и увидел Иров Глаз, который оберегает от оборотней, а не жгут диаплектового стекла, образовавшегося в результате ударно-взрывного метаморфизма двести пятьдесят миллионов лет назад, когда под будущим городом Харайном шваркнулся метеорит и вырыл трехкилометровый кратер с будущим Ировым монастырем на склоне.

– Да эти разбойники и вас убить хотели! – вскричал секретарь Бахадн, наконец доспев до места катастрофы.

Господин Нан, не отвечая, брезгливо отряхивал пыль с кафтана.

Так же ничего не отвечая, инспектор вернулся в дом и поднял с полу клевец с крылатой мангустой на рукояти. От клевца исходил явственный для тонкого нюха чиновника запах пота и дешевого рапсового масла. Господин Нан вынул надушенную инисской лавандой салфетку, тщательно обтер клевец и сунул его в рукав.

Местный секретарь, изогнувшись, подал инспектору книгу, за которой мятежники не постеснялись явиться в охраняемый дом. В глазах его сияло торжество. Инспектор раскрыл книжку наугад. Бумага была скверная, печать неровная, а страницы засалены, словно у сборника волшебных сказок или неприличных картинок. Нан раскрыл и прочел:

"Когда исчезает общность имущества, человек становится ненасытным, ведь раньше он владел всем, а теперь, сколько бы ни наживал, сможет нажить только часть. Когда исчезает общность имущества, человек становится врагом другим людям и государству, ибо доселе он владел тем же, что и другие, а теперь владеет тем, что отнял у остальных".

Рассуждение было обведено зеленой рамкой, и на полях выведено зеленым же: "Истино так!" С грамматической ошибкой в "истинно".

Инспектор с силой захлопнул томик и вгляделся в обложку. Серая книга, трактовавшая об общности имущества, была отпечатана, судя по шрифту, в той же типографии, что и прокламации бунтовщиков, а принадлежала аравану Нараю – верховному правителю провинции. Точнее, одному из двух верховных правителей. Наряду с наместником.

Происшедшее могло быть объяснено трояко. Во-первых, книгу могли подложить, и тогда это была проделка партии наместника. Во-вторых, книга могла быть настоящей, и тогда араван якшался с бунтовщиками. Бес его знает, чего он хотел, может быть, вещей вполне невинных. Скажем, чтобы бунтовщики по его приказу зарезали наместника, а потом араван, проявляя бдительность, казнил бы бунтовщиков. Наконец, книга могла быть настоящей, но бунтовщики могли с араваном недавно поссориться и прислать товарища не забрать книгу, а привлечь к ней внимание столичного инспектора. Что и было проделано весьма ощутимо. Нечего сказать, привлекли, – и Нан невольно потрогал свой мужской корешок.

В оловянных глазах Бахадна плясала радость.

– Вы посмотрите, – сказал он, – на книге, исписанной рукой мятежника, стоит дарственная печать аравана! Вот до чего доводит излишний консерватизм мнений!

Господин Нан поддел носком сапога валявшуюся в траве веревку.

– Вот до чего доводит взяточничество охранников, – сухо заметил он. Поморщился и вытащил из рукава острый шип черноярки...

– Уж если стража у вас тут двое суток день и ночь ошивается, так хоть бы воды в сад пустили. Сохнет все по такой жаре, одни колючки остались, раздраженно бросил он. – И снимите, наконец, все это безобразие.

Через минуту охранники в желтых куртках с хрустом, вместе с сучьям, рвали надписи о веке ручных зверей, справедливых чиновников и всеобщего изобилия.

Господин Нан прошел через дом на улицу. Солнце висело над самой головой. Аромат цветущего инча мешался с запахом жареной рыбы и гниющих отбросов.

Обернувшись, как по команде, лицом к казенному паланкину, у замшелого родничка о чем-то переругивались женщины. Стайка голопузых ребятишек гоняла коротконогую мангусту, не оказывая никакого почтения священному зверю. Из-за соседней стены печально и фальшиво свистела флейта.

Господин Нан любезно пригласил судейского секретаря в паланкин и принялся его расспрашивать.

Господин Бахадн старался, как и велено было, понравиться чиновнику из столицы, и смотрел на него виноватыми глазами, словно заочно извиняясь перед императором за все, что творилось в провинции Харайн. В голове у него вертелись строчки, которые кто-то декламировал на вчерашней пирушке у наместника: "Вот приезжает столичный инспектор и спрашивает: чего бы мне потребовать..."

Ах, столичный инспектор! Траты, неприятности и доносы! И притом: вечна всякая беда норовит заехать оглоблей именно по нему, Бахадну! Вот и тогда, в день смерти судьи, сожгли отчет, который Бахадн переписывал весь месяц, и еще служебные туфли сожгли и съели добровольное подношение: маринованную утку.

У господина Бахадна был дар какой-то попадать впросак, про таких говорят: еще не пошел, а уже споткнулся. Вот, скажем, пять месяцев назад тоже приезжал инспектор. Бахадн спросил о вкусах, а один из секретарей возьми и ответь: "любит удить карасей". Хорошо. Поехали удить карасей в Архадан. День удят, два удят. Места приятнейшие, на лугу роса, на росе девушки в тончайшей дымке. Подобрали ныряльщиков, цеплять карасей на крючок. Одному карасю положили в потроха изящный перстень... Вдруг среди ночи переполох, чиновник, упившись, скачет с ножом за девушкой в тончайшей дымке: "Я, – кричит, – всех вас..." Насилу завернули в мокрую простыню. Что ж вышло? "Удить карасей", видите ли, новое столичное словечко, и означает, что человек грешит не с женским полом, а, так сказать, задним числом.

Тьфу их, бесов новомодных! Ладно, тогда все обошлось. А этот каких карасей любит?

Столичный инспектор! Траты, неприятности и доносы!

Мелкие чиновники уже сплетничают о неясных эпизодах его головокружительной карьеры. Наиболее осведомленные намекают, что инспектор послан в Харайн вовсе не из-за мелкого бунта, если в нынешние времена по поводу каждого бунта рассылать чиновников девятого ранга, так никаких взяток в провинции не напасутся. А народ... а народ, как всегда, видит в столичном чиновнике неподкупного заступника и колдуна, – вон даже мятежники его не тронули! Небось местному чиновнику разбойник, не раздумывая, свернул бы шею и еще хвастался потом.

Но в целом растерянность разбойника вышла куда кстати. Подумать только, – забраться в охраняемый дом за книгой Нарая и в конце концов только привлечь к ней внимание... Поистине: справедливость не бывает случайна, но случайность бывает справедлива.

Тут надобно отвлечься и пояснить, что такое араван. В каждой провинции империи две главы, араван и наместник, и об их отношениях замечательно сказано в "Наставлениях сыну", писанных в XIV веке императором Веспшанкой: "Пусть араван занимается делом наместника, а наместник занимается делом аравана. Тогда в провинции царит раздор, а в столице – спокойствие. Тогда из провинции спешат доносы, а в столице растет осведомленность. Тогда в провинции невозможны нововведения, и делами ее правит столица. Когда же доносы прекращаются, араван и наместник подлежат смене, ибо ничто так не угрожает полноте императорской власти, как единство ее чиновников".

Господин Бахадн, секретарь убитого городского судьи, состоял в партии наместника Вашхога.

Он рассказывал о том, что творилось в провинции и чувствовал себя дураком, умалчивая о вещах, которые инспектор не изложит в докладе на высочайшее имя только, если тоже примет сторону наместника... И даже тогда потребует за молчание столько золота, сколько Бахадн не получит за всю свою жизнь... Недаром говорят: "Каждый хвост на шапке чиновника – лишний знак в величине взятки".

О да, несколько месяцев назад на провинцию напали горцы. Но господин наместник одержал блестящую победу над частью варваров, а другую часть принудил к союзу. И сейчас мирной князь Маанари стоит лагерем под Харайном, – дожидается, пока из столицы придет подтверждение союзу.

– Да, у меня есть полномочия на переговоры с горцами, – кивнул господин Нан.

Но приходилось говорить и о растущем поголовье нищих, и о пустых деревнях, и об уважении народа к расплодившимся дурачкам, и о молнии, ударившей в храм бога Линна, и о двухголовом жеребенке, родившемся в деревне Иттинь, и о многом другом, что свидетельствовало о неблагополучии в провинции. Бахадн говорил красноречиво, благо был отчасти писателем. Он тщательно следил, чтобы ни одна жалоба на современное падение нравов не осталась без говорящей о том же старинной цитаты, – лучший способ подтвердить и образованность и лояльность.

Жаловался Бахадн и на засилье богачей, но умеренно, ибо господин Айцар, дядя наместника, был самым богатым человеком провинции. Собственно, не Айцар был дядей наместника, а наместник был племянником Айцара.

Потом г-н Бахадн заговорил о слухах, расползавшихся по городу по мере приближения Ирова дня, и о пророчествах на плохой серой бумаге, в стиле столь же безвкусном, что и подделка под Иршахчанов камень в саду.

Столичный инспектор слушал, нахмурившись. Слова судейского секретаря были затасканы от долгого употребления, и это счастливое обстоятельство мешало провинциальному чиновнику замечать их истинность. Он изъяснялся исключительно в нелюбви к беспорядкам, а выходило, будто возмущений и убийств в Харайне ждали. Ждали и ничего не предпринимали, пока не стало поздно.

Сама история бунта в изложении секретаря Бахадна сводилась к следующему: накануне Ирова дня, вернувшись из похода на варваров и узнав о волнениях в городе, наместник отдал судье приказ об аресте всех смутьянов. Большинство было арестовано, некоторые бежали. Кто их предупредил неизвестно, но за два часа до начала арестов к Кархтару приходил человек из управы аравана Нарая.