Текст книги "Гринвичский меридиан"
Автор книги: Юлия Лавряшина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)
– Просто помоги мне, – беспомощно пролепетала я, цепляясь за его рукав и уже сама не веря в то, что говорю.
Но Колосов вздохнул так горько, что я сразу поняла: надежды нет.
– А кто мне-то поможет? Эта выставка – мой последний шанс. Как я могу потянуть с ней? От меня жена хочет уйти. Денег ни черта нет! – он громко хлюпнул носом. – Только на водку и хватает. А ты говоришь – до лета… Я Рите руки должен целовать за то, что она для меня делает.
– Она не для тебя это делает…
– Все равно, – уныло отозвался он. – Может, я и с боку припека, но она меня вытянет. Она такая баба… Как ледокол "Ленин".
"Она раздавит меня, – отчаяние толкнуло меня в спину, и я бросилась бежать, оставив Колосова. – Раздавит и не заметит… Пол! Ох, Пол… Вся надежда на тебя… Не подведи меня, пожалуйста. А то как же я?"
Ланя ждала меня в том же уголке, неизменная, как диванная подушка. Не раздевшись, я прошла к ней и противным жизнерадостным голосом объявила:
– Риту можно больше не бояться. У нее теперь полноценная семья, ребенок. Не может же она бросить ребенка ради мужчины, который ее даже не любит!
Ланя только горестно вздохнула:
– Какая ты до сих пор наивная… Может, тебе опять нужно подлечиться?
Я включила свет, и она исчезла.
Глава 28
– Пол, вы хотели познакомиться с моим мужем… Он тоже этого хочет. Приходите сегодня к нам обедать, у меня именины.
Записав адрес, Пол повесил трубку. Обычно он вежливо отказывался от подобных предложений, на ходу придумывая какую-нибудь отговорку. После возвращения из России Пол беззастенчиво ссылался на свое сердце, и перед этим аргументом отступали даже самые настойчивые.
Но Эмме он не отказал. Не потому, что не смог, просто не захотел. И еще немного соскучился в своем тихом доме, ведь наплыв любопытных посетителей уже спал. Зима ползала по Лондону мелкими, прерывистыми, как дыхание тяжелобольного, дождями. Пол пытался дышать в забытом ритме и удивлялся, как же быстро приучился вбирать воздух всей грудью. Так дышат влюбленные – глубоко и часто, пьянея от избытка кислорода.
Звонок Эммы поднял его с постели. Ей, конечно, и в голову не пришло, что можно спать до самого полудня. Она не догадывалась, что каждый вечер ее странный друг принимает снотворное: в будни – чуть меньше, в выходные – столько, чтобы как можно больший отрезок времени канул в сон.
Конечно, Бартон был далеко не первым, видевшим спасение в том, чтоб "уснуть и видеть сны", однако, в этом случае вторичность не пугала его. Страх заключался в другом. В том что раньше составляло его радость – в одиночестве. Пол бродил по дому с банкой пива в руке и не мог найти себе занятия. Иногда по субботам он напивался, и когда все границы дозволенного стирались виски, орал на весь дом: "Режиссер! Ты здесь? Покажись!" Но никто не выходил к нему.
Однажды утром Пол обнаружил прямо на постели топорик, который обычно хранился в подвале, и долго взирал на него с недоумением, размышляя, каким образом он тут оказался. Наверное, он принес его, чтобы сразиться с Режиссером, если тот все же появится. На всякий случай Бартон обошел дом, желая убедиться, что ничего не порубил спьяну. Все было цело, и тогда он пожалел, что не прорубил голову самому себе.
В будни было легче, потому что Пол любил свою работу, и общение с детьми доставляло ему радость. Он никогда не пытался играть "своего парня", не допускал фамильярности и уж тем более не прыгал с ними и не гонял в футбол. И все же дети почему-то тянулись к нему больше, чем к другим учителям. Пол не особенно задумывался над этим, ему просто было приятно.
Первое занятие по английской литературе в своем любимом классе Пол посвятил "Ромео и Джульетте". Бартон и не думал сравнивать себя с Ромео, это было б уж совсем смешно. И тем не менее, в каждую фразу, обращенную к детям, он вкладывал столько своего, что к концу урока у него заболело сердце.
– Первое чувство, коснувшееся человека еще в момент его сотворения, это любовь, – говорил Пол, присев на край стола и медленно обводя ребят взглядом. – Наверное, вы уже заметили, что среди взрослых не принято говорить о любви. О сексе – да, о карьере, о спорте… Но показать, что ты по-настоящему влюблен, почему-то считается неловким, стыдным. Все равно, что расписаться в своей старомодности. Сентиментальности, если хотите… А ведь это как раз самое естественное для человека чувство, потому что, в отличие от многих других, оно – от Бога. Он создал человека, руководствуясь любовью. Но сегодня мы поговорим не только о христианской любви ко всему живому, до которой каждый из нас поднимается всю жизнь, но и о самой распространенной любви – между двумя людьми. Такой, какая вспыхнула между Ромео и Джульеттой. Я слышал, как многие из вас высказывали сомнения в подлинности их чувств. Ведь Ромео испытывал влечение к другой девушке. И вдруг, увидев Джульетту, совсем еще девочку, в один миг понял, что нашел свою единственную любовь. Так не бывает, скажете вы. А я вам отвечу, что только так и бывает. Человек, обделенный любовью, сродни слепцу, потому что его взгляд устремлен вглубь самого себя. В этом нет ничего плохого или страшного, всегда полезно присмотреться к себе повнимательнее. И все же, любовь – это всегда прозрение, это чудо Иисуса, исцеляющего от слепоты. Это не обязательно может быть первый взгляд, как у Ромео…
"И как у меня", – застенчиво добавил он про себя.
– …но это всегда – особый взгляд. Я знаю людей, знакомых друг с другом долгие годы и вдруг – увидевших. Как это происходит? Почему? Я не берусь объяснить, как не взялся бы толковать ни одно из тех чудес, что случаются в жизни. Может быть, ангел, посланный Богом, пролетает над самой землей и касается двоих крыльями. Но, к несчастью этих двоих, люди в своей гордыне настроили столько стен и препятствий, мешающих единству любви, что часто она погибает, не успев достигнуть своего расцвета. Границы, условности, предрассудки…
Дети подхватили, зараженные его горячностью. Они спорили с ним и задавали самые смелые вопросы. Но Бартона трудно было смутить, ведь в знании пороков человечества мало нашлось бы равных ему. Только теперь он уже не видел в них красоты и пытался объяснить это детям. Что-то подсказывало Полу, что они ему верят.
Каждый урок он позволял себе маленькое отступление от темы и что-нибудь рассказывал о России. Дети слушали его, затаив дыхание. Для них Россия была не менее таинственна, чем затонувшая Атлантида. Но Пол не стремился оберегать детские иллюзии. Он выкладывал им всю правду о том, что увидел. Из его коротких рассказов они узнали и об экзотической, броской красоте Собора Василия Блаженного, и о русских учителях, продолжающих вести занятия, не получая зарплаты, православной религии, и об умирающих деревнях, где в каждом доме не перестают молиться на маленькие иконки. Он показал им портрет Достоевского и поразил их воображение тем, что русский писатель точно предсказал, когда произойдет самая кровавая революция и сколько жертв она принесет. Каждому ребенку Пол дал подержать кусочек коры от той сосны, что погибла в угоду русским нуворишам. Бартон не мог вспомнить, как положил его в карман, но, обнаружив, сохранил. Из дома он принес альбом Левитана, который купил в Москве. Полу казалось, что никто лучше не передал состояние не просто русской природы, но самой России. Дети бережно передавали альбом из рук в руки, и кто-то их них вслух прочел:
– "Над вечным покоем". Да разве у них там бывает покой?
Майк решил поставить вопрос ребром:
– Все-таки Россия плохая или хорошая?
– А ты – плохой или хороший? – напрямик спросил Бартон. Мальчик замялся, и Пол не стал его мучить.
– Трудно ответить, да? – сказал он. – Это ведь только в голливудских фильмах люди делятся на хороших парней и плохих. А на самом деле в каждом из нас столько всего намешано… Немного людей, которых безоговорочно можно назвать хорошими. Тех, которые не только не сделали в своей жизни плохого, но и не подумали о таком. Из таких людей и выходят святые. Боюсь, нам с вами это не грозит, потому что мы – разные. То же самое происходит и со странами, ведь их составляют люди. Разве у нас в Англии все так уж превосходно? В России много плохого, очень много. Государство в открытую грабит людей, а люди воруют у государства. Я не знаю, что может изменить это положение. Я могу только надеяться, что это не приведет к новой катастрофе. Но Россия уже столько раз выбиралась с самого дна… Это очень жизнеспособная страна. Думаю, не многие из вас безропотно вынесли бы ту жизнь, которую ведут русские. У большинства из них нет ни приличного жилья, ни денег, ни надежды на лучшее, а они верят, что все – в руках Божьих и что рано или поздно Он их спасет. И не впадают в отчаяние, а продолжают влюбляться, писать картины и стихи, рожать детей… Помните, что говорил Христос о верблюде и игольном ушке? Если это действительно так, то рай просто переполнен русскими, потому что все они – нищие.
Однажды после занятий в голову Бартона пришла безумная мысль, и он понимал, что она – безумна, однако, и не подумал ее отвергнуть. Не позволив себе промедлить, он накинул плащ и направился в сторону Гринвич-парка, где была Королевская обсерватория. Было ветрено, и рождественские украшения, уже развешанные на фасадах домов и соединяющие стороны улиц веселыми змейками, вовсю раскачивались. Полу казалось, что он колышется на разноцветных воздушных волнах, и в теле его было пусто и холодновато, как во время морской болтанки.
Слившись с группой туристов, Пол прошел в обсерваторию, но в отличие от них, не стал проявлять терпеливой последовательности, а сразу направился в основной зал. Он подумал, что глупо выглядит сейчас, даже усмехнулся, но все же проделал то, что непременно совершал каждый посетитель: подошел к линии гринвичского меридиана и встал так, чтобы одна нога оказалась в восточном полушарии, а другая в западном. И почувствовал то, что, наверное, чувствовали тысячи людей до него, ощущая, как тело наливается невиданной вселенской мощью: "Я объединяю собой этот мир".
Опустив голову, Пол посмотрел на самый знаменитый меридиан и с горечью спросил себя: "Зачем? Зачем нужна эта линия, разделившая нас? Зачем существуют восток и запад, север и юг? Зачем столько стран и континентов? Разве любовь может быть ограничена какими-либо пределами, кроме пределов человеческого духа? Разве она может иметь другие контуры, кроме очертаний человеческого сердца?"
Шаги туристов приближались, и Пол вышел из зала. Ему хотелось видеть в этом мире только одного человека. Но меридиан, много лет назад разрезавший душу Пола Бартона надвое и не желавший исчезать, не пускал его к ней. Он мог только думать о ней, писать о ней и даже говорить о ней, делая вид, что говорит о России.
Такие разговоры привели к тому, что дети все чаще стали обсуждать возможность поездки в эту страну. Ведь гостили же они в Испании два года назад! Это, конечно, ближе и проблем там куда меньше, но кого в тринадцать лет пугают готовые трудности, если жизнь сулит настоящее приключение?!
Пол и сам стал подумывать над этим всерьез, только вот не знал, с какого бока подступиться. Когда Эмма разбудила его телефонным звонком, он принял ее приглашение без особого воодушевления, а потом решил, что это удобный случай обсудить идею ребят в спокойной обстановке. К тому же, ее находчивый муж мог подсказать что-то дельное.
"Как его зовут? – пытался вспомнить Пол. – А я вообще когда-нибудь слышал его имя? Ладно, пускай будет просто мистер Вайз".
Ему вспомнился вчерашний разговор в пабе во время ленча с учителем географии Тимом Симпсоном. Они никогда не были друзьями, и потому Пол удивился, когда тот сочувственно сказал, терзая сосиску:
– Пол, вы бы поосторожнее с вашей Россией. Я знаю, как это интересно, но директор уже недоволен. Все говорят, что на уроках вы больше времени уделяете русской литературе, а ведь ваша специальность – английская.
– Я люблю и английскую литературу, – не согласился Пол.
– Любите или нет – это ваше дело. Но есть определенные рамки, вы ж понимаете!
Бартон иронически заметил:
– Может, поставить с детьми миракли [8]8
Миракли («чудеса») – представления из житий святых и мучеников. Впервые состоялись в Англии.
[Закрыть], чтоб он успокоился? Уж это чисто английское произведение!
– Отличная идея! – воскликнул Тим и, забывшись, хлопнул его по плечу, чего Пол терпеть не мог, и все учителя это знали.
Но Симпсону он простил эту выходку, ведь тот пытался ему помочь. И это действительно было серьезное предупреждение, потому что во власти директора было запретить эту поездку и тогда…
– Пол, у вас какие-то проблемы? – неловко отведя глаза, спросил географ.
– Почему вы так решили?
– Вы… Только не обижайтесь! Вы неважно выглядите.
– Мне чертовски плохо, Тим, – признался он и сразу почувствовал облегчение, словно было необходимо просто произнести это вслух.
Симпсон нервно облизнулся и снова спросил:
– А в чем проблемы?
– Да нет никаких проблем, – с досадой отозвался Пол. – Мне просто плохо и все.
Тим убежденно возразил:
– Так не бывает. Если какая-то проблема мешает жить, надо поскорее решить ее, и все будет хорошо.
Не потрудившись скрыть презрение, Пол сказал:
– У вас чисто английское мышление, Тим. Конкретное. Вы, наверное, и представить не можете, как иногда хочется то, не знаю что.
– Как это? – удивился Симпсон и с опаской поинтересовался: – Вы ничем не… заболели в России?
Пол без колебаний согласился:
– Заболел. Вы и не знаете такой сердечной болезни.
– Инфаркт миокарда? Ну почему же не знаю?
– Ее можно вылечить только в России, – не слушая его, продолжал Пол. – Вот для чего я готовлю эту поездку. Чтобы не умереть…
– Давно слетали бы туда, если уж так верите в русскую медицину!
– Сам по себе? – удивился Пол.
– А что в этом такого? Финансово вы же можете себе это позволить?
– Финансово – да…
– Так в чем же дело?
– Действительно, – сказал Бартон. – В чем же дело?
«Неужели я так и не решусь поехать сам по себе? Режиссеру не пришлось бы прибегать к уловкам, чтобы исполнить свое желание. Я просто трус», – с этой мыслью Пол встал с постели, раздвинул шторы и от изумления разинул рот – под дождем опять, как пару месяцев назад, плавал в воздухе красный шарик. Открыв рамы, Пол взглянул вниз, но никого уже не было.
– Эй! – негромко окликнул он. – Тут есть кто-нибудь?
Какое-то движение послышалось за углом дома, и Пол как был, в футболке и трусах, выскочил под дождь. Закутанная в плащ с капюшоном фигура метнулась к калитке на заднем дворе, но любопытство придало Бартону проворности, и он догнал убегавшего в три прыжка. Рванув за плечо, Пол повернул его и вскрикнул от неожиданности:
– Вы?! Это вы? Снова в Лондоне?
Ритино лицо было мокрым и почти серым, видно, она провела под дождем долгое время. Слизывая с губ капли, она пристально смотрела на него и молчала.
– Пойдемте в дом, – хмуро предложил Пол и потянул ее за руку, холодную и вялую.
Сняв с Риты плащ, он отвел ее в ванную и дал теплый халат.
– Вам надо согреться. Еще заболеете. Я тоже пойду переоденусь.
– Пол, – жалобно позвала Рита, но он отмахнулся:
– Потом.
Когда она вышла из ванной в его халате, с распушенными влажными волосами и босиком, Пол недовольно отметил, что все это выглядит чересчур интимно, по-домашнему, а как раз этого ему и не хотелось.
"Надо было выпроводить ее за калитку и дело с концом!" – раздраженно подумал он, хотя знал, что все равно не сделал бы этого.
– Чай? Кофе? – отрывисто спросил он, стараясь показать, что не рад этому визиту.
Рита равнодушно произнесла:
– Лучше виски.
Взгляд Пола невольно метнулся к часам:
– О! В половине первого? Не рано?
– Лучше спросите: не поздно? Я еще не ложилась сегодня, Пол, что мне делать? Вы совсем свели меня с ума!
– Вы сами сводите себя с ума, – холодно возразил он. – В прошлый раз это тоже ваших рук дело?
– Шарик? Ну конечно!
Он пожал плечами:
– Детская выходка.
– Вы – болван, Бартон, – спокойно заметила Рита. – Вы нальете мне виски или нет?
– О, конечно.
Пол достал наполовину опустошенную бутылку и указал глазами:
– Ничего? Я знаю, что в России не принято угощать из початой бутылки.
– Да ради Бога! – нетерпеливо отозвалась она. – Налейте скорее! Я хочу напиться.
– Зачем? – насторожился Пол.
– Чтобы изнасиловать вас.
Она захохотала, указывая на него пальцем:
– Испугался! Вы – трус, мистер Бартон!
Спорить Пол не стал, потому что сам только четверть часа назад говорил себе это, и еще потому, что Рита уже вела себя как пьяная. Подав ей виски, он налил немного и себе, чтоб быть с ней на равных. Потом вспомнил о предстоящем визите, второпях дал себе слово не напиваться.
Рита выпила по-русски – залпом и протянула бокал:
– Еще!
Пол пожалел, что на его посуде, как на заздравном кубке Говарда, не выгравированы призывы к умеренности.
– Рита, если будете себя плохо вести, я выставлю вас под дождь, – пообещал он, подливая.
Она согласно кивнула и проглотила вторую порцию. Затем с облегчением перевела дыхание, точно всего лишь утолила жажду. Пол сделал глоток и выжидающе посмотрел на нее.
– Когда вы уезжаете, Рита?
– Не терпится выпроводить меня с вашего драгоценного острова? – усмехнулась она и забралась рядом с ним на диван, поджав ноги.
Пол посмотрел на ее крупные, глянцевые колени и расстроенно подумал, что такому негодяю, как он, вообще нельзя впускать женщин в свой дом. В присутствии любой из них все его мысли начинали работать в одном направлении. Он уже готов был сжать ее неестественно загорелое среди зимы колено, как вдруг Рита сказала:
– Пол, возьмите меня замуж.
– Что? – он сразу очнулся. – Что это вам взбрело в голову?
– Вы же хотели русскую жену? Я никогда не причиню вам боли. Я уже перебесилась, понимаете? А Томка еще нет.
– Если в ее душе и есть бесы, то лишь те, которых я сам загнал.
Рита фыркнула:
– Ну, чистый русский интеллигент! Бартон, у вас в роду не было наших эмигрантов? Почему вы склонны винить во всем самого себя? Даже свои киношедевры вы вменяете себе в вину. Зачем?
– Мои фильмы не были шедеврами. Шедевр может быть только от Бога.
– Вот непробиваемый католик! Пол, вы должны снимать кино! Хотите, я помогу вам найти деньги, у меня это неплохо получается. Вы меня слышите? Нельзя зарывать свой талант в землю!
Пол терпеливо возразил:
– Я и не зарываю. Я учу детей. Для этого нужен еще больший талант. Если я воспитаю хотя бы несколько порядочных людей, то, может, искуплю свою вину за те фильмы.
Рита резко сказала:
– Иногда вы производите впечатление полного кретина со своей правильностью!
– Я и есть кретин.
– А хотите я скажу вам кое-что? Это примирит вас с моим появлением… Если б вы продолжали злиться, я не сказала бы. Но вы ведь больше не злитесь?
– Не злюсь, – согласился Пол, хотя и особой радости тоже не испытывал.
Стальные Ритины глаза потеплели:
– А я забрала вашу девочку!
– Девочку?
– Алену. Да вы же помните! Не притворяйтесь.
– Алену?!
– Пол, вы же понимаете, о ком идет речь!
– Конечно, понимаю. Но как вы… Как вам это удалось?!
Она деловито объяснила:
– Сейчас в нашей стране самый расцвет товарно-денежных отношений. Ее папочка продал свою подпись. Некий чиновник продал мне место в очереди на усыновление. Вернее, удочерение. Ну, и так далее.
Не скрывая огорчения, Пол признался:
– А мне и это не удалось.
– Значит, мало дали. Или не с тем человеком связались. Паталогически честным.
– Зачем она вам? – хмуро спросил он, чувствуя, как на свет пробивается нечто похожее на ревность.
С неожиданным восторгом Рита воскликнула:
– Да что вы! Она такая прелесть! Мой муж просто без ума. Оказывается, он давно хотел иметь ребенка, а я и не подозревала… К тому же… Как я еще могла заслужить ваше одобрение? Вы ведь меня похвалите?
– Вы просто молодец… Я не ожидал.
– Думали, что я законченная стерва?
Преодолевая неприязнь, Пол улыбнулся и, как уже было когда-то, погладил ее щеку. И она также порывисто прижала его руку плечом.
– Как же вы собирались за меня замуж, если теперь у вас дочь, и ваш муж к ней привязан?
Судорожно вздохнув, Рита выпустила его ладонь:
– Зачем вы спрашиваете, Пол? Вы же знаете, что ради вас я и родного ребенка бросила бы… Это какое-то помешательство. Идефикс. Я и сама это понимаю.
Не желая обидеть ее, Пол все же заметил:
– А я всегда считал, что русские – очень преданные матери.
– Очень, – подтвердила Рита. – Но я ведь из другой породы. Только что выведенной. Вы сами мне об этом напомнили как-то раз… У меня еще нет устоявшихся инстинктов.
И тут же с раздражением воскликнула, угадав его мысль:
– Да-да! Ваша драгоценная Томочка так бы не поступила! Она безропотно тащила бы свой крест по жизни и тихо умирала от любви к вам. Но я-то не собираюсь умирать! Слышите, мистер Бартон?!
– Когда вы уезжаете? – спросил он уже настойчивее.
– Завтра.
Ее согревшаяся рука прижалась к щеке Пола, еще небритой. Повернув его голову, она горячо задышала в губы, и Пола чуть не стошнило от смешанного запаха сигарет и виски.
– Я не хочу, – твердо сказал он, глядя в требовательно устремленные на него глаза. – Тогда хотел, а теперь – нет.
– Вот, как все просто, да? – она касалась губами его губ, но не могла их оживить. – Хотел и расхотел. А я вот не расхотела. Что же делать?
– Принять прохладный душ.
Он представил ее тело под душем и в панике отстранился: "Черт! Так я не выдержу…" Но все в нем уже было против этой женщины. К тому же Пол отдавал себе отчет, что два раза – это уже система. Отказать в повторении, конечно, жестоко, но допустимо. В третий же раз это будет выглядеть просто глупо. А в четвертый вообще немыслимо. И значит, это будет повторяться снова и снова, как только она окажется в Лондоне. А уж Рита приложит все усилия к тому, чтобы вообще не вылезать с острова.
– Ну что мне еще для вас сделать, Пол? – вдруг закричала она и ударила кулаками по дивану. – Может, сплясать вам "Барыню" на столе? Или через костер прыгнуть? Вы ведь такими представляете русских? Я все для вас сделаю, только скажите!
– Мне ничего не нужно, – ровно произнес Пол, проклиная себя за то, что довел ее до такого состояния.
Он больше не мог обманываться и убеждать себя, что сделал это бессознательно. Нет, ему нравилось, что Рита охотится за ним, ведь он то и дело слегка поощрял ее. И вот теперь все обострилось до того, что было больно смотреть друг на друга.
– Почему, Пол? – она сжалась и выглядела совсем потерянной. – Чем Томка так ослепила тебя? В ней ведь и огня-то настоящего нету… Так, лучинка тлеет.
– Это не лучина. Это лампада.
Рита выпрямилась, и глаза ее холодно вспыхнули:
– Глупо, Пол, глупо! Через пятнадцать лет вы будете стариком, а она – молодой женщиной, обуреваемой страстями. Что вы тогда станете делать?
Бартон спокойно напомнил:
– Я могу и не прожить эти пятнадцать лет…
Отодвинувшись по дивану, Пол решительно встал и, нашарив в ящике ножницы, подошел к приоткрытому окну. Не говоря ни слова, он перерезал нитку, и шарик радостно метнулся к небу. "Еще одна капля крови в угоду небесам", – мрачно подумал Пол и решился оглянуться. Рита не двинулась с места и выжидала, собравшись всем телом, как большая, битая жизнью кошка.
– Если ваша одежда еще не высохла, я сейчас схожу и куплю вам новую, – он заметил, что нервно щелкает ножницами.
– Не надо.
Поднявшись, Рита молча ушла в ванную. Ее энергичная походка победительницы сменилась тяжелой поступью стареющей женщины. Пол в сердцах швырнул ножницы и сжал кулаки. Он не видел никакого выхода. Он ничем не мог ей помочь.
Она опять ушла не попрощавшись, а Пол до последней минуты подыскивал слова, которые могли бы хоть чуточку ее ободрить. Весь остаток дня его не оставляло разочарование в самом себе. Ситуация была самая банальная, а он не сумел достойно выйти из положения. Униженная им женщина сейчас бродила по чужим для нее улицам и задыхалась от одиночества, потому что кроме него, Пола Бартона, в мире не было человека, способного ей помочь.
"И все потому, что в прошлый раз я опять позволил Режиссеру взять над собой верх! Да нет, хватит все сваливать на Режиссера… Кроме меня, никто в этом не виноват", – Пол со злости допил виски, потом спохватился и прислушался к себе – не захмелел ли? Но он был слишком возбужден, чтобы на него подействовала небольшая порция.
Проверив, не дрожат ли руки, Пол побрился, удрученно отметив, что в его щетине совсем не осталось темных волосков. То и дело поглядывая на часы, Пол неторопливо оделся, подошел к зеркалу и вскрикнул, увидев Режиссера. Тот насмешливо скалил крупные зубы:
– Великолепно, Бартон! В святые метишь? Все равно ведь не попадешь… Какого ж черта тогда отказывать себе в удовольствии?
– Уйди по-хорошему, – попросил Пол. – Просто исчезни.
– Может, мне вернуться в Россию? – как бы раздумывая, медленно проговорил Режиссер, кося из-под темных очков хитрым глазом.
– Что?! – вскинулся Пол. – Только попробуй!
Тот восторженно хлопнул в ладоши:
– Великолепно! Я снял бы тебя сейчас. Праведный гнев. Ты фотогеничен, Бартон. Раз уж из тебя не вышло хорошего режиссера, может, тебе попробоваться актером? Правда, придется сесть на диету…
– Моя работа меня вполне устраивает, – отрезал Пол.
– А помнишь, что сказал тебе тот русский мальчишка? В учителя подаются одни неудачники, нереализованное тщеславие которых требует хоть какого-то выхода. А самые неудачливые из неудачников отправляются учительствовать в Россию.
– Я не считаю себя неудачником.
– Великолепно! Отчего же ты бесишься?
Бартон ответил тем же тоном:
– От избытка сексуальной энергии. Вот женюсь, и все будет нормально.
Неожиданно Режиссер отступил вглубь зеркала и стал меньше любого из учеников Гринвичской школы. Откуда-то издалека донесся его непривычно печальный голос:
– Ты никогда не женишься, Бартон. Ты всю жизнь будешь стремиться к своей русской звезде… Но ты никогда ее не достигнешь.
– Достигну! – закричал Пол и рванулся к зеркалу, но там уже никого не было.
Он вновь бросился в ванную, умылся ледяной водой и спрятал лицо в мягкое полотенце, тонко пахнущее ополаскивателем. Манжеты сорочки оказались мокрыми, но Пол решил плюнуть на это. Визит Режиссера разбудил в нем злой задор. Ему хотелось действовать и немедленно. Ведь по большому счету у него вообще оставалось не слишком много времени.
Сбежав по лестнице, он запер дом и вывел из гаража машину. Его "Rover" был не первой молодости, но Пол и сам давно не походил на юношу. К дому Эммы Вайз он долетел за десять минут, но тут же дал задний ход, спохватившись, что не купил даже цветов.
В небольшой книжной лавке на углу он обнаружил альбом "Третьяковская галерея" и решил, что Эмме будет приятно получить его вкупе с букетом роз. Его отец хорошо знал, какого цвета дарят по какому случаю, а Пол вечно забывал. Чтобы не попасть впросак, он купил нежно-розовые – в тон ее лицу.
Эмма была в восторге. Наспех познакомив его с Эриком Вайзом, она уткнулась в альбом, но мужчины быстро утешились хересом из маленького графинчика.
– Наверное, вам уже надоели расспросы о России, – виновато заметил Вайз. – Но меня это тоже интересует просто до неприличия! До прошлого года я ни разу не видел живого русского. Теперь их здесь хоть пруд пруди… Но это – туристы. С ними не пообщаешься. А вы узнали кого-нибудь из них достаточно близко?
Полу показалось, что веселые карие глаза его собеседника лукаво блеснули. "Наверняка Эмма уже все ему рассказала, так что не стоит ломать комедию", – решил он.
– Ближе некуда, – ответил Пол. – Я даже влюбился в одну русскую девушку и жил с ней… какое-то время. Она удивительный человек!
У Вайза даже скулы напряглись – так мучительно сдерживал он рвавшийся из него вопрос. Пол не стал его мучить:
– Я не привез ее потому, что я – круглый дурак. Но я собираюсь это исправить. Эмма! – окликнул Пол. – Я хочу списаться с русской школой и предложить обмен группами. С самой обыкновенной школой, а не каким-нибудь престижным лицеем… Как вы думаете, получится?
Она так и подскочила, бросив альбом:
– Они все-таки вас уговорили?
– Я им здорово помог себя уговорить…
– Ох, Пол, – с чувством сказала Эмма и даже осторожно притронулась к его руке, – это замечательно!
– Замечательно, – повторил он по-русски. Вайзы в голос спросили:
– Что?
Пол весело пояснил:
– Я практикуюсь, чтобы не забыть русский язык.
– Как интересно! – восторженно воскликнула Эмма. – Я тоже хочу в Россию.
"Только тебя мне еще не хватало!" – беззлобно подумал Пол и покачал головой:
– Не знаю… Смотря сколько человек мы наберем.
Ее муж поинтересовался, когда он собирается везти детей, и только тут Пол сообразил, что до лета еще целых полгода. Он ужаснулся. Разлука впервые обрела отчетливые временные границы.
– Она родилась первого июня, – вспомнил Пол. – Я должен быть там в этот день.
Эмма озабоченно проговорила:
– Надо постараться… Детей придется раньше отпустить на каникулы. Я вам помогу, Пол. Чем смогу, конечно. Но директора я беру на себя!
Едва не подпрыгивая на ходу, она убежала на кухню, и Пол, воспользовавшись моментом, спросил у Вайза то, зачем пришел:
– Эрик, вы не жалеете, что женились не на англичанке? Вам трудно жить вместе?
Вайз посмотрел на него с недоумением, потом расплылся в улыбке:
– Что вы, Пол! Я так счастлив…
