Текст книги "Гринвичский меридиан"

Автор книги: Юлия Лавряшина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

Глава 7

С тех пор, как Пол возник в моей жизни, мы оба словно научились перемещаться в параллельных мирах. Там, в лесу, был перевернутый мир. Там люди не сажали, а уничтожали деревья, и поливали кровью траву. А защитники природы прикрывались здравым смыслом. Другой мир поселился в моей квартире, превратив ее в одно огромное любовное ложе. Наверное, сегодня мы вообще не встали бы с постели, если б отец заранее растормошил нас своим приглашением к обеду.

И вот теперь мы попали в третий мир. Я даже не сразу поняла, что творится в квартире моих родителей. Дверь оказалась приоткрыта, и возбужденные возгласы вырывались на лестничную площадку.

– Что-то случилось? – насторожился Пол и, удержав меня, первым шагнул в квартиру.

Тут же в него кто-то воткнулся, едва не сбив с ног. Выскочив из-за его плеча, я увидела свою маму. Она была не похожа на себя – взъерошенная и сердитая.

– А Пол, здравствуйте, – сказала мама таким тоном, будто они были знакомы лет двадцать, а ведь она его в глаза не видела. Ей всегда на зависть легко давалось общение с людьми.

– Мама, что происходит?

– Вы как раз вовремя, – резко ответила она. – У нас тут семейный скандал.

– Скандал?! – проорал отец откуда-то из комнаты. – Ты называешь это просто скандалом?

Мама сморщила острый носик:

– Не вопи так! Томка, ты закрыла дверь?

Пол даже не понял, к кому обращаются, и посмотрел на меня с удивлением. Пришлось быстренько объяснить ему, что Томка – тоже я. Но это удивление уже сменилось новым. В коридор, где мы продолжали топтаться, выскочил мой отец. Пол так и разинул рот, увидев его в трусах и расстегнутой рубашке, которую отец, видимо, надевал к нашему приходу в тот момент, когда разгорелась ссора.

– Смотри! – завопил он и сунул мне большую открытку в форме сердца. – Это я нашел в шкафу.

– Безвкусно сделана, – неопределенно отозвалась я, не понимая, к чему все это.

Он весь сморщился от гадливости:

– Да ты прочитай!

Я разомкнула половинки сердца. Внутри было крупными буквами написано: "Любимая, я весь в твоих ладонях. Саша". Пол на открытку даже не взглянул. То ли из убеждения, что нельзя читать чужую корреспонденцию, то ли просто не знал письменных русских букв.

Мама криво усмехнулась:

– Я не смогла это выбросить. Рука не поднялась. Но это же ничего не значит! Просто признание.

Отец с рыком рванул незастегнутую рубашку:

– Ничего не значит? Он называет тебя "любимой", и это ничего не значит?!

Голубые мамины глаза даже заблестели от злости. Она так похорошела, разрумянившись, что мне подумалось: с точки зрения Пола моя мама – молодая, интересная женщина. Чуть располневшая, зато очень живая и улыбчивая. Когда она не сердилась, губы ее расползались против воли.

– Как же еще назвать человека, которого любишь? Он же не подписался "любимый тобою"!

– Еще не хватало! – взревел отец.

– Может, мы пройдем в комнату? – я протянула открытку маме.

Она взяла ее, не глядя, потому что не сводила глаз с дрожащего от гнева папиного лица.

– Нет, постой! – он схватил ее за руку и, видимо, сжал слишком сильно, потому что маму всю перекосило. – Ты скажи дочери, сколько лет этому сопляку!

– Ну, тридцать восемь, – стараясь держать подбородок повыше, ответила мама.

– А тебе?

– Скотина, – прошипела она, но все же сказала: – Сорок четыре.

Отец с восторгом хлопнул в ладоши и завопил:

– Каково, а?! Совсем сдурела на старости лет!

Быстрый взгляд Пола ощутимо скользнул по мне и снова устремился в палас. Мне захотелось взять его за руку, но это означало бы, что я тоже отношу папину бестактность и на его счет. Я сказала:

– Насколько я понимаю, возраст здесь вообще ни при чем. Вы разводитесь, что ли?

– Вот еще! – фыркнула мама. – Из-за какой-то глупости? Не я же писала эту открытку.

– Тогда, может, вы все же пригласите нас в комнату?

Они оба разом пришли в себя и, смущенно захлопав ресницами, уставились на Пола.

– Мистер Бартон, – пробормотал отец с некоторым замешательством, будто лишь сейчас увидел его.

– Просто Пол, – невозмутимо ответил мой мистер, всем своим видом давая понять, что ничего не видел и не слышал.

Он поцеловал маме руку, чего, наверное, при других обстоятельствах делать не стал бы. Я догадалась, что ему хотелось поддержать ее, как товарища по несчастью. Когда Пол наконец вручил розу, которую все мял в пальцах, у мамы расстроганно зазвенел голос:

– Прошу вас, Пол! Извините, ради Бога! У вас в Англии такое, наверное, не случается?

– О нет, случается, – заверил Пол, с опаской оглядывая комнату. Может, ему мерещились отчаянные мамины любовники, прятавшиеся за шторами?

Мама радостно сообщила:

– Сейчас будем обедать! У меня все готово. Я уже собиралась накрывать на стол, когда…

Она стрельнула в отца косым взглядом, а тот в ответ привычно дернул щекой с родинкой. Пол тут же встрял, как опытный рефери:

– Я могу вам помочь?

– Ну что вы! – мама постепенно им очаровывалась. Это легко было предугадать, потому что она вообще была неравнодушна к мужчинам, а уж Пол дал бы фору любому из ее знакомых.

– Хотя… – она замялась и оценивающе оглядела его. – Вы умеете резать хлеб?

– О… Да. Наверное.

Избегая папиного взгляда, она бесстрашно взяла Пола за локоть и увлекла за собой на кухню, ласково приговаривая:

– Пойдемте-пойдемте… Я покажу вам, как это делается.

– Шлюха, – бросил отец ей вслед и обернулся: – Не при тебе будет сказано. На кой черт ты притащила сюда этого иностранца?

– Папа, ты же сам его пригласил!

– Ты видела, как она на него смотрит? Как на племенного быка!

Я угрожающе предупредила:

– Не трогай Пола!

– Очень нужен мне твой Пол…

– Прекрасно! Хоть ты не будешь иметь на него виды!

Опомнившись, отец небольно хлопнул меня:

– Сейчас выдеру! Она все-таки твоя мать.

Оглянувшись в сторону кухни, он виновато поежился:

– Как-то неудобно вышло… Именно сегодня, а?

– Ничего, пап. Они ведь такие сдержанные, эти британцы. Ты же видел – он и бровью не повел.

Отец вздохнул:

– А все равно как-то неловко… Как будто всю Россию опозорили.

Я с упреком сказала:

– Ты ни с чего завелся, пап. Подумаешь, какой-то мужик признался в любви! Это же хорошо, что наша мама еще такие чувства вызывает.

– Еще! – хохотнул он. – Да она и в семьдесят лет будет кружить головы.

– Хотелось бы верить.

– Ах, вот как! А мне что прикажешь делать?

Осознавая степень собственного нахальства, я посоветовала:

– Ухаживать за ней получше. Особенно, когда всякие европейцы рядом крутятся. Они народ обходительный.

– Она меня любит, – вдруг спокойно сказал отец.

– Чего ж ты тогда?

– А ей было приятно.

Он довольно улыбнулся и потрепал меня по щеке. Потом вдруг спросил, как старая подружка:

– Твой-то тебя ревнует?

Я расхохоталась ему прямо в лицо. Но отец не обиделся. Смотрел на меня и улыбался, счастливый и помолодевший. И все еще без штанов.

– Пап, ему не к кому меня ревновать. Я кроме него никого не вижу.

– А я это заметил, – согласился он. – Еще в больнице. Мне даже как-то обидно стало. Он ведь старше меня!

– Это ты на год старше, – возмутилась я его забывчивости. – Я ведь говорила!

Он миролюбиво щелкнул меня по носу:

– Ну ладно, ладно… Дай я хоть брюки надену… Ты пойди, проверь, чем они там занимаются.

Это было глупо, и мама наверняка рассмеялась про себя, когда я появилась на кухне. Зато Пол так откровенно обрадовался, что я мысленно поблагодарила отца. Похоже, он резал хлеб впервые в жизни – такие уродливые куски у него получались. Я забрала нож и усадила его на табурет, потому что нога у него, наверное, уже отваливалась. Но стоило маме унести салаты, как Пол тут же притянул меня на колено и забормотал, целуя в шею:

– Я скучал. Я так скучал!

– Пол, мы расстались на пять минут!

Он пожаловался, дыша в ухо:

– Я чуть не умер. Пять минут – это очень долго. Завтра ты пойдешь со мной в школу? Я не смогу один.

– Пол, ты сумасшедший! У меня же собаки, дети.

– Скажи им: нет. Ты умеешь. Скажи, пожалуйста. Тебе нужны деньги? У меня есть. Бери сколько надо.

Вспомнив о Рэе, я угрюмо сказала:

– Ничего мне не надо…

Пол несколько раз быстро поцеловал меня:

– А это?

– Ты – искуситель.

– Да, – он горделиво засмеялся.

– Ты сам говорил, что здесь нельзя целоваться. Со вздохом отпустив меня, он удрученно сказал:

– Когда ты будешь, как твоя мама, тоже полюбишь молодого. И он подарит тебе сердце.

– Ох, Пол, что говорить об этом! Еще двадцать лет впереди.

– Двадцать лет, – повторил Пол и сразу как-то постарел от этих слов.

Я шагнула к нему и прижала к животу его смешную голову. И так мне хотелось поклясться ему, что нет в мире силы, способной оторвать нас друг от друга… Но это был запрещенный прием. Никто не знает своего будущего. Я не могла сказать ему ложь, даже если она зовется святой.

Вернулась мама, предупредительно закашлявшись на пороге кухни. Но и после этого она старательно не смотрела на нас первые минуты и обращалась к плите, кухонному столику и окну. Голос у нее так и вибрировал от возбуждения. Может, они с папой вели себя в комнате не лучше нас? Я впервые чувствовала себя с родителями на равных, будто из-за Пола приблизилась к ним по возрасту. Это было немного странное, но, в общем, приятное состояние.

– Риту ждать не будем, – объявила мама холодильнику. – Она только на деловые обеды не опаздывает.

Пол спросил меня глазами, о ком идет речь. И тут же к нам вошла, точно материализовалась, сама Рита – младшая сестра моего отца.

"Помянешь дьявола, он и появится", – мелькнула у меня непрошеная мысль.

В семье считалось, что мои способности – от нее. Рита была художницей. Но не того психопатического склада, как большинство художников, и я в том числе, а представителем новой формации. Она успешнее всех в нашей семье вписалась в постперестроечную действительность. Несколько лет назад она буквально за пару месяцев овладела английским и вернула неслыханную доселе в наших краях деятельность по развитию международных контактов. В то же время она перестала писать сама и занималась только организацией выставок за рубежом, подписанием контрактов и прочей "ерундой", как я называла это про себя. Несколько раз Рита и меня пыталась вовлечь в свою работу, но я набралась духа и заявила, что для меня такое предложение оскорбительно. Я не собираюсь заниматься коммерциализацией искусства, потому что она равносильна его смерти. Рита едко усмехнулась и отступила.

Сейчас ей не было и сорока, а выглядела она еще моложе. Мама, вздыхая, приговаривала: "Вот что делают с женщиной деньги…" Мужа Рита называла – "мое прикрытие", и утверждала, что деловая замужняя женщина – это как боеспособная армия, обеспеченная крепким тылом. Меня эти слова коробили, тем более, что Андрей всегда был мне симпатичен. Он казался таким же неприкаянным, как и я, и так же не мог найти себя в жизни. Только вот он был на восемнадцать лет старше, и надежды у него оставалось совсем немного.

Отец пригласил сестру на случай, если у Пола возникнут трудности в общении. Однако он недооценил способности Пола слушать с заинтересованным видом, даже когда не понимаешь ни слова. Объяснялся же он простыми фразами и мог легко обойтись без посторонней помощи.

Все это пришло мне в голову, когда вошла Рита, и я не без тревоги проследила взгляд Пола. Это для меня она была тетушкой не первой молодости, а для него – очень даже… Но Пол повел себя безупречно. С улыбкой пожав протянутую руку, он вежливо поздоровался, сказал еще несколько ничего незначащих слов и обернулся ко мне. Очевидно, Рита оказалась не в его вкусе: черты у нее были крупные, тяжеловатые, несколько мужские, а выражение лица – решительное, будто она каждую минуту шла на приступ. А может, Пол и в самом деле любил меня так, как говорил.

– Наконец-то вам будет с кем пообщаться! – радостно воскликнула мама, точно до этого Пол не проронил ни слова.

Он вопросительно поглядел на меня. Пришлось пояснить, хотя это не доставило мне удовольствия:

– Моя тетя в совершенстве владеет английским.

– Ну уж! – энергично отмахнулась Рита. – Не в совершенстве, конечно… Вы из какой части Англии? А, из Лондона. И родились там? А где учились?

Было заметно, что Пол несколько ошеломлен ее манерой забрасывать собеседника вопросами. Мыто к этому давно привыкли. Чтобы облегчить его задачу, а может, чтобы просто покрасоваться, Рита перешла на английский, и я заметила скользнувшую по губам Пола ироническую усмешку. Очевидно, с произношением у нее было не все в порядке. Но Пол что-то отвечал, все больше оживляясь, и у меня стало нехорошо на душе – я-то не могла увлечь его разговором.

Словно почувствовав это, мама хлопнула в ладоши и резко закричала:

– За стол! За стол!

Мне показалось, что она позаимствовала эту манеру из какого-то фильма, вот только названия я не помнила. Нас с Полом посадили напротив, и я внезапно поняла, почему в кино влюбленные так и норовят коснуться друг друга под столом. Мне так мучительно хотелось вытянуть ноги, что у меня даже мышцы заболели и заныла поясница. Этого нельзя было делать, иначе мы опять начали бы задыхаться прямо на глазах у всех. Я, не отрываясь, смотрела на Пола, а он то и дело поглядывал на меня, словно спрашивал: "Ну? Что ж ты? Не можешь дотянуться?" И в то же время пытался как-то общаться с моими родителями, которые за столом держались с подчеркнутой церемонностью, будто задались целью переплюнуть всю английскую аристократию.

Когда пришло время подавать второе, мама вызвала меня на кухню и, притворив дверь, возмущенно зашептала:

– Слушай, что он с тобой сделал? Ты так пожираешь его глазами, что мне даже страшно становится! Неужели он такой…

Она продолжила фразу жестом. Было заметно, что маме просто не терпится все выведать, все-таки Пол был ее возраста, даже чуть старше.

– Такой, – подтвердила я, не решившись посвятить ее в подробности.

– Ну надо же, – вздохнула она. – И где ты его только откопала? Он богатый?

– Вроде не бедный.

– Ты проверила, он точно не женат?

– Мама, как это можно проверить?!

– Разве у них в паспортах нет графы "семейное положение"?

Она уже начинала раздражать меня, и в то же время я понимала, что мама просто обязана проявить заботу. К тому же она действительно любила меня, несмотря на то, что я всегда доставляла ей много хлопот. Впервые учительница посоветовала сводить меня к психиатру, когда мне было не больше десяти. "Ваша девочка видит то, чего не видят другие дети", – заявили маме. На это она гордо ответила: "Выходит, моя дочь – гениальна!"

Хоть ее вызывающие слова до сих пор не подтвердились, я все равно была благодарна маме за то, что она не сдала меня в больницу в столь раннем возрасте. В те года гнет таланта еще не надломил меня, но случилось другое – меня лишили моего леса. Я выросла, как дриада, среди деревьев, потому что у папиных родителей была большая благоустроенная дача. Мой дед возглавлял областной отдел здравоохранения, но главным человеком, о чьем здоровье он заботился, была я. Прошло почти пятнадцать лет с тех пор, как он угодил в трещину, расползшуюся по стране, и нашу дачу заселили другие люди, а я до сих пор помнила, как шагают по ладони бурые сосновые иглы, как шуршит ствол, если провести по нему рукой, как сладко пахнет земля в солнечный полдень… Такие же ощущения позднее я испытывала и в бору, который подступал к моему нынешнему дому, но самыми выпуклыми и яркими оставались те, детские впечатления. Много раз я рисовала тот лес по памяти, и у меня всегда получалось.

Мой мозг отказывался принять простую истину – я больше не буду валяться под вечер в гамаке, от которого на голых ногах оставались красные переплетения, каждое утро больше не будет звенеть птичьими голосами, а шепот сосен, который сулил скорое осуществление всех надежд, не сможет настичь меня в городе, где я чувствовала себя, как в одиночной камере. Дети избегали меня, а общаться с карагачами мне было не дано.

По-моему, я решила выйти замуж за Славу в тот момент, когда узнала, что его родители оставляют нам квартиру в доме возле бора. Но это случилось много лет спустя, когда я уже успела пройти через ужас болезни и лечения. Маме пришлось это сделать, да я и сама уже понимала, что должна подлечиться, чтобы не сойти с ума окончательно. Кто же мог предположить, что появится Пол и успокоит меня лучше любых лекарств?

– Я не знаю, женат он или нет, – ответила я маме. – Он сказал, что нет, и я ему верю.

– Староват он для холостяка, – туманно заметила мама.

– Но не для любовника.

– Томка! Ты все-таки с матерью разговариваешь… А еще говорят, что на Западе мужики совсем выдохлись…

– Говорят, что в Москве кур доят!

Она виновато погладила меня по плечу:

– Ну, не дергайся, я же должна знать, с кем ты живешь! Вот выйдешь замуж, я от тебя отстану.

– Я уже была замужем.

– Он не звонил?

– Нет, слава Богу!

Мама опять вздохнула:

– Странные у тебя все-таки вкусы. То совсем мальчишка, то почти старик.

– Себя ты тоже считаешь старухой?

У нее даже щеки вспыхнули:

– Да мне всего сорок четыре!

– Ему почти столько же.

Она снисходительно усмехнулась:

– Я знаю, сколько ему… Отец мне сказал. Двадцать пять лет разницы – это не многовато?

– Многовато, – согласилась я. – Но что поделаешь? Я не могу стать старше, а он моложе.

– А отлепиться от него ты уже не можешь? – продолжила мама. – Не обижайся, это библейское выражение.

Уже едва сдерживаясь, я посоветовала:

– Иди, потолкуй с ним о Библии. Он – католик.

У мамы тотчас случился приступ религиозности. Перекрестившись, она испуганно спросила:

– Ты что же, станешь католичкой? Ты даже не православная!

– Мама, усмири свою фантазию! Он еще не делал мне предложения.

– Нет? А вы сколько знакомы?

Если б я ответила правду, мама рухнула бы в обморок. Когда дело касалось меня, она проявляла поразительную консервативность. Среди английских матерей она нашла бы полное понимание.

– Месяца два, – сказала я, следя за выражением ее лица. Оно стало разочарованно-озабоченным.

– Да, это мало, – заявила она, и я порадовалась, что не стала проводить экспериментов. – У них на Западе годами живут и только потом женятся.

– Откуда ты столько знаешь о Западе?

Мама возмущенно пожала плечами:

– Ну, я же смотрю передачи! Сейчас их столько… И о Европе, и об Америке. Постой, он ведь англичанин, я ничего не перепутала?

– Он живет в Лондоне. Это столица Великобритании.

Она шлепнула меня по руке:

– Думаешь, я малограмотная? Я стала домохозяйкой по желанию, а не потому, что меня выгнали с работы.

Раньше моя мама вела в школе уроки домоводства. В первом классе я слегка стыдилась этого, потому что "труды" считались второстепенным предметом. Но, подрастая, начала понимать, что в маме соединилось все, что должно быть в женщине, – неуловимый шарм, неподдельная доброта, хорошая голова и золотые руки. Мне из этого ничего не передалось. Они с отцом до сих пор вели образ жизни "старых коммунальщиков" – друзья засиживались у них на кухне далеко за полночь, и это были и мамины друзья в том числе.

Уходя из школы, она оправдывалась перед каждым, хотя никто ее и не обвинял: "Все равно ведь ничего не платят. Я заказами больше заработаю". И ее надежды оправдались в первый же месяц. Теперь они с отцом жили на ее деньги, потому что медикам зарплату выдавали только время от времени. Мама и меня пыталась привлечь к своему "бизнесу", как она гордо именовала пошив дамской одежды, но мои руки отказывались держать что-либо, кроме карандаша и кисти. Маме я не говорила, что все еще продолжаю рисовать. Она пугалась так, словно это желание уже само по себе являлось признаком рецидива.

Мы так и не успели до конца выяснить степень маминой географической эрудиции, потому что вошел отец и так посмотрел на нее, что меня просто вынесло из кухни. Когда я вошла в комнату, Пол стоял у окна, спиной к нему, а Рита рядом. Так близко, что я физически почувствовала, как истомился Пол от желания отодвинуться. Рита непринужденно болтала, и он поддерживал беседу, но стоило мне появиться, как Пол весь так и засветился.

"О чем они так долго разговаривали? – с беспокойством подумала я. – Рита умнее меня и уж куда образованнее. Наверно, ему интересно с ней…"

– Я видел твои рисунки, – радостно сообщил Пол. – Очень талантливо. Почему ты не показала?

– Мои рисунки? Разве у родителей что-нибудь осталось?

– О! Все стены в… Той комнате, где спят.

– В спальне? Да не может быть!

Он поманил меня:

– Пойдем.

Бесцеремонно бросив Риту, мы удалились, а она проводила нас таким ошеломленным взглядом, что ее подозрения проступили наружу. Но мы еще не дошли до того, чтобы заниматься любовью на родительской кровати в их же присутствии. Хотя мне и хотелось этого.

– Вот! – с гордостью сказал Пол, будто демонстрировал мне собственные работы.

Широким жестом экскурсовода он обвел стены, сплошь увешанные моими гравюрами и акварелями.

– С ума сойти! – простонала я. – Они же сами запретили мне заниматься в художественной школе.

– Как?! – поразился Пол.

– Так. Когда я заболела… Ну, я говорила тебе! У меня начались жуткие депрессии. Родители решили, что все это связано с живописью. В общем-то, они не ошиблись. У меня случались всякие видения.

Оглянувшись, я шепнула:

– И сейчас бывают. Ты только им не говори.

– Не скажу, – серьезно пообещал Пол. – Часто бывают?

– Нет, совсем редко. Это не страшно. Разве тебе никогда ничего не мерещится?

– Да, – ответил он, не рискнув повторить слово "мерещится".

Я с сомнением посмотрела в его ясные серые глаза. Было непохоже, чтобы в их глубине могло таиться безумие. Наверное, он просто решил поддержать меня. Я обняла его, и Пол слегка меня приподнял. "Ненавижу твою Англию! – подумала я, вдыхая его тепло. – Ты вернешься туда через год, и я опять останусь одна…"

В комнату с опаской заглянула мама, и он разжал руки.

– Вы что тут делаете?

– Любуемся вернисажем. Чья идея?

– Моя, – смущенно призналась она и, медленно поворачиваясь, осмотрелась. – Так кажется, что ты живешь дома. Как-то спокойнее… Кофе готов, пойдемте?

Выходя за ней следом, я растроганно проговорила:

– Надо было заварить для Пола чай. Сейчас как раз "five o'clock".

Он ткнул меня сзади в спину. Обернувшись, я поразилась тому, как Пол покраснел.

– Я не робот. Я не веду себя за… програм-миро-ван-но… – прошипел он, запинаясь.

– Ой, Пол, извини, – спохватилась я. – Это глупо с моей стороны.

– Ничего, – тут же отошел он и уже с прежним невозмутимым достоинством уселся за стол и с недоумением воззрился на Риту, Которая разговаривала по мобильному телефону, низко наклонившись над чашкой, словно так ее было хуже слышно.

– И знать ничего не желаю! – резко ответила она кому-то, и все за столом невольно замерли. – Я тебе сказала, что достану деньги, значит достану. Начинай работать!

Отключив трубку, Рита оглядела нас и, задержав взгляд на бесстрастном лице Пола, пояснила:

– Мемориальную доску заказали одному скульптору… Да твоему соседу! – она коротко взглянула на меня и снова повернулась к Полу.

– Алениному отцу, – успела сказать я.

– Зажрался совсем, – в сердцах бросила Рита, не заметив, как у Пола дернулись брови. – Такую цену запросил, что я губернатора второй месяц уломать не могу… А ведь хорошему человеку делаем, художнику.

У нее так горели глаза, когда она смотрела на Пола, что я в отчаянии брякнула:

– Полной бездарностью он был, твой хороший человек!

– Царство ему небесное, – поспешно вставила мама. У Риты дернулась голова в мою сторону, но произнесла она, по-прежнему глядя на Пола:

– Ну, тебе, конечно, лучше знать…

Хитро поглядев на нас, отец, посмеиваясь, спросил:

– Мистер Бартон, а как вам понравились Томкины рисунки?

– Чьи? – с недоумением переспросил Пол. Он еще не запомнил, что меня можно называть Томкой. Отец неловко поправился:

– Тамары, дочери моей.

– О! Я говорил… Очень талантливо. Я хотел бы иметь один. Чтобы повесить в своем доме в Лондоне.

Мои родители в замешательстве переглянулись. Видимо, они были уверены, что я сама уже наполовину обитаю в этом лондонском доме. И Пол угадал их взгляды.

– Тамара сама выберет место для рисунка… Я думаю, мой дом тебе понравится, – с надеждой сказал он мне.

– Я тоже так думаю, – поспешно отозвалась за меня мама.

Когда она волновалась, лицо у нее становилось румяным и скорбным, как у рафаэлевской Мадонны. Отец решил снова сменить тему и поинтересовался состоянием современного изобразительного искусства Англии, на которое ему было начихать с высокой колокольни. И Полу, видимо, тоже, потому что он от смущения прибегнул к услугам переводчика.

– Мистер Бартон не считает для себя возможным комментировать достижения художественной богемы Лондона, потому что много лет не имеет с ней никаких контактов, – объявила Рита столь официально, будто половину жизни прослужила в посольстве Великобритании.

– А-а, – только и смог ответить отец.

– В Англии никогда не было своего изобразительного искусства, – показала я Полу красную тряпку за то, что он обратился за помощью к Рите.

Он тотчас разволновался, как бык на арене.

– Было! А Тернер? Он… как это? Предугадал импрессионизм. Бонингтон? Ван Дейк жил в Англии.

– Вот именно – жил. И потом, когда это было!

Рита напомнила:

– Вы забыли Джона Констебля.

– Не забыл, – заупрямился Пол. – Я хотел сказать о нем отдельно.

– Особо, – по привычке поправила я и снова кинулась в бой. – Да разве он того стоит?

– Он… начал пейзаж Англии!

– Фу, реализм!

Отец угрожающе произнес:

– Томка!

Но я уже не могла остановиться:

– Вся ваша английская живопись просто пришиблена к земле. Хогарт, Гейнсборо. Не говоря уже о Рейнольдсе с его парадными портретами. А в музыке? Классических английских композиторов вообще в природе не существует!

Я и не заметила, что Пол поставил локоть на стол и, подперев щеку, смотрел на меня с таким со страданием, от которого я тотчас смешалась. В неловкой тишине его голос прозвучал как призыв к примирению:

– Я согласен. До "Битлз" у нас не было настоящей музыки. Только народная. Ты права.

И улыбнулся так мило, что я едва не бросилась к нему на шею.

– Прости, Пол, – пробормотала я.

Он ответил, как терпеливый священник:

– Англия простит.

– У вас хорошая литература…

И тут национальная гордость все же взяла верх. Пол выпрямился и, напряженно улыбаясь, с достоинством произнес:

– Хорошая? Ваш великий Пушкин шел по следам нашего Байрона, а не наоборот.

И возразить на это было нечего.