Текст книги "Гринвичский меридиан"
Автор книги: Юлия Лавряшина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)
Глава 29
Утреннее июньское небо еще не набрало интенсивности синего цвета. Оно было почти бирюзовым, а бледные пятнышки облаков выглядели размытыми, как «яблоки» на лошадиной шкуре. Подумав об этом, я поймала себя на том, что это – первый образ, пришедший мне в голову за долгие-долгие месяцы. Я с благодарностью погладила свой огромный живот: еще нерожденный ребенок упорно заставлял меня жить. А когда я норовила ускользнуть в отчаяние, задиристо пинал меня изнутри. Похоже, он был таким же крепким и длинноногим, как Пол…
Ланя ревновала меня и давно уже не показывалась. Теперь целые дни напролет я разговаривала с моими мужчинами. Больше я не испытывала никаких трудностей в общении, потому что Пол воображаемый понимал меня без труда. Вот только ничего не отвечал. Улыбался и слушал…
Каждый раз, возвращаясь домой, я кричала во все горло: "Пол! Я пришла!" Благо квартира была большой, а стены толстыми, и можно было не опасаться, что соседи вызовут "Скорую", приняв меня за сумасшедшую. От улыбки Пола в комнате сразу светлело. Я улыбалась в ответ и рассказывала ему обо всем, что видела на улице. Я описывала ему сибирский мороз, которого он так и не дождался. Пыталась объяснить, что чувствуешь, когда отморозишь щеку. Или, вернее, что ничего не чувствуешь. Скатывая плед, я показывала, как лепят снежную бабу, вот только морковка в ткань не втыкалась. А под новогоднюю елку, которую Пол назвал бы рождественской, я положила для него подарок – деревянного круглобокого мальчишку, сделанного по типу матрешки. Я садилась рядом с елкой и доверительно шептала Полу: "Сколько ты хочешь сыновей? Можно одного. А можно… Смотри! Уже два. А вот и третий…" Семеро мальчишек, мал мала меньше, выстраивались шеренгой, и мне казалось, что все они чем-то похожи на Пола.
Когда наш ребенок впервые пошевелился, это было похоже всего лишь на крошечный пузырек воздуха, пробежавший по стенке живота. Но я сразу поняла – что это. В тот момент я ехала к родителям и едва не завопила на весь трамвай: "Он шевельнулся!"
Мама, конечно же, разрыдалась, когда я ворвалась к ним и с порога сообщила эту новость. Но к тому времени я успела привыкнуть, что сам вид моего набухающего, как весенняя почка, живота вызывает у нее слезы. Они меня уже ничуть не расстраивали.
Заходя к родителям, я каждый раз опасалась другого – встретить Риту. Если Андрей рассказал, как я ворвалась к ним среди ночи со скальпелем, то она, без сомнения, все поняла. Как не был мне симпатичен ее муж, я отдавала себе отчет, что Рита намного умнее его. Даже странно, что она сразу не догадалась: Пол ей не по зубам.
Иногда страх начинал душить меня: "А с чего я взяла, что он ей не по зубам? Для него она молода и красива, к тому же, они могут свободно поговорить. А он ведь так мучился, что ничего не может сказать…" Эти мысли заставляли хвататься за самоучитель английского, но даже четверть часа занятий усыпляли меня, и за несколько месяцев я так и не осилила таблицу с временами глаголов. Словно издеваясь надо мной, автор самоучителя выбрал выражение "он идет", и я была вынуждена повторять на языке Пола: "Он уходит (ежедневно). Он ушел (вчера). Он уйдет (завтра)".
Но закрыв книгу, я могла сказать только одно и по-русски:
– Он ушел.
Ребенок тут же недовольно толкал меня ножкой. Я торопливо расстегивала халат и с восторгом наблюдала, как острая пятка, выпирая, движется по моему животу. Иногда я щекотала ее, и ножка отдергивалась.
– Жаль, что ты не видишь этого, Пол, – бормотала я, гладя растянувшуюся кожу и выпяченный пупок. – Я обещала, что ты сможешь все увидеть… Что ты будешь прижимать руки к моему животу… Ох, Пол… Что же я наделала…
Родители опекали меня, как в детстве, носили фрукты целыми пакетами, а мама пичкала деревенским творогом. С Ритой мы так ни разу больше и не виделись, и даже в день моего рождения она передала поздравления через отца.
– Угораздило же тебя родиться в День защиты детей, – усмехался он, целуя в обе щеки. Потом без стеснения погладил мой живот. – Так что давай, защищай!
– Пап… Спасибо тебе… Вам с мамой… Я бы без вас…
Отец строго оборвал меня:
– А-ну, прекрати! Ты чего тут сопли развела? Тебе на занятиях не говорили, что нельзя плакать? Ты на занятия-то ходишь?
– Хожу. Пап, я сижу у вас на шее…
Он зашел сбоку и приобнял меня.
– Ну и пузо у тебя! Если б сам не видел УЗИ, решил бы, там двойня. Еще бы, есть в кого… Твой Пол – здоровый бычара!
Меня коробило, когда он так говорил, но по-другому отец не умел. Пол ему нравился, даже несмотря на то, что произошло. Впрочем, никто не знал того, что произошло…
Я взяла отцовскую крепкую руку хирурга и повела его в свою комнату.
– Куда ты меня тащишь?
– Сейчас я тебе кое-что покажу.
Отпустив его, я взяла со стола перевернутый лист и, держа двумя пальцами, обернулась к отцу:
– Смотри!
Возникшая за его плечом мама вскрикнула:
– Ох ты! Как живой!
Отец скептически покосился на нее и спросил:
– А почему он с тростью? Ни разу не видел его с тростью.
– Это я придумала.
– Ой, Томка, – тем же тоном произнесла мама, – как здорово!
– Хорошо получилось, – наконец одобрил отец. – Я не знал, что ты снова рисуешь.
– Я и сама не знала. У меня долго не получалось.
Мама убежденно заявила:
– Это хорошо, что ты начала рисовать. Раньше я почему-то боялась этого.
Отец хмыкнул:
– Так боялась, что всю спальню твоими работами облепила. Эту ты, конечно, у себя повесишь? – и как бы между прочим спросил: – Когда ему сообщишь?
Мы выясняли это уже раз сто, но отец то и дело возобновлял разговор. Наверное, надеялся, что я передумаю.
– После родов. Пап, да уже неделя осталась, не больше!
– Да знаю я, – махнул он рукой. – Не хуже твоего считать умею. Да и живот у тебя совсем опустился… Давайте садиться! Кого ждем? Водочки хочется, я сегодня не за рулем. Твой англичанин глоточками пьет…
– У них так принято.
– Просто они пить не умеют! Так мы кого-то ждем?
– Юра обещал прийти. Он мне так помогает! Вчера картошки опять притащил… Да не смотри ты так! Вы его знаете. Бояринов.
Мама сразу оживилась:
– А, тот артист? Гамлет? Ты у него еще собаку выгуливала?
– Дурью маялась! – хмыкнул отец. – Нашла работу… Скажи спасибо, что я твою трудовую пристроил, а то без декретных осталась бы…
– Спасибо.
Он даже смутился:
– Да ты что?! Я же просто так сказал… Что там в Англии пьют перед едой?
– Херес. У меня нет.
– Ничего, твой человек-пол привезет целый ящик, когда узнает…
Мама умоляюще спросила, подергиваниями поправляя скатерть:
– Ты нам когда-нибудь расскажешь, что у вас произошло? Ну не могу я поверить, что он просто бросил тебя и все! Я в жизни не видела, чтобы из кого-нибудь так любовь сочилась, как из твоего Пола!
Отец заметил в пространство:
– А уж ты повидала…
– Попридержи язык, – посоветовала мама. – Я с дочерью разговариваю.
– Дочь, отвечай матери, – потребовал он. – Мне тоже интересно.
– Я… Я…
Короткий звонок освободил меня от ответа. Вскрикнув: "Это Юра!", я бросилась к двери, но, открыв ее, чуть не убежала назад. Не переступая порога, Рита протянула букет роз.
– Можно?
– Конечно.
Мой голос прозвучал так незнакомо, будто мы обе погружались в бездну океана, то ли пытаясь утопить друг друга, то ли спасая. Темные пятна волновались перед глазами, выдавливая их. Сняв плащ, Рита расправила перед зеркалом плечи, провела пальцем по подбородку. Я настороженно вбирала каждый ее жест, хотя она вела себя точно так же, как всегда.
– Что ты так смотришь? Боишься? – ее голос легко прорезал водную преграду.
Рита была сильной женщиной. По-настоящему сильной, ведь она смогла пережить отсутствие и любви, и таланта. Желая уберечь себя от грядущих ударов судьбы, она так прочно заковалась в стальные доспехи, что просто не успела их снять, пока Пол находился здесь. Ей впервые захотелось этого, а времени не хватило…
– Чего мне бояться? – я удивилась тому, как ослабел шум в голове.
– Ну! – она вскинула подбородок. – Ты же всегда чего-то боялась!
– С Полом мне нечего бояться.
У нее страшно передернулось лицо, а глаза стали огромными и будто слепыми – она смотрела сквозь меня.
– Пол здесь? Он приехал? – отрывисто спросила она.
Я положила руку на живот:
– Он во мне.
Еще несколько мгновений Рита глядела так же слепо, затем прищурилась, сведя густые ресницы черными острыми стрелами.
– Ах, в тебе! Решила, что заполучила его, да?
Она шагнула ко мне, и я непроизвольно выставила вперед ее букет. Рита перевела взгляд на цветы и сказала:
– В английской литературе розой называли мужчину. В их языке она – среднего рода. Офелия сравнивала с розой Гамлета. Ты это знала?
Не позволив мне ответить, она продолжила:
– А ведь он ничем не походил на розу. Не слишком красивый и толстоватый… Все женщины глупеют от любви. Да и мужчины тоже, иначе Пол не влюбился бы в тебя…
Все еще держа перед собой букет, я другой рукой нащупала чугунную подкову на массивной подставке, что стояла на столике у зеркала. Когда-то моя сентиментальная мама подарила ее нам со Славой – "на счастье!" Тогда подкова не особенно мне помогла, но сейчас… Если сжать ее покрепче, размахнуться как следует и припечатать Рите в висок…
Голос Пола шепнул из далекого дня: "Вся голова… понимаешь?"
Я разжала руку. Мое счастье не стоило той самой слезинки ребенка, о которой Пол вслух читал из Достоевского. Ведь Рита стала Алениной матерью…
– Да кто там? – крикнула из комнаты моя мама. Чувствуя, что разговор не окончен, я громко ответила:
– Мы сейчас!
Рита поглядела на меня как-то особенно пристально и вдруг спросила:
– Помнишь сказку про спящую царевну? В день рождения одна доведенная до отчаяния колдунья сделала ей страшный подарок…
– Это была злая колдунья, – защищаясь, вставила я.
– Любой разозлится, если его лишают праздника жизни! Так что, маленькая, капризная царевна, хочешь получить от меня подарок?
– Какой? – у меня вновь пропал голос, а шепот прозвучал так жалко, что самой стало стыдно.
– Прозрение, – произнесла Рита голосом гонца, зачитывающего приговор.
– Прозрение?
Что-то лопнуло у меня в животе и по ногам потекло. Я так заорала, что мои родители столкнулись, выскочив из комнаты.
– Воды отошли! – закричала мама ничуть не тише моего. – Еще же рано!
И набросилась на Риту:
– Что ты ей наговорила?!
Отец вопил, пытаясь перекрыть ее голос:
– Нормально, нормально! Неделей раньше, неделей позже – это ничего. Сейчас-сейчас, Томка, ты только не паникуй!
Я первой пришла в себя:
– Надо вызвать "Скорую", да?
– Я своим позвоню, – отец бросился к телефону, но звонок в дверь остановил его. – Кого там еще черт принес?!
– Это Юра. Пап, у него машина.
Оттолкнув сестру, он бросился открывать, а мама повела меня в душ, без конца поглаживая и приговаривая:
– Сейчас мы помоемся, вещички соберем… Папа все проконтролирует, ты не бойся. Чего ты трясешься? Не надо так! Все хорошо будет.
– Мам, – простонала я, вжимаясь в ее плечо, – почему я ему не написала? Если б он был здесь, я ничего не боялась бы. Он… знаешь, мам, он только прикасался ко мне, и я сразу успокаивалась. Рита что-то хотела сказать… Ой, мам, а вдруг я умру без него?
Она грубо прикрикнула:
– Дура! Что еще выдумала? В твои годы пачками рожать можно!
Подсадив в ванну, она сама помыла меня и промокнула полотенцем.
– Накинь пока халат, в комнате оденешься, тут тесно. Да не трясись ты! Я же тебя родила, даже разрывов не было. У тебя, конечно, пацан покрупнее…
Она вдруг захихикала, и лицо ее ожило:
– А как у него отчество будет? Полович, что ли? Ой, цирк! Нашла ты себе… Да ладно, ладно. Хороший, хороший. Лучше всех!
Проходя в свою комнату, я заметила в передней Юру. Он махнул рукой и нарочито весело крикнул:
– Привет, подруга! Я жду!
Видимо, он здорово струхнул, что я рожу прямо у него в машине. Риты нигде не было видно.
– Мам, вы не ездите со мной, ладно? – попросила я. – А то все потом смеяться будут: мама с папой рожать привезли.
– Ты раньше думала бы, кто тебя рожать повезет. Одна, что ли?
– Юра проводит. Сойдет за мужа.
– Конечно, сойдет! – она заметно воспряла духом. – Такой лапочка… Вы с ним как?
– Никак! Мам, я иногда думаю, что папа неспроста на тебя орет.
Она загадочно усмехнулась и не стала возражать.
Помогая одеваться, мама все пичкала меня советами, будто произвела на свет по меньшей мере десяток детей. Я кивала, молчала и думала о своем. Я пыталась подсчитать, утро сейчас в Лондоне или вечер. А может быть, ночь, и Пол спит крепким сном, не подозревая о том, что сегодня он – раз! и станет папой.
"Твой Бартон ведь мог и жениться за это время, – как-то невзначай обронил отец. – Если уж он вообще решился на этот шаг…"
"Нет, – ответила я тогда. – Я точно знаю, что он не женился. С запада плывут воздушные корабли".
"Что плывет?" – не понял он.
"Облака. Они совсем светлые и похожи на корабли с парусами. А если б случилась беда, то ползли бы серые раки…"
Отец притянул меня и поцеловал в лоб:
"Дурочка ты моя… Какие еще раки?"
"А Пол их видел…"
И отец поверил.
"Наверное, видел, – серьезно сказал он. – Наверное, вы на все смотрели одними глазами".
– Пол! – всхлипнула я, прижав к груди пакет с вещами. – Мам, позвони ему, а?
– Куда? – всполошилась она. – Ты хоть номер его знаешь?
– Рита знает.
Почему-то я была в этом уверена.
Сжав мою голову, мама размеренно произнесла:
– Ты поезжай с Юрой. Я дозвонюсь твоему Полу. Он будет здесь завтра же, вот увидишь. Думай о ребенке, и все будет хорошо.
– Что Рита хотела мне сказать? Какой-то страшный подарок. Может, он разлюбил меня?
– Глупости! – рассердилась мама. – Нашла о чем сейчас думать.
"А о чем же еще?" – удивилась я про себя.
Уговаривать отца не ехать со мной не пришлось, он все понял с полуслова. Отдав Юре распоряжения, куда меня везти, он схватился за телефон прежде, чем мы вышли.
– Позвони Полу! – молила я, отталкивая Юру, который пытался вытащить меня в подъезд. – Потом в больницу. Сначала Полу!
– Да иди ты уже! – вспылил отец, оторвавшись от трубки. – Спохватилась! Он на метле летает, что ли? Все равно к родам уже не успеет. Иди рожай!
И я пошла рожать. Юра все норовил подхватить меня под мышки, хотя идти мне было ничуть не труднее, чем обычно. Никаких схваток не было, только тягучая боль внизу живота.
– Юра, ты помнишь Пола? – спросила я, не в состоянии говорить ни о чем другом.
Он хмыкнул:
– Его забудешь! У меня мороз по коже бежал от его взгляда…
– Пола?! Ты что-то путаешь…
– Да ничего я не путаю! На тебя-то он, наверное, так и не смотрел. Но он может, может! От ревности бесился, я понимаю.
– К тебе? – это прозвучало не слишком вежливо, но я уж очень удивилась.
Однако, Юра не обиделся. Ничто не могло повлиять на его мнение о себе.
– Я ведь моложе лет на двадцать, – простодушно улыбаясь, пояснил он.
Возле машины Юра оставил меня в покое и перебежал на другую сторону. Я смотрела на застывший живой стеной бор и думала, что у меня, наверное, уже начинается родовая горячка – мне везде мерещилось лицо Пола. Стоявший под аркой человек в светлом костюме отступил в тень, и я шагнула за ним:
– Пол!
– Садись, – крикнул Юра. – Я открыл.
– Подожди… Там Пол…
– Да какой там Пол! Что ты в самом деле? Садись, я не умею принимать роды.
Последнее слово заставило меня очнуться. Продолжая вглядываться в затененное пространство под аркой, я села на переднее сиденье и попросила:
– Поедем вон там… Пожалуйста!
Но Юра заупрямился:
– Роддом в другой стороне. Зачем нам терять время? У меня спектакль скоро.
– Но это же пять минут!
– Тома, я все понимаю, – терпеливо вздохнул он и повернул в другую сторону. – Беременные все капризничают. Но тебе осталось быть беременной считанные часы, так что отвыкай.
Я с надеждой переспросила:
– Часы? Так может, он еще успеет прилететь?
Юра пробурчал:
– Я бы на это особенно не рассчитывал.
– Почему?
– Ну что ты, как маленькая, честное слово! Нельзя же быть такой доверчивой… Ты впервые слышишь, как ведут себя мужики в командировках? А тем более – за границей… Попробуй, достань его теперь. Ты даже алименты с него не стрясешь. Он же не бедный, правда? Судя по костюмчикам… Вот именно. Таких адвокатов наймет, что еще ты ему должна останешься. Мой тебе совет: лучше и не связывайся.
– Как же ты его плохо знаешь, – с сожалением заметила я.
Юра отрезал:
– Я его вообще не знаю и знать не хочу! Но в целом мужиков-то я знаю. Этого достаточно… Уж поверь мне: в этих делах мы все одинаковы.
– Раки…
– Что?
Я указала пальцем в лобовое стекло:
– Раки ползут…
– Эй, ты чего? – испугался он. – Какие еще раки? Тома, Тома, я пошутил! Вернется твой Пол, как пить дать!
– Он и сам не верит в это, – донесся сзади насмешливый голос Режиссера.
Разрывая паутину страха, что в мгновение ока спеленала мое тело, я обернулась и увидела рядом с ним Ланю.
– Вы оба тут?!
– Видишь, какие у тебя друзья, – Ланя с упреком подняла темные глаза. – А ты хотела променять нас на того – единственного.
Режиссер издал едкий смешок:
– Единственный! Да таких, как Пол Бартон, миллионы! Заурядный легионер из несметной армии обывателей.
– Вы тоже его не знаете, – возразила я. – Никто его не знает.
– Великолепно! Я его не знаю! Да я провел с ним рядом всю жизнь.
– Почему же теперь ты здесь?
Чей-то далекий голос, который я никак не могла узнать, пытался докричаться:
– Тома, ты с кем разговариваешь? Успокойся, успокойся, уже почти приехали!
– Вот почему я здесь, – пояснил Режиссер. – Чтобы скрасить твое одиночество. Никто ведь не слышит тебя, и ты никого не слышишь. А Ланя слишком хрупкая соломинка, чтоб удержаться за нее.
– Зато я всегда рядом, – обиженно возразила она.
Я смотрела на них и понимала, что надо смириться, что никуда не денешься от этих двоих, и мне предстоит жить с ними. От их взглядов мое тело дрожало, как в лихорадке, и не было ни малейшей возможности ее унять. Я никогда не умела самостоятельно погружаться в состояние покоя. А Полу стоило всего лишь положить руку мне на затылок…
– Да перестань ты думать о нем! – одернул Режиссер. – Немного он заботился о твоем покое, когда привел в Красный замок.
– Красного замка больше не существует.
– О нет! Это лишь видимость… Мы вернемся туда, не волнуйся. И будет весело, как никогда, и все заботы уйдут, и никаких больше мужей и детей… Ведь ты же не примитивная самка, созданная для размножения. Ты – актриса и художница…
Он заворожил меня своими словами, опутал их легковесной пеленой. Я не верила им, но я их слушала, даже не очень вдумываясь в смысл. И только одно слово внезапно выбилось из общей цепочки, уже обвившей меня, и я машинально уцепилась за него:
– Никаких детей? Что это значит? Как это – никаких детей?
Режиссер неприятно ухмыльнулся. Мне было неудобно все время сидеть вполоборота к нему и не хватало дыханья, но я должна была видеть его лицо, которое по-прежнему было до конца неразличимо.
– А ты хочешь стать толстой, безобразной кормилицей?
– Ланя! Что он говорит, Ланя?
Она опять посмотрела на меня с укором:
– Нам было так хорошо вместе, а ты все испортила…
– Я ничего не испортила!
Маленькая пяточка толкнула меня в ребро, потом сползла вниз, и я поймала ее рукой. Новая жизнь копошилась в моей ладони, подталкивая к действию, и мне стало страшно от того, что я опять поставлена перед выбором и должна принять решение. Ох, как я этого не любила!
Ножка отдернулась, и я почувствовала себя пустой, словно ребенок уже ушел из меня по доброй воле. Ушел, чтобы даровать мне свободу…
– Никогда, – громко сказала я, глядя в темные линзы, скрывающие глаза Режиссера. – Я никогда не отдам тебе нашего сына.
Глава 30
В Сибири цвели яблони. Местные жители называли их крошечные плоды «ранетками». На вкус они были кисло-горькими, и Пол удивлялся, как дети могут их жевать. В Европе маленькие лепестки яблонь давно осыпались, усеяв землю молочными кругами, а здесь все только начиналось. Полу все время чудилось, что он случайно переместился во времени и отступил чуть назад.
Знакомый город был залит синим светом, и даже цветки деревьев отливали голубизной. Пол Бартон шел пешком через центр и, забываясь, сжимал колючие стебли роз, которые привез из собственного сада. Ребятишки, которых он доставил сюда на месяц по программе обмена учащимися, понимающе шептались: "В Сибири розы не растут". Слыша эти разговоры, Бартон посмеивался, но не вмешивался: каждый из них должен был открыть свою Сибирь.
Несколько месяцев Пол готовил эту поездку: сам списался с одной из школ в том городке, где жила она, сам нашел спонсоров. Удивляясь себе, он развернул деятельность не менее бурную, чем в те годы, когда снимал кино. Он проводил родительские собрания, обивал пороги в муниципалитете, вырезал статьи о России из газет разного толка, чтобы никто не мог обвинить его в необъективности.
За неделю Пол так уставал от суеты, что несколько раз на уик-энд уезжал в Гастингс, на свою родину. Он брал старую отцовскую лодку и отдавался на волю волн. Отплыв от берега, он ложился прямо на дно, заложив руки под голову, и закрывал глаза.
"Где ты? – шептал он те слова, которые звучали в нем постоянно, хотя Полу хорошо было известно – где она. Однако, покачиваясь на груди моря, которое всегда дышало в ритме любви, он вновь и вновь повторял: – Где ты? Почему ты не прижмешься ко мне? Я бы обнял тебя и уже никуда не отпустил… Нет, больше не отпустил бы. В этой лодке мы должны были быть вместе, как ты воображала. Ты кормила бы чаек… Почему я не взял с собой хлеба? Я бросал бы им крошки и представлял, что это делаешь ты. Твои руки нежнее этого ветра, а слезы еще соленее, потому что ты плачешь искренне. Ты вкладываешь всю себя во все, что делаешь – и в любовь, и в безумство, и в радость. Твой рассудок не поспевает за движениями души – и это великолепно! Но от этого ты и несчастлива. А я ничем тебе не помог… Ты не верила, что я увезу тебя на этой лодке. Это казалось тебе красивой сказкой, и я подтвердил твои опасения. Но я еще приплыву к тебе, прилечу, приползу! Мое сердце окрепло за эти полгода. И главное, оно поверило. Я сам назначил себе испытательный срок и убедился, что ты ни на шаг не отступила из моей души. Вдали от тебя я полон тобою не меньше, чем если б ты была рядом. Но я все равно сделаю все, чтоб ты была рядом, ведь тебя жаждет не только моя душа, но и тело. Оно уже вовсю бунтует без тебя, и мне приходится усмирять его, словно я – прыщавый подросток. Но так не годится, правда? И я жизнь положу на то, чтобы добраться до тебя…"
Эмма с восторгом говорила: "Пол, вас бы сейчас избрать премьер-министром. Вы перевернули бы весь мир!" Но времена, когда Бартону не терпелось перевернуть мир, давно прошли. Теперь ему хотелось обратного – слепить этот мир в единое целое, чтобы стерлось даже воспоминание о границах. И чтобы дети во всех уголках земли кричали: "Мама! Daddy!" Но Пол отдавал себе отчет, что подобное переустройство огромного дома для человечества ему не по плечу.
Зато попытаться подружить хотя бы десяток англичан с десятком русских он вполне мог. И Пол верил, что это уже немало. Он рассчитывал, что детей будет больше, но родители побаивались далекой, непредсказуемой страны, где то и дело случались внутриусобные войны и похищали иностранных граждан. Как Бартон не доказывал, что Западная Сибирь куда дальше от Чечни, чем Англия от Ирландии, убедить ему удалось только семерых. Он был рад, что среди них оказался и Майк Уэлмен. Этот смышленый мальчишка всегда был симпатичен Бартону. Только глядя на него, Пол испытывал легкое сожаление: "Мой сын мог быть таким же большим". Майк готовился к поездке ответственно: купил самоучитель русского языка, а Пол одолжил ему пару учебников.
– Когда ты окажешься в России, то заговоришь за две недели, – убеждал он мальчика. – В твоем возрасте быстро усваивают язык.
И с сожалением добавлял про себя: "А в моем уже нет…"
"Какие они?" Каждый в группе хотя бы раз задал Полу этот вопрос, но он так никому и не сказал того, что понял о русских детях: они совсем не верят в справедливость. Иногда ему становилось неловко, что он привезет этих обеспеченных маленьких англичан в страну, где детская проституция по размаху уступает разве что Таиланду, а их ровесники уже считаются "старыми" на панели. В Великобритании такое, конечно, тоже было, он сам когда-то снял об этом фильм, но все происходило тайно и тщательно скрывалось. Здесь же он видел целые улицы, где мальчики и девочки стояли столбиками, как маленькие, голодные тушканчики. Все это знали, но не били тревогу, а посмеивались.
Пол не имел ни малейшего представления, как помочь этим детям. Он был не в состоянии накормить всех и одеть, ведь их насчитывались сотни и сотни по всей стране, а Бартон не умел делить один хлеб на десять тысяч голодных. Ему оставалось заботиться о своих учениках и пытаться привить им любовь к стране, которой они в будущем смогли бы помочь.
Все время перелета – сначала в Хитроу, затем в Шереметьево-2, потом из Внуково – дети так плотно окружали его, словно Пол стал Санта-Клаусом, который норовил улизнуть, не оставив подарков. Он чувствовал себя, как никогда необходимым и счастливым. Эмма тоже рвалась поехать, но Бартон ревниво оттеснил ее, доказав, что на группу из семи человек одного учителя вполне достаточно.
В самолете, чтобы скоротать время, Пол пересказал известные ему русские сказки. Он был убежден, что, имея представление о фольклоре, легче понять дух народа. Майк больше всего хохотал над сказкой про Емелю, который ездил на печи, а все желания его выполняла щука.
– Классно! – отозвался он, потом задумался и пожал плечами: – Только так же неинтересно!
– Тебе не хотелось бы так? – уточнил Пол.
– Чтобы замки, которые я леплю из глины, делались сами? Не, никакого кайфа! Чем гордиться, если все сделано за тебя? Вот царевну заполучить – это другое дело!
Немного поколебавшись, Пол сказал:
– Царевна, которая так легко достается, иногда так же легко ускользает. Мы ведь не знаем, как там потом сложилось у Емели… Может, он вернулся однажды домой на своей печи, а царевны уже и след простыл.
У Майка жалостливо приоткрылись губы:
– Мистер Бартон, а у вас есть своя царевна?
В другое время Пол пресек бы подобные расспросы, но в дороге даже учитель с учеником становятся спутниками, у которых принято делиться и хлебом, и мыслями. Пол оглядел детские лица: все они выражали тщательно скрываемое, но непреодолимое любопытство.
– Вам интересно, почему я не женат? – он не выдержал и улыбнулся. Они тоже с облегчением разулыбались.
Полу не оставалось ничего другого, кроме как выложить им все начистоту:
– Я дважды чуть не женился…
Майк состроил одобрительную гримасу.
– Но в первый раз моя невеста погибла. А во второй… Вот сейчас как раз и есть второй раз. Я еду за ней.
И про себя добавил: "Потому что Режиссер ни разу не объявился за эти месяцы. Может, он оставил нас в покое?"
Кто-то из ребят восторженно выкрикнул: "Wou!", а у Майка так заблестели голубые глаза, будто ему самому была обещана прекрасная русская царевна.
Девочки, осмелев, стали дергать Пола за пиджак:
– Мистер Бартон, а какая она? Ну, расскажите, мистер Бартон! Она такая красивая, что вы готовы везти ее из Сибири?
– Она красивая, – подтвердил Пол и едва не задохнулся, вообразив ее лицо. – У нее синие глаза и маленькие родинки вот тут…
Он коснулся щеки Кэти Бакли. Сначала она замерла, потом взвизгнула от восторга. Остальные девочки ревниво надулись, и тогда Пол начал прикасаться к каждой, словно раздавал крупицы красоты.
– У нее короткие волосы, как у тебя, Эйлин. Только черные. Она такая же худенькая, как Салли. И высокая, как ты, Кей, – он засмеялся и добавил: – И она совсем не знает английского языка!
– Вот это да! – поразился Майк. – А я-то думал, все в мире говорят по-английски.
Пол согласно кивнул:
– Наверное, все. Кроме нее. Да нет, конечно, это преувеличение. В России наш язык изучают только самые молодые. Пожилым он ни к чему, им все равно уже никогда не побывать за границей. Россия будет выбираться из нищеты еще много-много лет. К сожалению…
Но судьба всей страны сейчас не очень их интересовала. Майк настойчиво вернул его к прежнему разговору.
– Мистер Бартон, а ваша царевна… Она… – мальчик не решился сказать "пожилая". – Она не молодая? Сколько ей лет?
– Вообще-то о возрасте дам джентльмены не спрашивают, – сурово напомнил Бартон, но лицо мальчика так отчаянно вспыхнуло, что он смягчился. – Но ей так мало лет, что еще можно говорить. Завтра ей исполняется двадцать три. Я везу ей в подарок розы из своего сада.
Салли растерянно переспросила:
– Двадцать три? Но ведь это… как моей сестре.
Все они уставились на учителя в замешательстве, и Пол невольно смутился.
– Что, слишком молодая для такого старого джентльмена? – усмехнулся он.
Майк серьезно спросил:
– Мистер Бартон, а вам не будет с ней скучно? Сестра у Салли – такая пешка!
– Майк! – изумленно одернул Пол, а девочка взвилась и начала обзывать обидчика всеми известными ей грубыми словами.
– Вот правильно, – одобрил Бартон. – Покажите русским, как хорошо воспитаны английские дети.
Салли тут же затихла и затравленно оглядела пассажиров. Решив не читать нравоучений, Пол сказал:
– Скучно мне с ней не было, Майк. Мне и с вами не скучно, а ведь вы куда моложе!
– Это классно! – с преувеличенным воодушевлением отозвался мальчик. – Вы познакомите нас с ней?
– О! Конечно. Может быть, мы полетим назад все вместе…
Он повторял эти слова, шагая по улицам ее города с розами в руках, немного опьяневший от аромата цветущих яблонь. «Девочка моя, – Пол то и дело останавливался, цепенея от нежности. – Вот я и приехал… Господи, как же мне страшно!» Ему никак не удавалось придумать, что сказать в свое оправдание. Хотя их расставание предполагало, что это ей придется оправдываться, но ему-то было известно, кто виноват во всем на самом деле.
Оказавшись в центре, Пол все искал глазами Красный замок и никак не мог понять: то ли деревья так выросли с тех пор, то ли он вообще все перепутал, потому что замка нигде не было видно. Беспокойство погнало его к площади, где тот стоял. Едва ли не бегом Пол добрался до улицы, соединявшей замок и больницу, где он чуть не умер, и остолбенел. Замка не было. На его месте виднелись какие-то руины, с трудом различимого красного цвета.
Забыв о приличиях, Пол схватил за руку проходившую мимо женщину в шелковом цветастом платье:
– Простите, – ему потребовалось сделать над собой усилие, чтобы заговорить по-русски, – здесь было большое красное здание. Что случилось?
– Рухнуло, – безразлично отозвалась она.
– Как это – рухнуло? Что это значит?
Она участливо вздохнула:
– Ох ты, бог ты мой! Не понимаешь? Упало, ясно? Бац-бац трещинами пошло и развалилось.
