Текст книги "Один за двоих (СИ)"

Автор книги: Юлия Гай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

=== Глава 25 ===

Мой взвод (меня повысили до взводного) упорно долбил подмерзшую землю. Я копал окопы наравне со всеми, находя в работе возможность отвлечься от гнетущих мыслей. Как известно, нет пытки мучительней, чем ожидание.

Даже лес, кажется, замер в предчувствии неотвратимых событий. Птицы и зверье, которого здесь в изобилии, попрятались по гнездам и норам, наступила тишина, за которой придет грохот орудий.

– Дан, к командиру! – кричит кто-то.

Кладу лопату черенком поперек ямы, подтягиваюсь и вылезаю из окопа. Бегу, на ходу привычно одергивая и поправляя одежду (никак не избавлюсь от армейской привычки), по дороге, вынырнув из кустов рябины, за мной увязывается Аркашка:

– Дядя Дан, дядя Дан! А ты куда? Можно я с тобой? А тебя Танечка искала, ей-то что сказать?

Смешной парнишка: глаза чуть косят в разные стороны, волосы буйными смоляными кудрями выбиваются из-под кроличьей шапки, падают на плечи.

– Я по делам, Аркашка, скажи Тане, что сегодня не приду.

В штабе уже собрались Костя, Федор и Матвеич, Сергей кивает мне и взглядом указывает на лавку.

– Завтра, – произносит он только одно слово, но всем уже ясно.

– Дождались! – вскакивает несдержанный Федя.

Я смотрю на Сергея, и мне становится не по себе. Командир повстанцев болезненно-бледен, на скулах красные пятна, глаза тоже покраснели и сухо блестят.

– Ребята, – глухо говорит он, – имперцы застряли под Нарголлой – проклятые нары впервые за много месяцев нанесли массированный удар по имперским частям. Генерал Девория направил нам на выручку полк, но они придут с опозданием… Крепитесь, ребята!

Чего-то подобного я ожидал, но вовсе не рад догадке. Взводные молчат, Сергей заходится в приступе кашля. Я отвожу глаза. Ползание по окопам явно не идет на пользу командиру, и Танюшка от тревоги плачет по ночам.

– Все! – с трудом выговаривает Сергей, – идите к своим. Дан, – оклик застает меня у двери, – останься, надо поговорить.

Я устраиваюсь на краешке стола. Не знаю почему, но мне неловко смотреть ему в глаза, наверное, потому, что шансов у нас нет. Можно лицемерно бить себя в грудь и поднимать собственным примером воинский дух бойцов, но все это не отменит данности: мы остались одни. Последний заслон перед ордой врага, точнее, маленькая заслоночка.

– Мы не выстоим, – говорит Сергей. Я уважаю его за это признание. Бывший каторжник, родившийся на руднике и едва овладевший грамотой, он действительно талантливый командир с горячим сердцем и холодным умом. Но сейчас предо мной просто человек, человек, которому тяжело.

Сергей наливает себе в рюмку из фляжки.

– Будешь?

– Нет.

– Правильно, перед боем не стоит, в другое время – напился бы…

Эк его подкосило! Вливает в глотку алкоголь и сгибается в рвущем легкие кашле, платок и ладони в крови.

– Даня, – шепчет он, отдышавшись, – на тебя вся надежда. Выведи Таньку, сбереги девочку, Христом Богом прошу!

– Куда? – изумляюсь я. – Поздно уже, мы обложены со всех сторон! Раньше надо было думать, когда в тыл людей отправляли.

– Она уперлась, такая упрямая, вся в мать!

Вид у него – краше в гроб кладут. Он разглядывает свои пальцы, оттирает платком и молчит, наверное, подбирая подходящие слова.

– Ты знаешь, где скутер. Бак починили, горючего хватит на три сотни миль…

– На скутере через кольцо оцепления?! – мне кажется, он бредит. Или нет, просто перебирает варианты и не может найти выхода.

– Что тебе еще надо? БТР? Бери БТР! С твоей удачливостью вы выберетесь! Я давно заметил, над тобой будто крыло ангела…

– Ну-ну, прям ангела, – я начинаю беситься, потому что тоже не вижу выхода. Даже если он даст мне танковую роту, мы не пробьемся через окружение. Единственный шанс – стоять до последнего на огневом рубеже, может кто-то и выживет до прихода имперцев.

– Ты понимаешь, о чем меня просишь, Сергей? Я преступник, за мной охотятся спецслужбы. Я ищу Алвано и не успокоюсь, пока не придушу эту тварь! Из меня никудышный пестун…

Командир сверлит меня глазами.

– Мне больше некого просить, – хрипло говорит он, – Танюшка верит тебе. Обещай, что присмотришь за ней, она – хорошая девочка…

– Да знаю, – в сердцах бросаю я.

Что-то во мне гнется, сжимается, как пружина. Не могу я, не могу ему отказать! А еще не могу бросить глупую, упрямую, влюбленную в меня девчонку… Она ж осталась из-за меня.

– Хорошо, тогда попрощайся с Таней, я заберу ее сейчас.

Лицо Сергея светлеет, губы растягиваются в подобии улыбки.

У дверей нас поджидает Аркашка.

– Дядя Сережа! Дядя Сережа! А я с тобой можно пойду?

Сергей кривится, будто надкусил мороженое больным зубом. Дурачок Аркашка – вторая после Тани головная боль командира. Я недоумевал, отчего эту липучку не отправили в тыл? Оказывается, из-за Танюшки, раз она тут, то и Аркашка из лагеря ни ногой. Теперь малец носится по лагерю без дела и отвлекает людей глупыми вопросами.

Перехватив страдальческий взгляд Сергея, я говорю:

– Аркашка, пойдешь ко мне адъютантом?

Парень радостно скачет вокруг нас и размахивает руками, изо всех сил выражая, как счастлив быть мне полезным.

– А как же дядя Сережа? – на минутку огорчается он, как будто дядя Сережа пропадет без него.

– Ничего, дядя Сережа обойдется, – ухмыляюсь я.

Таня, конечно, радуется моему визиту. Прыгает на шею, как котенок, щекочет пушистой шевелюрой, но, когда я предлагаю ей собраться и поцеловать отца, глаза девочки наполняются слезами. Она морщит нос, стараясь сдержаться, как– никак настоящая мятежница, но вскоре уже вовсю рыдает на плече Сергея.

Я выхожу на крыльцо, предоставляя им возможность поговорить наедине. Затягиваюсь сигаретой – надо же, как быстро привык к гадкому, вонючему табаку… Аркашка болтается рядом, бросает жареные подсолнечные семечки бойким желтогрудым синицам.

Сергей с дочерью появляются через четверть часа. Танюшка уже не плачет, только глаза красные и шмыгает нос.

– Пойдем.

Беру ее за руку. Она оглядывается на отца испуганно и немножко виновато. Аркашка семенит за нами, о чем-то трещит, он не заметил и не понял, что отец и дочь расстались навсегда.

=== Глава 26 ===

В густых зимних сумерках мы покидаем лагерь, выставив лишь охранение. Бойцы моего взвода действуют спокойно, слаженно, как на учениях. Сказалась ежедневная муштра, которую так ненавидели свободолюбивые повстанцы. Впереди идет Йохан, я замыкаю, не выпуская из виду Таню и Аркашку.

Парень норовил сбежать к Сергею, но я не пустил. Рядом с Аркашкой шагает хмурый широкоплечий Йорих – у него не забалуешь. Таня сосредоточенно топает рядом, устала, ноги увязают в сугробах, но не жалуется. Я сам подтянул на ней щитки брони («Какой ты заботливый, Дан!»), заставил нацепить шлем («Я в нем такая некрасиваяааааа!»). Все это лишний вес, я понимаю, как ей трудно, и не сержусь, когда приходится вытаскивать девочку из заснеженных ям.

Наша позиция в овражке у родника. Отлично укрепленная и замаскированная огневая точка, таких по лесам разбросано множество. Нам с Сергеем не давал покоя крот в селении, и настоящую схему укреплений не видел никто, кроме нас двоих.

– Йохан, твое отделение дежурит первым, – говорю я, – в полночь сменит отделение Игоря, остальным отдыхать.

Они даже не разговаривают, занимая койки, настроение у всех подавленное. Танюшка притихла в уголке, только Аркашка возбужден. Он то рвется в лагерь, то начинает что-то напевать себе под нос, то дергает за рукава бойцов, приставая с расспросами.

Наконец, становится тихо. Я подхожу к прикрытой сеткой бойнице – слышно, как снаружи шумит ветер. Порыв ветра холодит разгоряченное лицо. Снова ожидание. Черт, когда же оно закончится? Иди же сюда, дон Алвано, я жажду встречи с тобой!

Ночью началась бомбежка. Грохот раздался прямо над головой, посыпались комья земли, воздух наполнила едкая пыль.

Вскакиваю и кричу:

– Воздушная тревога! Без паники. Взвод, стройсь!

Бойцы выстраиваются в шеренгу.

– Вырубить генератор, провести осмотр оружия.

Привычные действия отвлекают их. Сейчас главное – сохранить холодную голову, не допустить паники. Грохот раздается ближе, земля ходит ходуном, от поднявшейся пыли трудно дышать.

– Респираторы надеть.

Тишина в казарме резко контрастирует с далекими еще разрывами. Лес гудит, воют винты истребителей, холм, будто живую агонизирующую плоть, сотрясает дрожь.

– Дан, мне страшно, – сквозь какофонию шума прорывается голос Танюшки, – нас ведь не заметят?

Внезапно такая злость берет:

– Страшно?! А о чем ты думала, когда отец тебя в тыл отправлял? Думаешь, в игрушки тут играем? Нет, девочка, тут война! А теперь марш в казарму чистить винтовку.

– Но Дан…

– Обращаться ко мне по форме и только в случае необходимости.

Она отпрыгивает от меня, как будто я превратился в тигра или медведя. Глазищи распахнуты, даже в полутьме, освещаемой аварийной лампочкой, видно, как блестят слезы страха и обиды.

Танюшка забивается в уголок, коленками зажимая здоровенную винтовку, кто-то из ребят кидает ей защитную маску.

Холм снова встряхивает.

– Дан, что эти сукины дети делать? – Йохан не очень гладко говорит по-имперски.

– Вакуумные бомбы, – говорю я, и с усмешкой, – по ложным целям.

Йохан кривит толстые губы в улыбке. Братья Хольд нравятся мне своим неизменным хладнокровием.

Лес стонет, раскуроченный взрывами, с надрывным плачем валятся вековые сосны. Я стою у бойницы, где воздух свежее. С детства не выношу замкнутые пространства, если придется просидеть в этом каземате несколько суток, я окончательно сойду с ума. Тоненькое подвывание слышится даже через грохот. Оглядываюсь: Аркашка забился под стол с переносной радиостанцией, обхватив руками коленки. Вытаскиваю его оттуда за шкирку и бешено сопротивляющегося отправляю в казарму. В боевом отсеке остается только отделение Йохана.

Подхожу к Танюшке, она похожа на испуганного котенка, сажусь рядышком на корточки.

– Умеешь молиться?

– Да… господин взводный, – шепчут припухшие от рыданий губы.

– Молись.

Встаю и ухожу, до утра уже не отхожу от бойниц и радиостанции. Утром разрывы стихают.

– Дан! – хрипло кричит в передатчик Сергей, – Дан Райт!

– Да, командир, – отзываюсь я, стаскивая с лица маску, – докладываю: потерь нет, разрушений нет, взвод готов к бою.

– Понял тебя…

Он хочет спросить про Таню, но сдерживается.

– Потерь личного состава нет, – повторяю я.

– Отдыхайте.

Я передаю приказ отдыхать, а сам иду к Танюшке. Девочка уснула, сидя в углу, спиной к ледяной стене и в обнимку с винтовкой. Аркашка снова подбегает ко мне, довольный, что, наконец, прекратился страшный грохот, который он принял за падающие с неба звезды.

– Дядя Дан! Отпусти погулять! Здесь воздух плохой, совсем дышать нечем.

Бедняга, думаю про себя, у парнишки те же проблемы, что и у меня, запускаю пальцы в немытую кудрявую шевелюру (шлем он давно стащил).

– Нельзя, Аркашка, – говорю, – там снаружи злые, жестокие враги, они убьют тебя.

– Я спрячусь, – хитро подмигивает он, – быстро убегу.

– И приведешь врага сюда! Нельзя, терпи! Ты же мужчина.

Аркашка надувается, как воздушный шарик, но тут же выпускает пар и насвистывает что-то веселое.

На столе уже стоит котелок вареной холодной картошки, черный хлеб, луковицы и соль в бурачке. Завтрак. Бойцы уплетают нехитрое угощение и травят байки.

– И не врите, – сердито возражает кому-то Игорь, с хрустом разгрызая сочную луковицу, – локхи не чудовища, я вырос с этими милыми созданиями. Они добрые, ласковые зверушки…

– …которые одним легким движением челюстей перекусывают бедренную кость, – хихикает Макс, известный балагур, звякая ложкой в стакане с чаем, – заливай больше, любитель домашних животных.

– Локхи вывели в Нарголле, это дьявольское семя…

Я падаю на койку и забываюсь в коротком сне.

=== Глава 27 ===

Просыпаюсь от монотонной болтовни. Солдатам в укрытии нечем заняться, свободные от дежурства у орудий играют в замусоленные карты на желание. Вот только что кого-то заставили встать на голову в чем мать родила.

– Макс, слышь… – зовет Марат, смуглый парень с бритой головой.

– Ась? – отзывается тот.

– У тебя девушка есть?

– А то ж.

– И ждет тебя, как думаешь?

– Ждет, конечно.

Потом кто-то достает губную гармошку. В глухой душной казарме раздаются сначала невнятные, потом все более мелодичные звуки.

 
Зоренька-заря встает,
Золотое солнышко.
Мне покоя не дает
Буйная головушка.
 
 
Ах ты, зоренька-заря,
Выходи на волюшку,
Лучик цвета янтаря
Протяни по полюшку.
 
 
Как я, молодец, пойду
Вдоль по перелеску,
Может быть, себе найду
Добрую невесту.
 

Герой долго шлялся по лесам, убивал всяческих чудищ и раздаривал молодильные плоды ведьмам-пенсионеркам, наконец, наступил хеппи-энд – молодец нашел искомую девицу, а я вскочил с больной головой.

– Заняться нечем? Чистить оружие! – ору так, что осевшая пыль снова поднимается в воздух.

Бойцы вскакивают, прячут за спину карты, проигравшие – шмотки. И эти люди пережили бомбежку!

– Так все давно почищено, – оторопело встревает Макс.

– Значит, сапоги и пуговицы! Взвод, равняйсь! Смиррно! Сто отжиманий! Выполнять приказ! Рядовой Веселков, два наряда вне очереди!

– За что?!

– Три наряда.

– Есть, – вытягивается Макс.

Во мне до сих пор все клокочет:

– Вы что тут развели? Мы в окружении! Война идет! Наши бойцы, возможно, умирают, а вы тут на раздевание играете! Стыдно!

Они стоят предо мной темные, как туча.

– Нечего нас стыдить, мы в бой, как на праздник пойдем, – сощурившись, сжимает кулаки Игорь, плечистый бородатый мужик – самый старший в моем отряде. – А сидеть тут, как мыши в норе, тошно да противно. Это имперцы вон год под Нарголлой торчат, ни мычат, ни телятся, а мы воюем.

Я делаю шаг ему навстречу, Игорь распознает в моем движении угрозу и бросается с такой же грацией и выучкой, как покойный Гера. Пропускаю его и слегка придаю ускорение в плечо, Игорь кувыркается, башкой таранит койку, на которой мирно сопит Танюшка. От грохота девочка вскакивает с постели, испуганно трет глаза; растрепанная со сна, с круглыми глазами, она похожа на совенка.

Кто-то сзади прыгает мне на спину, сжимает горло. Макс! Бросок через плечо, юморист летит следом за Игорем под многострадальную Танину койку.

– Ну, кто еще хочет попробовать?

Желающих больше не находится.

– Взвод, выполнять приказ! – едва разжимая челюсти, сведенные злостью, выдавливаю я. Вижу, как они обижены, готовы меня без соли съесть.

Секунду стоит грозовое молчание, потом все ложатся на пол. Спины и плечи мерно поднимаются, слышно тяжелое дыхание трех десятков солдат. Потерпите, ребята, выведу вас из окружения, и наши пути разойдутся.

Минуту наблюдаю за взмокшими спинами и ухожу в боевой отсек, где дежурные не отходят от узких щелей бойниц. Свет проникает сюда тонкими лучами, чуть поддувает, и оттого после жаркой казармы кажется прохладно.

Снег пошел, да такой крупный, густой, за пеленой ничего не видно. Молодец, Таня, святое дитя, вымолила у небес нам отсрочку.

Хочется курить, но нельзя. Опять ожидание, минуты ползут еле-еле, неохотно собираясь в часы. В каземате непривычно тихо: дисциплина налажена, бойцы при деле, даже Аркашка не шумит. Стоп! А где же Аркашка? В казарме его не было, я заглядываю на склад – никого. Черт! Триста тысяч чертей! Неужели удрал? Но как умудрился?

Дежурный испуганно трясет головой.

– Как мальчик сумел проскользнуть мимо? Как сам открыл бронированную дверь?

– Не знаю… – блеет дежурный.

– Не знаю, – передразниваю я, – четыре наряда вне очереди.

С досадой гляжу в бойницу. Искать бесполезно, снегу столько навалило, что легкие следы давно исчезли.

– Господин Райт, – обращается ко мне церемонный Йорих, – разрешите пойти на поиск мальчик.

– Бесполезно, – отмахиваюсь я.

– Я попытаться найти след, скоро вернуться.

– Ладно, – неохотно соглашаюсь, – даю тебе час, потом возвращайся.

Йорих кивает, пожимая широкими плечами, он похож на добродушного медведя. Уходит, я притворяю за ним дверь.

Проходит час, другой, темнеет. Я с сожалением понимаю, что ждать бесполезно – Йорих не вернется. Жаль парня, боец был что надо!

– Дан… – дергает меня за рукав Танюшка, – господин командир…

– Чего тебе?

– Аркашка отозвался, он в лагере у папы.

Вот так новости!

– Как отозвался, когда? Ты трогала радиостанцию?! Я же велел никому не трогать!

– Даже мне? – изумилась Таня. – Думаешь, я шпионка?!

– Таня! – я крепко сжимаю ее локти, внутри поднимается бешеное раздражение, – я же сказал, ничего не трогать без разрешения! Зачем ты включала станцию?

– Да не трогала я ее! – пищит девчонка, от обиды по щекам снова текут слезы. – Я по передатчику!

– Какой передатчик? Дай сюда!

Забираю у нее плоскую черную коробочку из пластика, поцарапанную, с одной кнопкой и дырочками.

– Мне Аркашка дал, он сам собрал, у него такая же, – объясняет Таня. – Он сейчас у папы в укрытии, можешь сам спросить.

Я верчу передатчик в руках, брезгливо, как ядовитого жука. Такой собрать любой малыш сможет, не то что Аркашка. Вдали что-то загромыхало. В тихом, полном снега, будто тумана, воздухе несется вибрирующая струна взрыва. С веток падают белые шапки.

Давлю на кнопку, в передатчике раздается какое-то шипение, что-то грохочет и снова шипит. Бросаю его на пол и прикладываю по коробке подошвой, пластик противно хрупает под ногой. Среди черных обломков корпуса блестит что-то округлое, металлическое. Поднимаю, и стон вырывается из груди: у меня в руках стандартный усовершенствованный радиомаячок, какими оснащают спецслужбы.

– Взвод! К оружию! – ору я, и ребята вскакивают с коек, как ошпаренные. – Уходим! Шевелитесь же, динозавры хромоногие!

Начинается суматоха. Танюшка цепляется за меня, как утопающий за спасательный круг. Радиостанция воет дурным голосом, я переключаю заедающий тумблер.

– Райт! Уходите! – кричит в эфир Сергей. – Имперцы в однодневном переходе от нас! Уходите на Марьин ключ, мы вас прикроем…

Голос тонет в грохоте взрыва над головой, с потолка сыплются крупные комья земли.

=== Глава 28 ===

Наши орудия с грохотом выплюнули из стального нутра противотанковые ракеты.

– Мне нужно четыре добровольца прикрыть отступление.

Вызвались шестеро, среди них бородач Игорь и Веселков Макс.

– Рядовой Хольд, вы принимаете на себя командование взводом. Приказ командира – отступать до Марьина ручья навстречу нашим имперским союзникам. Приказ ясен?

– Господин взводный, – пристально глядя мне в глаза, сжимает кулаки Йохан, – разрешите остаться на огневом рубеже.

Он сейчас напоминает мне меня самого, я тоже не отвожу взгляд:

– Рядовой Бобров, принимаете командование, приказ выполнять!

Я сам встаю у амбразуры, готовый прикрыть уходящих пулеметным огнем. У нас есть несколько минут, пока противник не подберется достаточно близко, чтоб открыть пальбу навесными снарядами.

Время истекает очень быстро. В боевом отсеке пыль, пахнет раскаленным металлом, орудийная прислуга, сбиваясь с ног, таскает ящики с боеприпасами. Я уже вижу их в перископ: темные кряжистые «каракурты», с массивной башней и усиленной броней. Два, три, четыре…

– Огонь! – командую я.

Ракета находит один из танков, гусеница в клочья, зато нам в стену врезается снаряд. Часть кладки обрушивается, в полутемную нору врывается слепящий свет. Дьявол! Пора уходить, скоро тут станет очень жарко!

Подтаскиваю к образовавшейся амбразуре гранатомет, оптика шлема облегчает наводку. Слежу за траекторией полета. Плавное падение снега разрывает смертоносный снаряд, красиво, как на учениях, попадает в башню. Зловеще медленно поворачивает пушку «каракурт», что идет левее.

– Ложись! – ору я и падаю на Таню, она придушенно пищит.

Вскакиваю, подхватываю девчонку под пузо, поднимая на ноги.

– Уходим!

Мы успеваем выскочить, как кошки из горящего дома, прежде чем взрыв осколочного снаряда разносит наше убежище. Нас встречают пулеметные очереди. Белый мир ослепляет, но умный сканер за долю секунды создает затемнение, оптика вычисляет цели.

– Вперед, мать вашу! – вместо приказа вырываются нечленораздельные ругательства. Подствольник с рявканьем избавляется от гранаты.

Пригорок вздрагивает от рвущегося фугаса. Ребята ныряют в лес, а я вдруг понимаю, что не мы – главная цель «каракуртов». Отделение Сергея все же пробилось к нам. «Мустанги» мятежников, могучие танки М-7, пробираются через овраг. Холм снова дрожит, ударная волна выбивает землю из-под ног. Я вжимаюсь мордой в мягкий снег, поднимаюсь, отплевываюсь уже на бегу и вижу ужас! Иначе и не назовешь: Танюшка летит с криком «папочка», спотыкается и валится в воронку, а над ней величественно и презрительно вздымает пушку «каракурт».

Вскидываю гранатомет на плечо, попискивает оптика. Сердце замерзло, словно комок льда. Выпускаю снаряд, бегу к Тане, проще говоря, к черту в зубы!

Мятежники палят по нарским танкам, те обрушивают на них поистине смертоносный огонь. Из горящих «мустангов» выскакивают люди и тут же попадают под косящие очереди пулеметов. Каким-то чудом я живым добегаю до воронки, съезжаю вниз на пятой точке и хватаю Таню. Девчонка вскрикивает, дергается в сторону, будто обезумев от страха.

– Руку! – я уже не могу говорить нормально, только кричу. – Руку давай, дура!

Ползком выбираемся из воронки, и тошнота подкатывает к горлу: едкий черный дым клубится по перелеску, черной копотью оседая на снег.

– Бежим! Скорее!

Она цепенеет на миг, а потом вдруг выдергивает руку, срывается с места – откуда только взялась такая прыть?!

– Стой, бестолочь!

Пускаюсь за ней, прощаясь с жизнью. Спиной чую смерть, затылком – алый луч прицела.

– Папа! Папочка! – Танюшка сдирает горло криком, распластывается в снегу возле горящего танка с распоротым траком. Трясущимися руками ощупывает лицо, руки, бока лежащего командира мятежников, не может сообразить, дуреха, что все, осколок фугаса разворотил всю грудь. Я подхватываю ее под плечи, придаю ускорение легким пинком.

– Идем! Все уже, все!

Она вырывается с такой силой, какой в шестнадцатилетней девочке никогда не было.

– Отпусти, сволочь! Папа мой…

Перекидываю ее через колено и, что есть силы, прикладываю ладонью по ягодицам. Так крепко, что отбитая рука ноет.

– Бегом марш!

Девочку всю колотит, она уже ничего не соображает, а «каракурты» издевательски медленно ползут к нам. Времени препираться нет, хватаю Танюшку за руку и почти волоком, как мешок картошки, тащу в бурелом. Мы долго бежим, потом идем. Грудь разрывает жар, футболка прилипла к телу, пот со лба заливает глаза. Становится темно, и нас, кажется, больше не преследуют.

Сканер выдал направление, до места не больше пяти миль.

– Я устала, – навзрыд кричит Таня, – я больше не могу!

– Минус семнадцать. Мы замерзнем, едва только остановимся.

Она упрямо встает. В темноте только глазищи заплаканные сверкают, да виден клубящийся изо рта пар.

– В чем дело?

– Ты сволочь! – хрипло кричит девочка. – Я тебе верила, а ты! Мой папка там, а ты…

– Твой отец не там, – внятно говорю я, – он мертв.

Таня рыдает в голос, выкручивает руку. Я усиливаю хватку, но девчонка и не думает сдаваться, пытается двинуть коленкой по причинному месту. Бросаю винтовку и с силой притягиваю ее к себе.

– Тихо, милая! Тихо, потом! Все мне потом скажешь, моя хорошая! Не сейчас! – маленький кулачок ударяет мне в бок. Она бьется, как рыбка в сачке, но потихоньку затихает, уставшая, согретая моим жаром.

– Пойдем?

Кивает, слишком обессиленная, чтобы спорить. Мы топаем по сугробам еще два часа, пока не выбираемся к Марьину ручью, где укрыта техника и где нас встречают уцелевшие мятежники. От двух сотен осталась едва ли четверть, из взводных, кроме меня, только Матвеич. Костя, тяжело раненный осколком фугаса, стонет в землянке. Хотелось бы надеяться на лучшее, но шансов, что парень доживет до утра, почти нет.