Текст книги "Лёд и порох (СИ)"
Автор книги: Юлия Алева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)
– Трудолюбив он был, конечно, без меры. Но где ж ему теперь быть, как не в могиле.
Вот и я этим вопросом интересуюсь.
– Спасибо Вам, Николай Владимирович. – порывисто обернулась к графу. – За чуткость и добро. Отец родной для дочери столько не сделает, как Вы для меня.
И даже руку ему поцеловала, чего раньше никогда не делала.
Расчувствовался, долго протирал усы, поцеловал в темечко. Лжец, но способный на искреннюю привязанность. Все равно не прощу.
* * *
Когда уже хорошенько смерклось, Фрол и Демьян, наряженные в черные зипуны, сопровождали меня в не менее интересной поездке. Лучше бы Хакаса на это дело взять, но он с Фохтом как раз собирался проведать мамино именье, а заодно размяться на природе, так что работать надо с тем, что есть. Да и вообще, это мое самое личное дело. Одинокий силуэт доктора Сутягина мелькнул в окне спальни, когда мы входили в его доходный дом. Несмотря на приличный заработок, медик продолжал жить в дешевой квартире с ушлым консьержем, готовым за денежку двухзначную продать мать родную, не говоря уже о дубликате ключа.
Квартирка тесная, но чистая. В передней на вешалке дорогие пальто, модные ботинки у порога. Я даже не стесняюсь производимого шума – КАМАЗы тоже не дергаются, если задевают ветки. По свету в тонкой щели под дверью нахожу спальню. А вот тут уютненько, не по-спартански, как у Тюхтяева – бордовые обои на стенах, широкое ложе. Массивный подсвечник, тяжелые бархатные шторы. Вот их-то мы и задернем от греха.
* * *
– Вы? Здесь? – в глазах доктора мелькнуло что-то такое горячее, маскулинное, но тут же споткнулось о две мрачных тени за моей спиной.
Он подскочил на кровати – в только входящей в моду пижаме, близоруко щурящийся, испуганный. Правильно боишься, эту встречу ты запомнишь на всю оставшуюся жизнь.
– Поговорить зашла, Павел Георгиевич. – я включила улыбку психопата. – у нас такая ночь интересная будет, Вы даже не представляете!
Я нарядилась ради этой встречи в черно-бордовый туалет, вызывающий тревожные ассоциации, хотя других это сочетание возбуждает, и наш клиент, видимо из таких. Это заметно по взгляду, которым он обшаривает мою фигуру, останавливаясь на груди, по движениям пальцев рук – он возбужден куда сильнее, чем испуган. Но, пожалуй, с сегодняшнего вечера у него сменятся сексуальные фантазии.
– Дружим мы давно, а вот так, по-свойски, пока и не общались как-то. – огляделась и устроилась в ногах постели. Очень неприлично, как и весь этот визит, но я еще не решила окончательно, кто и что запомнит об этой встрече, и сможет ли потом поведать о своих открытиях.
Сутягин продолжал пожирать меня взглядом, при этом пытаясь как-то сохранить чувство собственного достоинства, поэтому выпрямил спину и теперь сидел на подушке. А я рядом – идиллия просто. Улыбнулась еще шире, сама понимая, что могу и убить, и посмеяться с равным успехом. Все же сошла с ума. Фролушка только покачал головой из своего угла, а Демьян продолжал сохранять безмятежность.
– Видение мне было, мой дорогой доктор, что год назад Вы мне начали лгать – жестоко и страшно. – я наконец-то перешла к цели визита. – Когда пообещали Его Сиятельству хранить один секрет, относительно господина Тюхтяева.
Зрачки расширились, ноздри шевелятся, захватывая воздух, но лицо еще держит. Я понимающе потрепала колено под одеялом. Ну не то чтобы совсем колено, но это его последняя ласка на сегодня.
– Как полагаю, слово дали, правильно?
Неуверенный кивок. В его мироустройстве он прав. Пока.
– Нехорошо порядочному человеку слово нарушать, поэтому поступим так: я стану рассказывать, а Вы слушать. А там, глядишь, и договоримся до чего. – Он поплотнее прижался спиной к стене, нащупал наконец-то очки на полочке и стал еще более походить на того летнего сноба, с которым мы сразу не поладили, а я начала болтать ногами в воздухе. – После взрыва счет шел на секунды, а у нас там по сути первоклассная лечебница с самыми современными технологиями.
Сам этим гордится, поэтому гордо расправил плечи.
– И вот Николай Владимирович решил испытать судьбу. – Чуточку задумчивости. Небось перетрухнул, когда тебе приказали реанимировать это месиво. – Михаил Борисович пострадал сильно, но рассудок сохранил.
Вот сейчас бы самой не сорваться, тем более, что все к тому и идет: в голосе появились стальные и истерические нотки, а мне еще столько нужно сделать.
– Покалечился изрядно, поэтому решил сбежать от жалости и отвращения окружающих. – Чуть-чуть сопереживания на этом холеном высокомерном челе. Что же ты там такое видел весь этот год? – Лицо, правильно?
Вот сейчас он точно поверил, что я ведьма.
– И, скорее всего, не только оно. Ноги? Руки? – непонятный жест, но раз уж умеет писать, все не так уж плохо.
– Я вот чего не понимаю, Павел Георгиевич. – заглянула ему в глаза. – Вы же клятву врача давали, про «не навреди» говорили. И каждый день смотрели на меня, зная, что одной фразой сможете вернуть к жизни.
Опустил взгляд, но губы плотно сжаты. Я могу понять, что обещал не говорить, но мог же намекнуть, дать хоть тень надежды. Вижу по глазам, что мог, но не стал этого делать, и не могу этого простить. Ни одному из них не могу.
– Ну это дело прошлое. – я сделала спутникам знак рукой. – Помните, когда меня только заступничеством Его Сиятельства в дурдом не определили? Вижу, что помните. Основания же были, верно? Так вот, сейчас между мной и Михаилом Борисовичем есть только один человек, знающий его адрес. Вы. Как думаете, на что я готова ради этого?
Если Сутягин и имел романтические догадки, озвучивать не рискнул.
– Но в честь дружбы, которую не я предала, сначала прошу добром. Не скажете страдающей женщине, где найти ее жениха? Нет? – он помотал головой. Вольному воля. – Ну, что же, сейчас буду убеждать Вас передумать.
Мальчики зафиксировали тело медика в кровати, заткнули рот, а я добрым словом вспомнила папу Сережу, который будучи крепко навеселе поведал о простом приеме выбивания показаний из задержанного маньяка. Мой отчим не был оборотнем в погонах, но педофилов не переносил. Карандашей же в доме доктора было достаточно, и затачивал он их на совесть.
Несколько минут спустя полностью мокрый и задыхающийся от крика Сутягин не только продиктовал адрес Тюхтяева, отдал дубликат ключа, но и рассказал о том, что приходящая прислуга не появляется раньше восьми утра. А сейчас только три – вся ночь у нас впереди.
– Есть что-то еще, что мне следует знать? – я поигрывала карандашами прямо перед его лицом. Тот только помотал головой, уже ни в чем не напоминая высокомерного франта и полыхая жалкой ненавистью. Вот от его медицинских услуг теперь точно придется отказаться.
– Вы еще сами пожалеете! – неслось мне вслед.
Тебя вот не спросила.
Ехать пришлось на другой конец города, но теперь это все равно ближе, чем три дня назад. Да и восторг, который я испытывала от предвкушения чуда, действовал не хуже любого нейростимулятора.
Домик на Большой Охте располагался не строго рядом с кладбищем, но соседство, конечно… Демьяна мы высадили возле нашего переулка и дальше отправились пробивать дорожку на каторгу вдвоем.
Домик старенький и страшненький, одноэтажный деревянный, простая изба с покосившимся крыльцом и высоким забором. Справа склады, слева – пустырь.
Оказавшись так близко к цели я вдруг оробела. Там меня может ждать что угодно, а я тут строю воздушные замки. Это не история про аленький цветочек, и от поцелуя он не станет принцем. Но уж честного разговора я заслуживаю, верно?
С керосиновой лампой в одной руке и ключом, щедро одолженном доктором, в другой, я пошла к двери. Фрол рвался было сопровождать, но нам точно не нужны свидетели.
Дверь неожиданно крепкая, зато петли смазаны хорошо – даже не скрипнула. Тесный коридор, загроможденный всяким хламом. А вдруг доктор соврал? Некрасиво-то как может получиться…
Памятуя о старых привычках Тюхтяева, я все-таки подала голос.
– Михаил Борисович, это я, Ксения.
* * *
Комната по мере современных технологий приспособлена для нужд человека с ограниченными возможностями – невысокие шкафы, много пространства между стенами и столом. А вот эту мебель я узнаю. Сестре отослали, конечно. Касаюсь ладонью полки, и ее чуть шершавая кромка царапает палец. Хоть какое-то ощущение реальности возвращается, а то вся история – как затянувшийся горячечный сон.
Бумагами завалены все горизонтальные поверхности, на стене – пара досок, как в моем доме, но если шифр я с болью узнала, то почерк был незнакомым. Похож, но не тот. И тут бы перепугаться, но со стола из простой рамки улыбается чешуйчатая женщина. Помнит, значит. И хватило совести смотреть на лицо и врать оригиналу. Беру портрет в руки и рассматриваю – какая же была тогда беззаботная! И двух лет не прошло.
– Выходите. – позвала я.
Свистящие звуки в глубинах жилища намекали на то, что я услышана, но не тащить же его за шкирку.
– Прошу Вас, выйдите ко мне. Неужели я не заслуживаю хотя бы этого?
Свист усилился, словно носитель звука пробежал стометровку и побил олимпийский рекорд. Кашель, причем совершенно жуткий. Резко пахнет потом – волнуется, или я от переизбытка чувств начинаю острее воспринимать запахи. В его углу царит мрак, а я жмурюсь от света керосинки.
– Если не хотите смотреть мне в глаза, то просто подойдите. Я без этого все равно не уйду.
Шлеп. Шлеп. Шлеп. Свист становится оглушительным, но я терплю, отвернувшись к плотно зашторенному окну. Ставлю рядом лампу и жду.
– Ближе, пожалуйста.
Шлеп. Шлеп. К свисту добавляются хрипы. Фильм ужасов «Хищник» в интерьерах арт-нуво. Разве что некоторые оттенки запахов мне знакомы.
– Как? Как можно было быть настолько жестокими?
Дома казалось, что я буду много говорить, обличать обман и призывать проклятья на их головы, но эмоций слишком много, чтобы вместить их в слова. И вот я впервые за год начинаю плакать. Не могу остановиться, просто льется и льется вода из глаз.
Слева мелькает и исчезает рука. Я ловлю ее своей и подношу к лицу. Да, испещрена рубцами, не все пальцы хорошо гнутся, но теплая, живая его ладонь. Прижимаю к щеке эту бесценную находку, целую. Свист становится все оглушительнее.
Пытаюсь повернуться, но меня ловит вторая рука и плотно прижимает к телу. Его телу. Не вспоминай только сейчас ту ночь, Ксюша, а то совсем расклеишься.
Правая рука даже на ощупь короче левой. Ровно на ладонь короче – обжигает меня догадка. Но ему-то еще больнее, так что сокрушаться буду потом. В конце концов, Стивен Хокинг в своем околовегетативном состоянии не только открытия совершает, но и ведет бурную личную жизнь, а Тюхтяев – не пианист.
Чуть расслабляю спину, а то от напряжения скоро кости полопаются и тесно-тесно приживаюсь к нему, закинутыми за голову руками зарываюсь в жесткие волосы, трогаю шею, кладу затылок на плечо. Теперь мы дышим в унисон. Лицо наспех замотано шарфом, так что осторожно отодвигаю ткань в сторону. Борода-то какая окладистая стала – не узнать. Да и узнавать нечего больше – правая щека вся – нагромождение рубцов и валунов тканей. Самое месиво на виске и там, где раньше был глаз. Изворачиваюсь и упираюсь своим лбом в его. Единственный глаз возмущенно буравит меня. Ну да, лицо посечено очень сильно, если не сказать больше: нос практически сплющен и теперь располагается преимущественно на левой щеке, но ему же не в фотомодели идти. Завороженно поднимаю ладони и касаюсь скул, лба, подбородка. Первым его порывом было отпрянуть, но куда же от меня деться, если что-то задумала? Настоящий. Живой. Мой.
Через кончики пальцев проходит ощущение волшебства: тот, кого нет, кто не может существовать, вдруг оказывается рядом. И я медлю, растягивая каждый момент чуда. Правда насчет свиста пока неясно, но ходить может, обниматься тоже не разучился.
– И что? – спросила я. – Это все не причина мне лгать.
Он смотрит на меня долго, тяжело. Прочитать эмоции на этом новом лице я еще не могу, зато отмечаю как сильно он похудел, выясняю наконец источник свиста – это первобытная трахеостома.
Оборачивается и шаркающей походкой, чуть подволакивая правую ногу идет к столу, где чуть дрожащей рукой выводит на бывшей моей грифельной доске: «Такъ было лучше. Для Васъ. Для всѣхъ.»
Да замечательно просто все придумали. Два великовозрастных махинатора.
– Я ненавижу вас обоих. Боже, как я вас ненавижу. Что вы наделали! – повторяла я, съехав на пол по стене.
12
Вышла я из домика на пустыре где-то через час после того, как зашла внутрь с совершенно иным настроем. Фрол уже расхаживавший возле лошадей, рассмотрел мое лицо, молча усадил в возок и только перед тем как тронуться открыл рот.
– Домой?
Я кивнула.
– Ваш суженый в окно смотрел, когда уходили. – обронил он уже на полпути.
Только вздохнула. Суженый. Слово-то какое…
– Зато теперь, Ксения Александровна, я знаю – права была матушка, Вы мужу и на том свете покоя не дадите. – пошутил Фрол и мы рассмеялись. Ржали, как кони всю дорогу.
* * *
Я пару часов пролежала в постели, не способная сомкнуть глаз. Он живой. Два слога заезженной пластинкой крутятся в голове. Живой. Он все это время был жив. Я убивала человека ради него, а он пытался не умереть. Я ходила на кладбище, а он дышал рядом. Экое самопожертвование. Я спала с Фохтом, а он обрастал пылью на Большой Охте. И ведь помнил обо мне.
Легла на спину, пытаясь вспомнить его прикосновения. Вдавливаюсь в матрас, но это совсем не то. Есть ведь форма извращения – желать калеку? Наверняка, для этого и специальное слово придумали, просто я его не помню. Или все же совсем другое чувство, которое вообще игнорирует соответствие конечностей и других органов базовой комплектации? Завернула правую ладошку наволочкой и попробовала обойтись без нее. Плохо. Неудобно и вообще странно. А он так год. И на люди выйти с таким лицом нельзя. Бедный мой. И дышать через эту адскую дыру приходится.
Да он и поселился в абсолютной дыре, если честно.
Забралась под душ и врубила ледяную воду, чтобы до боли, до остановки дыхания почувствовать что-то настоящее, не иллюзорное.
Жажда деятельности – огромная, но вот куда ее приложить? Отомстить графу – успеется, тем более, что придумать что-то достойное такой лжи вряд ли получится сходу. Первым порывом, конечно, было утащить Тюхтяева к себе и чахнуть над ним, аки Кощей над златом. Мысль, что он прозябает в этом сыром холодном доме, похороненный по сути еще надежнее, чем в могиле – самоизоляцией, выкладываясь лишь в работе на графа, ранила. Но что я могу ему предложить? Более комфортную клетку, только чтобы я сама упивалась его воскрешением – эгоизм. Хотя, не скрою, и это меня бы устроило, лишь бы жил.
Я не медик, сколько бы времени не общалась с ними, дома и здесь – медицина не передается воздушно-капельным путем, так что не могу судить о тяжести его состояния, но раз он почти год протянул, то может и еще пожить. И все это время я хочу провести с ним. Сейчас готова отдать все, чем обладаю – за то, чтобы быть рядом. Вот если бы нам в будущее, где нормальная диагностика и лечат совершенно невозможные вещи, главное найти деньги и клинику! Взять все драгоценности и рвануть во временную дыру. Но нет ее…
Конечно, можно попробовать кое-что еще, но там надо поспешить. Только бы до рассвета дотянуть.
* * *
Ранние утренние визиты – вопиющее нарушение приличий. Тем более, что в эту квартиру я со дня переселения родни не заходила. А ведь неплохо устроились – высоченные потолки, просторные комнаты, модные обои на стенах, дубовые полы. Техническая начинка в моем доме получше вышла, но покуда есть прислуга, тут этим не заморачиваются.
– Ксюшенька, здравствуй! – мама в утреннем платье с безукоризненной прической листала читалку. Она стремительно вписалась почти во все тонкости жизни здесь, но куда же без детективов!
– Привет, мам. – Штирлиц, держим лицо. – Вы когда поедете?
– В пятницу поезд. – Успеваю. Она внимательно всматривается в мои красные с недосыпу глаза. – Что случилось?
– Все хорошо, мам. – лучше, чем когда-либо в этом году. – Люська дома?
Реакция сестры на мою просьбу может быть очень разной, тем более, что прошлый ее опыт в пластической хирургии оказался непосильно трудным.
После уточнения, что Хакас уже ушел на службу (странно, что его за пунктуальность пока еще не прогнали из дипмиссии, хотя в греческом королевстве живут совершенно особые люди, могут и войти в положение), я вошла в ее спальню.
В общем-то, даже без подсказки, Люсину обитель можно опознать по непереводящемуся бардаку. В этом вопросе она меня превзошла и достигла высшего уровня мастерства.
– Доброе утро, Люсь.
Она еще ни разу на моей памяти не была приветливой раньше обеда, так что мычание из-под одеяла легко переводилось в нецензурную лексику.
– Люся, поговори со мной, пожалуйста. – стягиваю одеяло с ноги. Поперек щиколотки при ярком утреннем свете можно рассмотреть розовую полоску шрама. Его тут раньше не было, а на Моховой ее мыла мама собственноручно, не допуская моего участия. На второй ноге то же самое, и это после лечения… Бедная моя девочка, как же тебе досталось…
– Отстань!
В другой раз мне хватило бы и твоих шрамов, чтобы устыдиться и сбежать в личную нору, но с субботы я на тропе войны.
– Люся, я уже пришла и не уйду.
Сноп огненных волос, уже заметно отросших за четыре месяца, чуть раздвинулся, открыв пронзительно зеленый, очень злой глаз.
– Теперь ты не в своем доме, так что нечего распоряжаться.
Не время напоминать, из чьих денег оплачиваются все ее расходы.
– Люся, мне твоя профессиональная помощь требуется. – честолюбие у нее всегда перевешивало даже любовь к сладкому, лень и желание поспать.
Теперь уже оба глаза плотоядно осмотрели гостью и сузились перед очередной колкостью.
– Ты на подтяжку лица уже опоздала. – и отвернулась, язва. – А мозги лечить я не умею.
– Люсь, я серьезно. – да я на колени перед тобой встану и землю целовать буду, если только выслушаешь. Гордыня моя осталась за порогом домика на Большой Охте.
Молчание, долгое, вязкое.
– Проси. – Это как в детстве, когда она увлекалась аниме.
– О, светлейшая Повелительница Небес и Земли, – торжественно начала я и не сдержалась. – Поднимай свою задницу и пойдем.
В меня полетела подушка, и я пропустила только первую, а остальные уже отбила. Да, платье придется чинить, но сестра дороже.
– Люсь, мне нужна твоя консультация по одному конфиденциальному вопросу. – повторила я, покуда мы обессилено валялись на кровати, наблюдая за медленно оседающими перьями из порвавшихся подушек.
– Классно же! – умиляется сестра.
– Ага. У вас горничная есть? – с появлением собственного дома веселье рассматривается обычно уже с ракурса уборки и это мне дьявольски повезло с Демьяном.
– Да приходит какая-то тетка. – небрежно отмахнулась Люська, из чего можно сделать вывод, что вход тетке в Люсины апартаменты был закрыт со скандалом и навсегда.
– Лучше бы ее сегодня позвать, а то срач впитается во все щели, это я тебе авторитетно заявляю. – был у меня подобный эксперимент, правда не от восторга, а от лютого отчаяния прошлой зимой.
– А конфиденциальное – это что? – обожаю Люську, за способность одновременно обдумывать сразу несколько событий.
Я не знаю, как про это рассказать, чтобы она сразу не принялась за лечение меня от тяжелого психического поражения.
– Есть человечек один… В общем, посмотри, что там можно сделать. Но не говори никому о том, что увидишь.
– Никому-никому? – на меня изумленно воззрились два изумруда глаз.
Нет, блин, скажи Диме, чтобы он Федю порадовал. От имени любовника началась мигрень, тонкой спицей пронзая виски. Думать о нем сейчас нельзя, иначе я просто разорвусь на кусочки. Обнаружив пропащего покойника я словно перечеркнула год жизни, но ведь и он уже не тот, кого я потеряла третьего ноября, и я не та, как бы не хотела иного… И где-то на Гороховой сейчас надворный советник спасает судьбу Империи не зная, что его собственная жизнь вскоре превратиться в эпицентр катастрофы. Поэтому двигаемся потихоньку, только одно дело за раз, только одна мысль в моей бедовой головушке.
– Никому.
Мы позавтракали, причем мне все время чудился травянистый привкус каждого блюда, и под удивленным взглядом мамы собрались. Перья из волос достали почти все.
– Мам, мы на Большую Охту съездим. – сообщила я и вытащила сестрицу в дальний путь.
Люся начала приглядываться ко мне уже с профессиональным интересом, поскольку отвечала я чаще невпопад и смотрела по большей части в точку перед собой. Она не очень хорошо еще ориентировалась в городе, кстати надо почаще гулять пешком, а то не выучим ничего, так что узнала только ворота кладбища и озадачилась, когда мы ходко проследовали мимо.
– Ты жениха своего навестить хотела? – уточнила она. – Сейчас или на обратном пути?
В начале еще их пребывания тут я показывала крест на своем втором браке.
– Скоро. – коротко, зато правдиво.
Все же при свете дня этот пустырь производит более гнетущее впечатление – ночью хоть есть надежда, что днем будет иначе. Иллюзии прошли – беспросветная дыра, куда второй раз по своей воле не вернешься. Наверняка из этих соображений место и подбирали, но окочуришься же от безысходности. Извозчик получил задаток за ожидание и устроился поудобнее, а Люська все еще не хотела выходить.
– Ты куда нас притащила?
– Кто бы мог подумать, что тебе не все нравится в Петербурге. – съязвила я.
* * *
На этот раз сначала нам пришлось пообщаться с неприветливой прислугой. Бесцветная женщина лет сорока смерила взглядом наши дорогие платья, остановилась на островке белого пуха, что предательски выпал из какой-то нижней юбки и наотрез отказалась меня пропускать. Куда до нее охранникам ночных клубов.
– Голубушка, мы к хозяину. – я начала весьма себе дружелюбно. Даже улыбнулась. Вот моя прислуга ценит доброе отношение.
– Нету тут никого. – буркнули из-под платка. Поджала губы и намерена была отстаивать рубежи. Интересно, вдвоем мы сможем ее повалить? А если с разбега?
– А ты поищи. – дала ей какую-то мелочь.
Вот все проклятая воспитанность – нет бы вбежать в дом, покуда она ныряла в его глубины и получала наставления от жильца.
– Не велено пускать. – сообщили нам через несколько минут.
Неожиданно. Досадно. Но я его и в прошлом могла переупрямить, здорового, уж с калекой-то справлюсь. Огляделась, не нашла ничего подходящего и уселась прямо на крыльце. Платье все равно пострадало, а после этой поездки отдам девушкам своим на сувениры.
– Сообщи ему, что я тут останусь.
Громко сказала, чтобы во всех комнатах услышали. Женщина осуждающе покачала головой и скрылась в недрах дома не забыв запереть дверь.
Люська прошлась по округе, но вскоре вернулась – да, тут нам не Невский проспект, и даже не Английская набережная.
– Ксюха, а мы сюда зачем приехали? – с сомнением наблюдала она за моими маневрами.
– В гости. – желчно сообщила я.
– Но нас не ждут. В твоей книге про это особенно подробно прописано. – нашла, когда попрекать полезной литературой.
– Ждут, просто еще не созрели в этом признаться. – хотя бы верить в это я обязана.
Со стороны пустыря появился пьяный мужик, который исподлобья оглядел нас и прошел в сторону складов. Пару раз оглянулся, неприветливо разглядывая столь чужеродные объекты: Люська щеголяла в шикарном черном шелке, я в темно-красном сукне и бархате. На фоне грязи и покосившихся сараев это выглядит как авангардная фотосессия, но до них еще лет шестьдесят не додумаются. Неуютно тут.
Еще минут пятнадцать ожидания и попа начала ощутимо мерзнуть. Обидно будет застудить себе все ценное в попытке вернуть невозвратное. Эй, на корабле, что мы думаем?
– Ксюш, мы и в другой раз заедем, если надо. – заканючила Люся. – Мне еще вещи собирать. Я хотела с мамой съездить в это наше поместье.
Да кто бы сомневался-то?
– С каких это пор маму Димой зовут? – не успокаиваюсь я.
– Да хоть бы и с ним. – окрысилась сестра. – Ты тоже можешь поехать. Федя рад будет.
Да уж Федя больше остальных порадуется, полагаю. У него ожидается сюрприз года.
От складов давешнего мужика сопровождал еще один, и они споро направились в нашу сторону. Первые их сорок шагов я даже не отдавала в этом отчет, а потом стало слишком поздно. А ведь могла бы пистолет взять. Расслабилась вчера, а сейчас даже до извозчика не добежим. Их двое против нас двух – шансов нет.
– Глянь, какие барышни! Может знакомство сведем? – глумливо произнес новенький.
– Любезнейший, шли бы Вы по своим делам. – я попыталась оттеснить Люську к двери и чуть прикрыть собой. Вот опять подвергаю других людей опасности из-за своих порывов. Это карма плохая или дурь невыбиваемая?
– Так мы и пришли по своему делу. – усмехнулся лидер этой пары и протянул руку к моей сумочке.
Камень ему в лоб угодил небольшой, с кулак, зато с хорошей силой. Все же Хакас чему-то сестру уже научил. Мужик охнул, схватился за лицо и сквозь ладонь хлынула кровь.
– Дура, что ж ты делаешь! – заорал второй, оглядываясь по сторонам.
– Бежим! – шепнула я Люське, но тут дверь открылась и нас за шкирку буквально втащили внутрь. Следующим мы услышали выстрел в воздух и несостоявшиеся грабители сочли за лучшее скрыться.
– Спасибо. – я обернулась к мужчине, который в очередной раз спасает мою шкуру. Очень хотелось повиснуть на его шее и больше никогда не отпускать, но он аккуратно обошел меня вместе со всеми порывами, покачал головой и прихрамывая двинулся вглубь дома. Мы засеменили следом.
Люська быстро перестала сереть и теперь строила страшные рожицы, указывая на раскачивающуюся впереди спину. Я только приложила палец к губам.
– Михаил Борисович, позвольте представить Вам Людмилу Михайловну Шестакову, подающего надежды врача.
– Михаил Борисович? – На Люсином лбу отражалась титаническая работа ума.
Я кивнула и горько улыбнулась.
– Слухи о смерти моего жениха. – и тут я сделала паузу, покосившись на спину в жилете из овчины – оказались несколько преувеличенными.
– Надо же! – Сестра словно забыла, что только что едва избежала насилия и полностью включилась в происходящее. – Какой удивительно насыщенной жизнью Вы живете, Ксения Александровна.
Люся осторожно подошла к отвернувшемуся в угол хозяину.
– Вас не затруднит подойти к свету?
Свист, хрип, отрицательный жест.
«Уходите».
– Нет, мой дорогой, я год провела без Вас, и теперь видеться мы будем чаще.
Я нашла табуретку, поставила ее возле двери, чтобы остановить его в случае побега.
Люся с мягкой улыбкой, которую я в свой адрес от нее ни разу не видела, подвела Тюхтяева к окну, раскрыла занавески и углубилась в осмотр.
– Это давно?
– Триста пятьдесят восемь дней. – чеканю я.
Спина вздрагивает, а сестра хмыкает:
– Но кто считает!
Рассматривает его шею, горло, просит произнести хоть что-то, настороженно вслушивается в хрипы. Тонкие пальцы умело растягивают кожу, определяя глубину повреждений, нежно касаются наиболее травмированных мест. И пусть она моя сестра, пусть врач, но я почувствовала укол ревности. Слабенький, и я его стыжусь, но был.
– Разденьтесь, пожалуйста.
«Нѣтъ». И возмущенный взгляд в мою сторону.
– Она же врач, Михаил Борисович. – и я сейчас жалею, что не пошла медицинский.
Хрип становится булькающим и переходит в приступ кашля. Вот это меня смущает куда больше шрамов.
Пытаюсь помочь ему расстегнуть жилет, но мою руку отталкивают. Не знаю, что там на груди, но спина в общем-то прежняя. Люська ворчит, что без фонендоскопа она как без рук, осекается, извиняется.
– А с ногой что? – Он только машет культей. Люська пожимает плечами и поискав глазами полотенце вытирает руки платком.
– Михаил Борисович, когда Вам оказывали первую помощь, вряд ли заботились об эстетической стороне результата. Поэтому получилось то, что получилось. Но это не приговор, и кое-что, пусть и не все, исправить можно. Предупреждаю сразу – возможен риск воспалений, и это будет больно и долго. Очень долго и очень больно.
Нет, в рекламе ей не работать.
Мы вежливо прощаемся и уходим. Я замираю в дверном проеме, чтобы еще хоть немного посмотреть на поникшую спину в углу. И знаю, что он чувствует мой взгляд. Вопреки ожиданиям, кучер так и не сбежал даже после стрельбы.
* * *
Люська молчала минут пять.
– И что же я, по-твоему, могу сделать? – язвительно зашептала сестра, словно продолжая воображаемый диалог. – Ты бы еще попросила в пещере каменным топором операцию на мозге провести. Резать я его чем, пальцем буду? Мама набросала кое-какие инструменты с собой, но это капля в море. Шлифовку шрамов сделать нереально, ибо лазеров нет и не будет.
– Что конкретно тебе нужно? Напиши, зарисуй и я попробую найти тех, кто это сделает.
– Проще сказать, что мне не нужно.
– Люся…
– Год запущенной травмы. И я даже не догадываюсь, что у него с легкими. Фтизиатрия – это вообще не мое. Насчет ноги тоже интересно.
Молчу.
– Ты когда узнала? – она отвлекается от своих претензий и всматривается мне в лицо.
– Вчера. Позавчера догадалась, а ночью его нашла.
– Бедная моя. – Люська обнимает меня за плечи. – Он что, скрывал это от тебя, да? Ксюш, – она заглянула мне в глаза. – я постараюсь, но вернуть тебе то, что ты потеряла, не получится. Я не отращу ему руку, не сделаю новый глаз и не вставлю нормальные мозги вместо той херни, которой он думал.
Люся посопела и уже совсем другим тоном добавила.
– Ксюха, реанимации нет, антибиотиков кот наплакал, диагностику только на ощупь можно проводить. Шансы на то, что он просто переживет операцию – не очень. Там я бы за такое не бралась.
Подождала ответа, продолжила.
– Ксюх, он может умереть прямо на столе.
– Умрет – так могилка уже есть.
Некоторое время мы едем в молчании.
– Ты уже думала, что будешь делать дальше с ними? – уточнила Люся. – Нам ведь может и повезти, и он не только переживет операцию, но и оклемается. А потом твой немец узнает.
– Я стану решать все проблемы только в порядке возникновения.
* * *
– Михаил Борисович, Ваше нынешнее состояние – не приговор. – а он ходит по комнате уже не обращая на меня внимания. Навестила я Большую Охту во вторник уже увереннее, да и он привык к моему ворчанию. Сидит вон, газеты просматривает, пишет что-то.
– Не собираетесь же Вы вечно меня игнорировать!
«Хотя бы попытку-то мнѣ оставьте».
Смеюсь.
Дел полно, нужно столько еще находить, решать, договариваться, а я выйти не могу.
– Ну хотя бы рентген пройдите?
Берет чистый лист.
– Прошу, ради меня.
Молчит.
– Помните, Вы говорили, что стали моим вечным должником? А долги платежом красны.
«Для чего этотъ Вашъ ренгенъ?»
– Рентген – это картинка того, что у Вас под кожей. Можно сказать, весь Ваш внутренний костяной мир.
«Одинъ разъ».
– Для начала да. – чмокнула его в бугристую щеку и побежала дальше.
