Текст книги "Лёд и порох (СИ)"
Автор книги: Юлия Алева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
И пусть мы оба уже лихорадочно дышим, и цвет лица сменили неоднократно, при попытке перенести эту увлекательную игру наверх натолкнулась на сопротивление – мой любовник отчаянно отказывался покидать кресло.
– Что случилось? – я села к нему на колени и наши лбы почти соприкасались.
Он долго буравил меня совсем прозрачными сегодня глазами, проигнорировал поцелуй, и даже попробовала отодвинуться. Хотя при нашей расстановке сил это уж совсем безнадежный маневр.
– Мне не хочется думать, что на этой же постели Вы с ним… – наконец выпалил он. Ну надо же!
– На этой постели я только с Вами. – сухо проинформировала я. – Более того, глупо ревновать к покойнику, еще глупее – к тому, к кому Вы сами меня бросили.
– Я не бросал! – вскинулся Фохт.
– А это «Я не могу, служба не дозволяет» к чему было?
Вдруг вспомнилось то совершенно отвратительное утро, когда я ему едва в любви не призналась, а он как раз заявил, что не сможет больше со мной видеться.
Мой собеседник проглотил комок в горле и продолжил, уже спокойнее.
– Вы же сами понимаете, что наши отношения – мезальянс. Графиня и жандарм. Название для дешевого водевиля.
8
По правде говоря, эту историю в деталях обсасывало все управление применительно к Тюхтяеву. Состоятельная вдова, сноха экс-губернатора, а ныне – второго лица в министерстве, пусть и ведущая замкнутую жизнь, зато крутившая романы с видными дипломатами – она единогласно считалась слишком хорошей партией для небогатого, незнатного, не галантного и некрасивого, хотя и высоко пробившегося чиновника. Одни сплошные «не» и все же это происходило. На глазах у всех желающих происходило. Поскольку от статского советника любовных страстей не видели ни в одной из столиц ни разу, заинтересовавшиеся ходили смотреть на влюбленных экскурсиями, тем более, что те не скрывали своего увлечения, гуляли по городу, не стесняясь чужих взглядов, бывали в театре, в Кунсткамеру таскались как к себе домой, ужинали у Кюба, смеялись чему-то своему. Подобное поведение опровергало теорию о шантаже или ином принуждении. Полушепотом строились версии о возможной беременности графини (причем в отцы чаще записывали Его Сиятельство) и попытке друга семьи скрыть этот позор – но все говоруны на эту тему быстро и безвестно исчезли с места работы и жительства.
Фохт поначалу отмахивался от этого слуха, как тогда, зимой, но по мере роста числа свидетелей, пришлось признать невозможное. Историю о пешей прогулке через половину столицы – а очевидцы помогли восстановить маршрут этой парочки – несколько дней обсуждали по углам, а затихли лишь когда Тюхтяев додумался привести ее на службу, и Федор малодушно прятался за бумагами, едва не столкнувшись с ними. Графиня нежно улыбалась, позволяла водить себя по всем закуткам, шутила и окончательно вскружила голову одуревшему от такого шквала эмоций чиновнику, да и на прочих канцелярских крыс произвела сильное впечатление. Федор хорошо помнил, как она смеется, с каким выражением заглядывает в глаза, когда хочет, чтобы ее шутку поддержали. Вспылил, конечно, и разбитые о покрашенную казенной краской стену костяшки пальцев не успокоили.
Припоминали в коридорах и то, как после нескольких дней рассеянности и редких появлений на службе Тюхтяев внезапно начал сиять.
Встреча на улице, когда она даже напевала что-то себе под нос, вообще выбила из колеи. Было дело, он ревновал ее к дипломатам, но тогда это больше напоминало игру, сейчас же она ускользала навсегда – это было понятно. Мысль о том, что это он сам вытолкнул ее в чужие руки, надворный советник придушил в зародыше. Просто их отношения – очень сложная история, как и все, что связано с графиней Татищевой.
Гордый взмах кольцом, которое она демонстративно носила поверх перчатки, был адресован именно Фохту, и не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы понять намек. От мысли, что этот бородатый коротышка, возможно, уже делает с ней все то, что делал сам Федор, а после свадьбы наверняка сделает еще больше, жандарма охватывало тоскливое бешенство.
Раз статский советник даже опоздал на полдня – то есть вообще немыслимое что-то с ним творилось. Один Фохт догадывался где и как провел то утро рыжий змей.
В борделе можно найти любую шлюху и мадам всегда рада угодить влиятельному человеку, так что сыскалась рыжеватая шатенка, фигурой напоминавшая графиню Татищеву, если со спины – то можно было попытаться себя в этом убедить. Купил платье, похожее на то, в котором она заходила в Управление, заставил сделать нужную прическу. В сумерках аж пот прошибал. Первой проститутки хватило на один раз, когда Федор выпустил все раздражение и злость. Ни разу не бил женщин, но то, что сделал с той, даже избиением не назовешь – намотав волосы на кулак, практически разорвал ее, а остановившись, посмотрел в лицо и… Был бы трезвым – ноги бы вообще в том борделе не оказалось, но история не любит сослагательное наклонение, так что приходилось помнить, как вместо поцелуя отшвырнул ее в стену, поняв, что это лишь замена. Плохая замена, как бы ни притворялась. Дал денег потом, чтобы замять дело, и лишь пару месяцев спустя снова столкнулся с ней на лестнице публичного дома. Девица вжалась в стенку и только бормотала «Нет». Вторая была старше и обладала звериным чутьем на неприятности, так что успевала спрятаться. Почти всегда. После каждого визита становилось мерзко на душе и вообще, грязно, но и прекратить это он не мог. Зеленоглазая графиня воспаленной занозой терзала разум. Даже снилась ему, смеющаяся, в той странной одежде, на кухне или во время прогулок по безумному городу будущего.
И об официальной помолвке в Управлении тоже прознали заранее. Эту ночь Федор отмечал в уже привычном публичном доме. Был невыразимо, неописуемо пьян. Настолько, что даже обнял шлюху и сумбурно, многословно признавался ей в любви. Звал, правда, Ксюшей, но кто там знает ее настоящее имя. Стоял на коленях и обещал что-то несусветное… Придя на службу с гудящей головой и почти сформировавшимся желанием тоже жениться – по возможности на пухленькой блондинке – очень удивился царившей суете. Малодушно почувствовал облегчение, когда услышал о гибели Тюхтяева и дико перепугался, поняв, с какой спутницей он мог ехать в одном экипаже.
В управлении обсуждали, что она тронулась рассудком после случившегося, не слышит, не говорит, не встает. Тут он не выдержал и навестил усадьбу Татищевых, не узнав юную графиню даже в упор. В тот визит она молча стояла у окна и смотрела на курдонер – у графа хватило ума поселить ее в комнате с окнами во двор, а тут женщина добрела до стены фасада и рассматривала место трагедии. С таким лицом рассматривала… Исхудала до крайности, кожа туго обтянула скулы, запавшие глаза зияли провалами на потемневшем лице, разве что волосы оставались прежними. Смерть мужа ее тоже печалила, но этот случай словно что-то сломал внутри. Фохт не стал подходить с соболезнованиями и ушел, чтобы больше не возвращаться к этому делу.
День за днем он проходил мимо ее дома, пока однажды не увидел свет. Сорок дней почти прошло, правильно. И не решился войти. Что-то особенное было между этими двоими, не свойственное той Ксении, которую он знал, пугающее.
Побег Гершелевой обсуждали все, но связать труп найденыша и беглую бомбистку смог только Фохт. Внимательно осмотрел лодку, обнаружил застрявшую пулю, и вспомнил, с чем она встречала его той самой первой ночью, поэтому сжег все записи и похоронил все догадки.
Пробовал встречаться с другими женщинами, но в каждой чего-то не хватало. Явные противоположности вызывали раздражение жеманством, манерностью, чопорностью, вялостью. Внешне похожие оказывались лишь обманкой.
Когда услышал о ее поездке на войну – поверил сразу. Именно такая сумасшедшая может пойти на любую авантюру, пребывая в печали. Но остановить не успел и только газеты читать начал чаще. Новости оттуда приходили с большим опозданием, но до сих пор цела еще где-то папочка с вырезками. На смазанных мутных фотографиях он силился, но не мог найти знакомое лицо, но потом все вернулись и вскоре появилась та записка. Мелькнула дикая, наивная надежда, пусть не вернуть прошлое, так хоть его тень, подобие тех беззаботных ночей, но все пошло прахом из-за его несдержанности. Как бы стереть из памяти ту сцену? И из ее памяти – в первую очередь.
– То есть Вас беспокоит, что скажут другие? Осуждения посторонних людей, которые не знают Вас, Ваших талантов, трудолюбия, порядочности? И Вы ради этих мифических сплетников разрушаете себе жизнь? – ошеломленно спрашивала женщина.
С такого ракурса он проблему не рассматривал. А ведь покойный Тюхтяев был кем угодно, но не дураком, не мог не догадываться о пересудах, но, как Ксения изволит выражаться, «забил» на них. И умер счастливым человеком.
Теперь это близкое и невозможное счастье смотрит на него с легкой тревогой и сожалением, а ведь совсем недавно была восторженной и полной радости.
* * *
– Милый мой, в Вашем возрасте уже можно пренебрегать такими условностями. – хмыкнула я.
В этот раз я уже опасалась закрывать двери кабинета, да и оставаться в нем не очень хотелось, а потому нужно было переместиться наверх. И побыстрее, а то решимость моя не резиновая. Улыбнулась, услышав тихие шаги за спиной.
Перед дверью спальни он замер и пришлось взять его за руку. Вот и преодолели страшный барьер, где отчего-то не обнаружилось злобных призраков прошлого…
– Раздень меня. – тихо попросила я.
Вздрогнул, медленно подошел ко мне и неловкими от волнения пальцами расстегнул лиф, застежки верхней юбки, распустил завязки всех трех нижних.
– Полностью. – прошептала я.
Аккуратно, словно провода на бомбе (нет, не надо об этом, Ксюха, только не сейчас), расстегнул крючки корсета, чуть помедлив, спустил бретельки комбинации, и они ускользнули на пол.
– Хочешь поцеловать меня?
Я погладила его подбородок, и, как он тогда на Лиговке, повернула к себе.
Мужчина отрицательно замотал головой.
– Жаль, а я была бы рада. – встала на цыпочки и легонько коснулась его губ. Помедлила и повторила, почувствовав ответную реакцию. Расстегнула его одежду, обнажив торс.
– Видишь, я слаба и беспомощна. – прошептала ему на ухо. – Позаботься обо мне…
Он посадил меня прямо на подоконник и двинулся губами в долгое путешествие по впадинкам и возвышенностям. Когда спустился ниже груди я уже забыла из-за чего мы это начали, а после талии – даже собственное имя. И лишь позже, переплетая наши пальцы в бесконечном танце нежности, поняла, что он вернулся. Сидя лицом к лицу, кожа к коже, губы к губам, я повторяла:
– Смотри на меня, милый мой, смотри.
И на этот раз он видел не свои кошмары, а мои эмоции, спутанные волосы, опухшие обкусанные губы, расширенные зрачки. Его стальные глаза теплеют в кульминационный момент, а рот шепчет лихорадочное.
– Я скучал без Вас, Ксения.
В ответ только коснулась губами пульсирующей сонной артерии. Получилось. Я влезла ему в голову, и пусть все стало немного сложнее, чем раньше, но и надежнее.
Рассматривала его, поняв, что практически забыла эти глаза, скулы, губы, плечи, мышцы на груди и чуть ниже.
– Щекотно. – улыбнулся он и поймал мою ладонь. Так есть вторая, а при изрядной доле ловкости, ноги тоже можно задействовать.
Такой большой, серьезный дядька – а щекотки боится! Да еще как боится, в дугу выворачивается…
– Вы станете моей женой? – произнес он, когда смог сравнительно ровно дышать.
Скользкий момент. Пусть и хочется сказать «да», чтобы этим простым решением зачеркнуть прошедший год, но…
– Нет. – быстро ответила я.
– …Я слишком Вас обидел? – глухо произнесли на другом краю кровати. Он замер и вроде бы начал уходить.
И вот все почти усилия пошли коту под хвост. Он словно ушел под панцирь своих рассуждений. Обняла его, скользнула губами по позвоночнику, дождавшись ответной дрожи.
– Это пройденный этап. – отмахнулась я от всех недоразумений. – Просто мужья у меня долго не живут.
* * *
И так оно потянулось. Федор появлялся пару-тройку раз в неделю, мы проводили прекрасные часы за плотно запертыми дверями. Вот только уголовные дела за обедом не обсуждали. Не могу. Больно.
Фотография Тюхтяева переехала в первый ящик стола, и более мы с Федей об этом этапе моей жизни не упоминали. Перешли, наконец, на «ты».
Разговоры наши вращались вокруг глобального переустройства мира и проектов спасения родной державы от новых угроз. Нелепо это – городская барышня и жандарм, но что же делать? По всему выходило, что книжную историю стоит потихоньку убирать на полку и читать газеты в поисках маячков таких же путешественников, которые чудят у себя. Можно или угробить их и предоставить истории самой заровнять шероховатости, или убедить обойтись без мировых катаклизмов. Я, само собой, ратовала за первый вариант. Проект истребления революционных лидеров по списку Фохта пришлось отклонить, ибо никому не ведомо, кто придет на их место, которое пусто не бывает. Крушение Империи было продуктом организационной усталости системы госуправления, по моему глубочайшему убеждению, и этот процесс можно только чуть замедлить, убирая внешние факторы.
Ну пока большая часть голосований у нас завершалась результатом 1:1, зато мириться после этого было веселее. Можно попробовать подружиться со Столыпиным и позаботиться о его выживании в Киеве, а потом посмотреть, что будет. Он сейчас в Ковно, активно строит карьеру, а скоро двинется губернаторствовать на мою малую родину. Еще можно понаблюдать за будущим начальником Его Сиятельства, господином Сипягиным. Или Плеве. Им, помнится, работа тоже боком выйдет. Хотя лично мне Плеве нравился: была у него разумная идея строить вертикаль губернаторской власти. Если бы под эту систему, да хороших губернаторов подбирать, а не почетные должности для приятных человечков, – цены бы не было парню.
Так что вся наша информированность уходила в пустую болтологию, честно говоря, и это напрягало.
Скоро наши войска пойдут в Китай и снова Император узнает о взятии Пекина из иностранных газет, что поразит его до глубины души: ведь в телеграммах он настаивал на оставлении позиций. И так во всем. Как предотвратить увязание в Русско-Японской войне, пока еще идей не было кроме подбора союзников. Я простодушно предложила подобрать материал для шантажа сотрудников Генштаба, и вот тут натолкнулась на сословные комплексы.
– Ксения, как ты можешь такое предлагать? Это недостойное дворянина занятие. За такое я сам бы вызвал тебя на дуэль, будь ты мужчиной.
Михаил Борисович, ты бы понял, если бы поверил. Если бы выжил. А тут вроде бы не мальчик, но идеализм какой-то пугающий. Для жандармской профессии вообще необъяснимый. Но все-таки голова травмированная, кто знает, что там у него за триггеры.
Так что я предлагаю такую дуэль, в которой не будет проигравших. Он пока еще не утерял способность краснеть и мне нравится его провоцировать… Правда, вот осадок от этих споров порой остается.
* * *
Телеграмма из Баден-Бадена застигла меня врасплох.
«Г-н Шестаков трагически погиб. Выезжаем».
То есть, положа руку на сердце, это Феде я кивала, что Шестаков даст маме полную свободу в соответствии с брачным контрактом, и мы расстанемся хорошими друзьями, но по глазам папочки видела, что человек зашел уже за грань рассудка и следующий эпический проигрыш станет роковым. Именно этим и объяснялась скоропалительная свадьба. Но предположить, что ему паче всех моих ожиданий повезет в картах, и отмечая это дело он сгорит в собственной постели – даже бы не рискнула. Поскольку основная часть выигрыша хранилась в сейфе, то сначала из него вычли стоимость ущерба, но тем не менее, гостиница выплатила маме небольшую компенсацию. Ну как небольшую – восемьдесят тысяч марок это крохи за жизнь любимого супруга и обожаемого папочки, зато расходы на этот брак полностью окупились. А Люська, увидев своими глазами пожар в соседнем номере испугалась настолько, что вышла из оцепенения.
* * *
Мои дамы возвращались на этот раз куда как презентабельнее, чем из Саратова. На Варшавском вокзале я встречала их черных, шуршащих муаром и крепом, усадила в экипаж и двинулась домой. Теперь Люська вполне могла бы номинально считаться моей компаньонкой, жить они все могли со мной на законных основаниях, а что маме некоторое время придется соблюдать траур – небольшая цена за стабильность. Графу я сообщила, что мне их порекомендовала недавно скончавшаяся от чахотки госпожа Дубровцева, бывшая моей верной опорой в Греции. И раз все вопросы прикрыты двумя покойниками, это нам даст небольшую передышку.
* * *
– Мама, насчет госпожи Нечаевой так получается. – я изложила ей последние находки.
– Я и Шестаковой проживу. – она отставила чашку чая.
Действительно, наличие объективных доказательств жизни госпожи Нечаевой может подвести маму под каторгу, если та женщина вдруг появится на горизонте. А так – появилась провинциальная дворянка Шестакова, прожила себе тихо лет тридцать и Слава Богу. Люську выдадим замуж, по возможности за не особо увлеченного генеалогией сироту или бастарда хорошей семьи, и вообще все наладится.
9
Люська перебирала наряды и нас это несказанно радовало. Сестра разговаривала, хоть и не так эмоционально, как раньше. Осмотрела дом, и ей понравилось.
– Круто быть графиней, верно? – раньше бы еще ядовитое что-то добавила.
– Не то слово. – как голой попой на вулкане.
– Дом шикарный. Прислуги полно. Мне вот этот твой мальчик понравился.
Демьян не напрягал Люсю – и это был первый мужчина, на которого она смогла нейтрально реагировать, когда тот заглядывал в комнату. Думаю, ключевым фактором было не сногсшибательное сочетание молчаливости и иконописной красоты, а то, что своей ущербностью лакей вызывал у сестры и профессиональный интерес.
– Я когда их нашла, сама чуть дара речи не лишилась. – согласилась я с сестрой.
– Но это же не немота? – она проявила интерес к жизни, и я готова была препарировать парня, лишь бы этот слабый огонек в зеленых глазах не потух.
– Устя говорит, что нет. Сама я его голоса не слышала ни разу. – а вот правда, второй год они у меня живут, теперь уже стабильно получая жалование, и обладая всеми необходимыми бумагами, рекомендательными письмами на всякий случай и небольшим вкладом в банке на Устино имя, но я о них знаю ровно столько же, сколько и в начале. Ну Устя, конечно, попонятнее будет, да и ничто человеческое ей оказалось не чуждо, пусть и закончилось в моем стиле. А Демьян не проявлял физиологического интереса ни к горничным, ни к Фролу, если уж на то пошло. Это удивляло. Все же духовность духовностью, но двадцатилетний здоровый мужчина обычно фонтанирует тестостероном.
– Я вот думаю, что это либо аутизм, либо ПТСР. – вынесла вердикт сестра за ужином, наблюдая сквозь приоткрытую дверь как объект нашего интереса натирает полы в коридоре гостевого крыла.
– Только не угробь его, хорошо? – пошутила я.
– Этого нельзя гробить. Российский генофонд нам такое не простит. – и Люся впервые улыбнулась.
* * *
Муж зачастил. Если раньше он только снился, да напоминал о себе звуками, то теперь выглядывает из зеркала, отражается в начищенной посуде, отбрасывает тень в полутемных комнатах, выглядывает из-за ветвей деревьев.
– Скоро, скоро, родненький. – успокаивающе бормочут бесцветные губы. – Я все сделаю, ты потерпи.
Сомневается, тоскливо вздыхает. А ей бы хоть раз его руки ощутить…
* * *
В конце недели я планировала первый ужин с присутствием посторонних. Начать решила с Фрола.
– Фрол Матвеевич! – Я навестила его в конторе.
Чуть посуровевший после расставания с Рябинкиным, купец был погружен в расчеты. Мы оба взрослели, но если себя не было жаль, ибо многие вещи, откровенно говоря, заслужила, то за него было больно. Оторванный от привычной среды, пока еще не встроившийся в столичный ритм, он замыкался в себе. А я увлеклась семьей и благополучно забыла друга.
– Ксения Александровна! – он широко улыбнулся и утопил мою тушку в своих объятьях. – Какими судьбами?
– Соскучилась. – я устроилась на чуть запыленном стуле. – Как наши финансовые успехи?
Они не особенно радовали. Если почтовая торговля стабильно давала рост продаж и потихоньку охватывала все новые и новые территории, доставка гигиенических средств по столице курьерами тоже шла неплохо, то привычный Фролу ассортимент не радовал. Одну партию чая, огромную, но не очень качественную, мы распродали, пустив слух, что при фасовке в тюк попало старинное жемчужное ожерелье, принадлежавшее китайской принцессе. В два мешочка подбросили по жемчужинке и что тут началось! Но подобные махинации не получится использовать каждодневно.
– С переменным успехом, как Вы изволите говорить. – Он потер лоб.
– Тут такое дело, Фрол Матвеевич. – я вдохнула-выдохнула и постаралась врать как можно меньше. – Господин Фохт помог мне выяснить, что на самом деле моя матушка не скончалась при родах, как все раньше полагали. Оказалось, что она рассталась с моим отцом и сбежала с любимым человеком. Нам удалось ее найти и теперь с моей младшей сестрой они поселились в моем доме. Только у них другая фамилия и вряд ли стоит рассказывать все перипетии их истории, но Вам я доверяю.
– Как в романе! – он даже рот приоткрыл. – Они где-то далеко жили?
– Да, Фрол Матвеевич, очень далеко. – сломала карандаш, который до того крутила в пальцах. – Но теперь все изменится, и жить будут со мной. И я очень хочу, чтобы вы все подружились.
Не думаю, что Фрол совсем уж все, мною сказанное, принимал на веру, но в его системе мира я была своей, причем уже последней частицей прошлой жизни, и менять это неудобными вопросами мы оба не хотели.
Он пришел взволнованный, с тремя букетами цветов. Мои дамы взирали на разрекламированного купца с тревогой. Пусть они уже отработали навыки общения с местными во время медово-пожарного месяца, но одно дело эпизодические контакты с иностранцами, а другое – дома, с тем, кто давно знает меня.
Стол накрыли на четверых, Фохта я сегодня не ждала. Поначалу общение было натужным, но маме удалось разговорить Фрола и вот он впервые на моей памяти выдает длинные монологи на темы торговли, отдыха в большом городе, детских воспоминаний о Пасхе, Рождестве, школьных неудачах. А вот он уже пересел к ней поближе и чем-то тихо беседует.
– Вот как? – спросила я у Люськи.
– Думаю, после нас она очень хотела сына. – глубокомысленно ответила сестра.
С тех пор Фрол ужинал с нами почти каждый вечер. Даже если и меня не было, то мама развлекала гостя искренней заботой.
– Жалко мне его, такой мальчик хороший и такой одинокий.
* * *
Федор поначалу избегал наших посиделок, да и когда начал к ним присоединяться, уже не оставался на ночь. Но даже при таком раскладе в моем пустынном доме стало людно и уютно. Прислуга, поначалу настороженно, хоть и покорно принявшая незнакомок, расслабилась. Причем расслабилась настолько, что вскоре мне пришлось иметь беседу с Мефодием.
– Здравствуй, дорогой! – я принимала его при полном параде в кабинете.
С тех пор, как бдение возле двери они с Демьяном поделили пополам, работа его не очень напрягала.
– Здравствуйте, Ваше Сиятельство.
– Хочу поинтересоваться твоими планами на будущее, любезный.
Глаза у любезного расширились.
– Нешто выгоните?
– Хотелось бы обойтись. У Евдокии живот скоро в дверь проходить перестанет. Думаешь что? – я строго сдвинула брови. Надо же хоть изредка вспоминать о том, кто в доме строгая хозяйка, несущая погибель?
Горбун покраснел.
– Да как-то ей совестно…
– А тебе не совестно? Жениться сначала, а потом уже остальное – вообще не получается?
Не мне бы разбрасываться камнями в хрустальном доме, но…
– Да я с самого начала готов. И девчонку ее люблю как свою.
Марфушу он носил в клюве, это верно. Даже на Лазорке иногда катал по двору, намотав на седло кокон из одеялец.
– Сегодня к отцу Никифору сходи договорись, денег дам. А пока позови нашу красавицу.
Евдокия зашла с пунцовыми щеками. Если бы не фасон платья, то черта с два бы я догадалась о беременности, но помимо обрисовывавшегося на вторую беременность животика, она начала чудить с солью в еде. И то, что поначалу можно списать на разовую ошибку, потом на совпадение, вызвало подозрения в саботаже моего образа жизни. Хотя прислуга здесь четко видит границы между дозволенным и нет, все возможно. А мой резкий переход от полумонашества к плохо закамуфлированному блуду не мог пройти незамеченным. Как начать разговор, я все еще не придумала, но раз возвращаясь с утренней прогулки на Лазорке застала ее судорожно обнимающей косяк с восхитительной зеленью в лице. Волшебно!
– Доброго дня, милая моя. – все же беременных обижать не стоит, мыши в доме заведутся.
– Спасибо на добром слове, Ваше Сиятельство!
– Как на этот раз будем поступать? – я красноречиво опустила взгляд на уже расставленное в талии платье.
– Только его не выгоняйте. – бросилась мне в ноги и тем смазала монолог строгой хозяйки.
Я гладила ее по голове и утешала.
– Мефодий хороший человек, Марфушу принял как свою, и другого ребенка тоже будет любить. Тебя не обижает. Не обижает же? – повернула ее лицо за подбородок к себе.
Та замотала головой и снова разразилась слезами.
– Ну вот, что еще для счастья надо? – а может быть и мне тоже попробовать?
– А вдруг я опять урода рожууууууу?!!! – завыла Евдокия.
Ну здравствуй, елка, Новый Год.
– Дуся! Если тебя быть во время беременности никто не будет, то история с Марфушей не повторится. Обещаю. – по правде говоря, я не знаю, чем обусловлено такое уродство, но в семье Евдокии проблемных детей не было. Хотя у Мефодия я не узнавала насчет причин его горба. – Да и коли что пойдет не так, тоже вырастим.
В общем, детей в цоколе будет прибавляться и первое время опять же попробуем жить по-прежнему. А там посмотрим.
* * *
Приближалась годовщина смерти Петеньки, и я решила снова навестить Вичугу.
– Люсь, я тебя умоляю, прочитай книгу. – мы уселись в поезд вдвоем, оставив дом на попечение мамы.
– Я читала уже. – буркнула сестра, безучастно наблюдая, как грязные окраины Питера сменялись пока еще зеленой листвой перелесков.
– Ольга Александровна не дура, она очень придирчива к мелочам. Попробуй хотя бы попытаться следовать рекомендациям по поведению.
– Да. – на чело Люси возвращалось уныние.
– Как обращаться к графине? – ну вот как сейчас предугадать любые сложные ситуации?
– Ваше Сиятельство, Ольга Александровна. – отчиталась сестрица.
– Отлично. А к графу?
– Ваше Превосходительство Николай Владимирович. – она помахала передо мной листком со шпаргалками.
– А с французским у тебя как, двигается дело?
В отличие от меня, с трудом освоившей английский, Люська обладает патологической способностью усваивать новые языки. Это ей очень помогло с латынью, и теперь я усадила ее за учебники и наняла репетитора – престарелую француженку мадам Дюбуа.
– Тrès bon[4]4
Это хорошо (фр.)
[Закрыть].
Отлично. Хоть кто-то в семье сможет соответствовать местным ожиданиям, где аристократы владели тремя-пятью языками и не считали это чем-то невероятно сложным.
Еще предстояло уговорить ее не пренебрегать париком – а то отрастающие волосы вызывают лишние вопросы.
К моему малодушному облегчению, графиня накануне что-то съела и теперь маялась животом, так что наш двухдневный визит прошел в полупустой усадьбе. Дети занимались с гувернанткой, на этот раз немецкого происхождения, Николай Владимирович настороженно смотрел на Люську, опустившую глаза под черной вуалью.
– Рад Вас приветствовать, сударыня, в моем доме.
И потом, уже наедине.
– Ты в ней уверена? Шестаковы – не очень знатного происхождения. Раз уж заскучала одна, то Ольга бы…
Нет, он что, серьезно? Второй раз на те же грабли?
– Она уже в прошлый раз мне нашла потрясающую подружку во всех смыслах, Николай Владимирович. А Людмила Михайловна – не революционерка, родителя только потеряла, Богу угодно таким помогать. Тем более, госпожа Дубровцева, упокой ее Господь, очень за нее просила.
Он пожевал губами.
– Ладно, дело твое. А как настроение у тебя? – вот кто бы тогда Петеньке рассказал о нашей трепетной дружбе.
– Спасибо. Я стараюсь о настроении не думать, а то спугну.
Он улыбнулся.
– Да, прав он был, необычная ты девочка.
И вот теперь интересно, кто из моих несостоявшихся мужей был прав?
Весь остаток времени я молилась – истово, отчаянно, чтобы Люська не накосячила. Похудела за поездку на пару килограммов.
Возвращались домой мы не очень дружно – Люську достало мое постоянное одергивание, и она начала огрызаться. Требовался праздник.
Я пересчитала, кого можно позвать с тем, чтобы и повеселить сестру и не проколоться, и выходило только, что надежных в любой авантюре горняков. Поводом можно было объявить все, что угодно, но у меня же были фотографии. Пусть сам фотоаппарат не пережил возвращение из Греции в Россию, но экспозиция видов Ретимно – прекрасный повод выпить.
Кто первым предложил позвать для антуражности еще и живого грека, я не поняла, но полагаю, что Дмитрий Михайлович Еремеев, так активно поддержавший мою патриотическую инициативу весной. Мы втроем с его невестой отправились в греческое посольство, где представились и сумбурно изложили свою просьбу мелкому чиновнику – поискать, нет ли вдруг в окрестностях Петербурга патриота Греции, охочего до халявной выпивки.
– Госпожа Татищева, вся наша страна признательна Российской империи и Вам лично, за сотни спасенных жизней. Все семьи солдат вспоминают русских госпитальеров в своих молитвах. – торжественно произнес маленький человечек за столом и громко крикнул что-то по-гречески. Вскоре из недр мраморных коридоров неслышно выткалась широкоплечая фигура с кошачьей грацией.
– Господин Хакасидис назначен к нам внештатным консультантом по культуре. – представили нам пришедшего. – У него как раз есть русские корни и он с удовольствием поддержит Ваше торжество.
А я тупо улыбалась от уха до уха, словно в один день случились Рождество, Новый Год, Пасха и именины.
– Мы знакомы с графиней. – Хакас в строгом костюме поклонился и поцеловал мне руку. Научился это делать очень красиво.
– Господин Хакасидис, я имею честь пригласить Вас на вечеринку в память о событиях этой весны. В пятницу, в 7 пополудни.
Он улыбался одновременно и мне, и невесте Еремеева, внося аромат какой-то нерафинированности и дикой мужской силы. Как бы до дуэли не дошло.
– Конечно, почту за честь.
* * *
Горные инженеры помнили размах гулянок в доме с трилистниками по прошлому году и лицом в грязь не ударили. Спиртное лилось рекой, фотографии все вскоре позабыли и пьянка понеслась. Мама по причине траура не присутствовала на мероприятии, пережидая его в своем крыле, Фохт прогуливал горняков из-за должности и сомнительного социального статуса, зато мы с сестрой отрывались за долгие месяцы огорчений.
