Текст книги "Лёд и порох (СИ)"
Автор книги: Юлия Алева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
– Попробуем объединить информацию. – начала Люська, увлеченная новым делом.
– Четверо мужчин. Леонтьев, Иван Афанасьевич, мещанин, тридцати шести лет, женат, трое детей. Никитин, Дормидонт Саввович, уездный писарь, сорока шести лет, вдовец, детей нет. Фролов Петр Никитич, помощник аптекаря, 28 лет, холост. Тихомиров Андрей Викторович, приказчик в галантерейной лавке, тридцати одного года, помолвлен. – зачитал Федя.
– Пропали одновременно? – заинтересовался Дима.
– За неделю, с 12 до 18 октября, но поврозь.
– Здесь есть какие-то места, где мужчины из разных социальных групп собираются вместе? – выдала я.
– Белозерский мужской клуб? – съехидничала Люся.
– Не думаю. – ухмыльнулся сыщик.
– Бордель, охота, рыбалка, карты? – у меня нет иллюзий по поводу нравственности малых городков.
– Никаких общих точек. Я уже проверил.
– А внешне похожи? – я все-таки ратовала за маньяка и это было весело. Будь покойники молодыми девицами, точно испугалась бы. А так можно поиграть в детектива, будучи защищенной своим полом.
– Ничего общего. – Фохт долго изучал бумаги, но раз уж так решил, то мужиков трудно перепутать.
Посидели, опустошили бутылки и разошлись.
* * *
Поздним вечером у дома останавливается недорогой потертый экипаж, откуда робко выходит женская фигурка. Так, сегодня Люська бегает без меня. Апполинария тихо возникает в дверном проеме библиотеки.
– Что же, Апполинария Павловна, если хотите, можете разложить свои карты. За этим же пришли? – я опять в образе роковой вампирши, и это настолько нелепо, что отдает гротеском.
И смеяться бы, не плодись по округе вполне реальные трупы. Это для меня они безликие мещане, торговцы, крестьяне, а для кого-то – отцы, мужья, братья, сыновья. Подобный дешевый треш надо побыстрее заканчивать. А девица эта слишком увязла уже во всей истории. Вон, раскладывает пасьянс Таро, а ручки-то подрагивают.
– Вокруг Вас смерть, Ваше Сиятельство. – прошептала Апполинария.
– Есть такое дело, милочка.
– Вы не от мира сего. У Вас нет прошлого, а будущее одновременно очень разное.
– И тут угадала. – нас тут этаких полная коробочка набралась.
– На Ваших руках кровь невинных.
А тут ты, девочка, не права. Невинных нет. Но репутация злодейки требует жертв. Молча зловеще улыбаюсь. Случись нам всерьез соперничать за сердце Фохта, я сделаю тебя. Вот точно знаю – сделаю, в пыль разотру. Теперь смогу. Кто бы мог подумать, что я стану такой отрицательной героиней! А что – черная вдова, убийца, авантюристка, аморальная и циничная особа. Ты же домашняя, тургеневская барышня, и не притворяешься такой. Даже вудуизм твой основан на искренней вере в духов, а может и вправду видишь что. Но Федя тебя сломает, даже не заметив, если станет разрываться между нами. Что же делать с нами всеми?
– Рядом с Вами человек, вернувшийся с того света.
– Не по своей воле. Да и вряд ли только один.
Она покопалась еще в колоде и с недоумением уставилась на меня.
– Этот, кто мертвый, любит Вас. И он… он тоже… – губы дрожат, на глазах слезы.
Подрастешь – и себе сможешь такой же паноптикум завести.
– И такое тоже бывает.
Она попробовала разложить другую схему пасьянса и расстроилась еще больше.
Я только лениво и безучастно наблюдала за ее попытками сохранить самообладание. Мне тоже было над чем подумать – ни одного письма в ответ на мои я не получила. То есть он меня отделил в этом загоне, как бы не старались мы приукрасить наше поместье, покуда все именно так, и пригнал сюда нашего племенного быка. Кто бы мог подумать, что я настолько цинична – но когда тебя низводят до скотины, у которой нет ни собственного мнения, ни собственных чувств, вариантов остается немного. Я все еще люблю тебя, Тюхтяев, но уже начинаю ненавидеть.
– Вы с моими призраками пообщались уже?
Она кивнула.
– Много интересного рассказывают?
Опустила голову.
– Вот когда мы разрешим нашу основную проблему, тогда и начнете меня обличать во всяком разном. Только вот улик не будет. Так что сосредоточьтесь на более близком душегубце.
Она еще немного повозилась с картами, потом помедитировала, но особо внятного результата не получила.
– Вы, моя дорогая, попробуйте выспаться. Глядишь, мысли в порядок и придут.
Она уходила, низко опустив голову. Пожалеть бы, да что-то не хочется.
18
За завтраком мама поинтересовалась у Димы ходом их с Фохтом изысканий.
– Да бестолково все, Анна Степановна, пока получается. Совершенно разные люди.
– Городок тут невеликий, все друг друга знают. Что-то же их связывало. Да и сюда их вряд ли случайно завезли. – гигабайты прочитанных и просмотренных детективов не могли пройти бесследно. – Возможно, они делали вместе что-то такое, о чем предпочитали не распространяться.
А что, версия не хуже и не лучше других.
Начали трясти прислугу. Матрена – мрачная баба лет сорока, что могло в реальности означать и 25, и 30 – долго выслушивала мои расспросы, а потом отрезала, что посторонних мужиков не знает. Люська тоже не преуспела в извлечении информации из деревенских, а Дима лишь покурил с конюхом и выяснил, что в конце прошлой зимы что-то непонятное приключилось на мельнице, что в полутора верстах от Громово. Там мельник повесился, а жена его захворала. Да и после хвори странно себя вела, предпочитая отказываться от работы, лишь бы людей пореже видеть. Больше ничего необычного в округе не происходило лет несколько.
Какое отношение к четырем городским трупам могла иметь мельница, я не понимала, но раз опять же ничего не остается… Димка отправился на мукомольное предприятие с Фохтом, настрого запретив нам даже нос высовывать наружу. И отмазки, что нас прикрывают вторичные половые признаки не сработали.
Вернулись мальчики озадаченные и явно с пустыми руками.
– Странно, как же одна, пусть и крепкая женщина, справляется с такой махиной? – у Хакаса всегда был очень практичный подход к любым проблемам.
– Привычная. – отмахнулся Фохт.
– Ну что? – мы с Люськой плотоядно смотрели на мужчин, а те, словно назло, смаковали обед.
– Ничего. Покойников она не знает, ибо все больше с крестьянами общается. – сообщил лукаво улыбающийся Дима.
– А мужик у нее с чего лапти склеил? – у Люси вообще нездоровый интерес к вдовству. Насчет Пети она меня в свое время долго пытала.
– Говорит от тоски.
– То есть на пустом месте взял и затосковал? – изумилась я.
– И такое бывает, Ксения Александровна. Для кого-то пустяк, а кому – петля. – холодно бросил надворный советник и мы все покосились на него.
Неужто тоже в петлю лез? Нет, серьезно? Хотя этот, если что, застрелился бы, полагаю. А еще вероятнее – полез на такой рожон, чтоб наверняка не вернуться.
– Глупо это. Жизнь дается не для того, чтобы ее на помойку выбрасывать. – резюмировала я и поднялась из-за стола. – Дим, бегаем сегодня?
– А то как же? – оживился наш мучитель.
Мы с Люськой живо переоделись и отправились шерстить окрестности в сопровождении надзора – теперь Дима старался держать нас в поле зрения, а в компании Феди это было куда веселее. Раз уж походную одежду ему выделил, то это явно не пятиминутное мероприятие. Я заметила, что господин Фохт курит практически наравне с Хакасом, а это о многом говорит. В царствование Николая Александровича курение стало модной привычной, раз уж Его Величество с обедни выскакивает на перекур, а ведь это при склонности к аневризме – пассивное самоубийство. Но и запрещать ему что-то я не в праве.
Покосилась на бывшего любовника и прибавила скорость.
– Коза, не вырывайся.
– Раньше сяду, раньше выйду. – огрызнулась не подумавши, и дальнейший путь продолжала уже петляя вокруг каждого встреченного дерева.
Люськин зад скрылся впереди, а за мной надзирал Федя.
– Вам, Федор Андреевич, умный человек курить не рекомендовал. Для сосудов головного мозга это крайне вредно. – пропыхтела я.
– Вряд ли это должно Вас беспокоить, Ксения Александровна. – он не торопясь достал следующую сигарету, закурил и так же вальяжно пересек очередную мою заячью петлю. В общем-то предсказуемая глупость.
– А вот теперь попробуй с сигаретой догнать.
Хоть сейчас-то я смогу его уделать?
Наплевав на наказание, я пустилась наутек, сначала к усадьбе, но не особенно выкладываясь, и позволяя Феде сохранить иллюзию превосходства, а там обманным маневром выскользнула из его рук и действительно сумела его обогнать возле командира.
– Стоять! – одернул меня Дима. – Чего опять выделываемся?
Вот как объяснить это? Поэтому просто потупила взгляд.
– И ты тоже хорош. Нечего ее провоцировать. – тут огреб и гость. – Но раз уж вам обоим энергию девать некуда – до дома по-пластунски. К лету как раз управитесь.
* * *
Как ни странно, но скорость этого членовредительства у нас оказалась примерно одинаковой. Первые метров пятьдесят мы преодолели молча, а потом началось.
– Как же это вам вообще в голову взбрело таким заниматься? – сварливо прошипел надворный советник.
– Захотелось. А то скучно в городе. – огрызнулась я.
– Вы, Ксения Александровна, делаете все, чтобы не выделяться из своего круга, верно?
– Я в меру эксцентрична. После двух взрывов и экскурсии на войну вполне простительно. – вот, кстати, да.
Естественно, немного смухлевала, и, задрав попу повыше, на локтях и коленях прибавила ходу.
– Вы нарушаете правила. – тяжелые ладони сомкнулись на самой высокой точке и аккуратно прижали ее к земле. Причем не поясницу трогал, что характерно.
– Я выполняю поставленную задачу. – чуть-чуть меняю траекторию, чтобы оказаться подальше. – Локти и колени не отрываются от земли, остальное лишь недочеты при исполнении. Нам, между прочим, полторы версты еще пилить.
На четвереньках оно как-то бодрее пошло, хотя штаны придется заменить завтра. Да и локтям этот марш-бросок на пользу не пойдет.
– Ксения Александровна, а сами перекурить не хотите? – предложили мне через двадцать минут сдержанного пыхтения.
– Капля никотина убивает лошадь, а хомячка разрывает в клочья. – просипела я.
В ответ на озадаченный взгляд пришлось разъяснять соль шутки. Он хмыкнул, но докурил и только после этого вернулся на дистанцию.
– Мы, взрослые, серьезные люди, ползаем в грязи. – ворчал чиновник.
– Не так уж тут и грязно, подморозило ночью. Добротная сухая грязь, Федор Андреевич, не гневите Господа. – по привычке начала препираться.
– Ксения Александровна, успокойтесь, Вы ее не продаете. – сквозь зубы ответили мне.
– Точно! Мы можем продавать грязь! До израильских курортов тут далеко, а грязь Мёртвого моря будет обходиться только в транспортные расходы. – осенило меня.
А вот господин Фохт поджал губы. Его всегда напрягало мое вульгарное желание зарабатывать на любой идее. Все же где-то под черепушкой засел стереотип воздушной чувственной красавицы, которая не пукает, не знает, откуда берутся деньги и лишь восторженно взирает на мир. Как уж на меня запал – явно без промысла Врага рода человеческого не обошлось.
И только я размечталась о грязевом обогащении, как левый локоть уехал в сторону, и я таки нашла свою маленькую лужу всем подбородком.
И смешно, и грешно. Кое-как оттерла лицо платком, скорее всего лишь размазывая грязь еще больше.
– Помочь? – раздалось еще ближе, чем я думала.
Мне протянули фляжку с алкоголем, который куда лучше справился с очисткой лица.
– Все? – я выжидающе уставилась на него. И это было так по-домашнему, что защемило где-то между лопатками.
Он осмотрел щеки, забрал платок, аккуратно оттер остатки и ненадолго застыл. Я с интересом наблюдала за сменой выражений лица и оказалась изумлена почти приказным тоном.
– Вперед. Верста сама себя не проползет.
Как скажешь. И еще несколько десятков деревьев остаются позади.
– Друг мой, а мы точно в ту сторону ползем?
Были вокруг именья тропы, которые волшебным образом то подходили к строениям, то удалялись от них, и обидно проползти мимо дома с песнею.
Он приподнялся, просветлел лицом и все же чуть сменил направление.
– Здесь можно срезать путь.
Спустя еще полчаса я не выдержала.
– В мое время говорили о женском топографическом кретинизме как о неспособности сочетать отдельные части тела и умение ориентироваться на местности. О, как же люди заблуждались.
– Вам часто говорят, что Вы невыносимы? – глухо раздалось справа.
– Вполне-таки выносима. Я довольно худенькая и вынести меня может почти любой мужчина старше 14 лет, особенно если через плечо перекинуть…
И эти шуточки я бы еще долго продолжала, но он так и сделал. Поднялся, протянул мне руку, и когда я доверчиво вложила свою ладошку в его, рывком подбросил на плечо.
– Да что Вы творите-то! Мы же почти доползли.
Оказалось, что не совсем. Половину времени мы потратили на строительство громовской кольцевой тропы. Сопротивлялась я для видимости, вяло, потому что и руки, и ноги отваливались. Ему вряд ли легче, так что…
– Отпустите меня. – тихо прошу его левую лопатку. – Тяжело же.
– Выносимо. Проще, чем выслушивать Ваши придирки. – чуть приглушенно сообщили моей пятой точке.
– Федь, мы вдвоем намного быстрее дойдем. – может хоть на имя среагирует? Ведь детский сад же.
– А ты спешишь?
Он остановился и аккуратно поставил меня на сухой участок. Тюхтяев, зачем ты это все устроил? Эта мысль изрядно отрезвляет. И злит, честно говоря.
– Федя, ты если что хотел сказать, то говори. – наконец я выбрала, чм прервать эту нехорошую тишину.
Буравит меня взглядом, прожигая до пяток.
– Я столько хочу… И сказать тоже. – голос хриплый, жаркий, обволакивающий.
Видимо от переизбытка невысказанного руки убирает за спину. Да и мне вот так лопатками к дереву куда спокойнее. Задушив робость и смущение выдерживаю его прямой взгляд. Зрачки то сужаются до булавочной головки, то расширяются, делая глаза внезапно темными – психует же, молча, про себя.
– Почему ты такая? – горько произносит он после этой дуэли взглядов.
– Какая? – что же на этот раз окажется не так?
– Невозможная. То нежная, то колючая, до добрая, то чудовищная. – мать моя муравьиха, это же сколько комплиментов за один раз.
– Это, Федя, потому что живая. Если человек одинаков во всем и долго, его стоит потыкать палочкой: вдруг помер, а мы еще не в курсе. – назидательно высказалась я.
Рассмеялся, запрокинув голову. Открыто, искренне. А ведь у нас получилось, что мы не жили без призраков: попервоначалу я скрывала о себе самое важное, в моем времени он был придавлен открытиями, когда вернулись – наша связь оказалась настолько неудобным обстоятельством, что оба слишком многое заминали, потом нависала тень Тюхтяева, теперь не тень, а живой статский советник. И лишь здесь, географически спрятавшись от условностей и ограничений, мы дали себе волю.
И я смеялась вместе с ним.
Он подошел ближе, дотронулся до щеки, погладил ее.
– Неуемная. – прижался губами к моей скуле. – Дикая. Безумная. Обожаю тебя.
Мы можем долго-долго стоять здесь, растягивая нежность. Не секс, но настоящую близость. И на этот раз он не рвется вперед, форсируя все мои эмоции, дожидается пока руки лягут на его торс, а губы сами приоткроются навстречу. Вот тогда он принимает меня как дар, как обретенную ценность, откапывает тело из-под одежды, целует каждый сантиметр находки, упивается ощущениями… И это ярче, сильнее, эмоциональнее, чем когда-либо.
Когда ноги перестают подкашиваться, я отпускаю свою надежную опору. Вопреки прежнему опыту, даже не остывший от секса, он насторожен как охотничий пес.
– Что делать будем, Федя? – а ведь не поверит, что после октября я сумела сохранить ему лояльность. Сама бы не поверила.
– А чего ты сама хочешь? От меня ты что хочешь? – он нависает надо мной так, словно не было сейчас того потока любви. Злой, обиженный. – Я бы еще понял, если бы сбежала, перестала общаться. Но ты появляешься, словно ничего не было. Я не могу тебя понять.
Добро пожаловать в мой клуб. Я тоже не могу понять, что делать. Стремление усидеть на двух стульях обычно приводит в травмпункт, и я семимильными шагами иду к финишу. Выбраться из такого тупика, в котором мы сидим с осени непросто, ибо как ни зацикливалась я на Тюхтяеве, Федю помнила. И не только как постельную игрушку. Но не предлагать же им весело жить втроем? Тут, конечно, есть и такие люди, вспомнить того же Алексея Александровича, Зизи и ее мужа, но даже моих затуманенных гормонами мозгов хватит, чтобы догадаться, что Федора Андреевича Фохта, Михаила Борисовича Тюхтяева и Menagé à Trois не стоит связывать в одном предложении. Если изолироваться от любого из них, я могу попытаться убедить себя, что он мне не нужен, но события последних дней подтверждают, несостоятельность этой политики. И пока получается, что Тюхтяев прав, страсть у нас с Федей есть, но хватит ли ее одной? С рассудком-то у обоих перебои.
Я смотрю на него и вижу не почти правильный прямоугольник лица с высеченными из камня скулами, четкую линию подбородка, тонкий прямой нос, выразительные брови, пронзительные глаза, высокий лоб, прямой почти безгубый сейчас рот, а восторг и ужас в моем городе, умиление наших первых свиданий, смех от каких-то наших шуток. Может, и не стоило возвращаться? Устроились бы там как-нибудь, обошлись бы без этих сложностей. Да и статский советник целее бы остался.
– О чем ты думаешь сейчас? – он резко сбавил обороты. – У тебя такое лицо…
– Я вижу все, что с нами было. Безумная же история. И прекрасная. – провожу ладонью от виска до ключицы.
– Но ты отдала все это в обмен на своего Тюхтяева. – горько прошептал он.
– Я не переставала любить тебя. – сформулировала таки и пошла домой. Окаменевший надворный советник так и остался в перелеске.
* * *
– И где Федя? – невинно поинтересовалась Люська.
Я только пожала плечами. Раз не пошел вслед за мной, то продолжать беседу не намерен. Вольному воля. Я за последние месяцы уже так устала от этих странных мужских самокопаний и самозакапываний, что хочу теперь жить одним моментом. Есть что сказать – говорю, нечего – молчу. Хочется что-то сделать – делаю. Не хочется – лежу и смотрю в потолок. Или вот бегаю – тоже хорошо помогает от саморазрушения.
– А если его сейчас убить, то на тебя не сразу подумают. Раз тут маньяк разбушевался. – пошутила сестра, но как-то неудачно.
Вечером Федя так и не вернулся. После ужина мы в глубокой задумчивости созерцали его сюртук, брюки, котелок, портфель с бумагами, а я в сотый раз пересказывала весь наш день. И где же оно, мое личное пространство?
– А может просто психанул и отправился в город? – предположила я.
– Вряд ли он бы рискнул появиться в таком наряде на люди. Гламурный же, чтоб ему. – заключил Хакас и опечалился. До сумерек обошел округу, а с рассветом собрал оружие, оделся попроще, чмокнул Люську и отправился на поиски.
Я прислушивалась к интуиции, но за Федю беспокоилась куда меньше, чем за Диму. Действительно, к обеду тот приехал в сменной одежде, отводил от меня взгляд, но быстро оживился, когда обнаружил пропажу товарища. И тоже сгинул на поиски.
Люся психовала, я не знала чем ее утешить, когда на пороге появилась Апполинария.
– Чем могу помочь, сударыня? – не очень-то гостеприимно отозвалась я.
– Мне сказали… Господин Хакасидис сейчас там, где были все погибшие. – она несколько смущена нашим недружелюбием, но в свои слова верит.
– Где он? – Люся подошла к ней вплотную, и пусть в весе гостье уступала, но худая, тонкокостная, мускулистая, зашибла бы.
– Там, где ветер и белая пыль. – процитировала она чье-то высказывание, глядя в пустоту.
Мельница.
Люська уже одевалась. Я тоже, а куда бы деваться. Жаль, оружия нет, но мы и ножами попробуем обойтись. Тем более нас не зря же готовили.
Апполинария, как выяснилось, сама приехала в экипаже, так что выдвинулись мы втроем. Она и дорогу знала, и причину нашла. Клад, а не девка. По пути она косилась на меня, а я вспоминала Федькины поцелуи и примеряла их к ней. Интересно, как далеко у них зашло? Вряд ли он с ней спит, здесь в этом отношении нравы могут быть консервативнее, чем в Петербурге. И о любви вряд ли говорил, обычно девочкам позднепубертатного возраста полунамека хватает, чтобы все самостоятельно надумать. Что же теперь мне предпринимать? Да и стоит ли вообще пытаться что-то делать? Покуда все сами успешно портят себе жизнь – к чему мешать людям…
– А что мы будем делать? – спросила самая юная участница экспедиции.
И это действительно важный вопрос. Однажды очертя голову я уже ходила в незнакомый дом, но в компании с умным сильным мужчиной, и то еле выкарабкались. Эх, мужчина, если бы не ты, сидела бы сейчас в своем клеверном домике и ждала тебя к обеду.
– Там живет одна женщина. Начнем с нее и спросим, не видела ли чего. В конце концов нас трое. – оптимистично заявила Люся.
– Если что не так – оглушим, а потом нас Тюхтяев отмажет – не менее самоуверенно резюмировала я. В любом случае план неплохой.
Мельница – это сильное место. Во-первых, она здоровая, как подводная лодка, выброшенная на берег. Во-вторых, тут редко кто бывает весенней порой, поэтому признаков жизни нет совсем.
Люся на ходу спрыгнула с коляски и побежала к двери.
На стук вышла очень яркая брюнетка лет тридцати – тридцати пяти. Я сразу почувствовала собственную женскую несостоятельность перед такой статью, фигурой и истинно царскими манерами. Глаза глубоко-серые, словно бархатистые, густые ресницы, безупречная кожа, красиво очерченные губы, лишь в уголке рта перебитые небольшим шрамом. Кто же посмел на такое совершенство руку поднять?
– Чем могу служить? – холеная белая рука легла на резной косяк.
– Мы новые владельцы Громовской усадьбы. Людмила Михайловна Шестакова и Ксения Александровна Татищева. – затараторила сестра, бесстыдно обшаривая глазами внутренние помещения, что сумрачным фоном виднелись за спиной хозяйки. – Наш гость, Дмитрий Хакасидис, вчера отправился в вашу сторону и пропал. Вы с ним случайно не виделись?
– Хакасидис? Какая фамилия непривычная. – глубокий гортанный голос словно пел каждое слово. Будь мужиком, слушала бы ее, забросив все дела.
– Он грек. – подала я голос.
– Гре-е-ек. – протянула хозяйка. – Ясно. Да, проезжал, но остановился и решил дождаться помощи.
– Что с ним? – всполошилась Люся.
– Да ногу наколол, вон в горнице сейчас. Добро пожаловать!
* * *
Приветливо распахнула дверь и пропустила нас внутрь.
Вот это порядок. Мельница стоит на воде, и ожидаешь сырости, но всюду чистота, порядок и свежий воздух. Нам отворяют очередную дверь, пропускают вперед и плотно закрывают за Апполинарией. Тьма и тишина.
– Эй, уважаемая, Вы что? – затарабанила сестра по двери, но куда там. Так глупо попались – как безмозглые вымершие птицы додо. Это же как втроем-то сглупили!
– Влипли мы. – констатировала я. – И спасать нас некому. Федя уехал давно, Дима, скорее всего, сидит как мы, а Тюхтяев о нас узнает через пару недель, не раньше. Надо было хоть маму предупредить, а то она на него сейчас не очень благосклонно смотрит. Так бы хоть телеграммку отбила, он на наше спасение всю королевскую рать отрядит. – оптимистично расписывала я своего рыцаря в сияющих доспехах.
– Ага, как расследовать дело – Фохта отправил, значит спасать тебя вообще непонятно кого выдал бы. – рассмеялась Люся.
Я представила команду мечты под руководством господина Оленищева, горного инженера, написавшего пару моих портретов и безнадежно влюбленного еще во времена сватовства Тюхтяева. Словно в позапрошлой жизни все было. А ведь памятны еще времена, когда я тихо жила в лавке провинциального саратовского купца Калачева и вообще не касалась этих сумасшедших интриг. Как причудливо изгибается жизнь, и сейчас она повернулась к нам явно не самым светлым боком.
– Люсь, что у нас есть?
– Ножи. Да и будь револьверы, здесь нет внутреннего замка, фиг что отстрелишь, кроме как себе ногу.
Вокруг нас царила непроглядная темень. Телефон с фонариком остался дома, так что пришлось ощупывать место вручную. Даже когда нас с Тюхтяевым тогда заперли в подвале, под потолком висела керосиновая лампа, а роковая мельничиха оказалась прижимистей.
– Эй! – заколотила в дверь сестра. – Ты почему нас-то заперла, если мужиками интересуешься?
Минут через десять раздались шаги и певучий голос сообщил, чтобы мы помалкивали. Целее будем.
– Они все четверо напали на нее. – безжизненным голосом сообщила доселе молчавшая ведьма.
– То есть эти четверо протухших трупов изнасиловали нашу хозяйку, а она решилась отомстить? – мотив понятен, и достоин уважения, если честно. Я бы тоже себя жалеть до смерти не захотела.
– Как это своевременно с их стороны признаться! – Люська пыхтела, расковыривая тяжелую древесину у петли.
– Это не они. Это муж ее рассказывает. Он видел все, но вмешаться не мог. Потому и руки на себя наложил. – этот синхронный перевод с потустороннего уже напрягает.
– Вот дурочка, если бы рассказала сразу, мы бы ей помогли, да просто бы зарыли их и все бы забылось. – подала гениальную мысль Люся. – А Дмитрий-то ей зачем?
Апполинария помолчала.
– Он же мужчина. Приходил сюда, смотрел, вопросы всякие задавал. Она теперь не очень хорошо к мужчинам относится.
– Глупо было бы думать иначе. – вздохнула моя младшенькая. И как же Хакас справился с тем, что она пережила? Я ни разу их не спрашивала об этом, но Люська закрыла ту страницу своей биографии и живет дальше. А мельничихе с мужчиной не повезло.
Люськин нож сломался и с матюками она изъяла мой.
– Апполинария Павловна, сейчас самое время вызывать Ваших призраков. – прошипела главная воительница. – Пусть уже сделают что-нибудь.
– Я не умею так. Они или сами приходят, или нет. – расплакалась девочка.
Не то все. Неправильно. Сами же пришли – и за чем? За этим? Он огромный, сильный. Руки не барские, со шрамами – значит злой. И когда выспрашивал всякое с дружком своим – все на дом косился. Чует, небось – зверь. Рука не поднимается убивать того, кто не причастен, но как иначе-то? И этих трех надо куда-то деть… Увести бы… Или самой уходить.
Женщина расхаживала по комнате, бормотала себе под нос и не выпускала колуна из рук. В углу горницы, привзанный к той самой лавке, лежал чужак. Получеловек-полузверь.
– Ты зачем так? – неожиданно тихо спросил он.
– Надо. – бросила женщина и еще быстрее зашагала по кругу.
– Девчонок-то отпусти. – не может он просить за других. Это хитрость какая, обман.
– Молчи!
– Те люди обидели тебя или твоего мужа? – продолжал ввинчиваться в виски его голос. Полузверь словно и не был распластан для свежевания, участливо смотрел на нее. Так смотрел лишь муж на заре знакомства.
А отчего бы и не поговорить?
– Они? Они не обидели… – выдавила из себя женщина и села чуть поодаль, прямо на выскобленный пол. – Пришли и взяли, что захотелось. В своем праве были… А опосля я свое право взяла.
Он замер, но смотрел против ожидания без ужаса или отвращения.
– Лучше бы сразу сказала. Придумали бы что-нибудь вместе.
Что он городит? Какое вместе? Нет у нее больше этого «вместе», оно до сих пор с матицы свисает…
– Поговори с Люсей. Это рыженькая. – с каким-то непонятным выражением лица произнес полузверь. – Она тебя поймет и вообще… Ей тоже с тобой поговорить полезно.
Рыжая? Да пронырливая, как лиса, за своего убьет, по лицу видать. Это что же, ее зверя поймала?
Она рассматривала его – явно нездешний. Верно говорили, грек. Волосы темные, лицо широкое, глаза чуть раскосые. Вроде с первого взгляда простой, а присмотришься – ох, и хитер.
– Дальше-то что думаешь? – осведомился чужак.
– Дальше?
Она не думала про дальше. Муж таких указаний не давал. Убив зверей и раскидав их туши по заброшенному поместью, она ежевечернее садилась у стола, зажигала лампу и ждала. Час, другой, спина затекает уже, а он все не идет.
– Их начнут искать. Полиция придет. Тебя и так уже подозревают, а тогда уж и сомнений не останется. Уходить тебе надо. – деловито посоветовал он.
Полиция? Этим-то сюда ход заказан. И тогда еле дождались урядника.
– У тебя же цель была, верно? – уточнил пенник. – а теперь не знаешь, куда дальше идти…
Она закрывает ладонями уши, но его голос продолжает проникать под темя.
– Что дальше? Что дальше Что дальше?
Она тихо подвывает в такт его словам, и вой этот становится се громче, громче, громче… И весь мир повторяет за ней, лишь пленник продолжает задавать свои ужасные вопросы.
К ночи стало совсем холодно и мы втроем плотно прижались друг к другу. Засыпать категорически нельзя, но клонит неимоверно. Мы с Люсей уже и попели хором, и попинали друг друга. Поленька отодвинулась подальше и участия в играх не принимала, зато мы отрывались. Поэтому крики и возню услышали не сразу.
– Эй, там к тебе пришли. Стучат, слышишь? – с горечью в голосе произносит зверь. А мне бы хоть куда теперь, только подальше от него. И я с облегчением встречаю бесцветный взгляд у порога.
– Позволите, сударыня? – он берет ее за плечи, бережно, но твердо и передает с рук на руки серым шинелям.
Дверь из проема вылетела и криво рухнула к ногам спасательной бригады.
– Федор Андреевич! – девушка с полустоном повисла на его шее, держась как пассажир «Титаника» за последнюю шлюпку, а он смотрел в мои глаза и не прятал взгляда.
– Нет, ты погляди, какая драматургия. – шипела Люська, карабкаясь по двери к Хакасу. Тот, чуть потрепанный, морщащийся при резких движениях шеи, но определенно живой, был одновременно сердит и счастлив.
Я молча взирала на всеобщее воссоединение и испытывала одну лишь усталость и только покачала головой, когда чуть помедлив, сильные мускулистые руки кольцом обхватили старомодную накидку. Да уж поцелуй ее наконец, раз так выбрал.
Господин Братолюбов с горечью в глазах побитого щенка неотрывно смотрел на Апполинарию, оккупировавшую моего любовника. Что, мой провинциальный брат, отвезешь меня домой?
* * *
Вернулись в усадьбу затемно уже, огребли заслуженных подзатыльников от мамы, причем все трое, и отправились спать.
Утром я проснулась рано и с тяжелой головой. До мозгов начало доходить, что решать надо не с мужчинами, а начать с себя. И понять, что и кому я могу дать. Пока выходило, что только неисчерпаемый источник хлопот и головной боли, сдобренный спонтанным сексом, истериками и неуемными фантазиями. Да, есть еще приданное, но оба они как-то немеркантильны. Вдруг мама права и нужно отпустить обоих, ведь оскорбительно для всех – тянуть эту волынку дальше.
А ведь начинала я это приключение целеустремленной, крепкой к невзгодам неваляшкой, которую каждый удар только подстегивал, чтобы подняться и навалять обидчику. А теперь что? Депрессивная истеричка, лишившаяся двух хороших мужчин, способная испортить все за считанные секунды. Когда я так сломалась? Неужели убийство подкосило, или все же смерть любимого?
