Текст книги "Лёд и порох (СИ)"
Автор книги: Юлия Алева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)
13
– Придумай ему занятие. – выносит вердикт Люся. – а то он нам все испортит.
Пришлось самой заехать на Моховую.
– Николай Владимирович, может быть, наш общий знакомый продолжит выполнять свою работу? Можете присылать бумаги ко мне. – очень трудно не умолять о небольшой передышке.
– Что, уже допек? – рассмеялся родственник. – Теперь меня понимаешь?
И вот курьеры из МВД стали заглядывать к нам по четыре раза в неделю. Даже телефон провели на всякий случай. Мы с Люськой упивались конструкцией и манерно позировали с этим доисторическим агрегатом. Звонить, правда, особенно-то и некому. Разве что Димка теперь сможет предупреждать о визитах, когда вернется. Да. Когда все вернутся.
Я запретила себе думать о Феде и о том, что теперь делать со всем этим бардаком. Трусость и инфантилизм это, но у меня душевные силы весьма ограничены по объему, так что приходится выбирать. Конечно, время от времени просыпаюсь в холодном поту после очень натуралистичных снов, но это только когда недостаточно устаю.
Тюхтяев отвлекся на бумажные головоломки, а я смогла успокоиться. Время от времени подглядывала за ним сквозь занавески или в дверную щель. За год он натренировался писать левой рукой и теперь активно плодил схемы, графики, чертежи, записки. Работой отгораживался от меня, это было обидно, но лучше так, чем холмиком на Большой Охте.
* * *
Вторая операция уже не казалась настолько страшной и сногсшибательных эффектов не дала – Люся долго и нудно собирала ребра, а потом не менее нудно и долго штопала лицо.
Вообще, сам пациент мало внимания уделял медицинским планам, больше рассматривая приемы, которые использовала Люся при уходе и обследовании. Складывалось ощущение, что он доверил нам свое тело для игр, махнул рукой и теперь только поглядывал на получившийся результат.
В конце ноября разыгралась метель. Люся предупредила, что Тюхтяеву это дастся тяжело, но одно дело слышать, а вот переживать… Ночью я услышала шарканье по кабинету. Накинула пеньюар и как была босиком бросилась вниз.
Чуть сгорбленная фигура изучала пейзаж за окном. Издалека его можно принять за Квазимодо, причем сходство лица хотя и начало теряться, но чем дальше, тем больше наша история приобрела нехорошую общность с известной книгой. И пусть я не тяну на Эсмеральду (не надо только опять про козу), скоро приедет наш Феб, и кому-то предстоит несколько неприятных сложных разговоров. Но я вновь малодушно отложила переживания на потом, продолжая растягивать восторг от созерцания живого Тюхтяева прямо сейчас.
– Больно, Михаил Борисович?
Отрицательный жест.
Подхожу ближе – отстраняется. Но куда же отстранишься в одном-то доме. Я прижалась лицом к широкой спине.
– Кссс. – закашлялся.
Пока бегала за водой, капала туда опий, поняла, что согласна и на кошачью кличку отзываться. Лишь бы звал.
Вместе прогуливаемся до его спальни, наблюдаю как он укладывается на кровати – Люська требовала сна только на спине, осторожно массирую голову. Вряд ли боль уходит, но он постепенно успокаивается и засыпает. Я немного постояла, прежде чем уйти. В конце-то концов, это мой собственный дом. Вытянулась вдоль правого бока тонкой стрункой – благо за этот год мы оба похудели, да и в доме на Васильевском острове та кровать точно поуже была. Зато можно трогать его, когда приснится, что это все только иллюзия. В другие ночи приходилось бегать по этажам и проверять. И пропитываться запахом его тела. И ощущать рядом тепло родного человека. Да мало ли плюсов у совместного сна?!
Проснулась от ощущения, что меня рассматривают. Расплылась в улыбке от уха до уха.
– Доброе утро.
Без эмоций поправляет упавшую на лоб прядку. Ничего, я и за двоих поулыбаюсь.
Убедившись, что я полностью пробудилась, достает из-за подушки доску, на которой более аккуратно чем обычно, округлым почерком выведено: «Не стоитъ оставаться со мной изъ жалости». Когда меня Лазорка раз копытом в грудь приложила, воздух выбился так же. Скатываюсь с постели и с сожалением осматриваю его. Ни одного живого места.
– Вы, Михаил Борисович, даже не представляете, сколько труда и времени мы с Люсей вложили в Ваше тело. Именно поэтому бить Вас жалко. Но Вы должны запомнить, что придет день, Вы поправитесь и тогда я вернусь к этому разговору. А ребра что, и еще раз заштопаем.
Потянулись дни с подчеркнуто-официальным общением. Да, я меняла повязки вместе с Люсей, но чаще оставляла их наедине. Мы вместе ели в тишине. Сестра обычно клевала что-то одна, да и вообще упивалась самостоятельностью, порой ночуя в маминой квартире. Визиты Фрола делали ужины менее тягостными, но купцу самому было неуютно в такой напряженной обстановке, и вот уже на этой неделе он сообщил, что не сможет прийти. Когда Тюхтяев начал произносить первые слова – хриплые, словно поломанный патефон, то оба быстро погасили искренний восторг и продолжили в прежнем градусе.
– Что у вас тут случилось? – шипела Люська. – На нем все хуже заживать стало. Раньше как на собаке, а теперь некоторые швы перепарывать буду.
Я только голову опускаю.
* * *
– Михаил Борисович, может расскажете, что нового в мире творится? – роняю за завтраком.
Раньше у нас так каждый обед проходил – он рассказывал о новых делах в департаменте, а я комментировала.
– Ничего особенного, Ксения Александровна. – голос уже намного сильнее стал и почти похож на прежнего статского советника.
– Ну хоть о чем-то мы можем разговаривать?
– Конечно. – он даже улыбнулся. – Например, я давно интересуюсь, кто эта вторая барышня, госпожа Шестакова, и когда вы с ней так близко познакомились.
– Люся – моя младшая сестра.
Он привычно поднял брови домиком и теперь это удалось даже на правой половине лица. Против воли я улыбнулась.
– Но Вы же круглая сирота? Ваши родители были женаты единственным браком и даже умерших детей не имели. – то есть справочки-то наводил всерьез.
– Пока Вы… В общем, пока мы с Вами не виделись, я нашла маму и сестру. Они издалека приехали. – вот и узнаем, насколько хорошо я подготовила документы.
Он чуть постучал пальцами о стол, явно сделав в уме пометочку.
– И Ваша сестра тоже хорошо разбирается в медицине? Видимо, ее тоже обучал Ваш батюшка, человек недюжинных талантов, как я погляжу.
– Мама рассталась с моим отцом вскоре после моего рождения. – вот хоть на кресте в этом поклянусь. – Люсин отец служил в полиции, не очень давно скончался. А Люся сама серьезно занялась медициной и все, что я знаю и умею – это благодаря ей.
– Насколько я помню, господин Шестаков служил в гвардии года три после учебы, а впоследствии не проявил особых привязанностей ни к чему, кроме карточной игры.
Вот как надо домашнее задание делать, Ксюша. Учись у профессионала.
– За господина Шестакова мама вышла замуж только летом. Он успел дать свое имя Люсе, и вот такое несчастье…
– Да, ей очень не повезло в брачной жизни, осмелюсь заметить.
– Видимо, это у нас наследственное. – судя по его поведению в эти недели, ушивать свадебное платье пока не стоит.
Он продолжал смотреть на меня. Ну дернулась жилка на шее пару раз, так мы оба сделали вид, что это случайность.
– И как же семья Шестаковых нашла Вас?
– Михаил Борисович, как только Вы снова сможете пить спиртное, мы обязательно это обсудим. Это длинная запутанная история, и на трезвую голову не ложится, поверьте. – цензурная версия фразы «Я еще не придумала, что тебе соврать, чтобы не попадаться».
– Ксения Александровна, мне все же очень интересно, откуда у двух юных барышень такие уникальные познания, которых больше нет ни у одного ученого во всей Империи? Господин Сутягин, уж насколько образованный человек, эрудит, знаком со всеми современными открытиями, так и не смог понять, что вы тут со мной сделали.
Да, визит доктора надолго запомнился. Мы с Люськой поминутно одергивали его руки от слишком сильного давления на зарастающие операционные раны, а насчет пластики лица тот до сих пор поверить не может. Когда похвастались снимками грудной клетки из серии «до» и «после», вообще ушел в себя надолго. Похоже, готов простить мне тот ночной разговор за секретные технологии.
– Михаил Борисович, Вы еще любите меня? – этот вопрос мне важен по многим причинам, но и для дальнейшей беседы имеет определяющее значение: только что я пришла к знаменательному решению рассказать Тюхтяеву всю правду, ведь все равно же докопается, раз вцепился.
– Да. – Быстро, но твердо ответил он. – Но как это связано?
– И верите, что я с Вами искренна?
– Я в Вас верю, Ксения Александровна. – уставился на меня янтарно-коричневый глаз. – Вы крайне редко обманывали меня, порой лукавили, но прямой лжи не допускали. Вот сейчас что-то недоговариваете, но не лжете.
В общем, сражаться с ним просто бессмысленно, до уровня мегамозга мы не дорастем. Да и в самом крайнем случае, не сдаст же он нас. И как: покойник рассказывает министру внутренних дел о пришельцах из будущего.
– Вы очень близко подошли к ответу на свою загадку, так что я просто честно отвечу на все Ваши вопросы. – я вдруг расслабилась, словно погрузившись в бассейн с чуть теплой водой.
– Вы шпионка? – опасливо спросил он.
Да что же тут за мания у всех?
– А Вам попадалось много шпионов с таким образованием, знанием всего одного иностранного языка и настолько бестолковых в прочих областях жизни? – уточнила я. – Нет же.
Ну давай, милый мой, осталось немного. Если догадаешься сам, то и спорить не придется.
* * *
– Девчонки, мы дома! – весь дом заполнил этот хриплый узнаваемый голос. – И мы голодные!
* * *
Сколько времени требуется двум молодым тренированным мужчинам на путь к еде в два пролета лестницы? Немного, но все это время я не дышала.
И вот двери распахиваются, открывая заросшего щетиной сияющего Хакаса и немного утомленного Фохта. Тому хватает десяти секунд чтобы опознать моего сотрапезника, протереть глаза, спасть с лица, резко развернуться и вихрем вылететь из дома.
– Твою ж дивизию! – из ладони ссыпаются осколки чашки.
– Федь, ты что? – с недоумением оборачивается Хакас. А я бегу за Фохтом, но где мне догнать того, кого Дима Хакас три недели тренировал?
Демьян с осуждением закрывает едва не снесенную с петель дверь. Наверху выскочившая из своего крыла на шум Люська с деликатностью ядерной бомбы вспомнила об этикете.
– Познакомьтесь, это Дмитрий Хакасидис, наш гость. А это Михаил Борисович Тюхтяев, Ксюшин… Я не поняла, Вы ей сейчас кто?
– Устя! Завтрак для Дмитрия Сергеевича и Людмилы Михайловны. А мне чай в кабинет. – рявкнула я и вошла в столовую. Чмокнула Хакаса в щеку. – С приездом, Дим.
Схватила Тюхтяева за здоровую руку и поволокла было в свою пещеру, но сегодня на Люськиной улице явно перевернулся грузовик с пряниками: незамеченная мной во время пробежки в столовую вошла мама.
– Мама! Смотри, это Ксюшин покойный жених! Тот, которого она зимой похоронила! – и с удовлетворением оглядела руины моей личной жизни.
* * *
Правда же, хуже некуда? И вместо того, чтобы дубовый пол разверзся, навеки поглотив этот позор или еще какой подарок мироздания отвлек всех от моей персоны, Михаил Борисович мягко высвободился, подошел к маме, церемонно представился, поцеловал руку, посочувствовал ее утрате, обменялся рукопожатием с Хакасом, поинтересовался акклиматизацией после Греции и подойдя ко мне, предложил локоть.
– Прошу нас извинить. – с легкой улыбкой в голосе произнес он уже на лестнице.
На подкашивающихся ногах я шла на самый трудный разговор.
* * *
Устя не поднимая глаз накрыла нам чай и скрылась. Только по багровым ушкам понятно, что прислуга в курсе всех подробностей интриги и сейчас с попкорном наблюдает за этим – водевилем из первого ряда. Но смешной эту историю можно называть ровно до той секунды, когда сама в ней не солируешь. Да и близкие, как оказалось, всегда рады докинуть полено-другое в костер моего ада.
* * *
Дрожащими руками я разливала чай, преимущественно мимо стола. Тюхтяев вздохнул, отобрал чайник и одной левой аккуратно наполнил чашки. Оценивающе посмотрел на меня, прохромал к глобусу, обнаружил неприятную пустоту, извлек из кармана фляжку (и когда только успевает все?), щедро плеснул в мою чашку и проследил, чтобы я выпила.
– Поговорим?
Я только кивнула.
– С чего начать? – все-таки спокойнее, когда он начинает руководить.
– Наверное, с самого начала будет лучше всего. – он поудобнее устроился в кресле и слегка снисходительно и тревожно уставился на меня.
«Вначале было слово, и это слово было «Бог». Вот могу и так начать, откровенно говоря, только мне отчего-то не смешно. Я так хочу рассказать тебе все, но чтобы ты понял. И принял меня такой. Но ты меня даже с придуманной биографией расхотел, что уж себя обманывать. Просто отгородился и от меня, и от нашего прошлого. Любишь по привычке, но идешь дальше один.
А что, может правда и встряхнет все?
– Пятнадцатого февраля две тысячи пятнадцатого года мне понадобилось встретиться с владельцем крупной компании со странными вкусами в одежде… – начала я долгий рассказ.
Да, брови уехали дальше, чем когда-либо, но раз сам просил, то слушай.
Тюхтяев не перебивал, делал пометки на очередном листе, и лишь изредка задавал наводящие вопросы.
– …Вернувшись, я поняла, что прошло несколько больше времени. Ну и обратная калитка больше не действует. А остальное Вы знаете.
– Да. – поднял глаза от записей. – А вернулись-то зачем?
То есть все остальное тебе в порядке вещей, а повод для возвращения вдруг заинтересовал. Никогда мне не понять этого человека.
– Затосковала там. – так ведь оно и было. Места себе не находила. – У меня здесь жизнь, я уже проросла в это время.
Странное движение губами. Наверное, теперь это усмешка такая будет.
– И родственницы Ваши…
– Папа Сережа, то есть отец Люси, погиб, с Люсей случилось несчастье, и мама приняла решение переехать сюда. – Нормально, что уж говорить, у нас вся семейка шастает через столетие туда и обратно на твою голову. И слава Богу, что это произошло именно сейчас.
– А господин Хакасидис… тоже? – он уже боится, что тут перевалочный пункт путешественников во времени. Но смысла скрывать что-то уже нет.
– Тоже. Только он вообще не виноват, с ним получился несчастный случай и он это время не выбирал. – бедняга, на нашем фоне он выглядит жертвой обстоятельств.
– Вы с ним давно знакомы? – пометочек становится все больше и больше.
Да что ты о Хакасе-то?
– Там я о нем слышала только – он известный командир в ополчении одной из сопредельных наших стран. Был. А здесь за ним пришлось в Грецию ехать.
– Да, насчет Греции. – он протянул руку и я судорожно вцепилась в нее. – Пообещайте больше не совершать таких самоубийственных поступков.
– Знаете, Вы – единственный, кто мог бы меня тогда остановить.
Долгий тяжелый взгляд.
– Я поздно узнал. И не успел что-то предпринять…
27 Апреля 1897
Граф встал посреди комнаты с отвращением оглядывая скудную остановку и мутный свет, проникающий через плотные шторы.
– Вот объясни, что тебе на Моховой-то не сиделось? Никто лишний тебя не видел. Да и с делами проще бы было.
Тюхтяев молча подал толстую папку. Теперь он сконцентрировался на анализе информации и получалось это у него получше завсегдатаев Фонтанки, 57.
– Спасибо, дорогой.
Граф прошелся по комнате.
– У тебя ум цепкий, скажи, что думаешь про Грецию?
Тюхтяев искреннее изумился – его интересы традиционно вращались внутри границ Империи.
«Война».
– Сам знаю. На кого надежды возлагаешь?
«Турки».
– И надолго это все?
«Вряд ли. Турки сильнее».
– Читал, что Его Величество туда госпиталь отправляет?
Тюхтяев кивнул, продолжая удивляться необычному направлению разговора.
– Родственница моя туда уехала. С госпиталем. – чуть исподлобья посмотрел визитер.
До Тюхтяева информация дошла не сразу, но оказалась помощнее удара лошадиным копытом. Грифель с хрустом распался на три части.
«Как?»
– Ну нас с тобой она спрашивать не стала. – огрызнулся граф. – Хотя что это я – к тебе она съездила попрощаться. На Тихвинскую дорожку. И еще в письме попросила подхоронить ее туда, если вдруг поездка неудачно пройдет.
«Верните ее» – и не поймешь, просит или требует.
– Как? Я все надеюсь, что она у Джунковского осталась, там поспокойнее.
И почти два долгих месяца беспокойных ночей и замирания сердца перед каждым визитом посторонних. А когда госпитали вернулись и об этом много писали, графиня Татищева стала звездой прессы на пару дней. Эти газеты он начальнику не вернул.
Иногда снилась, конечно. То бывали очень хорошие ночи и очень правдоподобные сны, которые хотелось хранить в памяти, словно самые ценные дары. И ночное вторжение с робким «Это я, Ксения» – самое удивительное и ужасное событие с тех пор, как взрыв разделил жизнь на до и после – сначала показалось просто продолжением сновидения. Донельзя сердитого и цепкого.
Декабрь 1897
– В любом случае это был очень полезный опыт. Лечит от наивности и восторженности. – резюмировала я свои критские приключения.
Кивнул.
– И много здесь еще таких странников, как вы? – это уже с подглядыванием в листок. Значит, тоже немного волнуется.
Ну, тут я могу сдать все свои подозрения, которые доселе никого больше не обеспокоили.
– Всех моих знакомых Вы только что видели. Полагаю, что у французов кто-то точно есть – они подводную лодку сделали по образцам Второй Мировой войны. Возможно, и у немцев взрыв на заводе, после которого мы с графом продали противогазы, тоже произошел неспроста. А так мало ли людей по психиатрическим лечебницам всякое рассказывают.
– Резонно – и целая россыпь значков и схем на пару листов. – И Ваше родное время это наше будущее?
Вот насчет этого я голову ломала еще в пятнадцатом году, мучаясь от бессонницы, и даже собственную теорию вывела.
– Не совсем. Думаю, это один из вариантов. Но многое уже точно пошло не так: война в Греции закончилась на других условиях, Ходынка унесла вполовину меньше людей. Даже в мелочах – Их Сиятельство в нашем прошлом не занимал пост московского губернатора, Петенька погиб на дуэли холостым и на пару месяцев позже, Фрол Матвеевич вообще ужасным образом умер еще в девяносто третьем. Простите, о Вас я не узнавала, потому что мы не были знакомы. Хотя кое-какие события здесь происходят как по графику – например смерти известных лиц.
– Мы должны поработать в этом направлении. Возможно еще какие беды предупредим… – он покачал головой. – А какое оно, наше будущее?
Тебе в одном предложении? Так оно выйдет лаконичным и совершенно нецензурным. Прямо-таки в одно шестибуквенное слово можно уложиться. Или месяцами рассказывать обо всем, что помню из курса истории.
– Да так себе, честно говоря, особенно для этого поколения. – и я начала самое сложное. – Насчет Федора Андреевича Фохта…
– Не стоит, я все понял. – отчеканил он, не поднимая головы от листка.
Ну надо же! Ревнуешь. Подумать только, бросил меня на целый год, позволил поверить в свою смерть, а теперь ревновать начал. Ну так я тебя удивлю еще больше.
– Вряд ли. – вдохнуть, выдохнуть и максимально нейтрально продолжить. – Когда мне удалось вернуться в свое время, он провалился вместе со мной. И может подтвердить все, о чем я рассказываю.
– А я-то ума не мог приложить, за что он на меня волком смотрит. – усмехнулся статский советник. – Любите его?
Да тебя я люблю, старый осёл.
– Не знаю. После Вас я не хотела ни к кому привязываться слишком сильно, раз это оказывается настолько больно. – сейчас я настолько опустошена, что не знаю уже, что и к кому чувствую.
Он чуть откинулся на спинку кресла, так мне стало понятно, что и ему этот разговор дался немалой кровью.
– Думаю, лучше начать с того, что я освобождаю Вас от данного обещания. – произнес нарочито нейтрально. Так о погоде говорят в далекой местности или о литературе минувших эпох. Я не сразу поняла, что же означают эти звуки.
– Михаил Борисович, я до сих пор не очень хорошо ориентируюсь в нюансах местного этикета. – это же как ледяной водой облить. Скажи, что я не так все поняла.
– Обязательно расскажите потом, как у вас там все устроено. Складывается ощущение, что кроме меня, все побывали в двадцать первом столетии. – улыбнулся он. – Я не сегодня пришел к этому выводу, не переживайте Вы об этой сцене. Вы разрываетесь между эмоциями и долгом, страдаете. Я такого не хочу. Поэтому должен поступить как любой порядочный человек и предоставить Вам свободу. Когда я… умер, Вы смогли жить дальше и это правильно. Но сейчас Вам приходится выбирать между прошлым и будущим. Не нужно себя хоронить…
То есть теперь ты еще и благородство поиграть решил? Сначала трусливо спрятался от меня, а теперь, когда раскрыла тою тайну, вывернулся по-другому?!
– И как Вы можете меня бросить после всего, что между нами было? Мы же… Я же в январе Вам кольцо отнесла. – да, у нас еще не отменена свадьба, так то.
– Это?
Долго возится с шатленом и наконец достает золотой ободок.
Есть ли вообще границы у этого безумия?
– Да, я порой гуляю там. Интересные, скажу, ощущения.
Маньяк. Поселился у кладбища и гуляет на собственной могиле. Нормальных мужиков не осталось вовсе. Ощущения у него, видите ли, интересные… Надо было свой крест рядом поставить, а не вытаскивать его – и посмотреть, что будет.
– А в том месте, где у Вас раньше совесть была, тоже теперь интересные ощущения? – выпалила я перед тем, как убежать к себе.
Позвала Демьяна и велела ни под каким предлогом не выпускать Тюхтяева из дома. Тот кивнул, скорбно следя за тем, как слезы заливают пышную юбку.
Минут через двадцать пришла мама и я рыдала на ее коленях. Была безутешна, и такой же и ушла в сон.
* * *
– Ну хочешь, я ему морду набью? – щедро предложил Хакас поздним вечером, когда я с распухшим от слез лицом выползла наружу. Влюбленные тихо сплетничали в музыкальной комнате – благо информационный повод на зависть любой желтой прессе моего времени.
– Не смей, – взвилась задремавшая было на его коленях Люська. – Я этот нос из ничего слепила в доисторических условиях, а после тебя точно не восстановлю.
– Да шучу я, за что его? – он потрепал ее по макушке. – Ксюх, ну ты сама рассуди, он тебе все правильно сказал. Я его в чем-то даже понимаю и уважаю. Он тебе жизнь портит не хочет. Федька, конечно, психанул зря, но нормальный мужик, остынет.
– Наверное. – поправила Люся. – Да, сестренка, вот сейчас ты не в чем не виновата, а перед всеми крайняя.
Из комнаты нашего гостя не раздавалось ни звука. Устя лаконично сообщила что жив, от ужина отказался. Собрал вещи и пытался уехать, но был задержан и отведен обратно.
* * *
Когда все убедились, что я успокоилась и расползлись по комнатам, я босиком, тихо-тихо отправилась туда, где до сих пор не погасла свеча. Поцарапалась в дверь, с грустью вспомнив того, кто однажды так же пробирался ко мне в костромской усадьбе.
– Ксения Александровна, у Вас же нет кошки. – усмехнулись за дверью.
– Могу я войти? – хрипло прошептала я.
– А Вы умеете спрашивать? – он открыл дверь и пропустил меня внутрь, отводя взгляд от лица.
Я осмотрелась и заняла кресло, в котором до этого столько часов следила за его самочувствием. А ведь он еще тогда задумал бросить меня.
– Вы почему не спите? – я рассматривала тени под глазами. Конечно, синяки от операций тоже имеют место, но вряд ли он упивается тупиком, в котором мы все сейчас оказались.
– Могу спросить Вас о том же. – мягко парировал мой пленник.
– Я-то отоспалась, а Вы к побегу готовились.
Угу, саквояж собран и особых признаков жизни нет. На столе письмо, и адресата, по-моему, я регулярно в зеркале вижу.
– Полагаю, что мое дальнейшее пребывание здесь неуместно.
Вон оно как!
– И куда же Вы собрались? В этот кладбищенский предбанник? Вас еще резать и резать, нужен присмотр, лекарства, чистота, тепло. – я всхлипнула. – Почему Вы так со мной?
Он опустил взгляд.
– Вам больно.
– Да! – взвилась я и почувствовала палец на губах.
– Все спят, не нужно их беспокоить.
Он присел напротив.
– Не переживайте обо мне. Теперь у Вас есть семья, зачем Вам старый больной покойник?
– Не больной, просто еще не долеченный. – всхлипнула я. – И вовсе не старый.
– Ксения, в каком году Вы родились? – это он вообще зачем?
– В тысяча девятьсот восемьдесят восьмом. – а ведь едва не назвала восемьсот семьдесят второй по привычке.
– Сто тридцать девять лет разницы? – шепотом воскликнул он. – А я-то переживал насчет двадцати трех.
Рассмеялся, и вскоре к этому присоединилась я. Почти как раньше, только отдает безнадегой.
– Пообещайте, что не уйдете пока мы Вас лечим. – я многое могу выдержать, Господи, но не отнимай все сразу.
Молчит.
– Я могу снова попросить. – ведь сработало же шесть недель назад.
Опять молчит.
И даже когда я стою перед ним совершенного голая, все равно молчит.
– А может Вы бросите меня с завтрашнего дня?
* * *
Утренний завтрак проходил в волшебной обстановке: я была удивительно безмятежна и довольна жизнью – за ночь глаза вернулись к обычному состоянию и лицо более не напоминало подушку, Тюхтяев непроницаемо поглощал омлет, прочая родня переглядывалась, но берегла хрупкий мир.
– Как съездили? – поинтересовалась я у мамы и Хакаса.
– Там, конечно, работы полно, дом заброшен, но природа хорошая. – защебетала мама, радостная от перемены темы.
– А какая там охота! – с восторгом подхватил Дмитрий. – Я столько зайцев ни разу вместе не видел.
* * *
После завтрака Люся бочком-бочком протиснулась в кабинет.
– Ну что у вас? – ой, а глаза-то как горят.
– Все хорошо. Дружить будем. Долго и счастливо. – я досчитала баланс доходов и расходов и поняла, что тысяч двадцать-тридцать на ремонт усадьбы выделить смогу сразу, а остальное по весне. – Посмотри, что следующее резать станем.
– Нет, он что тебе сказал? – Люся не удовлетворилась коммюнике.
– Что дает мне абсолютную свободу самовыражения.
А уж как я ею воспользуюсь, оговорить не успел.
– Раз полную свободу дал во всем, к Феде поедешь? – не унималась сестрица.
– Нет, повременю. В прошлый раз его ревность чуть не вылилась в мою полную сексуальную инвалидность. Что-то пока повторять не хочется. – да и вообще неясно с каким лицом и с какими речами я могу к нему обращаться теперь.
Люська с сожалением отстала. А я действительно не знала, что теперь со всем этим делать. И что говорить Федору, да и зачем? Что я их обоих люблю, но каждого по-своему? Да и толку-то от разговоров: с одним поговорила – бросил, с другим не разговаривала – тот же результат, только без неприятного сотрясения воздуха.
* * *
Ночью я ушла в разнос, конечно. Обнаженной всю акробатику исполнять проще, поэтому подобралась ближе, оперлась ладонями на его колени.
– А вот теперь честно скажите, что хотите, чтобы я ушла.
Все-таки год без секса – плохой советчик в разумных начинаниях. Поэтому я беспрепятственно расстегнула его сюртук, стянула жилет – вот даже в таком состоянии человек следит за приличиями в одежде. Куда мне до него! По пуговке освобождала тело от рубашки. Такое непонятное выражение лица. С нервами получилось не все, так что мимика местами отсутствует, но сейчас этого не скажешь.
– Вы хотите этого… так? – напряженно спросил он.
– Нет, вот так. – впервые за все это время поцеловала его в губы, слегка непослушные, но как прежде страстные. И убедилась, что самообладание мужчины склонны переоценивать.
Я оседлала его колени и почувствовала, как правая рука обнимает мою талию, а левая зарывается в волосы. Обнаженные тела касались друг друга прямо по свежим шрамам, да и я сама дышала шумнее, чем он в нашу первую встречу, губы прижаты друг к другу так плотно, что даже Апокалипсис не разделит нас, с этой секунды мы единое целое… Мы рухнули на кровать, причем я даже не поняла, как оказалась зажатой между стеной и его телом. Не самая стратегически выгодная позиция. Он оторвался от моего рта и уткнулся в шею, замер.
– Я очень скучаю. – прошептала ему на ухо.
– Я тоже. – ответили мне после очень долгой паузы. – Но не стоит усложнять все еще больше.
Вот за силу воли я его уважаю, а за решение задушить готова. Но мне и не обещали, что будет легко.
– Вы останетесь? – хотя бы в чем-то я должна сегодня победить.
– Если это не будет Вас обременять.
Потерлась виском о его отрастающую щетину. Иногда мне кажется, что раньше никого не любила. То есть влюблялась, увлекалась, конечно, порой бушевали всякие страсти, но такого чувства, когда ты вся – часть другого человека, а он – тебя, при этом можно жить врозь, но только вместе ты чувствуешь эту жизнь полной – вот такого не было ни разу. Ни в одном измерении. Даже с Петей я была счастлива, но как-то односторонне, лишь потребляя все, что он мне давал.
– Не обременит. Я очень рада, что Вы здесь живете. Может быть и остальные вещи перевезем?
– Возможно. Все равно тот адрес провален теперь.
– Это верно. – захотела рассказать о цветке в окне, но слишком много объяснений для трех часов ночи. – Бумаги Ваши в подвале лежат. Когда понадобятся – спросите у Демьяна.
Он чуть замирает, потом выдыхает и, кажется, машет рукой. Я совершенно безнадежна.
– Вы успокоились?
Ну не этим бы словом я все назвала. Поэтому осторожно перекатилась через его тело и спиной прижалась к груди.
– Почему мы не можем жить как раньше?
– Потому что все изменилось. И я, и Вы. Я больше не могу дать Вам того, что мог раньше. – он проводит пальцем по плечу.
Да мне от тебя только ты сам нужен.
– Вы полагаете, что я собиралась за Вас замуж по расчету? – изумилась я.
– Очень в этом сомневаюсь. – рассудительно отозвался мужчина рядом. – Более того, Ваши мотивы мне до сих пор непонятны. Но сейчас это не имеет значения. Муж должен быть в состоянии заботиться о своей жене и защищать ее. Я себя к таковым более не отношу, поэтому не имею права подвергать Вас лишним расстройствам.
Господи, куда ты дел мужчин с такими взглядами в двадцать первом веке?
– А как Вы тогда видите наши отношения дальше?
И попробуй только расстроить меня сейчас.
– Этот вопрос крайне сложно обсуждать в постели. Но буду рад, если Вы окажете честь называть Вас своим другом. Безотносительно того, что произойдет дальше, я всегда буду относиться к Вам совершенно особо.
Давай останемся просто друзьями. Значит и раньше оно было.
– Хорошо. – я села на краешек кровати. – Значит, Вы отправляете меня на все четыре стороны, и при этом обещаете дружбу и привязанность.
– Я бы выбрал иную формулировку, но смысл такой, верно. – он неловко уселся рядом. В сумерках шрамы почти не видны, так что разговор наш мало чем отличается от того, который мог бы произойти год назад.
– А взамен соглашаетесь продолжать лечение.
– Но… – об этом речи не было, да отказываться сейчас не решишься.
– И жить здесь. – добила я.
Он только вздохнул и махнул рукой.
– А я все никак не мог понять, каким образом господин Калачев оказался в Вашей власти.
