Текст книги "Лёд и порох (СИ)"
Автор книги: Юлия Алева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
– Ну нет! – возмутилась я. – Фрол Матвеевич и я никогда…
– Я знаю. – улыбнулся он. – Но уговорить настолько законопослушного человека нападать на спящего доктора и похищать государственного служащего – не самое простое дело.
Да, звучит все как-то не очень.
Я подобрала с пола неглиже, оделась, завязала бант на груди. Пол холодил босые ноги, горячка соблазнения схлынула.
– Извините за беспокойство. – как ему теперь в глаза-то смотреть?
– Не надо, прошу.
Правильно, вот теперь твоя очередь вытирать мне слезы и утешать. И пусть именно эти слезы – крокодиловы, для тебя они всерьез. И поцелуи твои – тоже всерьез. Что же, свободу ты мне дал для отношений с любым мужчиной, а выбор я уже сделала.
* * *
Ближе к обеду нас навестил Их Сиятельство лично. Что-то там у них с Тюхтяевым образовалось срочно-бумажное. Первый раз за все время я видела их общение, и становилось понятным, что все мои игры во взрослого стратега на фоне этих двоих – ясельная группа детского сада. Теперь у них получалось разговаривать, иногда на повышенных тонах.
Графа я выслеживала в салоне, зная, что мимо не пройдет.
– Ксения, ты сотворила чудо. – обнял и закружил меня. – Он почти прежним стал.
Расцеловал и опустил на пол.
– Ожил, говорит, дышит хорошо. Как?
– Долго и мучительно, Николай Владимирович. – вот прямо сейчас пожаловаться или подождать?
– Я не буду пытать, но это же революционное открытие. Сколько людей можно спасти!
– Да. Мне бы доктора пристроить в наш медуниверситет.
– Зачем? Там профессора такого не умеют.
– Зато у доктора диплома нет. А надо, чтобы был. Экзамены же многие можно экстерном сдавать?
– Ну такому-то кудеснику все можно. Приведи мне его, я еще насчет глаза хотел проконсультироваться.
– А что с глазом? – я пристально вгляделась в зрачки родича. Вроде бы все чисто.
– Так, когда вас взорвали, Сутягин не смог спасти зрение, но глаз удалять не стал.
– Вот черт! – Не в то место я тогда доктора колола. – Люся!!!!!
Сестрица выкатилась из коридора на ходу застегивая корсаж. Правильно, Хакас дома, чего стесняться.
– Ваше Сиятельство, Людмила Михайловна любезно согласилась и дальше продолжать лечение нашего общего друга.
Наследник несчетных поколений российской аристократии приоткрыл рот.
– Она?
– Она. Тоже, знаете ли, имеет способности к самообразованию.
Люся наступила на горло собственной песне и продержалась молча с улыбкой до ухода господина Татищева.
– Милая, у меня есть две неоднозначные новости для тебя. – провозгласила я, когда дверь закрылась за все еще очумевшим графом.
– Что еще? Я, так-то обошлась бы и без этого сноба.
– Этот сноб – наше все. И имя, и благосостояние, и некоторые гарантии неприкосновенности. Так вот, я с ним поговорила насчет твоей учебы. Не факт, что сразу, но поступим тебя в университет учиться, получишь нормальный местный диплом и откроешь собственную клинику.
– Семь лет еще? – с нескрываемым омерзением переспросила сестра.
– Нет, давай везде размахивать дипломом две тысячи четырнадцатого. Тут фантастику пока не любят. – я обняла ее за плечи, как когда-то Фрола.
– Ну тогда спасибо, что ли. – буркнула Люся.
Все-таки именно в последние недели она почувствовала себя снова врачом, волшебницей. Я вечно буду признательна Диме, за то, что он разбудил ее от апатии, но слишком рискованно привязывать все существование только к одному человеку. Авторитетно могу заявить. Дело же ее вытянет при любой ситуации.
– А второе что?
Я кратко изложила и дальше выслушивала многоэтажный мат в адрес всех задействованных лиц.
В библиотеку она заходила, хищно глядя на жертву. Бедняга Тюхтяев, он даже не сразу понял, чем это чревато.
– Михаил Борисович, дорогой, у Вас голова болит?
– Бывает.
– А вот здесь? – нажала на несколько точек, от чего мой бывший жених посерел.
– Странно, я не рассмотрела этого на снимке. – пробормотала она и резко выбежала к себе.
По-моему, у Хакаса откладывается романтика.
Я нашла сестру стоящей на подоконнике гостиной с приложенными к окну снимками.
– И ведь была уверена, что это дефект пленки или осколок кости… – мычала она, рассматривая очередное мутное пятно на карточке. – Ну и ладушки, скальпели все равно одинаковые. – она наклонила голову и громко крикнула. – МихалБорисыч, не ужинайте сегодня!
* * *
В этот раз дело не очень заладилось с самого начала. Под веком обнаружилась капсула с гноем. Я перепугалась, что это и был сам глаз, но Люська постепенно докопалась до чуть деформированного глазного яблока, обнажила тонкую щепку, уже практически сросшуюся с мягкими тканями.
– Что делать-то? – прошептала я. Сегодня я выполняла роль хорошего собеседника и начинающего анестезиолога.
– Рисковать и молиться.
Медленно-медленно извлекала эту самую щепку, формировала веко, и постоянно всуе поминала Сутягина.
Теперь режим дня Тюхтяева резко изменился – как и всем офтальмологическим больным ему ограничили нагрузки, запретили работу и заперли в четырех стенах. Продержался сутки.
– Ксения Александровна! Что Вы на этот раз сделали?
Поскольку ход операции мы обсуждали вдвоем, то повязка на глазу стала для него неожиданностью.
– Возвращаем Вам симметрию.
– Я очень благодарен, но читать-то почему нельзя?
В конце концов сошлись на часе в день, когда он читает и паре часов, когда читают ему, а он только конспектирует. Вот когда я возненавидела печатное слово. Мама хихикала, вспоминая, как читала мне в детстве, а я требовала еще и еще. Но опять же, теперь мы контактировали дольше обычного.
* * *
– Михаил Борисович! – окликнула я, когда время, отведенное на чтение и работу, закончилось, а сил идти уже не было.
– Да? – он тоже отдыхал в своем кресле.
– Не обижайтесь, но Вы как-то слишком спокойно восприняли факт нашего происхождения. Мы с того дня ни разу об этом не говорили…
– Ксения Александровна, логика учит нас отсекать неправильные объяснения. А Ваша история идеально объясняет многие вопросы. – он улыбнулся. – Вы все очень стараетесь, ну не всегда, конечно, но стараетесь быть похожими на местных, но, если присмотреться, это заметно. Поверхностный взгляд чаще спишет все шероховатости на провинциальность или долгое пребывание за границей, но знания, волю, гибкость ума и кругозор этим не объяснишь.
– Вы сохраните наш секрет? – конечно, кровью клясться не надо, но мне важна предсказуемость.
– А кому я могу такое рассказать? Обсудить мы могли бы только с господином Фохтом, но вряд ли он станет моим приятелем. – усмехнулся наш пациент.
Да, нечего вам с ним обсуждать.
– Понимаю, мне в первые годы тут тоже непросто было. Хотя я знала историю, а вот Вы не очень интересуетесь будущим. – и это меня разъедало: я бы очень хотела узнать о перспективах своей страны, а этот как воды в рот набрал.
– Вы все говорите на русском, пусть и немного непривычно, называете себя россиянами, значит держава в порядке. Все мои современники умерли, а Ваших я не знаю. Вам сложно будет пересказать мне сразу сто лет. А если бы намечалось что-то серьезное, Вы бы уже все уши прожужжали, как тогда с Ходынкой.
У него же в сосудах кровь течет, теплая, я точно знаю, а рассуждает по-рыбьи.
– Так я могу кратенько двадцать ближайших описать, а после них остальное уже легче пойдет.
– Хорошо. – он откинулся на подушки и прикрыл глаза.
– 1904 – война с Японией, которую мы бездарно проиграем, потеряв весь флот и десятки тысяч солдат. В 1905 – революция. Погибнет несколько тысяч человек, и это еще власть не сменится, а так, год попетушаться все. 1914 – начало первой мировой войны. С одной стороны Германия, Австро-Венгрия, Османы. С нашей – англичане, французы, мы, итальянцы, американцы. Минус двадцать миллионов человек убитыми за четыре года и еще десятки миллионов раненых. Между прочим, именно в эту войну начнут применять отравляющие вещества, противогаз от которых мы так своевременно изобрели. Исчезнут с лица Земли почти все известные Империи: и Австро-Венгерская, и Османская, и Германская. Наша тоже. 1917 – еще две революции, гражданская война, по некоторым оценкам общие потери начинаются от десяти миллионов россиян, а с учетом отсоединившейся Польши, Финляндии и кое-чего еще – можно смело говорить о пятидесяти миллионах утраченных граждан. А потом будет еще вторая мировая, но там потери куда страшнее и…
– Это невозможно.
– У Государя Императора родятся четыре дочери подряд, и лишь потом мальчик наследник. Ольга и Татьяна уже есть, остались Мария и Анастасия. Сейчас у нас девяносто седьмой, значит Мария Николаевна появится в девяносто девятом. Если это подтвердится, то тогда обсудим другие мои предположения.
– Договорились.
Не поверил.
* * *
Чуда не произошло.
То есть у Тюхтяева теперь на лице есть два глаза, но второй лишь слегка различает свет, тьму, цвета и силуэты. Все. Люська винила в этом бездарно упущенное время, переживала, а я застала пациента, крутящегося перед зеркалом. По-моему, доволен. Он еще не знал, что сестра решила реабилитировать свой провал исправлением ноги. Теперь Люся изучала каждую мелочь на мутных снимках и догадалась, что хромота стала следствием не неудачно сросшегося перелома, как полагал Сутягин, а мелких осколков неясного происхождения, застрявших в мягких тканях, так что новая операция обещала стать похожей на игру «Поиск предмета».
Приближалось Рождество.
Где-то в районе двадцатого числа нам доставили коробку из Лондона, которую я очень ждала еще с первой ночи Тюхтяева в нашем доме. Граф позаботился, чтобы доставили этот пакет дипломатической почтой, так что содержимое вряд ли пострадало. Как же вручить ее тактичнее? Я около часа хвостом ходила за Тюхтяевым, пока он наконец не перестал это игнорировать.
– Что-то не так?
– Все в порядке. – и зависла мрачной горгульей рядом.
– Меня немного пугает, когда у Вас такой взгляд. – насторожился он.
– А разве Вы умеете бояться? – действительно, в любых ситуациях он проявляет самую сильную выдержку.
– Пока с Вами знакомство не свел, думал, что нет.
– Михаил Борисович, Вам Люся на днях ногу перешивать будет. Несколько дней придется в покое провести. Я беспокоюсь, что заскучаете.
* * *
Он оцепенев рассматривал протез – кисть в черной кожаной перчатке со сложной системой креплений ремнями.
– Я все равно не стану прежним.
– Естественно. Я даже больше скажу – ни один из нас прежним не становится.
– Вы так стараетесь сделать меня тем, кого помните…
– Нет. – встала перед его лицом. – Я Вас стараюсь сделать живым. Два года назад в Москве, год назад здесь, сегодня – я Вас видела одинаково. Шрамы или их отсутствие – это только фантик. А вот то, что Вы сами так ненавидите Ваши косметические дефекты – с этим нужно что-то делать.
– Это не рука.
– Не рука. Но Вы же не отказываетесь пользоваться столовыми приборами, хотя можно есть пальцами. Вот и это – не рука, а лишь прибор, находящийся между рукой и едой.
Он постоял у окна. Долго, почти не дыша. Разжал кулак левой руки, посмотрел на нее внимательно.
– Я смогу сам это одеть?
– Вроде бы да. Инструкция обещает невероятное удобство. Но в первый раз мне и самой интересно попробовать.
Основной ремень застегивается чуть выше запястья, второй на локте. Если потереть то место, где на живой руке самое скопление вен, пальцы перемещаются в одно из четырех положений – от кулака до прямой ладони. В промежуточных вариантах можно закрепить перо, ложку, даже трость. Гениальная штуковина для своего времени.
Он сравнивал ладони.
– Они же почти одинаковые.
Само собой. Я еще после первой операции сделала слепки обеих рук и отправила их вместе с заказом. Так получается дороже, зато в жизни потом куда проще.
– Нам бы на недельку в мое время. Там такие классные бионические протезы делать научились в последние годы! – прошептала я.
Эта мысль меня терзала с октября. Сохранись тот проход на Лиговке – Тюхтяев был бы уже как новенький. Да и лицевые травмы бы легче пролечились.
– Спасибо. – он все еще не мог оторваться от своих конечностей.
– Пожалуйста.
* * *
Час спустя он все еще сравнивал руки и выражение лица мне не очень понравилось.
– Михаил Борисович, хотите фокус?
– Не уверен, что в настроении для цирка.
– Зато я в настроении.
Краем сознания ужаснулась, само оно выходит или со мной что не так, но с любимыми мужчинами постоянно использую собственное тело как аргумент в спорах. Взяла Тюхтяева за правую руку, провела ею по лицу – кожаная перчатка не передает тепло или холод, так что просто твердая ладонь. Медленно скользила по волосам, коснулась губ, еще медленнее по шее и ниже, расстегивая мизинцем крючки на корсаже.
– А теперь опустите глаза, и скажите – это рука или нет.
Как он покраснел! Это ж надо, а ведь старше на сто тридцать девять лет.
* * *
– Николай Владимирович, я вряд ли смогу принять Ваше приглашение на Рождество.
– Это отчего вдруг?
– Сами понимаете. Мне его дома бросить, а самой веселиться?
– Да. – граф пристально посмотрел мне в глаза. – Он же тебе свободу предоставил? Вот и пользуйся.
Обидно, что и граф уже в курсе моей разваливающейся личной жизни. Не знаю, когда и как они это выяснили друг для друга, но он теперь меня жалел. И было это, прямо скажем, унизительно.
– Но…
– Ксения, ты же взрослая уже женщина, неглупая, вон раз его найти сумела, а порой наивнее дитя малого. Думаешь, я не вижу, как ты переживаешь? И он это видит. Но раз уперся, то слово назад не возьмет. А так поревнует, понервничает. Глядишь, и сообразит, что женщин, способных мужа из могилы достать – одна на миллион. Загнать в могилу любая сможет. Да что там говорить…
– А…
– А если не сообразит – то тем более дома сидеть ни к чему.
14
Это мое третье рождество в этом доме, юбилейное, можно сказать, так что поставлю елку. Всем будет полезно вспомнить что-то хорошее.
После того, как Тюхтяев при нашей молчаливой поддержке начал осваивать протез, мы активно привлекали его к общим безобразиям. Накануне сочельника сели лепить из папье-маше сразу много узнаваемых советскими и постсоветскими детьми игрушек, покрасили их блестками и развесили. На верхушку елки Люська приладила красную звезду. Хакас с восторгом смотрел на получившийся результат, и это не было просто тоской о нашем времени – сегодня все ощущали себя детьми. Ну кроме одного взрослого, который регулировал развешиванием и посмеивался над нашими играми. Если отвлечься, то кто поверит, что за дверями не включится телевизор с новогодней речью Президента? Вместо телевизора у нас зажигает Люся, но тоже неплохо.
На праздничную службу двинулись все вместе. За Димкой религиозности я не замечала, но он шел с Люсей, Люся – с мамой и сестрой, мама – со мной, Фрол – с нами, Тюхтяев… тоже давненько в церкви не был. Символично, что его вытащили в большой мир именно в этот праздник. Мефодий и Евдокия планировали подойти ближе к концу службы, все же с таким животом ей стоило поберечься толпы.
Перецеловали друг друга, поздравили с праздником, обменялись подарками. Маме я подготовила в подарок контракт с Гроссе на ремонт именья и медальон с нашими с Люськой портретами (была мысль, и Фрола туда дорисовать, но пока только место оставили), Люське – ротонду и шляпку, Фролу – пафосную трость, Димке – новое охотничье ружье. Тюхтяеву я долго не могла определиться, что именно вручать, разрываясь между дорогим пером из 2015 года, тростью, приспособленной под его новую руку, и собой с бантом на попе. Решила начать с неодушевленных подарочков. Естественно, получили свое и слуги, причем на этот раз Устинье я помимо платья вручила полный годовой выпуск журнала «Вокруг Света», чем поразила ее и обрекла дом на хаос и запустение. Марфушу вытащили к елке и она восхищенно рассматривала блестящие украшения. Каюсь, лежала еще в шкафу одна коробочка, давно, с осени еще, но за ней некому приходить.
Приятным оказалось и то, что в ответ мне тоже надарили много разного и временами неоднозначного. Было любопытно угадывать от кого что. Ящик критского вина, цикудьо и ракомело – понятно откуда. Коробочка с шикарными кружевными трусами – это мама вспомнила мои жалобы на местную одежду. Дорогой хлыст с резной рукояткой – сначала подумала на Мефодия, а потом поймала смеющийся взгляд Фрола. Люська и его испортила. Веревку и мыло – это от сестры. Пусть веревка – это красивый бисерный шнурок для прически, сама плела, старалась, а мыло – шикарное, всегда приятно почувствовать истинную сестринскую любовь. Медальон с гравировкой мелкого парнокопытного – главное, не ржать так громко.
* * *
Отсыпались до полудня. Так хочется протянуть это ощущение семьи надолго. Но нужно еще разослать подарки знакомым – тем же горнякам, Гроссе, да и Феде, в конце концов, тоже.
* * *
Хакас с Люськой отправлялись в компании Фохта в какой-то ресторан, зато мама вынуждена отсиживаться дома в трауре, так что наш затворник не будет уж слишком одинок.
На бал надела темно-оранжевое платье с таким глубоким вырезом на спине, что пришлось заказывать специальный корсет. Турмалиновая парюра лишь ненадолго отвлекала внимание от остального.
Сначала тяжелым взглядом меня провожал Тюхтяев.
– Желаю хорошо повеселиться. – и ведь почти без эмоций получилось.
– Благодарю, Михаил Борисович! – лучезарно улыбаюсь в ответ.
Не удержалась, наклонилась поправить туфельку. Да, помнит он еще театр, еще как помнит. Настроение сразу приподнялось и держалось таковым еще три лестничных пролета.
Внизу возле зеркала крутилась Люська в фиолетовом пышном платье с богатой бисерной вышивкой – мы перешили его из двух моих, так что теперь она формально соблюдает траур по отчиму и сногсшибательно выглядит. Хакас картинно смотрел на часы, а сопровождающее их лицо побледнело чуть-чуть и резким движением поклонилось.
– С праздником, Федор Андреевич!
– И Вас, Ксения Александровна!
Демьян протянул мне ротонду из норки, подаренную графом два года назад. И как получилось, что она упала, не знаю – уж я точно к этому отношения не имела.
– Свободен. – очень холодное и четкое.
Осторожно надел на меня мех, поправил плечи. Словно я голая и шубка касается кожи. И не думаю, что он хотел задерживаться, застегивая крючок на воротнике.
– Благодарю. – какая я тихая сегодня.
– Не стоит благодарности, Ваше Сиятельство. – рафинированный джентльмен.
* * *
Люська бы хоть рот прикрыла, что ли.
Ходят вон теперь как в кино, смотрят и тихо комментируют между собой. Упыри.
* * *
Зато у Татищевых был настоящий бал. Прошлой зимой, возможно, тоже неплохо все получилось, это я механической куклой в углу сидела, но сейчас праздник прямо грянул.
Ощущение стойкого счастья привлекает людей, поэтому меня приглашали танцевать как никогда, я получала множество приглашений на домашние вечеринки и небольшие балы, хоть и позже, чем того требовали приличия, но в эти дни к ним уже не так прислушивались, как в былые годы. И соглашалась, причем не только в пику мужчине с третьего этажа.
Когда не охотишься за новыми связями или браком, можно найти удивительно интересных собеседников и свести знакомство с теми, кто тоже обходит устоявшиеся формы отношений. И если первое меня радовало, то второе определенно утомляло. А вот то, как порой даже юные барышни начинают вести провокационные беседы, вызывает смех. Наивные курицы, не понимающие, о чем речь. Ни одна из них не выживет, будучи отторгнутой своим кругом. Мало кому повезет так как мне, оказавшейся на улице в прямом и переносном смысле.
И мальчики эти золотые, вещающие о свободной любви с байроническими нотками в голосе. Здесь вы – инструменты для построения фамильных связей, а не самостоятельные игроки. Чтобы любить свободно, нужно сначала просто уметь любить, а не только играть в большую взрослую жизнь. И тебя, милый, это тоже касается – жгучий брюнет подносил мне уже четвертый фужер шампанского. Я тебя еще перепью, если захочу. А то, как у твоей матушки кассовый радар на меня включился – тебе же хуже.
– Ваше Сиятельство желают оказать мне счастье составить пару в туре вальса?
– Да, Никита Алексеевич. – чей-то там племянник, по словам Ольги. Что за женщина, случай с Андрюшей Деменковым ее ничему не научил.
Мы порхаем, порхаем, порхаем. В пяти километрах отсюда тихий дом с притушенными огнями, где уютно и не нужно всего этого, и как бы перенестись в любимое кресло?
– Вы производите потрясающее впечатление на меня. – Ах, какой жаркий взгляд, и эта чуть более положенного задержанная ладонь чуть ниже талии.
– Знаете, Никита Алексеевич, самки богомолов тоже потрясают своих партнеров. Настолько, что те не успевают в порыве любовной страсти понять, что их голову уже отъели и переходят к груди. – вот главное сейчас продолжать мило улыбаться.
– Бого…молов? – он даже теряет маску начинающего ловеласа.
– Да, такие милые насекомые, обязательно ознакомьтесь. В играх со взрослыми женщинами лишних знаний не бывает. – я открыла и закрыла тот самый веер с сиреной, что на местном птичьем языке означает неприязнь.
Скучно с ними.
В какой-то момент бала меня закружил в вальсе хозяин дома.
– Прекрасный праздник!
– Ты очень добра. Как там обстановка?
– Неплохо. Сидит сычом дома. Из операций осталось что-нибудь придумать с ногой.
– Я очень благодарен тебе за него. Не только за лечение. И что простила.
По зрелом размышлении за сам факт его жизни я готова была бы и ту историю с дипломатами простить.
– Но не питайте надежд, что забыла эту вашу секретность. – наполовину прикрыла веером мордочку. Кокетничаю.
* * *
И закружилась кутерьма праздничных вечеринок. 27 декабря давали премьеру «Садко» и это была просто феерия шелка, бархата и сплетен. Уж насколько я оперы не люблю, но тут даже представление удалось. Правда, без Тюхтяева мне не так интересно ходить на эти ярмарки тщеславия, азарта нет.
А после спектакля еще продолжались балы, кутежи, вечеринки. Мое расписание было столь плотным, что порой приходилось посещать по два-три мероприятия в день. Платья сменяли друг друга, я научилась уже комбинировать отдельные элементы, чтобы преображать наряды, а то шкафы ломились, но вопрос «Что надеть?» становился все более актуальным.
Домашних видеть почти перестала. Правильно, появляюсь под утро, днем отсыпаюсь, с сумерками еду по новым адресам. А еще нужно отвечать на ворох записок и любовных посланий, вежливо отклонять серьезные предложения и игриво – несерьезные. Теперь библиотеку мы с Тюхтяевым делили в рабочем режиме, почти не разговаривая на отвлеченные темы. Он лишь усмехался, когда я комментировала очередной опус или пояснял нюансы родственных и имущественных связей претендентов на мое приданное.
– Михаил Борисович, откуда взялись все эти люди? – воскликнула я, зачитав три неприкрытых предложения продажи себя подряд.
– Которые именно? – он привстал, рассмотрел фамилии. – Эти все местные. Если бы не Ваш траур и… прочие события, то раньше бы познакомились. А уж как Ваше состояние увеличилось в разы, то шансов избежать их не осталось.
– Неужели где-то издают справочники для разорившихся аристократов? – подкинула отработанные записки над головой и они оседали бумажным метеоритным дождем. – И я там на призовом купоне.
Смешно ему.
* * *
На часах стрелки слились в строгую вертикальную линию, лишь чуть-чуть не доходящую до перпендикуляра, когда я ворвалась в прихожую. Заспанный Демьян помог раздеться, был удостоен поцелуя в лоб и отпущен отсыпаться. Праздник удался. Сейчас самое главное – не сворачивать с прямой, и все закончится тоже благополучно. Сквозь лестничные витражи было видно, что все окна в боковом крыле темны. И то самое окно – тоже мертво. Вот и хорошо. Столько дней уже держу себя в руках, что впору получать жетон Анонимных Алкоголиков.
Еще раз полюбовалась елкой – мы вокруг нее планировали завтра, нет, уже сегодня, Новый Год отмечать, даже провальсировала пару кругов, упала на диванчик и задумалась, что спальню можно было бы расположить и пониже, а в мансарде селить гостей. Могла же послушать архитектора, а не упираться, как обычно.
– Вас проводить? – послышалось из-за елки.
Господи, ты там наверху видел, что я к нему столько времени не бегала? Решил пошутить?
– Пожалуй, пора. – сонно произношу я. И как достойный человек мог позариться на такую пьянчужку?
Он осторожным движением встает, практически не хромая доходит до меня, подает руку. Я даже не сразу понимаю, которую.
– А Вы меня ждали, да?
Смотрит молча. Нет бы схохмить, что просто мимо проходил в пять утра.
– Может просто посидим вместе? – да, я сейчас не встану.
Улыбается, устраивается рядом, так что я могу пристроиться ему на грудь и задремать. Мой большой плюшевый медвежонок.
* * *
Кофе. Святые угодники, кто-то меня пожалел и принес кофе в постель. Открыв глаза, я пыталась понять где я и что делаю. Жабы невозмутимо любовались кувшинками, значит ответ на первый вопрос очевиден. Платье свисает с диванчика. Значит я или разделась сама или… Очень аккуратно скашиваю глаза влево. Пусто. Медленно поднимаю одеяло. Ну это тоже ни о чем не говорит, Тюхтяев может подтвердить.
Но на будущее – установить верхнюю планку в пять бокалов шампанского. Это ровно по числу пальцев на руке, несложно запомнить и способствует хорошей репутации.
Устя после звонка приносит завтрак.
– Как там? – я кивнула на нижние этажи.
– Людмила Михайловна и Дмитрий Сергеевич еще не вернулись. Госпожа Шестакова прислала записку, что приедет к 9 часам. Господин Тюхтяев просил напомнить Вам о прогулке.
Три бокала. В сутки. Не больше.
– Прогулке?
Устя пожимает плечами и улыбается только уголками глаз.
– Платье убери, пожалуйста.
Моюсь со скоростью звука, потом внимательно рассматриваю тело в зеркале. Да уж. Найди след лодки в воде, змеи на камне и мужчины в женщине. Ну не могла же я вообще все забыть? Не так много и выпила. Ну пару бокалов там, пару тут. С Алексеем Александровичем когда танцевала – бутылку, наверное… И что-то он мне там говорил… Что?
Хотя черт с ним, с бестолковым адмиралом, его еще годик лучше не трогать, а вот потом, когда он отвлечется от руин «ménage royal à trois» с удивительной Зизи, и подкатим. Если буду особенно злой, то Зизи начнет давать советы с того света.
* * *
Я оделась, спустилась на третий этаж, прислушалась. Решила вспомнить про скромность и начать с кабинета. Так и есть, зарылся в бумаги и строчит очередной аналитический опус.
– Доброе утро.
– Скорее доброго дня, Ксения Александровна. – он улыбнулся. Так, это у него засос на шее что ли? – Вам очень идут распущенные волосы.
Распущенный-пропущенный. О, черт! Таблетки!
После скандала с Фохтом и выдачи мне вольной я перестала следить за графиком их приема, значит нужно использовать план Б.
– Одну минуточку.
Я залезла в свои медикаментозные закрома, проглотила две белых капсулы и только после этого посмотрела на коробку. Срок годности плана Б истек в ноябре. Превосходно! Этими стратегическими препаратами в очень ограниченном количестве запаслись мои родственницы уже, не особо внимательно рассматривая даты. А еще прямо посреди чулок, поверх обычных таблеточек с пропущенной вчерашней (а также поза– и поза-позавчерашней дозой), валялся полуопустошенный блистер с залеплоном. Тем самым, который я подсыпала Феде. Если я вчера вспомнила, что пора, а выпила не то, то попала в вырытую другому яму. Странно, что раньше фармацевтические махинации сбоя не давали, обидно, что получилось именно так и теперь я вообще не помню ничего, ведь неспроста же я на таблетки накинулась.
К Тюхтяеву я вернулась уже куда менее благостная. Отлично будет забеременеть от покойника, верно?
– Михаил Борисович, я давно интересуюсь, а Вы с юридической точки зрения есть или нет?
– Интересная формулировка. Сейчас скорее нет, чем да. – он отложил перо. Рождественский подарок ему очень понравился, а появившаяся возможность снова писать правой рукой наполняла внутренним блаженством.
То есть мы нарушаем закон? – лукаво улыбнулась я.
– Ксения Александровна, это Вас еще ни разу не смущало.
Да, меня даже убийство не смутило. Интересно, а знай я, что он жив, это изменило бы мои планы? Граф знал, и не настаивал на смерти Гершелевой. В кармическом плане за мою судебную ошибку расплатилась Люська своей судьбой. Стоп. Об этом лучше не думать, иначе я дойду до самоубийства. В церковь надо, исповедаться. С другой стороны, не будь ее, я бы год уже жила со здоровым любящим и любимым мужем. За одно это стоило на куски нашинковать.
– Я бы многое отдал за то, чтобы прочитать сейчас Ваши мысли.
– Лучше не надо, Михаил Борисович.
Вот интересно, догадался или нет? Точнее так: думал об этом или нет. Ибо, если думал, то точно разгадал мои нехитрые маневры.
Я покрутила в руках шнурок платья.
– Насчет прогулки…
– Сейчас закончу с бумагами, и сможем выехать.
Сколько определенности в этих словах! Так все-таки у нас вояж по свежему воздуху, или пойдем в народ? А вдруг? Он даже со всеми шрамами симпатичнее многих из тех, с кем я отрабатываю танцевально-разговорную практику последнюю неделю. Поэтому нужен универсальный выбор. Пошла переодеваться, надевать стеганую нижнюю юбку, бархатное прогулочно-визитное платье.
– А теперь, Михаил Борисович, я в полном Вашем распоряжении. – подмигнула ему.
Откуда-то (хотя кого мы обманываем) привезли ему новое пальто, по уменьшившемуся размеру, котелок, который, будучи низко надвинут, затенял шрамы. Глаза горят – впервые за год мы полноценно выгуливаемся. Не крадемся воровато в ночи в рентген-кабинет, не таимся в сумрачном пределе храма – гуляем.
– Признаться, я не рассчитывал увидеть эти места еще раз. – он провожал взглядом канал Грибоедова, пока все еще Екатерининский.
– Да и многие люди здесь на такое тоже не рассчитывают. – попробовала пошутить я. – Что будем делать, если встретим Ваших знакомых?
– Соблюдать приличия и улыбаться.
Да что с ним такое-то?
– Вы с Их Сиятельством решились выйти из подполья? – осеняет вдруг меня.
– Ну мы же не революционэры какие. Просто пришло время, да и дела требуют.
Само собой, как же без дел-то. Экипаж тем временем сворачивал на Моховую. А страшно снова проезжать это место вдвоем. Я прижалась к нему и поймала встревоженный взгляд.
– Мы всех победим, верно? – чмокнул меня в висок. Что же было ночью, что он теперь такой игривый?
Лакей в холле был из новеньких, а вот многие другие моего спутника помнили, поэтому и возник некий ажиотаж.
Но все померкло перед Ольгой Александровной, которая вознамерилась выйти из дома именно в это время. Встреча с живым трупом произвела на хозяйку дома столь сильное впечатление, что вросшее на два пальца под кожу воспитание дало сбой и с заячьим криком она ринулась вверх по лестнице.
– А ведь обещал подготовить. – с сожалением пробормотал мой спутник, помогая раздеться.
* * *
Не обращая внимания на изумление толпившихся в приемной посетителей и коротко здороваясь с самыми смелыми, Михаил Борисович двигался к двери, оставляя позади пустоту, на которую люди боялись заступать. Секретарь Его Сиятельства странно хрюкнул и дрожащей рукой приоткрыл дверь.
