Текст книги "Распад мировой долларовой системы:ближайшие перспективы."

Автор книги: Ю. Маслюков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

На формирующееся по своим, пока еще до конца не понятым закономерностям, российском рынке, в полном объеме проявился бартер, своего рода обмен качества на качество, без участия денежного эквивалента, что резко снизило ожидаемую емкость российского рынка для проникновения доллара. Ведь если на так называемых "сложившихся" рынках прямой товарообмен все же ведется приблизительно в ценовых соотношениях рынка денежного, то есть товар меняется на товар, но оба они имеют устойчивую цену, то на российском рынке, ввиду отсутствия сложившихся цен, движение товаров и услуг оказалось просто вне зоны действия как рубля, так и доллара. Надо сказать, при этом, что, например, в 1992 году доходность каждого доллара, вложенного в бартерный обмен на американском рынке, составляло от 10 до 15 %, то есть имела место небольшая "дедолларизация" американской экономики. Что же говорить о российской последнего десятилетия?

Какова доля бартера в отечественном товарообмене? А никто не знает. То же А.К.Ляско приводит в своем монографии следующую картину: «Экспертные оценки доли бартерных обменов в общем объеме сделок в российской экономике существенно расходятся между собой. Так, по различным оценкам, в 1996 году бартер охватывал от 34 до 80 общего оборота промышленных ресурсов. Подобный разброс может быть объяснен смешением бартера с другими видами неденежных расчетов. После того, как в 1997 году опросы Центра экономической конъюнктуры стали подразделять два вида бартера – простой натуральный обмен и бартер, относящийся к клиринговым схемам, – оказалось, что клиринг составляет 4/5 бартерных трансакций между промышленными предприятиями. Вместе с тем опросы „Российского экономического барометра“, проводившиеся в начале 1998 года, выявили, что на долю бартера, осуществляемого без финансовых потоков, приходилось 62 % от общего объема бартерных сделок, в то время как бартер, сопровождавшийся финансовыми перечислениями, наблюдался только в 38 % случаев. Очевидное несовпадение данных: 38 % и 80 %,– можно объяснить значительным объемом двустороннего клиринга, то есть зачета встречных финансовых требований, возникающих между двумя предприятиями, который производится без использования денег. Однако в целом эти расхождения иллюстрируют сложность проблемы вычленения бартера из общего ряда неденежных обменов». Но поскольку перед нами не стоит задача исследовать бартер как таковой, а лишь более-менее ясно оценить степень обменов «качества на качество» без участия денег, картина вырисовывается весьма ясная. До 80 % ожидаемых объемов сделок на российском рынке прошли мимо доллара. Но в расчетной величине потребности российской экономики в американской валюте эти данные учтены скорее всего не были. Да просто не могли быть учтены.

Тем временем 1991 году к бартеру прибегали 60 % промышленных предприятий, на его долю приходилось 12 % объема поставляемых ресурсов. После того, как было отменено регулирование большинства цен и тарифов, характер и масштабы использования бартера изменились, но отнюдь не в пользу денежных расчетов. По данным "Российского экономического барометра", в 1992 году доля бартера прошла через минимум (4 %), а с весны 1993 года наблюдалась отчетливая тенденция к росту его присутствия в экономике. По данным опроса на основе выборки "Российского экономического барометра", проводившегося в рамках проекта Министерства экономики "Мониторинг состояния и поведения предприятий", в 1995 году для решения проблем снабжения к бартеру прибегали 62 % предприятий. Согласно данным РЭБ, доля бартерных обменов в экономике возросла с 6 % в 1992 году до 51 % по итогам 1998 года, причем темпы ее роста в этот период не обнаруживали никаких признаков замедления, после же кризиса, выпавшего на осень этого года, даже умозрительно, не прибегая к экспертным оценкам, можно видеть еще большее увеличение доли бартерных операций.

Весной 1997 года у трети предприятий доля бартера в продажах составляла от 30 до 70 % и еще у трети – свыше 70 %. Наиболее широкое применение бартера отмечалось в химии и нефтехимии (42 %) и в промышленности стройматериалов (38 %), далее следовали машиностроение (34 %), лесная и легкая промышленность (по 33 %) и пищевая индустрия (19 %). Обе группы данных наглядно показывают, как постепенно нарастающая неликвидность выпускаемой продукции заставляет производителей увеличивать долю бартерных сделок в общем объеме продаж.

То есть те отрасли, где навстречу выведению из оборота денежных ресурсов предприятий шло обесценивание основных фондов как за счет инфляционных механизмов, так и за счет физического износа необновляемых производственных мощностей, в массовом порядке выводили свои обороты не просто из рублей системы (что как бы планировалось с целью дальнейшего де-факто замещения рубля долларом), но вообще уходили от денежного обращения.

Эта ситуация не сказалась видимым образом на ходе и итогах приватизации. Скорее даже она облегчила приватизационные процессы, поскольку таким образом были сняты вопросы о том, почему предприятия продаются по цене, значительно ниже из собственных годовых балансов. Но поскольку расчеты между предприятиями велись в неденежной форме, балансы были достаточно мизерны для такого рода неудобных вопросов.

Ловушка оказалась в другом – приватизированные предприятия совсем даже не становились автоматически субъектами товарно-денежных отношений, аналогичных принятым в Северной Америке или Западной Европе. Приватизированные, они так и остались с теми же мизерными оборотами, какими располагали до приватизации. Более того, кризис 1998 года даже снизил эти обороты в денежном выражении. Таким образом денежная емкость российского рынка оказалась никоим образом не сопоставима с емкостью советского внутреннего рынка, в качественном измерении, повторим, оценивавшегося более, чем в половину американского. Годовой бюджет Российской Федерации, исчисленный в долларах по курсу Центрального банка, оказывается примерно в 50 раз меньше, чем бюджет США, доходы которого переваливают за 1700 миллиардов долларов. Разумеется, такая мизерная экономика не может сколь-нибудь существенно, качественно изменить ситуацию с обеспечением доллара.

Мы пришли к тому, что крушение системы «второго мира», как казалось, способное освежить и насытить новым качеством «первый мир», оказалось почти совсем бесполезно для стабилизации доллара, а с ним – и всей экономической системы Запада. Но эта ситуация начала менять качество самого доллара, то есть он сам, будучи количественной величиной, начал в силу своей всеобщности, всемирности, парадоксальным образом обретать некое качество – качество самой «вещной вещи».

Как уже говорилось выше, доллар стал мерилом всего, даже тех вещей, которые еще сто лет назад, казалось, никак не могли быть исчислены: талант, творчество, успех, красота и масса других понятий, свойственных человеческой культуре, и казалось бы, никак не связанных с деньгами, обрели благодаря всеобщему проникновению рынка свою цену, свой денежный эквивалент. Тем самым, стало возможно вообще не обладать никакими качествами, а лишь их количественным выражение для того, чтобы иметь успех – причем успех столь же универсальный, как и сама денежная единица в "дивном новом мире".

Это значит, что обеспечением доллара становится буквально все: песни «Битлз», рассвет над Кремлем, великая американская мечта, – все, вплоть до шелеста осенних листьев. Долго ли продержится мировая валюта на таком «обеспечении»?

Современный мир не может уже обходиться без интегрирующего начала, без единого эквивалента качества-количества, и вернуться в патриархальный ХХ век с его национальными валютами, автаркичными экономиками и делением мира на множество систем. Доллар, потеряв 20-30-40 % своей покупательной способности и упав вдвое-втрое, перестанет быть мировой валютой. На его месте сформируется новая расчетная единица на базе главных мегарегиональных экономических объединений, которые и должны будут на равных выработать согласованных подход и создать общемировую валюту XXI века.

В этом русле Россия и ее политико-экономическая элита должны заранее определить пути движения нашей финансово-экономической системы к наиболее выгодному положению во вновь формирующейся системе мировых резервных валют. Здесь возможны разные модели: планомерная переориентация с доллара на евро, создание связки с нарождающейся общеазиатской валютой в рамках союза юаня и иены, формирование собственной мегарасчетной зоны, включающей страны СНГ и другие близкие государства с внедрением рубля, обладающего золотым номиналом. Конечно, можно плыть и по нынешнему течению, с устоявшейся за 90-е годы привязкой рубля к доллару, что гарантирует России наименее выгодную роль, а возможно и полное растворение в более сильных системах. Одним словом России нужна стратегия и тактика в этих вопросах, а этой важнейшей составляющей пока не видно в деятельности Кремля.

ГЛАВА VIII
РЕСУРСНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ ГЛОБАЛЬНОГО КРИЗИСА: ПЕРСПЕКТИВЫ ДЛЯ РОССИИ

В современном кризисе мировой экономики имеются две составляющих. Общий фон определяется вялотекущим кризисом современной (XIX–XX веков) мировой экономической системы, конкретные же потрясения последних лет вызваны затруднениями в исполнении обязанностей гаранта мировой финансовой системы страной-гегемоном – США.

1. КРИЗИС РЕСУРСОВ

Первый кризис – ресурсный, и причины его носят объективный характер. Проще говоря, по целому ряду важных позиций потребление полезных ископаемых достигло физического предела, и дальнейшего роста не будет. В то же время современная нам экономическая система устойчива только в ситуации постоянного роста, и рост ее все еще базируется на росте потребления ресурсов. Возникает противоречие, с которым мировое хозяйство пока еще не встречалось.

Алармизм по поводу дефицита природных ресурсов – не новое явление. Об этом говорили, по воспоминаниям Горького, Ленин и Богданов во время свидания на Капри. Еще в XIX веке, когда не были разработаны способы промышленного использования нефти, экономисты обсуждали гипотетическую ситуацию исчерпания запасов угля. Тогда это выглядело гипотезой, поскольку очень долго – весь ХХ век – разведанных месторождений становилось все больше. Но «долго» не значит «всегда».

Современная цивилизация расходует в основном невозобновляемые ресурсы. Так, в структуре энергобаланса России менее 20 % приходится на долю ГЭС, остальное – ископаемые углеводороды: газ, уголь, топливный мазут. Причем ситуация в мире и в особенности в некоторых странах, к которым относится и Россия, дополнительно осложнена. Так как нефть и газ значительно удобнее в пользовании и менее вредны для окружающей среды, чем уголь, энергосистемы многих стран перешли на них, обратный же переход будет если и возможен, то чрезвычайно болезнен. Но при современном уровне потребления и в особенности темпах роста этого потребления запасы газа и нефти кончатся по историческим меркам скоро. Особенно ярко это проявляется в отношении нефти.

Потребление нефти велико и постоянно растет. Мир в целом сжигает и перерабатывает около 26 млрд. баррелей в год – 3,5 млрд. тонн. Крупнейшим потребителем нефти являются США – 6,8 миллиарда баррелей нефти в год – это около одного миллиарда тонн. При этом в основном потребности покрываются за счет импорта из Ближнего Востока. Для сравнения: весь российский нефтеэкспорт составляет около 120 млн. тонн – в 8 раз меньше потребления США (то есть роль России на мировом рынке нефти не следует преувеличивать).

Потребности западного мира и его производящей периферии постоянно растут, а вот ресурсы Земли – ограничены. Крупнейшие разведанные запасы сосредоточены в Саудовской Аравии (около 239 млрд. баррелей). Но это совсем не много! Если исходить из потребностей США, то с учетом их роста этих запасов только Америке хватит лет на тридцать. Всего в странах-членах ОПЕК разведанные запасы составляют свыше 700 млрд. баррелей, это опять-таки, исходя из потребностей мировой экономики, 30-летний запас.

В остальных странах мира также есть некоторые запасы, и оценить их трудно, так как статистика не везде достоверна, но они суммарно явно меньше.

Тем самым, суммарно разведанных запасов нефти, даже при нынешнем уровне потребления, миру хватит на 40–50 лет. В исторических масштабах – немного. В человеческом (скорость смены поколений) и экономическом (срок службы некоторых основных фондов и сооружений) измерениях это уже наше время. Что произойдет потом? Грядет полная смена жизненного уклада наиболее развитых (они же и наиболее энергопотребляющие) стран мира. Представьте себе американца без автомашины! И это, видимо, неизбежно. Оставим "атомные автомобили" ненаучным фантастам, да и "мирный термояд" – пора это трезво признать – не получился. То, что не удалось сделать за пятьдесят лет при значительной концентрации сил и средств, сейчас, при меньших ресурсах, скорее всего, недостижимо. Кроме того, даже в случае открытия новых источников энергии это будут также невозобновляемые источники, и если их доступность не будет ограничена, то возможности планеты по утилизации получающегося тепла небезграничны.

Что же касается динамики изменения уровней энергопотребления, то некоторые данные имеются в справочниках «Всемирного совета по энергии» («World Energy Council»), где приводится прогноз на 30-летнюю перспективу. Эта методика прошла апробацию временем, и в прошедшие 20 лет дала хорошую степень совпадения с действительностью (прогноз потребления базируется на динамике открытия новых месторождений). Она констатирует выход уровня мирового энергопотребления в настоящее время на горизонтальный участок после столетий непрерывного роста. Затем неизбежен спад, который станет явным примерно через 20 лет. До этого момента поддержание уровня будет обеспечиваться за счет месторождений Каспия и Африки.

Запад много говорит о "технотронном обществе", в котором основным предметом потребления становится информация. Это так, нельзя отрицать, что рынок информации и телекоммуникаций огромен и дорогостоящ, но и от маленьких радостей жизни – потребления материальных ресурсов – западный мир не отказывается. Он их, так сказать, гармонично сочетает.

Простые, незамысловатые вещи: нефть, газ, тепло– и электроэнергия, продовольствие, алюминий, сталь, бумага, – поглощаются западным потребителем как бы походя, без отрыва от экрана компьютера, но в объемах, которые и не снились остальному миру. Один американец потребляет природных ресурсов по целому ряду позиций примерно как несколько десятков индийцев, а потребление энергоносителей на душу населения в теплой Западной Европе выше, чем в самой холодной стране мира. Бумаги, алюминия, минеральных удобрений американцы и немцы расходуют в десятки раз больше, чем русские.

Для того чтобы мир плавно перешел в безгазовую и безнефтяную эпоху, необходимо, чтобы кривая потребления невозобновляемых ресурсов уже сейчас загнулась книзу, хотя бы как у нас, в России. Но это в американские и западноевропейские планы пока не входит, все экономические механизмы общества "современного", т. е. западного типа рассчитаны на постоянный рост производства и потребления. А ведь норвежского и алжирского газа хватит Западной Европе всего на 10–15 лет. Да и у нас "газовая пауза" подходит к концу, в российской перспективе – и самой ближайшей – переход на низкосортные угли Подмосковного бассейна. Готовы ли мы к этому?

Так вот, полный слом всего, что связано с безоглядным растранжириванием природных ресурсов и что составляет суть «западного образа жизни», будет восприниматься всем миром как катастрофа невиданных масштабов, пусть даже такая «перестройка» не будет сопровождаться гуманитарной катастрофой. И такой Апокалипсис для всех нас, жителей умеренных и холодных широт, обязательно наступит, неизвестно только когда. То, что будет катастрофой для США и Западной Европы, для нас, с холодным климатом и зависимым от жидкого топлива сельским хозяйством, будет катастрофой в квадрате.

Пусть даже то, что происходит сейчас, пока еще не первый звонок и даже не генеральная репетиция, хотя и связано с нефтью, но некоторое влияние все меньшей доступности природных ресурсов, возможно, имеет место.

2. КАК ПРОЯВЛЯЕТСЯ РЕСУРСНЫЙ КРИЗИС В РЫНОЧНОЙ ЭКОНОМИКЕ

Сейчас в мире происходит то, что уже воспринимается многими как серьезный кризис, чреватый еще большими опасностями. Растут цены на нефть – «черное золото», «кровь цивилизации», растут, не проявляя никакой склонности к падению, причем они не просто высоки, а слишком высоки. Да есть ли этому предел? Кстати, рост цен на некоторые виды топлива, более «прозаичные» (отопительный мазут), начался в США даже на год раньше, чем на бензин, но остался незамеченным.

Дело не только в росте цен на нефть, дело в нелогичности происходящего, в том, что эти цены явно и значительно превышают себестоимость. Сколько мы слышали, что себестоимость нефти в Кувейте и Саудовской Аравии – меньше 4 долл.? А действительно, насколько цена нефти превышает себестоимость, и не слишком ли жирно живут шейхи?

Есть методологическая проблема определения себестоимости природных ресурсов. Если учитывать только эксплуатационные расходы, возмещение расходов на разведку и обустройство используемых месторождений и амортизацию основных фондов (в т. ч. инфраструктуры), то среднемировая себестоимость барреля нефти будет равна примерно 5–6 долл. Но в этом случае среднемировые цены даже в периоды резкого падения (как в 1998-99 годах – около 10 и даже до 8 долл.) обеспечивают нефтяным компаниям несуразно высокую норму прибыли. Ведь закон средней нормы прибыли Маркса, хоть и молчаливо, но принят и среди теоретиков, и среди практиков. Все виды бизнеса должны быть примерно равны по прибыльности, в противном случае в высокоприбыльные отрасли устремляется капитал из низкоприбыльных, и ситуация выравнивается.

Но, если считать «основными фондами» не только буровые и трубопроводы, а и запасы нефти, хотя бы в разведанных и освоенных месторождениях, если учитывать затраты на «восстановление ресурсной базы», то, как показало недавнее исследование «Goldman & Sachs», проведенное на материале последних 15 лет, себестоимость барреля нефти достигает 16 долл. Оказалось, что мировые цены лишь ненамного превышают себестоимость, рассчитанную по такой методике. Те нефтедобытчики, которые в погоне за прибылью не закладывали в цену стоимость обустройства новых месторождений взамен выбывающих, давно ушли с рынка (это грозит и России как нефтепроизводителю).

Конечно, само понятие "восстановление ресурсной базы" несколько лукаво: сожженная нефть не восстанавливается, и как бы ни были обширны "кладовые Солнца", они рано или поздно опустеют.

В среднесрочной перспективе, несомненно, мировые цены на нефть будут расти. Этот рост не обязательно вызовет рост прибылей производителей сырья. Цена определяется себестоимостью добычи нефти, включая затраты на воспроизводство разведанных запасов, а эта составляющая будет непрерывно расти вследствие вовлечения в оборот все более труднодоступных месторождений. Ведь в связи с исчерпанием обустроенных месторождений нефтеразведчики проникают во все более трудные горно-геологические и географические зоны, и затраты на возобновление ресурсной базы неуклонно растут. Значит, рост мировых цен на нефть обусловлен объективно. В современных условиях цена вряд ли вернется к «нормальной» – 16 долл. за баррель, вокруг которой колебались мировые цены за последние 15 лет. Нынешние «пиковые» 36 долл. вызовут снижение потребления, спроса и возврат к «марксовому» уровню, определяемому себестоимостью и нормой прибыли. Поэтому цена в 20–22 долл. к весне 2001 года в принципе вполне реалистична. Но необходимо учитывать, что трубы, электроэнергия и т. д. подорожают также – нет продукта, в цену которого не вошла бы стоимость нефти, и новый уровень себестоимости добычи нефти будет определяться новыми ценами на промышленное оборудование и ту же энергию. А если цена будет выше, то и рост издержек будет быстрее.

Таким образом, хотя мировые цены и колеблются, но средние цены не могут выйти из коридора между себестоимостью (иначе добыча прекратится) и себестоимостью плюс тот уровень сверхприбыли, который вызывает нездоровый интерес "регулирующих органов" мировой экономики и конкурирующих отраслей.

Интересно, что если вышеописанный механизм определения цен на нефть реально сложился (а он, видимо, сложился), то он также стихийно будет стимулировать переход к энергосберегающим технологиям. (Нельзя не отметить, что в любом случае Россия находится в невыгодном положении: затраты и на эксплуатацию, и на разведку и обустройство, и на транспортировку у нас выше, а баррель нашей нефти марки Urals хуже по качеству и, поэтому на 1–2, а то и на 5 долл. дешевле, чем стандартная марка Brent. Нам не следует слишком сильно радоваться повышению нефтяных цен, ведь от них зависят и издержки почти любой производственной деятельности, в том числе и самой нефтедобычи. А эти издержки у нас выше, чем среднемировые).

Да, но почему современная (осень 2000 года) цена нефти явно выше "правильной"? Здесь, видимо, сказываются те самые отклонения от истинно рыночных условий, которые мы привыкли ассоциировать с реальным рынком, который всегда кем-то "контролируется". Считается, что все в мире продается почти по себестоимости, с небольшой прибылью, по норме. Стоит "задрать" цену, и покупатель уходит к другому продавцу или сокращает свое потребление. Так говорил Маркс, а нынешние экономисты, хоть и побаиваются произносить вслух это имя, утверждают примерно то же. Но и Маркс говорил, что не все так просто…

На мировом рынке кое-какие товары, а именно высокотехнологические, продаются, по сути, только у одного продавца или у сплоченной группы продавцов. Это – развитые страны Запада. Кроме рыночной прибыли (отражающей реальный прибавочный продукт) существует еще и сверхприбыль, которая, фигурально выражаясь, является рентой особого рода, взимаемой с участников рынка его, рынка, хозяевами. Ее смысл иногда затушевывается – говорят о «монополистическом» или «олигополистическом» ценообразовании, о «технологической ренте». Действительно, современный Запад хорошо живет во многом благодаря монополии на технологически передовую продукцию, и цена такой продукции явно заключает в себе сверхприбыль. Но если бы Запад был в первую голову только «мировой лабораторией», а не «мировым жандармом», то несомненно микропроцессоры и операционные системы стоили бы несколько дешевле (контроль над массовым сознанием также относится к «технологически передовой продукции»).

То есть по крайней мере последние пятнадцать лет цена на продукцию "политически угнетенных" участников мирового рынка (производителей сырья) определялась рыночным методом, а "развитые страны" цены на свою высокотехнологичную продукцию назначали несколько выше "естественной" рыночной. Впрочем, понятие "ножницы цен" известно с прошлого века, когда именно так Англия торговала со своими колониями промышленной продукцией (тогда "высокотехнологичным продуктом" был текстиль).

Таким образом, нынешний топливный кризис можно рассматривать не только как некую сезонную флюктуацию. Нынешний кризис – просто очередная проба сил для стоящих по обе стороны мирового прилавка. Возможно, это очередная попытка сырьевых монополистов повернуть «ножницы цен» остриями от себя, или хотя бы компенсировать потери 1998 года. Пока получается – только страны ОПЕК и только в 2000 году получат на нынешнем повышении не менее 100 млрд. долл..

Но маловероятно, что это получится навсегда. И дело не только в возможности силового давления (в форме закулисного выкручивания рук, например, некоторых действий с банковскими счетами стран-членов ОПЕК). Кстати, такое давление может быть вполне результативно – почти во всех странах ОПЕК нефтяная отрасль национализирована и находится под контролем правительств.

Дело в том, что повышение нефтяных цен обязательно вызовет и уже вызывает «встречную волну» подорожания практически всех товаров и услуг, в том числе и высокотехнологичных. И как Запад не может обойтись без нефтяного наркотика, так и Бахрейн не обойдется без Интернета.

Теории поведения мирового рынка в подобных ситуациях не существует, но складывается впечатление, что даже при солидарном поведении группы продавцов тот, кто контролирует рынок в целом, вполне может парировать вызов, выставив встречные "ценовые иски". Но такая "игра на повышение" цен должна привести к росту цен и, по сути, к обесценению самой сильной мировой валюты – доллара. Ведь долларов в мире становится все больше.

Падение доллара относительно других валют, конечно, повлечет за собой массу последствий и кардинально изменит лицо мира, но кто и что потеряет? Не будет ли это малым Апокалипсисом для Америки и всего мира?