Текст книги "Сократ"
Автор книги: Йозеф Томан
Соавторы: Мирослава Томанова
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 32 страниц)
– А ты знаешь, которое из них для меня – меньшее? – усмехнулся Сократ. – Предоставь это мне, мальчик...
Подсчет голосов закончился. Притан подал архонту табличку с цифрами. Архонт басилевс встал. Поднялись и Сократ с друзьями.
Аполлодор в смятении и страхе обнял Сократа, приник лицом к его плечу.
Архонт провозгласил:
– Сократ виновен.
Аполлодор ощутил трепет, пробежавший по телу Сократа, заплакал, закричал:
– Нет! Нет! Нет!
Сократ ласково успокоил его:
– Но, мальчик! Что же ты так переживаешь? Ты ведь должен был ждать этого, как ждал этого я!
Когда архонт объявил, что виновным признал Сократа двести восемьдесят один голос, а двести двадцать – невиновным, лицо Сократа просияло:
– А вот этого я не ожидал! Слыхали? Двести двадцать честных людей! Почти половина! Достаточно было привлечь на свою сторону еще тридцать одного – и я был бы оправдан!
– Да, – печально сказал Платон. – Не хватает совсем малого. Вижу, ты утешен – радуешься, что отныне у тебя больше друзей, чем ты ожидал...
– Но еще больше должно это утешить вас, друзья мои!
С того момента как число черных бобов превысило число белых, то есть когда Мелет понял, что теперь именно ему предстоит предложить вид наказания Сократу, он утратил всю свою воинственность. Ему, поэту, карать старца, к которому стремится столько сердец, чья доброта ясна как день? Отчего же именно сейчас покидают его силы, если их хватило, чтобы нагромоздить на эту старую голову все, что только можно было?
Мелет обвел взглядом ряды присяжных, надеясь найти поддержку у них, но только полнее ощутил, что он – узник в этих живых стенах. И стены эти словно сдвигаются теснее... В мертвой тишине отовсюду улавливал он слухом тяжелое дыхание. Хочет ли эта большая часть присяжных того же, чего вчера, во время встречи с ним, хотел Анит? Устранить Сократа? Или они боятся поднять на него руку?
Поздно испугались! Еще сегодня по Афинам, завтра по всей Элладе, а там и по островам, и дальше, за море, разлетится весть: Мелет обвинил Сократа и требовал для него кары... Мелет задрожал: да кто он такой, этот Мелет? Юношей я мечтал войти в историю совсем иным образом – как Алкей или Анакреонт... Возникло вдруг ощущение, будто кто-то надавил ему на спину. Резко обернулся. Анит с угрозой вперяет в него взгляд. Я понял. Анит говорит мне: не смей отступать! Не отступлю.
Архонт басилевс выпрямился. Из-под миртового венка по лбу его на щеки сползали капли пота. Но сейчас, когда все взоры обращены к нему, неуместно заниматься подобной мелочью. Он не стал вытирать пот и призвал Мелета, как главного обвинителя, назначить для Сократа кару.
Мелет еще расслышал приглушенный окрик Анита: "Мелет!" – но не оглянулся.
Он вышел вперед, раскинул руки:
– Мужи афинские, присяжные гелиэи! Ни единым словом Сократ не выразил раскаяния в своих преступлениях, напротив, он был сама строптивость и неуступчивость. Вы дали восторжествовать справедливости. Большинством голосов показали, что защита Сократа не убедила вас в его невиновности. Этому большинству, полностью сознавая и собственную ответственность, я и подчиняюсь.
Сократ виновен в том, что не признает богов, признаваемых всеми нами, вводит новые, иные божества; он виновен и в том, что портит нашу молодежь. Совокупность же этих злодеяний означает подрыв мощи нашего государства.
Поэтому я требую для Сократа смертной казни через отравление.
Ропот холодного ужаса пронесся по собранию. Многие присяжные закрыли лицо.
Сократ задумчиво смотрел вверх, к Акрополю, залитому солнцем. Родной мой город! Опять синева над твоею главой, золото солнца на лике твоем, что белее мелосского мрамора. Величественный, благородный, прекрасный. Там и сям высятся над тобой кипарисы. Любящий тебя Сократ – тоже как твой кипарис, он – метла, ею можно наносить удары, но сломить ее нельзя. Попробуй сломить мысль, которую старец передает другим...
Он повернул голову к архонту. Тот сказал:
– По закону, Сократ, ты имеешь право теперь, после главного обвинителя, сам предложить меру наказания себе, какую считаешь справедливой.
Анит согнал морщинки с лица: быть может, Сократ исправит то, что напортил Мелет... Сократ, несомненно, будет говорить в свою – а тем самым и в мою пользу. Он любит жизнь. Он растрогает присяжных, и они проголосуют не за Мелетово предложение, а за Сократово, которое, конечно, будет самым мягким. И тогда, пожалуй, назначат среднее: изгнание, как уже для многих его предшественников. Изгнание – это так человеколюбиво, никому не надрывает сердце, и все же Афины избавятся от Сократа...
Сократ неторопливо прошлепал босыми ногами к краю возвышения, поближе к присяжным:
– Закон гласит: обвиняемый, назови наказание, которое, по твоему мнению, справедливо для тебя. До чего трудная задача! Как же мне, о мужи афинские, наказывать самого себя, если я ничего дурного не сделал? Ведь я достаточно пространно объяснил вам, что не виновен ни в чем, что могло бы нанести урон государству, что я всегда стремился быть полезным Афинам и каждому жителю их. Поэтому, если я не хочу отречься от всего, что я вам говорил, от того, как я жил, – я должен бы сказать вам, что не заслуживаю никакого наказания, ни большого, ни малого.
Но я-то знаю, чего вы от меня требуете. Вы исходите из предположения, что мне известны различные наказания, полагающиеся кощунствующему безбожнику, который всеми своими действиями ослабляет могущество государства.
Не в состоянии рассуждать о себе самом, буду рассуждать о некоем воображаемом преступнике, словно перед нами математическая задача. Возьмем, к примеру, такого воображаемого преступника, который действительно вредит государству и для какового – не названного – преступника Мелет потребовал смертной казни.
Рассуждайте вместе со мной: какой кары заслуживают люди, чей долг печься о благе сограждан, но которые этого не делают? Которые боятся света, как величайшего зла, и сами бегут во тьму, где не отличишь лица от лица?..
Присяжные, чьи взоры при этих словах обратились на Анита, разражаются криками. Кричат прихлебатели Анита – но и противники его.
Архонт в ужасе – к чему же скатывается все дело!
– Я распускаю суд! – кричит он, но никто его не слушает.
Люди заключают пари: пять драхм за Мелета, десять – за Сократа...
Анит попытался что-то сказать в этом шуме:
– Прошу архонта басилевса...
– Милый Анит! – перекрыл весь гвалт ясный, сильный голос Сократа. Успокойся, не обращай внимания на крикунов. Я ведь сказал, что говорю о воображаемом преступнике, которого здесь изобличали Мелет с Ликоном, да и ты сам. Именно ты обвинил его в подрыве государственной мощи. Я, естественно, должен определить общественное положение такого воображаемого человека, положение, которое давало бы ему возможность вредить государству. Ибо взгляни хотя бы на меня: как может босой старик, живущий в бедности и не занимающий никакой должности, выполнить столь нелегкую задачу, как нанесение урона всему государству? Или вы думаете, афиняне, он может добиться этого, переходя от человека к человеку и уговаривая их стать лучше?
Так что останемся при нашем примере – при тех людях, которые вместо самоотверженных трудов на пользу обществу карабкаются все выше и выше, набивая мошну, а вокруг них ширится беспорядок, произвол, упадок и всеобщее разложение...
Возможно, вы сумеете представить себе это, и тогда вы неминуемо признаете правоту моих слов: такое государство, ослабленное всесторонне, сильнее всего привлекает врагов и легко может стать их добычей. Подумали ли вы о таком страшном деле, о мужи афинские?
Афины – добыча?.. Афиняне испугались.
– Но вернемся к нашему делу, – говорил тем временем Сократ. – Я сожалею, что не могу ответить на вопрос архонта, какое наказание отмерил бы я такому преступнику, которого мы тут с вами вообразили; ибо кажется мне, что тут уж ничему не помогла бы даже смертная казнь.
Шум поднялся такой, что Сократ не мог продолжать. Он умолк в ожидании тишины.
Анит выпятил грудь, поднял голову, показывая такой горделивой позой, что слова Сократа его не касаются.
Когда волнение несколько улеглось, Сократ заговорил снова, так же просто, как он разговаривал с людьми на рынке:
– Это правильно, афиняне, что вы возмущаетесь, когда мы с вами беседуем о таких правителях, хотя бы и не существующих...
Однако присяжные отлично поняли, к кому относятся слова Сократа, и утихомирить их стало невозможно. Поднялась новая буря криков. Угрозы. Брань. О боги, да этот человек говорит, что думает!
Перед Сократом вскидываются над толпой руки – одни грозят, другие одобрительно машут... Взревела труба, требуя тишины.
Сократ смог говорить дальше.
– Теперь пора вернуться ко мне, которого приплели к этому делу одни боги ведают как. Но поскольку я тут, то должны вы уж как-то решить мою судьбу. Я немножко подскажу вам, ладно? Взгляните, мужи афинские, случилось нечто странное. Анит – как он всегда утверждал и как сказал здесь заботится и печется о том, чтобы государство наше процветало все больше и больше. Я тоже забочусь о нашем городе, о вас, хочу, чтоб вы жили счастливо. Следовательно, и Анит, и я – мы оба желаем одного и того же; следовательно, мы с ним друзья. Ну, не знаю. Положение наше никак не назовешь равным. В руки ему вы отдали власть, чтите его, кланяетесь ему. Пускай – я не завидую. Но имею же и я право пожелать для себя хоть малости. Кое-что ведь и я сделал для Афин! Бился против врагов – и бился против незнания человека о человеке. Послушайте, я не так уж требователен. Я бы хотел, чтобы моей Ксантиппе не надо было на старости лет заботиться обо мне. И предлагаю я вам следующее: проголосуйте за то, чтоб меня, как и прочих заслуженных людей, до конца моей жизни кормило на свой счет государство в пританее.
Секунду ошеломленная толпа хранила глубокое молчание. Потом взорвался рев, в котором преобладал гомерический хохот. Оглушительный гвалт, топот, крики, свист...
– Какая дерзость!
– Слава тебе, Сократ!
– Боги, какая наглость!
– Позор Сократу!
Присяжные схватились друг с другом, в пылу азарта забывая о вежливости, о приличии, ядреные словечки так и скакали над головами толпы.
– Ишь как рассчитал старикан!
– Нашелся умник – губа не дура!
– Анит, выдавай ему каждый день похлебку, как нам!
– Эти помои-то? Неплохое наказание!
– Заткни пасть, Анит услышит!
– А старик-то не трусливого десятка! Решается вопрос о его жизни, а он еще вас дразнит... Воздайте ему этот почет – кормление в пританее!
– Старик прав! Давно заслужил!
– У него на это больше права, чем у тех, кого там кормят за счет города...
– Не цикуту – паштеты да вино!
Постепенно смех утихает. Многие присяжные растерянны – у них такое ощущение, что произошло нечто крайне непристойное. Каменотес Пантей прижал к себе внука, слезы текут у него по белой бороде.
– Почему ты плачешь, дедушка?
– Потому что вижу – Сократ хочет умереть...
– Как может он хотеть этого? Умирать никто не хочет, – удивился мальчик.
– А он хочет. Он знает, что правда может убить его, – и все же высказывает эту правду.
Нет, такого судебного заседания архонт еще не видывал. Его трясло от волнения. Он и сам был полон сомнений – где правда? Но он обязан был чтить закон. Встал:
– Судьи афинские! Мелет потребовал для Сократа смертной казни. Сократ пожизненного кормления в пританее. Приготовьтесь голосовать. Закон повелевает первым голосовать предложение обвинителя – Мелета.
Второе голосование было куда более трудным для присяжных, чем первое. Необходимость решить – жить или умереть Сократу – навалилась на них тяжким бременем. Придавила к земле.
– Как теперь быть?
– За что же смерть? Убил он кого? Родине изменил? За что же его убивать?
– А пританей за что? Своими глазами видели, как он своей пляской издевался над нашей великой богиней. И так же он издевается над нами, присяжными. За это, что ли, кормить его пожизненно?
Подходили к урнам, неохотно выпускали из ладоней бобы: белый, черный, белый, белый, черный, черный...
Счетчики склонились над урнами. В них так и чернело. Сосчитали оказалось: черных теперь на двадцать больше, чем при первом голосовании.
Архонт объявил присяжным:
– Сократ приговорен к смертной казни. Еще сегодня, после заката солнца, Сократу подадут чашу с цикутой.
Присяжные поднялись с мест и замерли недвижимо, сами ошеломленные услышанным. Ветер шевелил кусты за стеной. Казалось – вздыхает сам холм Ареса.
Нет. То были вздохи людей, приглушенные всхлипывания.
Аполлодор пал на колени, в отчаянии крикнул:
– Нет! Нет! Этого нельзя! Не убивайте Сократа! Возьмите меня вместо него! Убейте меня!
Крик юноши рассек шепоток присяжных, заставив его умолкнуть, – и осиротел: крик раненой птицы... Высокий, безумный вопль...
Сократ, стоя, спокойно выслушал приговор. Сказал, обращаясь к Критону и Платону:
– Посмотрите на этого мальчика. Как он меня любит!
Оба – Критон и Платон – предложили архонту внести еще сегодня по тридцати мин каждый, чтоб заменить смертный приговор штрафом.
Большая часть собравшихся бурно зааплодировала, закричала:
– Прими! Прими это, архонт!
– Спаси честь Афин! – крикнул старый каменотес.
Обвинители стояли бледные.
Архонт растерянно развел руками:
– Не могу! Закон!
Сократ оттаскивал друзей от архонта, ворча:
– Да что это вам взбрело? Или я – бочка с сельдями, чтоб меня покупать?
Архонт приблизился к Сократу и обрядно спросил: принимает ли тот приговор.
– Конечно, – ответил Сократ.
Тогда архонт осведомился, желает ли он, согласно с законом, взять последнее слово.
– Конечно, – тем же тоном произнес Сократ.
Обычно до "последнего слова" не доходило, ибо тотчас по произнесении приговора толпа присяжных бросалась к казначею за своими оболами, и все разбегались.
Сегодня, на удивление, все остались на местах – кроме считанных одиночек.
Сократ повернулся к солнцу. Золотые лучи озарили его лицо. Исчезли черты Силена, и вернулась на это лицо веселая полуулыбка. Будто разом помолодело оно под солнцем, прояснив другие, основные свои черты: доброту и ясную мысль.
– Приветствую тех из вас, мужи афинские, кто пожелал мне почета от города – хотя сам-то я не думаю, что заслужил его; ведь я хотел сделать для Афин гораздо больше, а удалось мне куда меньше. Предложил же я кормление себе для того лишь, чтоб позабавить вас, а еще, чтобы дать понять: смертная казнь для меня не годится. Но честь, оказанная мне вами, радует меня больше, чем мучит то, что нашлись рядом с вами другие, не понявшие, что избавляются от старика, который всегда стремился помочь им советом и делом. Многих из вас наблюдал я с утра, в том числе тех, кто меня осудил, а распознать таких нетрудно. Только что они распаляли в себе жажду убийства – и вот я вижу их теперь: бледные, испуганные. Чувствую – нелегко вам. А ведь это вы еще тут, среди своих. Что же будет, когда вернетесь вы домой и вас спросят: почему вы не предотвратили убийство? Кто из вас признается, что пришел на суд честным человеком, а вернулся убийцей? В тайном голосовании чрезвычайно приятная выгода: я могу убить, но никто не назовет меня убийцей...
Глухой ропот прокатился по рядам.
Анит не в силах был долее сохранять горделивую позу.
– Позднее еще будет разговор убийцы с самим собою – когда спустится ночь; тайный такой разговор, тем более мучительный, что – тайный. Но я облегчу ваше бремя, порадую вас всех. Мужи афинские! Сегодня мы видимся с вами в последний раз. Но знайте – тяжба моя нынче окончена, но сегодня же она начинается сызнова. В природе все – в движении. Нет ничего неподвижного, ни нового, ни старого. Так и этот суд по прошествии времени подлежит новому суду...
Волна беспокойства всколыхнула ряды присяжных. Сократ не обращал на это внимания. Он стоял под опускающимся солнцем, слегка расставив ноги, и приятным своим, мелодичным голосом говорил так же спокойно, как и начал:
– Мужи афинские! Вы, мои дорогие, и вы, не дорогие, помните: когда в грядущие времена подвергнут суду этот суд, очень мало значения будут иметь наши нынешние словесные схватки. Мне вынесут новый, другой приговор, но вынесут приговор и вам. Лично для себя, о мужи афинские, я этого нового приговора не боюсь. Я даже счастлив при мысли, что – пускай сам я буду уже в царстве теней беседовать с друзьями – я все еще буду тревожить совесть мира, за что меня вновь и вновь будут привлекать к суду...
Какое значение будет иметь тогда ваш приговор?
Для меня – никакого, ибо даже здесь, на этом месте, я избежал худшего, что может постичь человека, – позора.
Посему, афиняне, идите отсюда с веселою мыслью. И как стемнеет сегодня – вспомните обо мне. Ибо в тот миг я вкушу свою последнюю вечерю и совершу возлияние не только богам, но и всем вам, почтившим меня чашей цикуты...
Сократ еще говорил, когда вбежал гонец и, задыхаясь, прокричал архонту новую весть:
– Появились знамения, и предсказание благоприятно для плавания государственного корабля, готового отчалить с торжественным посольством на остров Делос, к празднику Аполлона! Жрец Аполлона увенчал цветами корму, и триера отплыла...
Ряды присяжных пришли в движение.
– Что это? Что это значит?
Архонт встал, воздел руки:
– Закон гласит: пока корабль не вернется в Афины с Делоса, город должен быть чист, и никого нельзя лишать жизни по воле общины. Итак, приговор Сократу будет исполнен после заката солнца в тот день, когда триера вернется.
Ошеломление. Словно молния с чистого неба.
Единственный, кто нашел в себе силы промолвить, был беловолосый каменотес Пантей. Он вскричал:
– Сам даритель жизни Аполлон вмешался и взял Сократа под защиту!
Шум волнами раскатился во все стороны, он все нарастал, и вот уже загремел многоголосый хор.
Чудо! Свершилось чудесное!
Феб Аполлон, сияющий солнечный бог, кому ежедневно поклоняется Сократ, – сам вмешался!
Вот почему Сократ все смотрел на солнце!
Вот почему не предостерегал его демоний!
Вот почему он так смело говорил тут!
Целый месяц отсрочки! Чего только не случится за это время!
Мелет, охваченный внезапной слабостью, опустился на ступени. Еще целый месяц будет жить Сократ! Сколько же всего может произойти за такой срок?
Анита била дрожь. Он ведь не хотел этого! Он ведь подозревал... ах, негодяй Мелет!
Архонт в тревоге видел, какой ужас вызвала эта весть у одних, какое ликование – у других. Эти другие, вскочив, кричали:
– Феб Аполлон требует нового суда! Хотим новый суд!
Совсем растерявшись, архонт пробормотал:
– Суд закончен. Идите!
Его не слышат, не слушают... впрочем, нет! Те, кто бросил черный боб, поднимаются с мест, прокрадываются к воротам и гурьбою спешат, бегут, мчатся к городу, забыв даже про оболы. Бегут, и слышат над головой свист стрел божественного Лучника, и вопят от ужаса...
Под их вопли выскользнул из судилища и Мелет, бросился в другую сторону, в горле – удары грома. Бледный, он падает, встает, бежит без оглядки... А впереди, кровавое, закатывается Сократово солнце. Небо над землей – прозрачная чаша красного вина, и в ней растворяется зловещая жемчужина...
То же солнце видит Сократ. Но для него оно – золотой обруч, не отпускающий приговоренного в кровавые дали.
Ксантиппа, сын, Мирто, плача от радости, обнимают его, целуют; друзья, счастливые, готовы раздавить его в объятиях. Сократ поднял руку к солнцу:
– За каждый день жизни – благодарю! Мое солнце! Я снова увижу тебя!
Весь холм Ареса содрогается от криков:
– Почести Аполлону!
– Позор Мелету!
– Слава Сократу!
– Позор Аниту!
– Слава Сократу!
Мирто улыбается сквозь слезы и хочет увенчать Сократа венком из роз. Он принимает венок из ее рук, целует ее.
По знаку архонта два скифа стали по бокам Сократа.
Он засмеялся:
– Почетный караул! Что ж, сопровождайте меня, коли нельзя без этого. Да вы не бойтесь, ребята, я от вас не убегу.
Пошел своей раскачивающейся походкой, босой, увенчанный алыми розами, окруженный сотнями друзей, приветствуемый как победитель, – к тюрьме.
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
1
Много веков назад из скалы у подножия холма Пникс вырвана была, словно циклопической рукой, огромная глыба; в образовавшейся пещере устроили темницу для приговоренных к смерти. Обычно недолгим было их пребывание здесь: у смертников едва хватало времени освоиться с обстановкой, поглядеть на отверстие, пробитое высоко в скале, как уже укладывались они на ложе, на котором упокоит их навечно чаша цикуты.
Сократ вошел сюда, не восприняв слухом скрип замка за спиной, и огляделся. После зноя на ареопаге его охватил приятный холодок. Закатное солнце отражалось в коричнево-черной ойнохое с водой. Ойнохоя была прекрасной, благородной формы, похожая на стрекозу, у которой отрезали крылья, и на выпуклой части своей несла изображение трех танцующих Харит.
Сократ внимательно рассмотрел рисунок, рассмеялся. Клянусь псом! Я сказал бы, мои Хариты лучше. Во всех трех – моя Коринна, радость юношеского моего сердца... Этому художнику больше удалась Аглая.
– А ты и вправду светишься, – сказал ей Сократ. – Позволь, я тебя поцелую...
Затем он налил воды в кружку, напился и улегся на ложе боком, любуясь ойнохоей с танцующими Харитами, которым боги назначили в удел украшать жизнь людей и увеселять их сердца.
Когда за Сократом захлопнулась железная дверь, друзья его окружили теряющую сознание Ксантиппу и Мирто, вывели обеих из толпы и проводили до дому. По дороге им встречались частые надписи, белой краской на стенах: "Да сдохнет Мелет, коварный убийца! Слава Сократу!"
Подобные надписи уже покрыли все Афины, и те же слова выкрикивали люди перед тюрьмой. С прибывающей темнотой прибывало и народу, и факелов...
С угла Анитова сада видно было половодье мерцающих огней; грозный гул долетал сюда. Люди желали видеть Сократа. Яростные крики сотрясали циклопические стены темницы.
Тюремщики заглянули в камеру смертников. Сократ спал.
В темной синеве ночи – светлое пятно во дворике Сократа: Мирто. Девушка не может уснуть. Бродит по дворику, от глыбы к глыбе, трогает мрамор, еще теплый от солнца, будто ищет у камня хоть немного человечности для Сократа, каплю справедливости, кроху милосердия...
Шумят вдали Афины – словно бурливое море яростно бьется о скалы. Имя Сократа долетает сюда с того места, где толпы осадили тюрьму, и с тех мест, по каким валят другие толпы к вилле Анита и к дому архонта.
– Отдайте нашего Сократа!
Их Сократ, улыбнулась Мирто. Сократ – мой! Тоскуя, простерла во тьму белые руки.
– Сократ – мой! – твердо сказала Ксантиппа, выйдя на порог.
– Еще есть время. Еще есть надежда, – утешая Ксантиппу и самое себя, проговорила Мирто.
С великою страстью, словно бросая слова в разверстый зев матери Земли, Ксантиппа воззвала к богиням мести:
– О Эриннии! Непримиримые дочери владыки подземного царства Аида и Коры, к вам я взываю – покарайте злодеяние, совершенное над Сократом!
Мирто прижалась к стволу платана, с ужасом слушала призыв Ксантиппы.
– Поднимитесь из подземного царства! Расправьте крыла, летите к Афинам! Растерзайте когтями Мелета, Ликона, Анита! – Дико звучит голос Ксантиппы. Аллекто, Тисифона, Мегера!.. – Вдруг она вскрикнула. – Видишь, там, три клубка тумана? Это они! Видишь? Уже летят по пятам убийц!
Мирто, вся дрожа, не отвечала.
– Смотри же! – приказала ей Ксантиппа. – Редеет туман, и уже видны их черные одежды, их волосы – клубок змей, и очи, налитые кровью! – Как безумная закричала Ксантиппа: – Привет вам, Эриннии, карайте за нарушенное право!
И кажется Мирто – видит она: три ужасных призрака, колеблемые ветром, летят к Афинам...
2
Туман распался на бледные полосы, они повисли, колыхаясь, между небом и землей и пали на улицы. Когда солнце поднялось над Гиметтом, Мирто сказала:
– Пойду туда.
– Тебя к нему не пустят.
– Пускай. А я пойду.
– Иди, Мирто.
Усиленная охрана стеной стоит перед тюрьмой. Уже с самого утра здесь снова собралась толпа.
– Я хочу...
– Мне надо...
– Прошу вас...
Стена стражей – глуха, неподвижна. Пришел начальник. Он-то слышит, но ни просьбы, ни плач Мирто его не тронули.
– Хоть передай ему...
А хорошенькая бабенка, подумал начальник стражи, улыбнулся.
– Передать, что милая пришла к нему, старику? – сказал насмешливо. – И хочет поцеловать его с утра?
Гневная морщина врезалась во лбу Мирто.
– Да. Передай, что его милая пришла поцеловать его.
Начальник перестал улыбаться, сухо отрезал:
– Видеть узника запрещено.
Мирто отошла в сторонку, прислонилась к скале. Здесь она к нему ближе. Здесь ей лучше, чем дома.
На другой день все повторилось. Мирто часами простаивала около тюрьмы, бродила вокруг нее, просила. Тщетно. К Сократу ее не пустили.
Ни вчера, ни сегодня Анит не ходил ни в свою дубильню, ни в эргастерий – приглядеть за рабами. У него сегодня другие дела.
Он бродит в том конце сада, что обращен к городу: смотрит, прислушивается. Время от времени являются сикофанты с докладом – все одно и то же: недовольство приговором Сократу нарастает. Тюрьму осаждают толпы, люди желают видеть Сократа.
Видеть? – задумался Анит. Что ж, это, пожалуй, можно. Это разрядит обстановку.
Доложили о приходе Мелета. Явился требовать награду за роль главного обвинителя. Ждал улыбки – нашел тучи.
– Ничего не дам! – напустился на него Анит. – За что? Выиграл-то Сократ, не я! Сам видишь и слышишь... Ты возмутил Афины против меня!
Мелет был под хмельком и неуступчиво требовал обещанного.
– Вы с Ликоном велели мне устранить Сократа! И я это сделал!
– Идиот! Болван! Устранить – да, но не убивать! Хватило бы и изгнания!
– Вы сказали – устранить, – стоял на своем Мелет. – Я повиновался. Теперь плати.
Потеряв самообладание, взбешенный Анит позвал рабов и приказал вышвырнуть пьяного.
До возвращения триеры с Делоса время есть, сказал себе Анит. Есть еще время. И отправился к архонту басилевсу.
– Ведомо ли тебе, дорогой, что творится?
– Да, Анит, я все знаю.
– Я не желал его смерти – только остракизма.
– Но тогда обвинение должно было звучать иначе.
– Это все Мелет...
– И ты тоже, Анит.
– Как теперь поправить дело, как успокоить народ?
Архонт вздохнул:
– Злое ты совершил, Анит, и я теперь расплачиваюсь вместе с тобой. Успокоить народ... Это трудно. Постой! Разве если Сократ бежит из заключения...
Анит обрадовался:
– Да, тогда уж ни нас, обвинителей, ни присяжных, ни тебя, дорогой архонт басилевс, никто не сможет назвать его убийцами! Спасибо!
– Не спеши благодарить, Анит, – сухо возразил архонт.
Но Анита уже невозможно было остановить.
– Для начала разрешим свидания... Это оценит и он сам, и весь город, в том числе его друзья – а они уж сами постараются...
Архонт задумчиво смотрел на тирский занавес, колыхавшийся после ухода Анита. Подлец! Сначала втянул меня в эту грязь...
Архонт вызвал раба-писца и продиктовал письмо начальнику стражи, повелевая допускать посетителей к Сократу.
Едва рассвет посеребрил небо над горизонтом, Мирто уже опять стояла перед начальником. Закутавшись в плащ с головы до ног, повторила вчерашнюю просьбу. Сильно забилось ее сердце, когда вместо прежнего жесткого "нельзя" она услышала:
– Посещение узника разрешено.
Благодарно склонив голову, пошла Мирто за тюремщиком.
Несмотря на ранний час, Сократ уже сидел на ложе. Теперь он встал. Мирто бросилась ему на грудь.
– Мирто! Мирто! – твердил он, прижимая ее к себе. – Да что же это? Я так рад, а ты вся дрожишь, словно от страха?
– Не от страха, мой дорогой: от радости, что вижу тебя.
– Мирто, Мирто, ты пришла ко мне в эту холодную камеру?
– Я приходила все эти дни, меня не пускали – вот только сегодня...
– А мне и не сказали, что ты была тут! Обездолили на целых два дня радости! Знал бы я, что ты так близко...
– Быть может, ты это чувствовал.
– Что ты хочешь сказать, Мирто?
– Вчера, вскоре после восхода солнца, я стояла перед тюрьмой совсем одна. И услышала – ты поешь.
– Да, верно, я пел. Думал о тебе, милая. – Он сел на ложе, усадил рядом Мирто. – Есть у меня некий дар, за который люди с детства завидуют мне.
– Что же это?
– Не магия и не мистика, – засмеялся он. – Просто могучая фантазия. Например: темно. Закрываю глаза. Думаю о ком-нибудь, о далеком – и вот он передо мной как наяву, со свойственными ему движениями, голосом...
– Верю, что тебе завидуют. Я тоже завидую! А скажи, за то время, что ты здесь, думал ты так о ком-нибудь?
Он промолчал, нежно ей улыбаясь. Она прижалась щекой к его ладони.
– Знаю. Существуют тысячи наслаждений. Одно из них сейчас испытываю я...
– Радость моя, – мягко отозвался Сократ, погладил по желтым волосам. А ведь можно увидеть и целые сцены! – Рука его легла ей на плечо. – Видишь дорога перед нами? Ты сидишь на осле, я веду его под уздцы, мы медленно-медленно поднимаемся в гору, мое солнце обливает нас своими лучами, от них дрожит в воздухе марево – чувствуешь, как нам тепло?
– Чувствую, – тихо сказала она, стараясь ни малейшим движением не прогнать возникший образ. – Мы едем в Гуди, твой виноградник такой зеленый, кудрявый, под листьями – гроздья темно-багряных ягод... Самую крупную гроздь ты сорвал для меня. Как сладок сок ее, еще сейчас, да, именно сейчас ощущаю его...
Так сплетали они мечты, припоминая каждую подробность былого. "Помнишь? – А ты вспоминаешь?" Кто выразит, какое счастье дарит прекрасное воспоминание?.. И долго шли они вместе через сны наяву – пока тюремщик не объявил: время свидания истекло.
– Что принести тебе?
– Нож.
– Что?! Нож? Зачем?!
Сократ лукаво улыбнулся:
– Ты подумала – вскрою себе вены? О нет. Не хочу отправляться к Аиду, пока ты будешь приходить ко мне. Нож для резьбы, и несколько чурочек липового дерева – я недавно наколол из поленницы Симона. И прочий инструмент.
– Будешь резать по дереву?!
– Триера еще не достигла Делоса. Времени-то сколько! И скажи Критонупускай принесет басни Эзопа. – Засмеялся. – Попробую переложить их в стихах. На старости лет превращусь в стихотворца... Как по-твоему, сумею я лучше Мелета?
– Скажу Критону. Сегодня же.
Они обнялись, и Мирто быстро вышла, чтоб он не увидел ее глаз.
3
Ввалились к Сократу в камеру, разом наполнив ее. Критон протянул Сократу свиток – басни Эзопа.
– Удивило меня твое желание. Вот они.
– Хочу попробовать стихами... Что скажешь?
– Отличная мысль. – Критон счастлив тем, что Сократ даже тут держится за жизнь. – Займись этим!
Когда покончили с приветствиями и объятиями, оказалось – все сидят вокруг Сократа, а он один на ногах.
– Хороши же мы! – заметил Федон. – Сами уселись, а главное лицо стоит!
– Это лицо привыкло стоять, – возразил Сократ. – И потом, милые вы мои, поймите: теперь главные лица – вы.
Гости засыпали его новостями:
– Афины переполняет гнев на твоих обвинителей. Требуют свержения Анита. Долой Анита! – кричат по улицам и на агоре...
– Меняла Мамаон хвастался на людях, что положил тебе черный боб, так его до того избили, что пришлось нести домой...