Текст книги "10-я симфония"

Автор книги: Йозеф Гелинек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Глава 22

Помощник инспектора Агилар вошел в кабинет Матеоса с таким радостным видом, словно только что выиграл в лотерею. Этот прием он применял всякий раз, когда предстояло сообщить шефу плохие новости. Он притворялся, будто у него прекрасное настроение, чтобы создать впечатление, что в сущности ничего страшного не произошло. Однако за два года совместной работы инспектор Матеос успел изучить все психологические приемы своего подчиненного и сразу же понял, что стряслось что-то неприятное.

– Нам отказали в прослушивании телефонных разговоров, да? – спросил инспектор, даже не поздоровавшись с помощником.

Агилар изобразил удивление. Но в глубине души он понимал, что ничего не может скрыть от Матеоса и на сей раз выдал себя своим ликующим видом.

– Да, шеф. Судья сказала, что не даст разрешения на применение мер, ограничивающих основополагающие права человека, а прослушивание возможно лишь в том случае, если следствие установит ряд обстоятельств, которые – я цитирую судью – «с достаточной вероятностью указывают на то, что преступные действия либо вот-вот будут совершены, либо совершаются в настоящее время».

– Ну что ж, – вздохнул Матеос, – тактика ясна: не позволять себе ничего лишнего и в результате ничего не найти.

– Судья просит нас привести доводы в пользу прослушивания. Особенно Мараньона.

– А мне необходимо прослушивать телефоны, чтобы определить, кому из них понадобилось пристукнуть этого музыканта. Создается порочный круг: мне не дают разрешения на прослушивание, потому что я не могу назвать подозреваемого, а я не могу назвать подозреваемого, потому что мне не разрешают прослушивать. С нашим законодательством, гарантирующим все права кому ни попадя, невозможно работать!

– Я собрал информацию о завещании Томаса.

– И ты до сих пор молчал? Но сначала скажи мне, откуда ты знаешь французский?

– Ты имеешь в виду вчерашний разговор с дочкой Томаса? Я сказал не больше двух слов, шеф.

– Но у тебя хорошее произношение. Откуда оно у тебя? Я хочу записаться на те же курсы.

– Я прожил десять лет в Тунисе. Мой отец был шофером при испанском посольстве.

– Не зря мне показалось, что ты малость смугловат. Так, значит, в Тунисе? А почему ты об этом молчал?

– Шеф, если хочешь, я за пять минут расскажу всю свою жизнь. После Туниса…

– В другой раз. А что с завещанием Томаса? Он все оставил дочери?

– Завещание в Новой Зеландии. Надо попросить судью послать туда запрос, чтобы нам выслали заверенную копию документа.

– Потрясающе! На это уйдет не меньше трех месяцев. Ты узнал о дочери что-нибудь еще?

– Лучани – фамилия ее матери-корсиканки. На Корсике почти все фамилии итальянские: Казанова, Агостини, Колонна. Ее мать развелась с Томасом сразу же после рождения дочери. Софи тридцать один год. Хотя она выглядит моложе. Какие волосы! Какая кожа!

– Твои эротические восторги излишни. Что она делает в Испании?

– Приехала на концерт отца. Обычно она живет на Корсике, в Аяччо.

– А чем она занимается?

– Руководит центром музыкальной терапии.

– У нее есть алиби?

– Да. Портье сказал, что дал ей ключ от комнаты после половины двенадцатого. К тому же она разговаривала со своими друзьями, князем и княгиней Бонапарт, и те мне сказали, что Софи Лучани пробыла у них до трех ночи.

– До трех? И что они так долго делали?

– Наверное, болтали.

– Как удобно. В газетах написано, что Томас умер между двумя и тремя, и у нас уже три алиби на это время.

– Шеф, ты что, подозреваешь дочь? Ты же видел ее вчера, на опознании отца… К тому же… – Агилар заколебался, но, опасаясь реакции шефа, не докончил фразы.

– К тому же что?

– Да ничего, глупости.

– В расследовании преступления любая мелочь может оказаться полезной. Выкладывай свои глупости.

– Я просто хотел сказать, что, на мой взгляд, красота и добро нераздельны.

– На что ты намекаешь? Хочешь сказать, что добрый человек не способен на убийство? Подобную нелепость я даже опровергать не стану.

– Я знал, что ты сочтешь мои слова нелепостью. Ты сам настаивал…

– В следующий раз, даже если я буду умолять тебя на коленях, молчи. Что еще?

– Помнишь, вчера в лаборатории дочь Томаса сказала, что была на концерте с другом своего отца, неким Делормом.

– Да, ты с ним беседовал?

– Я назначил ему встречу в гостинице сегодня днем. Он тоже живет в «Паласе». Его зовут Оливье Делорм. Но он не просто друг Томаса, как сказала нам Софи Лучани. Он его дружок.

– Ну и ну! Выходит, Томас гомосексуалист? Как ты об этом узнал?

– Это сказали Бонапарты. Они терпеть не могут Делорма, это видно невооруженным глазом. Кажется, это называется гомофобией. Они сказали мне, что после развода с первой женой, матерью Софи, Томас поменял ориентацию.

– А почему дочь не сказала, что Делорм – любовник ее отца?

– Может, она стесняется того, что ее отец – гей. А может, и не знает об их отношениях.

– А может, она его покрывает, Агилар. Красота и добро не только не идут рука об руку, но часто зло прикрывается красотой, чтобы заманить жертву в ловушку. Вспомни о сиренах из «Одиссеи», которые своим волшебным пением завлекали моряков, и те разбивались о рифы.

Агилар вынул из кармана фотографию для паспорта и положил перед Матеосом.

– Кто это? Мистер Проппер?

– Это Делорм, шеф. Вид у него мрачноватый, верно?

– На фотографиях для паспорта у всех мрачноватый вид.

– Бонапарты мне сказали, что в нем два метра роста. Не человек, а шкаф. Я говорю об этом потому, что он единственный из подозреваемых, у кого хватило бы сил, чтобы схватить Томаса – его рост метр восемьдесят, – засунуть в гильотину и отрубить голову.

– Ты наносишь удары наугад, Агилар. Женщина не может совершить убийство, потому что красива, мужчина попадает под подозрение, потому что он крепкого сложения. Это что, детективная игра «клуэдо»? «Его убил сеньор Мандарин в библиотеке топором». И знаешь, почему мы не продвигаемся вперед? Потому что у нас нет мотива преступления. Мы не знаем, почему убили музыканта. Только если мы это узнаем, мы, может быть, поймем, кто это сделал.

– Ты хочешь, чтобы я отменил допрос Делорма?

– Нет, но не придавай слишком большого значения алиби. Алиби можно сфабриковать. Или нанять киллера. Главное – мотив преступления. Сосредоточься на мотиве. Попытайся выяснить, была ли у лысого причина убить своего любовника.

– Может, пойдешь со мной? Четыре глаза видят лучше двух.

– Не могу, мне надо идти к судье. Что говорят криптологи о татуировке?

– Мне сказали, что судья пришла в лабораторию с Понтонесом, судебным медиком, и еще каким-то парнем, музыковедом, и что тот сказал, что ноты на голове у Томаса – это фрагмент концерта Бетховена «Император».

– Потрясающе. И когда нам собираются об этом сообщить?

– Не знаю, шеф. Но теперь у нас кое-что есть.

– У нас есть только результаты параллельного расследования. Судья решила провести расследование самостоятельно, потому что думает, что в убойном отделе сидят болваны.

– В прошлом году мы дали маху с тем колумбийцем, и она нам этого не простила. Злопамятная дамочка.

– Я хочу поговорить с музыковедом. Как его зовут?

– Даниэль Паниагуа.

– Скажи ему, чтобы пришел в управление. Нет, погоди, не стоит его пугать. Скажи мне, где его найти, и я сам к нему пойду.

– Я хотел бы обсудить кое-что еще. В досье, которое ты мне вчера показал, было сказано, что Мараньон – член масонской ложи.

– Ну и что?

– А то. Я нашел в интернете копию масонской клятвы. Так вот, одно из наказаний за предательство у масонов – отсечение головы.

Глава 23

Умственное напряжение всегда вызывало у Даниэля зверский аппетит, и после звонка секретарши Мараньона он на глазах у изумленных Умберто и Кристины жадно проглотил свой завтрак, к которому пять минут назад даже не притронулся. Отметив, что он все больше втягивается в дело Томаса, друзья настоятельно посоветовали ему не пренебрегать личной жизнью.

– Поскорее помирись с Алисией и помни, что через несколько недель у нас свадьба. Если ты не придешь, мы навсегда с тобой поссоримся, а я так вообще кастрирую тебя собственной рукой.

По дороге на работу Даниэля мучили два вопроса. Решится ли его невеста прервать беременность, не предупредив его? Зачем такой могущественный и влиятельный человек, как Мараньон, хочет его видеть?

В тот день на первом же занятии Даниэль по просьбе студентов вернулся к прежней теме: каким образом композиторы использовали ноты вместо букв.

– Мы не всегда имеем дело с посвящением женщине, как у Шумана, – объяснил Даниэль. – Некоторые музыканты использовали ноты в качестве своеобразной подписи. Разумеется, наиболее известен случай с Бахом.

На специальной доске, на которую несмываемой краской были нанесены пять линий нотного стана, Даниэль написал четыре ноты: фамилию немецкого композитора.

– BACH. В – это си-бемоль, А – ля, С – до и Н – простое си.

– И как это звучит? – спросила Мария Хиль.

Время от времени эта студентка ставила его в неловкое положение, открыто заигрывая с ним на занятиях.

– Кто-нибудь может это напеть?

Группа из пятнадцати студентов ответила молчанием.

– Я знаю, что некоторые из вас кроме теории музыки учатся пению. – Даниэль подошел к окну, и некоторое время казалось, что он рассматривает облака. – Было бы жаль, если бы в такой прекрасный день мне пришлось самому напеть этот мотив, хотя среди вас есть замечательные певцы.

Наконец один из студентов, видно принявший намек на свой счет, пропел прекрасным баритоном четыре ноты. Его наградили бурными аплодисментами, как будто он исполнил сложную арию из «Страстей по Матфею». И Даниэль продолжал:

– Бах использовал эти ноты, составляющие его фамилию, в различных сочинениях в качестве тайного автографа. Замечу, что этот шифр можно использовать только в коротких и очень простых сообщениях, потому что композиторы имеют в своем распоряжении лишь первые буквы алфавита. Например, венгр Бела Барток использовал две вторые буквы алфавита – ВВ, – чтобы подписать своими инициалами одно из сочинений. Бывают и шуточные пьесы. Например, в девятнадцатом веке ирландец Джон Филд поблагодарил одного джентльмена за роскошный ужин серией песен, построенных на нотах В Е Е F и C A B B A G E S, то есть говядина и капуста.

– Ненавижу английскую кухню, – заметила Мария.

– Ненависть также можно выразить в нотах, – продолжал Даниэль. – Эдуард Элгар, автор «Торжественных и церемониальных маршей», отомстил музыкальным критикам, нещадно его ругавшим, зашифровав их инициалы в нотах и включив в хор демонов в своей оратории «Сновидение Геронтиуса».

Даниэль сделал паузу, чтобы студенты, внимавшие ему в благоговейной тишине, запомнили имена и факты, и потом сказал:

– Как я вижу, вас интересует связь между музыкой и закодированными сообщениями, поэтому я расскажу вам об Альберти. Догадались, кого я имею в виду?

– Автора «Затерянной рощи» и «Моряка на суше»? – спросила Мария.

– Спасибо, Мария, но на самом деле я имел в виду не испанского поэта Рафаэля Альберти, а итальянца – Леона Баттисту Альберти. Вы ничего про него не читали?

– Вы дадите нам библиографию? – спросил один из студентов.

– Для исследования связи музыки с криптографией Альберти, разумеется, ключевая фигура. Вы найдете его биографию в «Жизнеописаниях» Джорджо Вазари. Альберти, который куда менее известен, чем Леонардо, обладал еще более многочисленными талантами и способностями, чем его великий соотечественник. Он был художником, поэтом, лингвистом, философом, шифровальщиком, архитектором и, что для нас особенно важно, – музыкантом. В середине пятнадцатого века он изобрел устройство – Даниэль как мог нарисовал его на доске, – которое потом стали называть «диском Альберти». Оно состояло из двух концентрических окружностей, которые можно свободно вращать, устанавливая буквы и цифры на верхнем диске над знаками на нижнем. Тому, кто шифровал послание с помощью этого простого приспособления, нужно было сообщить получателю лишь одно: в каком положении должны находиться диски относительно друг друга, чтобы правильно прочесть текст. При таком расположении дисков, как я нарисовал на доске, если бы я захотел тайно передать кому-нибудь из вас послание, например…

– Место и время свидания, – тут же сказала Мария.

– Пусть так. Выберем в качестве места…

– «Онтанарес». Я имею в виду кафе, – уточнила студентка.

– Очень хорошо. И время…

– В четырнадцать часов, – сказала девушка, вогнав Даниэля в краску.

С помощью двенадцати знаков он записал на доске то, что она ему продиктовала, при этом зашифровав послание с помощью диска Альберти.

– Но шифр Альберти состоит из букв, – заметил владелец баритона, не так давно пропевший мелодию Баха. – А мы говорили о музыкальных шифрах.

– Чтобы зашифровать послание под видом партитуры, нам всего лишь понадобится диск Альберти, на меньшей окружности которого вместо букв будут ноты. Изготовить его может каждый из двух картонных дисков. Я сам, возможно, попытаюсь вечером решить небольшую головоломку, которую мне показали двадцать четыре часа назад.

Глава 24

Тем временем в Вене слепой экскурсовод Джейк Малинак, у которого после падения на дощатый пол еще побаливал правый бок, беседовал с детективом федеральной полиции Австрии, Bundespolizei,в кабинете Отто Вернера, также присутствовавшего при встрече.

На столе заместителя директора Испанской школы верховой езды лежало письмо, которому, судя по цвету и качеству бумаги, было не меньше двух веков. Там было написано:

ЛУЧШЕ НАМ НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ НЕ ВСТРЕЧАТЬСЯ. Я ПО ТЕБЕ СКУЧАЮ

ТВОЙ ЛЮДВИГ

– Письмо подлинное, его тщательно изучили в нашей лаборатории. Подпись принадлежит Людвигу ван Бетховену, – сообщил детектив.

– В таком случае, Джейк, – заметил Вернер, – ты можешь считать свое падение самым удачным в жизни. Ты обнаружил ни больше ни меньше, как письмо Бетховена к одной из его возлюбленных.

– Как и где вы нашли письмо, герр Малинак?

– Я направился к двери, не прекращая беседы с герром Вернером, и споткнулся о доску, которая, вероятно, не была приколочена, потому что легко отделилась от пола.

Доктор Вернер показал полицейскому точное место, о котором говорил слепой гид, тот подошел и, чтобы обследовать пол, опустился на корточки.

– Сунув руку под доски, чтобы проверить, насколько глубока дыра, я пошарил между балками, на которых лежат доски, и нашел письмо.

Подойдя к полицейскому, Вернер сказал:

– Этот пол сделан в начале девятнадцатого века. А здание Школы еще старше, оно выстроено в тысяча семьсот тридцать пятом году.

– Доска по-прежнему не закреплена, – заметил детектив.

Он поднял доску и приставил к стене.

– Мы оставили все как было на тот случай, если вы захотите провести осмотр.

С минуту детектив с помощью фонарика, который он вынул из кармана пиджака, молча обследовал пространство между балками. Наконец он произнес:

– Вот что я заметил, герр Вернер: во-первых, гвоздь из доски был вытащен намеренно и совсем недавно. Видите вмятину от клещей, которыми, как рычагом, выдергивали гвоздь?

– Да, прекрасно вижу.

– У вас есть предположения, кто это сделал?

– Нет. Но я буду очень удивлен, если этим человеком окажется кто-то из наших служащих.

– Сюда легко проникнуть?

– Очень легко. Здесь находится еще и офис, поэтому я всегда держу дверь открытой и постоянно хожу туда-сюда.

– А ночью?

– Я всегда запираю дверь изнутри.

– Тогда нетрудно сделать вывод, что тот, кто вошел сюда и выдернул гвоздь из доски, сделал это в дневное время. Когда бывают представления?

– Вечером. Но утром мы позволяем туристам присутствовать на тренировке и проводим короткую экскурсию по школе.

– И по помещениям ветеринарной службы?

– Нет, – ответил Малинак. – Но сейчас я припоминаю, что несколько дней назад кто-то из группы спрашивал, куда ведет эта дверь.

– Вы можете сказать, как он выглядел?

Через секунду полицейский осознал неуместность своего вопроса и попросил прощения.

– Извините, это профессиональная привычка. Обратите внимание на то, что доска, о которую споткнулся герр Малинак, помечена. В углу видна отметина, гораздо более старая, чем след от клещей. Возможно, это латинское В.

– Вы недавно сказали, что ваше внимание привлекли две детали, – заметил Вернер. – Вторая деталь – это отметина в виде буквы В?

– Нет, кое-что еще. Если вы подойдете ближе и посмотрите вниз, то увидите на полу под балками более светлый прямоугольный участок величиной с большую тетрадь.

– И что это может означать?

– Очевидно, здесь, под досками пола, помимо письма, которое нашел герр Малинак, лежал другой предмет, который был похищен.

Глава 25

Когда Даниэль явился на встречу с Мараньоном, дверь ему открыла горничная-бразильянка и, вместо того чтобы провести его в гостиную, отвела в спортивный зал, где эксцентричный миллионер поддерживал спортивную форму. Он приветствовал Даниэля с беговой дорожки последнего поколения, которая с большой скоростью двигалась у него под ногами. Похоже, Мараньон отличался прекрасным здоровьем: несмотря на значительные физические усилия, дыхание его оставалось ровным.

– Привет, Даниэль. Прости, что принимаю тебя в спортзале, но после утренней стычки с этой ведьмой, моей женой, я был не в состоянии закончить тренировку и вот сейчас пытаюсь наверстать упущенное. А как поддерживаешь форму ты?

– Я бегаю трусцой каждый раз, когда есть возможность.

– Должен тебя поздравить. Мне сказали, что тебе удалось узнать произведение, написанное на голове у Томаса: концерт Бетховена «Император».

– Как быстро распространяются новости.

– Порой я узнаю о некоторых событиях даже раньше, чем они происходят. Я хотел бы побеседовать с тобой, потому что как любитель музыки и тайн крайне заинтересован в решении этой загадки.

Беговая дорожка автоматически выключилась, и Мараньон, слегка качнувшись, остановился, вытер полотенцем пот с лица и пожал Даниэлю руку – весьма необычным способом, коснувшись своим большим пальцем костяшки указательного пальца гостя. При этом Даниэль заметил на руке миллионера кольцо с необычной печаткой, и тот, перехватив взгляд гостя, снял его с пальца, чтобы Даниэль мог лучше его рассмотреть.

– Это старинный герб Шотландского королевства. В отличие от Бетховена, о котором мы еще поговорим, я потомок благородного рода. Фамилия моей матери – Стюарт. Можешь прочесть девиз нашего клана? «Nemo те impune lacessit»– «Никто не тронет меня безнаказанно».

– Признаюсь, я не хотел бы иметь такого врага, – произнес Даниэль с улыбкой, надеясь скрыть за ней свою тревогу.

– Ну что ты, мы с тобой станем добрыми друзьями. Проводи меня к силовым тренажерам, а тем временем расскажи мне о концерте «Император».

– С удовольствием, – ответил Даниэль, – хотя я тоже хотел вас кое о чем попросить.

– Чего не сделаешь ради друга. Что тебе надо?

– Вы не могли бы показать мне партитуру или запись концерта, который Томас дал перед смертью?

Мараньон, наклонившийся, чтобы взять пару гантелей, мгновенно выпрямился и пристально посмотрел на Даниэля, словно пытаясь угадать его мысли.

– Это тебе нужно в научных целях?

– Что вы имеете в виду?

– Дуран сказал, что ты пишешь книгу о Бетховене.

Не зная, стоит ли делиться с Мараньоном своими подозрениями, Даниэль пустился в рассуждения:

– Дело в том, что Томас сделал очень интересную реконструкцию симфонии. И к тому же весьма рискованную, потому что располагал даже более ограниченным оригинальным материалом, чем большинство его коллег. Я говорю о Дереке Куке, завершившем Десятую симфонию Малера, или о Вольфганге Грезере, сделавшем то же самое с «Искусством фуги» Баха. Также очень интересен труд Глазунова, закончившего Третью симфонию Бородина.

Мараньон слушал молча, не прерывая упражнений с гантелями, но, судя по насмешливому выражению его лица, он разгадал хитрость Даниэля.

– А теперь поговорим об оригинальности работы Томаса, – сказал он насмешливо. – Но прежде отвечу на твой вопрос: нет, у меня нет партитуры концерта, к тому же Томас взял с меня слово не записывать его выступление, так что записи у меня тоже нет.

– Какая жалость, – удрученно произнес Даниэль. – А что вы хотели знать о концерте «Император»?

Казалось, Мараньон не слышал его вопроса, потому что, не отвечая, продолжал:

– Даниэль, я не видел партитуры Томаса, но хорошо знаком с пятьюдесятью музыкальными фрагментами Бетховена, на основании которых он реконструировал первую часть. Помимо того бесспорного факта, что неизвестно, относятся ли все они к одному произведению, некоторые из них – не более чем сделанные второпях наброски, в которых не указаны ни ключ, ни тональность, ни размер.

– Я уже сказал, что именно поэтому труд Томаса кажется мне достойным похвалы.

– Труд Томаса – фарс! – возразил Мараньон, повышая голос. – Посредственный композитор не может создать столь возвышенную музыку на основе жалкой горстки черновиков.

Вместо того чтобы осторожно опустить гантели, Мараньон с грохотом швырнул их на пол, словно им внезапно овладел неудержимый приступ гнева. Затем уселся на скамейку для накачки пресса.

– На том концерте Томас исполнял настоящую первую часть Десятой симфонии Бетховена.

– Он сам об этом сказал?

– Конечно нет. Он до конца утверждал, что большую часть музыки сочинил сам. И дело не только в том, что провалы Томаса в качестве композитора наделали не меньше шума, чем его успехи в качестве музыковеда и дирижера. Чутье редко меня подводит: вся музыка принадлежит Бетховену. Меня нелегко взволновать, но тот концерт был волшебным. Он всех заворожил. Ты не согласен?

– Полностью согласен. И по правде говоря, относительно авторства пьесы я пришел к тому же выводу.

– Но ты только что назвал ее блестящей реконструкцией!

– Потому что не посмел открыто выразить подозрения, которых не могу доказать. Для этого мне нужна партитура или запись концерта.

– Мы с тобой сошлись во мнениях, приятель. А что убедило тебя в том, что это музыка Бетховена?

– Маэстро Леонард Бернстайн говорил, что музыку Бетховена отличает «чувство неизбежности». То есть у слушателя возникает ощущение, что после каждой музыкальной фразы должна следовать именно эта и никакая другая, что каждый диссонанс должен разрешиться именно этим конкретным аккордом и никаким другим. Бетховен всегда был композитором, который как никто заботился об экономии средств, он был одержим стремлением убрать из своих сочинений поверхностные пассажи. И это, несомненно, рождает чувство «неизбежности» его музыки, ощущение, что каждый из элементов композиции является обязательным. Так вот, симфония, которую мы слышали, относится к этой категории.

– Молодец маэстро Бернстайн! Но вернемся к Томасу и его татуировке. Я не считаю, что это зашифрованное сообщение.

– Что вы имеете в виду?

– Случай, с которым мы имеем дело, не похож на рассказанный Геродотом. Тогда Гистией послал гонца Аристагору, чтобы тот взбунтовался против персов. Хотя Томас позаимствовал у Геродота идею спрятать сообщение под волосами, я думаю, что в данном случае татуировка служит скорее напоминанием.

– Напоминанием? О чем?

– О месте, где спрятана рукопись Десятой.

– Как карта острова сокровищ?

– Может быть. Возможно, эти ноты указывают путь к партитуре. Томас мог позволить себе роскошь носить эту карту на голове, потому что она была спрятана и зашифрована.

– Не слишком ли мы увлеклись догадками?

– Ты только что процитировал Бернстайна. Позволь и мне процитировать другого музыканта, хоть я и не профессионал. Шерлок Холмс не только играл на скрипке в свободное время, он часто говорил Ватсону: «Отбросьте все невозможное, то, что останется, и будет ответом, каким бы невероятным он ни казался».

– Да, но он также говорил, что опасно выдвигать гипотезы, не располагая достаточным количеством фактов.

– Томас был очень рассеян. В день концерта он забыл у меня дирижерскую палочку. С другой стороны, прописная истина гласит, что если ты не хочешь забыть что-то очень важное, надо это записать. И иметь под рукой. Знаешь, где я храню бумажку с кодом от сейфа? В книге, которая стоит на полке в библиотеке, где и находится сейф!

– А теперь скажите мне название книги, – пошутил Даниэль.

– Боюсь, что я его забыл, – ответил Мараньон. – Из-за этого немца!

– Какого немца?

– Альцгеймера.

Закончив тренировку, Мараньон пригласил Даниэля подняться с ним наверх, чтобы выпить кофе. Последнего удивило, что для подъема всего на один этаж они воспользовались самым современным лифтом.

– Это на случай, если я подверну ногу на беговой дорожке, – смущенно объяснил Мараньон.

Даниэль посмотрел на часы, и Мараньон решил, что тот торопится.

– Если у тебя дела, можем продолжить разговор завтра.

– Нет, я попросил коллегу меня заменить. Но так как в это время начинаются занятия, то у меня уже выработалась привычка смотреть на часы.

Они прошли в небольшую, очень уютную гостиную, где Мараньон ненадолго оставил своего гостя.

– Я быстро приму душ и через три минуты вернусь. Попроси Жизелу что-нибудь тебе принести.

Горничная-бразильянка появилась словно по волшебству, едва господин произнес ее имя, и спросила, что он хочет выпить. Как раз в тот момент, когда Даниэль собирался попросить ее принести легкую кока-колу, зазвонил его мобильный.

– Даниэль? Это Бланка. Не знаю, что ты натворил, но здесь какой-то сеньор из полиции хочет с тобой поговорить.