Текст книги "10-я симфония"

Автор книги: Йозеф Гелинек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Глава 19

Вечером, после гнетущего осмотра отрезанной головы Томаса, Даниэль пригласил Алисию в тратторию «Корлеоне», которая осталась его любимым итальянским рестораном, несмотря на скандально выросшие цены.

Метрдотель Энцо проводил их к любимому столику и вместе с меню принес брусочки пармезана и хлебные палочки.

– Во сколько ты завтра улетаешь? – спросил Даниэль, непонятно зачем просматривая меню, потому что он всегда заказывал одно и то же: lumaconi rigati al tartufo. [9]9
  Вид пасты: макароны в форме улиток с соусом из трюфелей (ит.).


[Закрыть]

– В семь утра. В шесть мне нужно быть в аэропорту.

– Значит, мне надо встать на рассвете.

– Незачем меня провожать. Я возьму такси.

– Это еще зачем! Я не допущу, чтобы мать моего ребенка ехала в аэропорт на такси!

– Не начинай.

– Что – не начинай? Я сделал тебе ребенка и очень этому рад. Зачем делать трагедию из того, что должно быть источником бесконечной радости для нас обоих? – Даниэль заговорил более жестким тоном, и это разозлило Алисию.

– С каких это пор ты хочешь ребенка? Сколько времени мы вместе? Три года? И впервые говорим об этом.

– Дело в том, что я не хочу детей просто так, абстрактно. Но я хочу этого конкретного ребенка от конкретной женщины, от тебя. Я этого не понимал, пока ты не сказала мне, что беременна. Согласен. Но это еще не значит, что мое желание – каприз. Мне очень хочется ребенка от тебя.

К столу подошел Энцо с блокнотом и ручкой в руках:

– Ну как, записываю? Или вы еще не решили?

– Я возьму lumaconi.

Зная о пристрастии Даниэля к этому блюду, мэтр улыбнулся:

– У нас в меню еще десять видов пасты. И пицца, приготовленная в дровяной печи.

– Я знаю. Но мне хочется lumaconi.

– Возьми хотя бы другой соус. Не с трюфелями, а с овечьим сыром.

– Договорились, но если мне не понравится, принесешь с трюфелями.

– А сеньорита выбрала себе что-нибудь?

– Я возьму то же, что и он.

– То же самое? Послушай, закажи себе что-нибудь другое, а после поменяемся.

– Ты еще и это будешь за меня решать?

– Нет, Алисия, вовсе нет. Энцо, разговор окончен, две порции lumaconiс овечьим сыром.

Предчувствуя близкую бурю, Энцо поспешно удалился, и некоторое время Даниэль с Алисией сидели молча. Никому не хотелось портить прощальный ужин, хотя было ясно, что нервы у обоих напряжены до предела. Наконец Даниэль разбил лед:

– Слушай, если ты не хочешь ребенка…

– Я тебе не говорила, что не хочу. Я просто вижу, как беззаботно ты к этому относишься, и мне становится страшно. Похоже, ты не понимаешь всей ответственности, которая ложится на тебя с появлением ребенка.

– Экономических проблем у нас не возникнет, для тебя это не деньги.

В самом деле, заманчивое предложение, сделанное Алисии международной компьютерной компанией, было главной причиной, по которой она «отправилась в ссылку» во Францию. Второй причиной был признанный обоими неоспоримый факт, что надо немного «проветрить» отношения и вновь испытать изумительное чувство тоски друг по другу.

– Но разве ты не понимаешь, что мне придется остаться в Гренобле еще на полтора года? Я заключила договор и не могу вернуться раньше срока. Ребенок родится во Франции.

– Алисия, дело не в этом. В данном случае важно одно: наше желание, наши планы на будущее. Если мы хотим иметь ребенка, то неужели откажемся от него из-за того, что твоя компания не пожелает предоставить тебе трехмесячный отпуск по уходу за ребенком?

– Наши планы на будущее? Единственное, что тебя интересует, – это твоя книга о Бетховене, а теперь еще и это кошмарное убийство! Ты бросил меня беременную в аэропорту, потому что боялся пропустить концерт!

Услыхав, что беседа пошла на повышенных тонах, семейство, ужинавшее через пару столиков, с любопытством повернулось к ним.

– Нам лучше успокоиться. Не то мы наговорим друг другу лишнего, – сказал Даниэль.

– Мне хочется чувствовать себя любимой, хочется, чтобы ты больше обо мне заботился.

– Знаю. Но сейчас я отдаю все силы книге. Если я этого не сделаю, то никогда ее не закончу.

– Это так важно для тебя?

– Я должен это сделать в память об отце. Старик научил меня двум вещам. Во-первых, когда что-то не ладится, сначала надо проверить самое простое. Не открывается дверь, не работает телевизор, не заводится автомобиль или даже не складываются отношения между двумя людьми – всегда надо начинать с самого простого. В девяноста случаях из ста оказывается, что выдернут провод, или не нажата кнопка, или человек, который тебя обидел, на самом деле не хотел сказать то, что сказал.

– А во-вторых?

– Любви к Бетховену. Когда я был маленьким, он постоянно ставил пластинки с его музыкой, и это чудо, что я в конце концов его не возненавидел. Когда у отца было плохое настроение, он уходил в дальнюю комнату и слушал Бетховена – часами, в темноте. Однажды я ужасно испугался, потому что случайно увидел, что он плачет. Я решил, что он поссорился с мамой или его выгнали с работы, но он улыбнулся и сказал, погладив меня по голове: «Со мной ничего не случилось, Даниэль. Беда не в том, что ты плачешь, а в том, что не можешь заплакать. Когда тебе грустно, а ты не можешь пролить ни слезинки, слушай адажио из Девятой симфонии».

– Какой тонкий человек. Мой отец – теперь ты с ним знаком – куда приземленнее.

– Хотя мой отец ее уже не прочтет, он был бы в восторге оттого, что я закончил книгу о Бетховене, которую начал писать еще при его жизни.

– У тебя уже есть издатель?

– К книге проявил интерес «Рэндом Хаус».

– Значит, книга очень хорошая. О чем она?

– Ну, например, о том, как работал Бетховен. У него была привычка записывать свои идеи в тетрадь, которую он всегда держал при себе. Но эти заметки делались не только для памяти. Просмотрев десятки страниц, начинаешь понимать, как Бетховен разрабатывал первоначальный замысел и обогащал его, связывая с другими идеями. Я хочу показать читателю не только, как творит гений, но и почему конечная идея с музыкальной точки зрения выше исходной. Этого не сделать ни с одним другим музыкальным титаном. Помнишь фильм «Амадей»?

– Прекрасно помню.

– Сальери пришел в изумление и, разумеется, позеленел от зависти, когда Констанца дала ему рукопись Моцарта, в которой не было ни единой помарки, ни одного исправления. Сальери говорит буквально следующее: «Не had simply written down music already finished in his head. Page after page of it as if he was just taking dictation». [10]10
  «Он просто записывает музыку, сложившуюся у него в голове. Страницу за страницей, как будто ему диктуют» (англ.).


[Закрыть]

– Ты запомнил диалог по-английски?

– А как ты думаешь? Я видел этот фильм на DVD раз двадцать. И это не выдумка сценариста, потому что Моцарт сочинял музыку с необыкновенной, сверхъестественной легкостью. Этого не скажешь о Бетховене. Его произведения рождались в муках.

К ним подошел Энцо с двумя тарелками пасты, и Даниэль под испытующим взглядом мэтра поспешил попробовать новый соус с овечьим сыром.

Подержав его во рту, как будто дегустируя вино, Даниэль изрек:

– Мне больше нравится соус с трюфелями.

– Я заберу тарелку?

– Нет, дадим ему шанс.

Когда довольный Энцо удалился, Алисия спросила:

– А что тебе пришло в голову относительно этой таинственной нотной записи?

– Побойся бога, дай мне хотя бы пару дней на размышление. Знаешь, сколько существует разных способов шифровки текста с помощью нот?

– Приведи мне хотя бы один пример.

– Например, когда ноты обозначаются буквами. В немецкой записи…

– Ты мне уже об этом говорил, – перебила его Алисия. – Хорошо, предположим, что ноты – это буквы. Что тогда у нас получится?

Даниэль вынул из кармана лист бумаги с написанными под нотами буквами и показал Алисии.

– Всего здесь сорок букв, – пояснил Даниэль. – Я выписал их и стал располагать различными способами, например, группируя в виде четырехугольника, как если бы речь шла о словах, скрытых в «первичном бульоне» из букв. Но у меня ничего не вышло.

– А вдруг это вовсе не «первичный бульон» из букв? Возможно, речь идет об анаграмме или из этих букв можно составить осмысленное словосочетание?

– С ума сойти. Особенно если иметь в виду, что существуют и другие способы шифровки текста с помощью нот.

Даниэль перевернул лист бумаги и начертил на обороте нотный стан и гамму.

Потом объяснил Алисии:

– В восемнадцатом веке широко применялся шифр, в котором первым двенадцати буквам алфавита соответствовали двенадцать нот, расположенных по восходящей, а оставшимся буквам – по нисходящей.

К примеру, твое имя, Алисия, зашифрованное по этой системе, выглядело бы так:

Алисия, с довольным видом посмотрев на шесть нот, сказала:

– Я всегда знала, что у меня очень музыкальное имя.

– Сообщения, написанные в этой технике, – продолжал Даниэль, – легко составить, но расшифровать их удастся, лишь если получателю известен код, который может быть абсолютно произвольным. В том примере, который я привел, букве А соответствует до, но можно условиться, чтобы ей соответствовало ре или любая другая нота.

– Господи, какие дебри! – воскликнула Алисия. – Неудивительно, что следствию понадобился консультант. Они тебе заплатят?

– Об этом они ничего не говорили.

– Тогда скажи им сам, чтобы избежать недоразумений. Иначе ты все раскроешь, а сам останешься ни с чем.

– Меня не волнует, заплатят мне или нет. Понимаешь, если я расшифрую партитуру, моя жизнь станет совсем другой. Я не только помогу раскрыть убийство, но, возможно, найду Святой Грааль музыки – Десятую симфонию Бетховена. Мое имя навеки будет вписано большими буквами в историю современного музыковедения.

– Давай поговорим о нашей следующей встрече. Когда ты можешь приехать в Гренобль?

– Тебе совсем не интересно то, что я рассказываю?

– По-моему, мы уже все обсудили. Тема исчерпана.

– Мне нужно, чтобы ты помогла мне думать. Ты очень хорошо умеешь рассуждать.

– Я реалистка и с позиций реализма говорю тебе: если Бетховен был таким перфекционистом, как ты только что сказал, и постоянно что-то исправлял, добиваясь совершенства, вероятнее всего, если он и закончил рукопись Десятой симфонии, то впоследствии ее уничтожил.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что за все эти годы рукопись так и не появилась, верно?

– Действительно, Брамс, который был, так сказать, музыкальным наследником Бетховена, из чистого тщеславия сжег многие свои произведения, чтобы после его смерти мы не услышали те из них, которые он создал, не достигнув творческой зрелости. Говорят, он даже уничтожил рукописи своих симфоний – Пятой и Шестой. Но Брамс был полной противоположностью Бетховену, который свято верил в себя. Если Бетховен, как я предполагаю, завершил Десятую симфонию, он наверняка ее не уничтожил.

– Тогда что с ней сталось? Почему ее никто не нашел?

– Это тайна. Например, бесследно исчезли многие оперы Монтеверди. Наверное, потому, что Мантую, где он тогда был придворным капельмейстером, разграбили войска австрийского императора. Исчезли также многие сочинения Баха. У него было множество детей, и некоторые из них продавали за бесценок партитуры, доставшиеся им в наследство. Но в случае с Бетховеном я не нахожу никакого объяснения.

– Лучше всего не зацикливаться на этом. Если рукописи суждено появиться, то рано или поздно она появится. А теперь серьезно: когда ты приедешь в Гренобль? Я хочу познакомить тебя со своей швейцарской подругой, Мари Кристиной. В свободное время она занимается живописью. Она пишет мой портрет у себя в мастерской. Я ей много о тебе рассказывала, и, мне кажется, она горит желанием тебя увидеть.

– Зачем мне приезжать в Гренобль, если ты и без меня прекрасно проводишь время? Не представляю себе ничего более веселого, чем часами позировать в мастерской какой-то швейцарки.

– Через две недели будет несколько нерабочих дней подряд, и если тебе удастся взять билет на утренний рейс в пятницу…

– Так мы оставляем ребенка или нет? – сухо перебил Даниэль.

– Какое отношение одно имеет к другому?

– Никакого. Но до твоего отъезда мне важнее выяснить это, чем дату нашей будущей встречи.

– Что ты хочешь этим сказать? Что ты ко мне не приедешь, если я вдруг сочту несвоевременным родить от тебя ребенка?

– Алисия, ты еще не уехала и уже хочешь распланировать мою жизнь по дням.

Слова Даниэля подействовали на Алисию как пощечина.

– Распланировать твою жизнь? Когда это я для тебя что-то планировала?

– А теперь пытаешься это сделать как раз тогда, когда я с головой ушел в раскрытие преступления.

Швырнув приборы на стол, Алисия вскочила на ноги.

Посетители ресторана замерли, ожидая развязки сцены, которая уже давно привлекала их внимание.

– Алисия, куда ты?

– Куда я иду? А хочешь знать, куда пойдешь ты? Так я тебе скажу. Иди ты в задницу!

И с этим словами Алисия выбежала из ресторана, оставив Даниэля одного под взглядами перешептывающейся публики.

Глава 20

Чета Бонапарт, остановившаяся в том же отеле, что и дочь Томаса, постучала в дверь номера Софи Лучани, хотя на ручке висела табличка: «Не беспокоить». Так как ответа не последовало, княгиня сказала своему супругу:

– Она не отвечает. Может, что-нибудь случилось?

– Разумеется. Убили ее отца.

– Оставь этот тон, я не выношу твоего сарказма, – язвительно проговорила княгиня.

Она снова постучала, но так как никто не ответил, Бонапарт сказал:

– Дай ей услышать твой голос. Если ты ограничишься только стуком, она подумает, что это кто-то из прислуги.

– Софи! Софи! – крикнула княгиня.

Через несколько секунд дверь приоткрылась. Толкнув ее, Бонапарты увидели, что в комнате царит полумрак, а Софи, которая, впустив их, немедленно вернулась в постель, лежит с закрытыми глазами, убитая горем из-за недавней потери.

– Софи, мы собираемся ужинать, – сказала княгиня. – Пойдешь с нами?

Софи Лучани едва заметно покачала головой, отклоняя предложение.

– Можно зажечь свет? – спросила княгиня.

Не открывая глаз, Софи протянула руку к стоявшей на тумбочке лампе и нажала на кнопку. Судя по царившему вокруг беспорядку, номер не убирали.

– Тебе нужно выйти, Софи, – начал князь. – Ты слишком давно сидишь здесь взаперти. Не выходишь с тех пор, как тебя подвергли пытке, показав голову отца.

– Со мной все в порядке, – заверила друзей дочь Томаса. – Идите без меня, мне не хочется.

Княгиня села на кровать рядом с Софи и осторожно погладила ее по голове. В конце концов Софи открыла глаза. Они распухли и покраснели.

– Хотя это не входило в наши планы, – сказал Бонапарт из глубины комнаты, – мы на несколько дней задержимся в Испании, чтобы побыть с тобой.

– Спасибо, – пробормотала Софи. – Не знаю, что бы я делала без вас.

Настала пауза, во время которой князь Бонапарт прикидывал, стоит ли ему задать вопрос, вертевшийся у него на языке. Наконец, набравшись решимости, он спросил:

– Софи, ты говорила о нас с полицейскими?

– Я только сказала, что мы остановились в одном и том же отеле. А почему вы об этом спрашиваете?

– Дорогая, – ответила княгиня, – наверняка ты сообщила им кое-что еще. Разве ты не говорила, что после концерта зашла к нам в номер?

– С вами беседовал кто-то из полиции? Приставал с расспросами?

Чета Бонапарт обменялась понимающими взглядами, и княгиня сказала:

– Сегодня днем сюда приходил помощник инспектора Агилар и задал нам кучу вопросов: знакомы ли мы с твоим отцом; почему мы не пошли на концерт, хотя нас пригласили; где мы были в тот вечер, и так далее. Мы подтвердили твою версию, которую ты должна была бы сообщить нам раньше, немного приукрасив ее, чтобы они оставили тебя в покое.

– Оставили в покое? Что ты имеешь в виду?

– Согласно газетным сообщениям, твоего отца убили между двумя и тремя часами ночи. Ты пришла к нам в номер не позже двенадцати. Поэтому мы сказали полицейскому, что проговорили с тобой до трех.

– Но это не так. Я оставалась в вашем номере не больше получаса.

– Я знаю, но с учетом того, что твой отец, скорее всего, оставил свое состояние тебе, своей единственной дочери, полиция сделает все возможное, чтобы выдвинуть против тебя обвинение. В настоящий момент ты единственная, у кого есть конкретная причина желать его смерти.

– Но кому придет в голову подобная нелепость? Что я убила своего отца?

– Если они так и не думают, – продолжала княгиня, – то непременно подумают, когда увидят завещание. А теперь у тебя есть прекрасное алиби, потому что мы можем подтвердить, что в момент совершения преступления ты была у нас в номере.

– Вы в самом деле считаете, что надо лгать полиции? Я могу доказать, что после концерта вернулась в гостиницу. Мне пришлось взять ключ у портье.

– Ты могла потом незаметно выйти из гостиницы, – сказала княгиня, наслаждаясь своей ролью адвоката дьявола.

– Вы очень любезны, – ответила Софи, – но по-моему…

– Это необходимо, Софи, – прервал ее князь. – И для нас тоже. Я начинаю свою политическую карьеру и никоим образом не могу быть замешанным в скандале. Мы обеспечиваем твое алиби, а ты с этого момента – наше.

– Мы никому не причиняем вреда, – уточнила княгиня. – Все мы невиновны и хотим как можно скорее увидеть преступника за решеткой. Единственное, чего мы добиваемся, – это чтобы полиция оставила нас в покое. Представь себе, что по каким-то соображениям судья попросит нас не покидать Испанию. Для Луи Пьера это будет очень огорчительно: через несколько дней у него лекция в Стокгольме.

Пока Софи пыталась понять, правильно ли поступают князь с княгиней, последняя заметила на тумбочке среди множества вещиц и бумаг деревянное колесико с буквами и цифрами на двух концентрических окружностях.

– Что это? – спросила княгиня, взяв в руки странный предмет. – Я никогда не видела ничего подобного.

– Эту штуку несколько недель назад мне подарил на день рождения отец. Она называется диск Альберти и служит для шифровки и расшифровки текстов.

Глава 21

После разразившегося в ресторане скандала Алисия запретила Даниэлю сопровождать ее в аэропорт, и к терминалу ее доставили его друзья, Умберто и Кристина. Попрощавшись с Алисией, они по просьбе Даниэля встретились с ним в ближайшем к его дому кафе, чтобы вместе позавтракать и дать ему возможность облегчить душу.

– По-моему, на этот раз ты здорово влип, приятель, – сказал Умберто, с величайшим тщанием и осторожностью поливая тонкой струйкой оливкового масла только что принесенный тост.

– Я знаю. Но все пройдет.

– Что пройдет? – воскликнула Кристина тоном, не оставлявшим сомнений в том, на чьей она стороне. – Кто на нее давил и уговаривал оставить ребенка? Можно подумать, что для тебя этот ребенок важнее, чем для нее!

– Я знаю, сейчас Даниэля волнует одно, – сказал Умберто, – Десятая симфония Бетховена.

– Она вам и это рассказала? Ну, тут она права. У меня до сих пор звучит в ушах музыка, которую я слышал у Мараньона, и я все больше убеждаюсь в том, что это не реконструкция, а подлинная симфония. Если б я мог это доказать!

– Сейчас ты должен сделать одно: поменьше думать о Бетховене, – сказала Кристина, забирая у Умберто половину политого маслом хлеба. – Не надо на нем зацикливаться. Подожди пару дней, пока буря утихнет, а потом садись на самолет и с букетом цветов лети в Гренобль. Твоя девушка нуждается в заботе и ласке, особенно теперь.

– Но как ты можешь доказать, – спросил Умберто, бросив свирепый взгляд на Кристину, похитившую у него половину завтрака, – что симфония, которую ты слышал у Мараньона, подлинная?

– С помощью партитуры, которой пользовался Томас: я считаю ее переложением для фортепьяно подлинной рукописи Бетховена. Я уверен – и тому есть множество свидетельств современников, – что рукопись существует. Можно попытаться раздобыть запись концерта, чтобы спокойно изучить музыку и один за другим выявить все элементы, свидетельствующие об авторстве Бетховена, – так сказать, его печать.

– И чего ты ждешь? Вдруг Мараньон записал концерт?

– Зато ты делаешь все, чтобы он окончательно забыл о невесте и будущем ребенке, о которых обязан заботиться, – заметила Кристина.

– Это тоже важно, Кристина, не мешай. Речь идет о его профессиональном росте и карьере. Ведь Алисия не колеблясь на два года уехала в Гренобль, зная, как это украсит ее резюме.

– В данный момент, – продолжал Даниэль, – мне нужно сосредоточиться на расшифровке нот на голове Томаса. Об этом меня попросила судья, я ее эксперт.

– Одно другому не мешает, – возразил Умберто.

– Ты прав. Я мог бы попросить Хесуса Мараньона о встрече.

– Вы знакомы?

– Перед концертом мы немного поговорили. Надеюсь, он меня вспомнит. Не знаю, примет ли он меня, он очень занят. Но возможно, у него есть запись концерта.

Кристина и Умберто заметили, что Даниэль не притронулся ни к кофе, ни к апельсиновому соку, ни к сэндвичу, который принес ему официант.

– Поешь немного, – предложил Умберто. – Ты неважно выглядишь. Ссора с Алисией подействовала на тебя больше, чем ты думаешь.

– Дело не в этом, – ответил Даниэль. – Просто мне не хочется есть.

– И преступление, наверное, тоже на тебя повлияло. Ты видел отрезанную голову?

– Молчи, не напоминай об этом. Ты знаешь, все очень-очень необычно. Музыкантов не так часто убивают.

– А как же Джон Леннон?

– Это единственный случай. Назови мне другой.

– Мне больше ничего не приходит в голову, – призналась Кристина.

– Я могу припомнить только очень давнюю историю. Алессандро Страделла, композитор шестнадцатого века, отбил невесту у знатного вельможи, нанявшего его для написания оперы. Тот подослал к нему двух убийц, заколовших его кинжалом. Чаще музыканты кончают жизнь самоубийством: Дэвид Манроу, Курт Кобейн, Чайковский.

– Как – Чайковский? – воскликнули хором Умберто с Кристиной.

– По меньшей мере, он пытался это сделать. Так же как и Шуман, который бросился в реку, но его спасли.

– Ты упомянул Курта Кобейна, – сказал Умберто. – А я уверен, что его убила Кортни Лав.

– Ты смотришь слишком много фильмов, – заметила его невеста. – Даже веришь, что убийца Леннона был подослан ЦРУ.

– И продолжаю верить. Не только потому, что обожаю теорию заговора. Леннон очень мешал правительству Соединенных Штатов и стал для Никсона костью в горле.

– А вдруг в случае с Томасом… – начал Даниэль, но не закончил фразу: зазвонил его мобильный, который он купил вместо пропавшего, и на экране появилась надпись «неопознанный звонок».

– Ответь, а вдруг это звонит Алисия, чтобы помириться, – сказала Кристина.

– Нет, она никогда не скрывает свой номер.

– Скорее всего, звонят из суда, – предположил Умберто.

В конце концов Даниэль поднес трубку к уху и услышал голос секретарши:

– Это Даниэль Паниагуа?

– Да. С кем я говорю?

– С вами хочет лично встретиться дон Хесус Мараньон. Завтра в одиннадцать вам подходит?