Текст книги "10-я симфония"

Автор книги: Йозеф Гелинек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

– Сеньор Бонапарт, – Матеос говорил с самым суровым видом, – лгать полиции – это очень серьезно. Если бы вы солгали судье, вас могли бы обвинить в даче ложных показаний, это преступление карается тюрьмой.

– Но у нас не было алиби, – оправдывался князь. – Мы испугались. Чтобы лишить Томаса жизни, убийца использовал гильотину, а это французское изобретение. И речь идет не о девятнадцатом веке, в моей стране такие казни были публичными до тысяча девятьсот тридцать девятого года. Последний гильотинированный, Хамида Джандуби, был казнен за убийство в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году. Даже если полиция исключит нас из числа подозреваемых, пресса поднимет шум, и это очень повредит моей карьере.

– В данном случае то, что у вас нет алиби, парадоксальным образом служит вам лучшим алиби, – заключил инспектор.

– Что вы имеете в виду?

– Человек, убивший Томаса, необычайно хитер, он детально продумал убийство. Не часто случается, чтобы эксперты-криминалисты, несмотря на сверхсовременные средства, которыми они располагают, не обнаружили на месте преступления ни одного следа. Будь вы убийцами, вы не попались бы на такой грубой лжи.

Вздохнув с облегчением, Бонапарт произнес:

– Не знаю, кто убил Томаса, но почти уверен, что если вы будете искать его так, как ищете, то тут же окажетесь во власти одного человека.

– Кого? – спросил инспектор.

Князь посмотрел на жену и сказал:

– Ты не могла бы оставить нас на минутку, chérie?

– Луи Пьер!

Княгиня в негодовании поднялась и покинула гостиницу – словно душа, которую уносит дьявол, – оставив князя и полицейского инспектора одних.

Когда Бонапарт изложил свою теорию Матеосу, тому показалось, что построения француза достаточно обоснованны.

Глава 39

– Разумеется, совпадений множество, – сказала судья Родригес Ланчас после того, как Даниэль подробно рассказал ей все, что ему к тому времени удалось выяснить в связи с Бетховеном.

Судья принимала его у себя в кабинете, несмотря на напряженный распорядок дня. Она терпеливо сносила то, что их постоянно прерывали, хотя из-за этого было довольно трудно не упустить нить разговора.

– Я тоже так считаю, – согласился Даниэль. – Во всяком случае, некоторые из событий, случившихся в последние дни, безусловно, связаны между собой: отсеченная голова с отрывком бетховенской партитуры, неизвестное письмо композитора, новый портрет Бетховена, на котором он, похоже, улыбается.

– К тому же твой друг Малинак говорит, что там, где нашли письмо, есть явный след другого предмета размером с большую тетрадь. И если мы придерживаемся гипотезы о существовании Десятой симфонии, которую кто-то обнаружил…

Дверь кабинета открылась, появилась секретарь суда:

– Прости, Сусана, я не знала, что у тебя гость. Опознание задержанных начнется через десять минут. Я иду вниз.

– Хорошо, я тоже сейчас приду. Фелипе здесь?

– Я тут, – ответил судебный врач, появляясь в дверях, словно достаточно было произнести его имя, чтобы он материализовался.

Медэксперт вошел в кабинет судьи и вынул из портфеля бумаги.

– Я пришел с хорошими новостями о покойнике по делу Какабелоса. Проведенное сегодня утром вскрытие не обнаружило следов укусов осы или какого-то другого насекомого, вызывающих анафилактический шок. Сходим вместе поесть, Сусана?

– Хорошо, но ближе к полудню. Мне нужно освободить одного заключенного, а я еще не написала судебного постановления. С Даниэлем ты уже хорошо знаком, он пришел со свежими новостями по делу Томаса.

Даниэль и судмедэксперт обменялись рукопожатиями, и врач уселся на свободный стул.

– В таком случае я остаюсь. В конце концов, из нас троих я был в самых близких отношениях с Томасом, так как производил вскрытие.

Судья посмотрела на него с упреком, но ничего не сказала.

– Паниагуа все больше убеждается в том, что Десятая симфония существует и что татуировка на голове у Томаса – это ключ, который нас к ней приведет.

– Ну так это же замечательно, Сусана! А тебе, парень, нужно выдать бляху детектива прямо сейчас. Имеешь хоть какое-то представление о том, чему могут соответствовать эти числа?

– Пока ни малейшего. К тому же у меня нет стопроцентной уверенности, что рукопись Бетховена попала к Томасу. Мне необходимо проанализировать партитуру или прослушать запись концерта. Хесус Мараньон сказал мне, что у него нет ни того ни другого, но, возможно, нам сможет что-то сообщить дочь Томаса.

Судья выдвинула ящик письменного стола и вытащила лист бумаги, заполненный фамилиями и номерами телефонов.

– Вот список всех музыкантов, исполнявших симфонию вместе с Томасом. Почти все иностранцы, вероятно, чехи, говорят, они самые дешевые. Наверняка они уже разъехались по концертным турам. Поскольку к тебе как к собрату-музыканту они отнесутся с доверием, постарайся выведать кое-что еще. Выясни, не упоминал ли Томас, хотя бы вскользь, о татуировке или партитуре. Чтобы установить мотив преступления, мы должны найти рукопись. Я уже разговаривала с дочерью Томаса. Она живет в «Паласе», вот номер ее телефона.

– Ты сказал Сусане, что рыночная стоимость партитуры – около тридцати миллионов евро? – с явным волнением спросил судебный врач.

– Может, я немного преувеличил, – ответил Даниэль. – Но если это вся симфония, а не только первая часть, трудно вообразить, сколько может заплатить за нее коллекционер-фанатик.

– К тому же это, вероятно, зависит от качества произведения? – предположил врач.

– Не говори глупостей, Фелипе, – выговорила ему судья. – Это Бетховен в расцвете творческой зрелости. Симфония должна быть шедевром.

При этих словах Даниэль не сдержал улыбку.

– Разве я сказала что-то забавное? – с беспокойством спросила судья, она всегда чувствовала себя неуверенно, разговаривая о музыке.

– Я неожиданно вспомнил, что Бетховен в расцвете творческой зрелости написал «Победу Веллингтона», вещь настолько отвратительную, что сам называл ее «глупостью».

– Победу кого? – спросил судмедэксперт.

– Веллингтона, в честь известного генерала, который разгромил Наполеона при Ватерлоо. Еще она называется «Симфония победы», хотя правильнее было бы назвать ее «Симфонией в честь битвы Веллингтона при Витории», поскольку это нелепое сочинение, какое мог бы написать второстепенный композитор, посвящено победе Веллингтона, в союзе с испанцами и португальцами разгромившего негодяя Пепе Ботелью при баскском городе Витория. На деле эта битва означала изгнание наполеоновских войск с Иберийского полуострова.

– Ты хочешь сказать, что эта вещь была написана Бетховеном в расцвете зрелости и, следовательно, он владел всеми своими техническими приемами и всей звуковой палитрой?

– Именно так. Веллингтон разбил Пепе Ботелью в июне 1813, всего за два года до Ватерлоо, и пьеса Бетховена впервые была сыграна в декабре того же года. К тому времени уже были созданы его основные произведения: «Героическая симфония», Пятая симфония, «Пасторальная», Седьмая, концерт «Император». Ему не надо было ничего доказывать.

– Тогда почему он ее написал?

– По той же причине, по которой убили Томаса: ради денег.

– И много он получил? – спросил медэксперт, у которого всякий раз, когда возникала тема денег, загорались глаза.

– Много, много, – ответил Даниэль. – Можно утверждать, что симфония «Веллингтон» была в свое время самым успешным произведением Бетховена как в смысле популярности, так и с финансовой точки зрения.

– Но почему она оказалась забытой?

– Своим успехом она была обязана не столько музыкальным достоинствам, сколько социальным и политическим факторам, подобно некоторым чудовищным телесериалам наших дней. Однако на самом деле речь идет о вещи настолько бедной по содержанию, что сами почитатели Бетховена стараются упоминать о ней как можно реже.

– Мне даже захотелось ее послушать, – сказал судебный врач.

– Это очень любопытная вещь: англичане представлены в музыке полуофициальным гимном «Правь, Британия», вторым по популярности после «Боже, храни королеву». Чтобы представить французов, Бетховен, напротив, выбрал песенку «Мальборо в поход собрался».

– Ты хочешь сказать, «Мальбрук в поход собрался», – поправил медэксперт.

– Мы заменили Мальборо на Мальбрука, потому что так легче произносить. Но песенку придумали французы в насмешку над герцогом Мальборо, своим врагом в Войне за испанское наследство.

– И что там с Мальбруком? – спросила судья.

– Возможно, тебе более знакома английская версия: «For he’s a jolly good fellow» – «Потому что он прекрасный парень».

– Ну конечно, я ее знаю, – подтвердила судья. – Странно, что Бетховен не выбрал символом французов «Марсельезу».

– Бетховен всегда был революционером. Для него «Марсельеза» была не только национальным гимном, она несла в себе ценности свободы, равенства и братства, в которые он верил всю жизнь. Очевидно, ему показалось недостойным использовать эту музыку, чтобы она ассоциировалась с теми, кто потерпел поражение, это означало бы символическое поражение революции. Напротив, используя «Мальбрука», он ощущал себя свободным в духовном и творческом отношении, и если вначале эта песенка звучит как гордый гимн, то в ходе битвы она замедляется и распадается, позволяя нам представить разгром французских войск. В то же время Чайковский в «Увертюре тысяча восемьсот двенадцатого года», написанной в честь разгрома Наполеона в России, без колебаний разрушил«Марсельезу», чтобы посмеяться и поиздеваться над французами.

– Значит, симфония «Веллингтон» была написана ради денег. Что, Бетховен был корыстен?

– Не больше любого из нас. Был период, когда после смерти одного из своих покровителей он настолько обеднел, что подумывал оставить Вену и уехать в Англию. Гайдн, например – и это было хорошо известно в Вене, – своими сочинениями и концертами нажил при английском дворе целое состояние.

Даниэль сделал паузу, чтобы попросить кофе, но хозяйка кабинета сообщила, что ее кофеварка, как и все другие аппараты в этом учреждении, вышла из строя.

– Мы говорили о денежных затруднениях Бетховена, – напомнил врач, видя, что Даниэль потерял нить разговора.

– Ах да. Ты когда-нибудь слышал об устройстве, которым пользуются музыканты, – о метрономе? – спросил его Даниэль.

– Ну разумеется, – ответил врач. – Он служит для того, чтобы отсчитывать ритм, так?

– Именно. Этот революционный инструмент был запатентован во времена Бетховена одной подозрительной личностью, то ли механиком, то ли изобретателем, то ли шоуменом по имени Мельцель. Бетховен доверял Мельцелю, поскольку тот сконструировал для него несколько превосходных слуховых трубок. В тысяча восемьсот двенадцатом году, когда состояние финансов у Мельцеля было таким же безнадежным, как у Бетховена, он сконструировал музыкальный инструмент, который назвал «пангармониконом». Звук в этом инструменте зарождался с помощью мехов, как в органе, а благодаря цилиндрам, похожим на цилиндры шарманки, мог имитировать звучание всех музыкальных инструментов военного оркестра. Продемонстрировав пангармоникон Бетховену, Мельцель убедил его написать пьесу, и тот написал «Победу Веллингтона». Пьеса имела успех, Бетховен переделал ее для оркестра, и в этой оркестровой версии она стала тем, что мы можем назвать явлением эпохи. В конце концов Бетховен предъявил Мельцелю иск, поскольку тот хотел использовать это произведение в коммерческих целях как свою собственность.

Дверь кабинета открылась, появилась одна из служащих суда:

– Ваша честь, адвокаты уже пришли. Опознание может начаться в любой момент.

Донья Сусана встала и, видя, что Даниэль тоже поднялся, сказала:

– Нет, оставайся здесь. Доскажи Фелипе все о стоимости рукописи, чтобы он потом передал мне.

Судья торопливо вышла, чтобы спуститься в подвальные помещения, где обычно происходило опознание задержанных, Даниэль и судебный врач остались одни.

– Значит, Даниэль, – немного помолчав, сказал медэксперт, – ты считаешь, что ценность рукописи на рынке зависит от качества музыки.

– Да, это один из факторов.

– Но разве то, что ты слышал у Мараньона, тебя не убедило?

– Да, конечно. Однако у меня нет никакой уверенности, что все остальное, если оно существует, написано на том же уровне. Бетховену сочинять становилось все труднее из-за депрессии и плохого состояния здоровья. К тому же существует еще один фактор, способный повлиять на цену, в особенности если в торгах принимает участие не государственное учреждение, а частный коллекционер.

– Что ты имеешь в виду?

– Цена может также зависеть от количества исправлений в рукописи. Хотя это кажется парадоксальным, но чем больше помарок и исправлений в партитуре, тем ценнее она для меломана, потому что тогда она вдобавок отражает ход мысли гения.

– Я не совсем тебя понимаю.

– Приведу в пример одну рукопись Бетховена, появившуюся относительно недавно, за которую на аукционе заплатили просто невероятную сумму: переложение «Большой фуги» для фортепьяно в четыре руки, сделанное самим композитором. Эта партитура исчезла из поля зрения специалистов сто пятнадцать лет назад, а в две тысячи пятом году была найдена библиотекарем в Цинциннати. Она считается самым крупным открытием последних десятилетий, отчасти из-за большого количества поправок и пометок, сделанных Бетховеном. Изучая эту рукопись, с восторгом наблюдаешь творческую борьбу гения с самим собой: Бетховен находит решение и записывает его, но тут же придумывает лучшее и вымарывает предыдущие пометки, заменяя их новыми. Таким образом можно проследить весь творческий процесс, вплоть до того, что можно назвать Озарением. Бетховен сделал фугу, написанную для квартета струнных, доступной для венцев, которые хотели бы сыграть ее дома: он подготовил для них облегченный вариант для фортепьяно в четыре руки. Не будем забывать, что тогда не существовало ни радио, ни граммофонов, и музыку можно было слушать только дома, в собственном исполнении. Поэтому в Вене в большинстве домов стояло фортепьяно. Эта рукопись пьесы для домашнего исполнения была обнаружена не так давно, и я уверен, что астрономическая цена, за которую ее купили, отчасти объясняется множеством поправок, сделанных Бетховеном собственноручно.

– Все, что ты рассказал, кажется мне очень интересным, – заметил медик. – Собираешься ехать в Вену, чтобы выяснить что-то еще об этой рукописи?

– В данный момент я намерен заняться звукозаписью или партитурой концерта Томаса, – объяснил Паниагуа, показывая полученный от судьи список фамилий. – Как ты думаешь, убийце уже удалось расшифровать татуировку?

– Маловероятно. Если полиция, обладая всеми современными методами, не в состоянии это сделать и ты, специалист в этой области, тоже в затруднении, не думаю, что преступник или преступники, поскольку нельзя сбрасывать со счетов возможность того, что мы имеем дело с организованной бандой, сумели нас опередить.

– А если сумели?

– В таком случае мы вряд ли его поймаем, – грустно ответил медэксперт. – Он продаст партитуру какому-нибудь коллекционеру и окажется за тысячи километров отсюда. Остается надеяться, что, стремясь раздобыть ключ к расшифровке, убийца совершит ошибку.

– Ошибку?

– Ну да, попытается поближе подобраться к дочери Томаса, вернется на место преступления или даже – как знать? – рискнет пробраться в дом Мараньона, надеясь найти там то, что так отчаянно ищет.

Глава 40

– Дон Хесус, там вас спрашивает какой-то господин. Говорит, он из Отдела убийств.

– Проведи его в библиотеку, Хайме, – отозвался Мараньон.

Секретарь магната провел инспектора Матеоса и оставил на несколько минут одного в роскошной комнате, где тот с любопытством принялся разглядывать книги, заполнявшие стеллажи. Матеосу показалось логичным обилие томов, посвященных архитектуре, ведь основная часть состояния Мараньона была нажита на сделках, связанных со строительством; кроме того, масоны ведут свое происхождение от профессиональных братств строителей, возводивших кафедральные соборы и другие храмы. Поначалу они только передавали членам ложи секреты своего ремесла, но в эпоху позднего Средневековья и Нового времени все изменилось. В ложи начали принимать дворян – адвокатов, врачей и так далее, – которые не были каменщиками, и их стали называть адептами. С тех пор церемонии приобрели символический характер.

Когда Мараньон вошел в библиотеку, полицейский листал известнейшую книгу «Архитектура счастья», рассказывающую о достоинствах, которыми должно обладать каждое хорошее здание.

– Из всех книг, которые здесь находятся, это моя любимая, инспектор, – произнес Мараньон, слегка напугав Матеоса, стоявшего спиной к двери и не заметившего хозяина дома.

После энергичного рукопожатия и обмена стандартными репликами относительно хода следствия Мараньон пригласил инспектора сесть, и тот стал объяснять причину своего визита:

– Мы добросовестно изучили видеосъемку, сделанную камерами наружного наблюдения, и теперь можем с уверенностью утверждать, что в ту ночь, когда Томас был убит, он вышел из здания один.

– И что в этом удивительного?

– Если у нас верная информация, Томас приехал в Испанию со своим другом, Оливье Делормом, который тоже присутствовал на концерте. Разве не естественно им было бы уйти из вашего дома вместе?

– Наверное, да. Но после концерта был устроен прием с танцами, который продолжался до утра, поэтому Делорм мог остаться. Томас устал от репетиций и приготовлений к концерту, и ему в тот вечер, как говорится, было не до танцев.

– Он попрощался с вами перед уходом?

– Сказать по правде, нет. Возможно, он искал меня, чтобы попрощаться, но не нашел. В ту ночь я был занят гостями.

– Вы, случайно, не видели, чтобы он в тот вечер или в последние дни перед концертом спорил со своим другом?

– Нет. Неужели вы подозреваете Оливье Делорма?

– Откровенно говоря, сеньор Мараньон, у нас нет подозреваемого, хотя появился возможный мотив преступления.

– Но ведь орудие убийства еще не обнаружено, правда? А из публикаций в прессе всем известно, что в моем доме находится гильотина, подлинная вещь тысяча семьсот девяносто второго года.

– Да, действительно.

– Вам хотелось бы ее осмотреть?

– Еще не знаю. А можно?

– Если это будет сделано без огласки. Хотя придется подождать несколько дней, пока ее вернут в мой дом.

– Отдавали на выставку?

– Нет, я отдал ее почистить.

– Откровенно говоря, это очень любопытно, – сказал Матеос. – В городе совершается преступление с использованием гильотины, и как раз тогда, когда начинается расследование, вы отдаете ее почистить.

– Действительно, трудно поверить, но я уже несколько месяцев думал, что эта жемчужина моей коллекции нуждается в осмотре и наладке. Орудия пыток не слишком отличаются от музыкальных инструментов: если ими не пользуются, они приходят в негодность. Я забыл о гильотине, пока убийство Томаса не напомнило мне, что пора привести в порядок мою собственную. Мне нравится, когда механизмы работают безукоризненно.

– Кто же приводит ее в порядок?

– Парижский скрипичный мастер Ален Сабатье.

– Ваша гильотина сейчас в Париже?

– Почему это вас удивляет? Есть антикварные вещи, которые я берегу как зеницу ока, и мне нравится, когда они в хороших руках.

– А почему вы доверили ее скрипичному мастеру?

– Первая гильотина была сконструирована во Франции, дорогой инспектор, ее изготовил мастер по клавесинам Тобиас Шмидт.

– Я думал, это был доктор Гильотен.

– Гильотен – теоретик. Был век Просвещения, и революционеры искали способ быстро и безболезненно казнить королей, отвергая варварские казни, применявшиеся к абсолютным монархам со Средних веков. Проектом первого устройства мы обязаны доктору Антуану Луи, славному члену Хирургической академии, который передал чертежи Шмидту, чтобы тот изготовил первую гильотину.

– Не думаю, что наши эксперты-криминалисты заинтересуются осмотром вашей гильотины после того, как она побывала в руках парижского мастера.

– Ну что вы, инспектор. Я же не просил поменять лезвие, только смазать и подогнать части механизма. Любой сведущий судебный медик тут же установит связь между каким-нибудь мелким дефектом на ноже и аналогичным следом на шее жертвы.

Признав правоту собеседника, Матеос перешел к другой теме:

– Еще мне хотелось бы поговорить о полумиллионе евро, которые вы обещали в награду за партитуру.

– Вижу, вы общаетесь с этим молодым человеком, Даниэлем Паниагуа.

– Коль скоро мотив преступления – партитура, она должна стоить очень дорого. Думаю, если кто-то из ваших охотников за наградой ее найдет, сначала ее следует предоставить в распоряжение полиции.

– Конечно, инспектор. Самое главное – найти виновного в убийстве Томаса.

Матеос встал, собираясь завершить визит, но Мараньон задержал его:

– Я слышал, что ноты, вытатуированные на голове Томаса, соответствуют восьми цифрам в азбуке Морзе.

– Мы действительно работаем над этой гипотезой. А почему вы об этом спрашиваете?

– У меня есть теория относительно того, чему могут соответствовать эти восемь знаков, – сказал Мараньон, широко улыбаясь. – Если вы будете так любезны пройти в мой кабинет, я тут же вам ее объясню.