Текст книги "Ностальгия по чужбине. Книга вторая"

Автор книги: Йосеф Шагал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

6

Париж. Аэропорт Орли.

Февраль 1986 года

– Надеюсь, Валечка, ты понимаешь, что этот разговор – не самый приятный для меня?

– Догадываюсь, – вздохнула я.

– Я родилась слишком самолюбивым и ранимым человеком, чтобы позволять кому бы то ни было распоряжаться хотя бы частичкой своей души. Не прибегни я к этим мерам безопасности, меня бы уже давно не было на свете, Валечка. Ведь женщина по сути своей – слишком уязвимое существо, самой природой запрограммированное на медленное самоуничтожение. Она убивает себя постоянно, разрывая сердце и растаскивая душу с мазохизмом клинической больной на обязательства перед родителями, нежность к детям, верность мужу и страсть к любовникам. И я добилась своего, Валечка, поскольку имела все, о чем только может мечтать любая полноценная женщина: любовь достойных мужчин, профессиональное признание и деньги, которые давали мне возможность предаваться, не думая о последствиях, сугубо бабским глупостям, верность настоящих друзей и ненависть могущественных врагов…

– Но вы ведь тоже любили, Паулина.

– Нет, милая… – женщина печально покачала головой. – Никогда и никого я не любила. Я лишь ПОЗВОЛЯЛА любить себя. Кстати, это было очень удобно…

– Удобно не любить?

Очевидно, выражение ужаса на моем лице было настолько неподдельным, что Паулина печально улыбнулась.

– Представь себе, девочка…

– Это ужасно, Паулина!

– Возможно, – кивнула эта странная женщина. – Хотя давало определенные преимущества…

– О каких преимуществах вы говорите?

– Меня никогда не трясла лихорадка перед встречей с возлюбленным, я не пыталась гипнотизировать телефон, когда он молчал месяцами, не заламывала от восторга руки, получая с посыльным роскошные букеты цветов, и не придавала ни малейшего значения пылким и насквозь лживым, продиктованным минутой порыва, словам любви, которые периодически нашептывались мне на ухо… Стоя под душем, я тщательно, мочалкой, смывала с себя все – от следов ласк до иллюзий, которыми переполнена душа любой женщины после ночи любви. А потом застегивала лифчик, натягивала юбку с кофтой, приводила в порядок макияж и шла, не оглядываясь, дальше – никому ничем не обязанная, ни от кого не зависящая…

– А дети?

– Вот-вот! – чуть слышно пробормотала Паулина, и я вдруг увидела на ее мраморном лице морщину – одну-единственную, но отчетливую, резко перечеркнувшую высокий лоб и как-то сразу, на какое-то мимолетное мгновение, обозначившую истинный возраст этой непостижимой женщины. – В любой, даже самой изощренной системе защиты, Валечка, обязательно есть слабое место. Правда, понимаешь это, когда ничего уже изменить нельзя. Знаешь, я часто вспоминала те две недели в семьдесят восьмом году, которые мы провели в «Мэриотте». Помнишь Майами, Валечка?

– Разве это можно забыть?..

Видит Бог, мне вовсе не хотелось вкладывать в свой ответ какие-то эмоции, но подсознание отреагировало быстрее, и она это, конечно, почувствовала: общение с Паулиной на самом деле глубоко запало мне в душу. Хотя, наверное, я бы предпочла, чтобы ощущение той неосознанной близости, какого-то родства душ, и дальше оставалась только тревожным, будоражащим душу воспоминанием…

– Так вот, – продолжала Паулина, теребя пуговицу на своем роскошном пиджачке, – в мыслях я неоднократно возвращалась к тем дням. Ты даже представить себе не можешь, как хотелось мне все эти годы встретиться с тобой, усадить напротив, поговорить…

– Почему же вы этого не сделали?

– Я боялась, Валя.

– Чего?

– Тебя.

– В это трудно поверить.

– Поверить – значит, понять, девочка, – Паулина откинула со лба седую прядь. – Твоя же способность понимать только-только формируется. В принципе, ты еще дитя, хотя кажешься себе взрослой и мудрой…

– Вы хотите сказать, что я никогда бы не смогла стать вашей подругой, да?

– Я хочу сказать, что у меня никогда уже не будет такой дочери…

Я молчала, разбитая наголову. Сама по себе мысль о том, что Паулина могла быть моей матерью, казалась мне дикой и даже кощунственной. И, тем не менее, фальши в ее словах я не почувствовала – только горечь и едва уловимые нотки обреченности…

– Ну, а теперь поговорим о наших делах, девочка. Не возражаешь?

Она словно переключала какие-то клавиши или тумблеры, расположенные где-то глубоко внутри – резко, без какой-либо связи, просто так. Мгновение – и передо мной была уже прежняя Паулина – высокомерная, бесконечно уверенная в своей силе и обаянии, преисполненная ощущения скрытой власти настоящая и полностью защищенная ЖЕНЩИНА, которой по силам все.

– Вы меня увезете отсюда? – тихо спросила я.

– А ты хочешь, чтобы я тебя увезла? – также тихо спросила Паулина.

– А это зависит от моего желания?

– Неужели тебе не нравится Париж, Валечка?

– Мне не нравятся конспиративные квартиры в Париже.

– У тебя всегда был хороший вкус, – пробормотала Паулина… – Я вдруг поняла, что мысли этой женщины витают где-то очень далеко от квартиры Якоба. – Нам надо где-нибудь переждать две недели. Максимум, три…

– Но не здесь?

– Но не здесь.

– Вы хотите вернуть меня в Штаты?

– Тогда бы тебя отправили ко мне рейсом «Пан Америкэн», – хмыкнула Паулина. – Под надежной охраной…

– И в наручниках?

– Я бы позаботилась, чтобы внешне они напоминали браслеты от Диора.

– Добрая как всегда, – пробормотала я.

– Если бы ты только знала, насколько ты права, – хмыкнула Паулина.

– Значит, останемся в Европе?

– Скорее всего, – кивнула Паулина. – Кстати, а на какие деньги ты до нее добралась?

– До Европы? – переспросила я, выгадывая пару секунд для вразумительного ответа.

– Но ты ведь не в Азию рванула с поддельным паспортом. Который, кстати, тоже не бесплатно приобрела.

– За те восемь лет, что мы не виделись, Паулина, я стала вполне зажиточной женщиной.

– Настолько, что даже имеешь счет в швейцарском банке?

– Я совершила еще одну измену по отношению к Соединенным Штатам?

– Ты совершаешь еще одну ошибку, пытаясь запудрить мне мозги, – спокойно ответила Паулина.

– Зачем вы спрашиваете, если знаете?

– Я знаю не все, – уточнила Паулина. – И меня это не устраивает.

– Разве Моссад не мог оплатить мои расходы, связанные с этим путешествием? Тем более, что проделала я его исключительно под их патронажем…

– Раньше Ниагара пересохнет, чем израильтянин раскошелится… – Паулина пристально смотрела мне в глаза. – Этот народ платит только в крайнем случае, когда другого выхода нет. А поскольку оптимизм в сочетании с лицемерием – национальная еврейская черта и в безвыходные ситуации они не верят, то можно сказать, что они вообще не способны платить – только получать. И вообще, скажи спасибо, что еще не получила от них счет за аренду комнаты в конспиративной квартире, изведенные продукты и телефонные переговоры с надбавкой на индекс подорожания…

– Да вы антисемитка, Паулина! – воскликнула я. – Классическая антисемитка!

– Я американка, – сухо уточнила Паулина. – А это не всегда одно и то же…

– Теперь я понимаю, почему вы меня забираете отсюда.

– Похоже, тебя это не огорчает? – улыбнулась Паулина. – Или мне показалось?

– Не показалось, – пробормотала я.

– Рим тебя устроит?

– Почему именно Рим?

– А почему бы и не Рим?

– Я там никогда не была.

– Тем более.

– Мне по-прежнему не надо знать больше того, что мне знать надо?

– Я обожаю твои вопросы, Валечка.

– А я – вашу манеру оставлять их без ответа.

– Не злись на меня, ладно?

– Что вообще происходит, Паулина?

– Много всякого разного, неоднозначного и непонятного. Поговорим об этом попозже… – Паулина встала и потянулась. – Господи, я не спала толком больше двух суток. Ты только посмотри, на кого я похожа!

– Прекратите кривляться! – Меня аж передернуло от ее демонстративного лицемерия. – Вы же прекрасно выглядите. Мне бы так в ва…

Я прикусила язык и с опаской взглянула на Паулину.

– Я выгляжу омерзительно! – без тени кокетства возразила Паулина и, повернувшись к зеркалу, стала внимательно себя рассматривать. – Вот завтра, когда мы как следует выспимся, попаримся в сауне, поплаваем в бассейне, позавтракаем с гренками и апельсиновым соком и проведем по паре часиков у приличного римского парикмахера, я буду выглядеть действительно прекрасно… – Она повернулась ко мне. – Такой план тебя устраивает, девочка?

– Хороший план, Паулина. Знать бы еще, что последует за визитом к парикмахеру…

– Все-таки ты русская! – Паулина вздохнула. – Даже несмотря на восемь лет жизни в Штатах. Это от привычки жить заботами страны, а не собственными проблемами. Давай доживем до завтра, а там видно будет. Так устраивает?

Я кивнула.

– Тогда собирайся! – Паулина сделала повелительный жест. – Постарайся сохранить свое новое лицо, поскольку до Рима ты летишь по британскому паспорту.

– В Риме будет организован торжественный ритуал прощания с Роми Шнайдер?

– И не только с ней.

– А Якоб нас выпустит?

– Ты имеешь в виду того носатого у дверей с выражением вечной скорби еврейского народа?

Я кивнула.

– Не просто выпустит, но еще и снесет наши вещи к машине и даже позаботится, чтобы ротозеи у входа не заглядывались на двух очаровательных дам…

* * *

Наиболее характерной особенностью профессионального шпиона является полное отсутствие у него характерных особенностей. Неразличимо слиться с толпой, ничем не выделяться и никак не выпячивать собственную индивидуальность и, тем более, значимость – это и есть приметы профессионального агента. С другой стороны, надо было хорошо знать Паулину, чтобы допустить даже гипотетическую возможность ее слияния с чем-либо вообще. Потому то, собственно, я нисколько не удивилась, когда наше такси гордо проплыло мимо зала вылетов парижского аэропорта Орли и, попетляв по двум или трем аэропортовским пандусам, припарковалось у входа в какое-то замысловатое строение, украшенное надписью на трех европейских языках: «Только для частных пассажиров. Вход по специальным пропускам».

Проехав на плоской ленте эскалатора метров триста, мы вышли у зеркальных дверей с табличкой Swiss Air, где нас дожидался коренастый мужчина с седыми казацкими усами и в роскошном костюме-тройке преуспевающего брокера с Уолл-стрита. И вообще я обратила внимание – стоило только Паулине появится где-нибудь даже на минуту, как рядом, словно из-под земли, тут же вырастали роскошные мужики (Якоб, естественно, не в счет. Впрочем, рядом с Паулиной я его так и не увидела).

За спиной коренастого красавца я разглядела небольшой, ярко освещенный ангар для частных пассажиров. Увидев Паулину, мужчина ослепительно улыбнулся и выдал пару дежурных фраз относительно погоды и безукоризненной внешности моей опекунши. Судя по выговору, мужчина был стопроцентным американцем с атлантического побережья. Затем седоусый удостоил меня коротким, СКАНИРУЮЩИМ взглядом, после чего гостеприимно махнул рукой в сторону самолета – серебристой двухмоторной «Сессны», хвост которой украшал белый крест на алом фоне. И мы направились к самолету под контролем седоусого американца, чей цепкий взгляд я физически ощущала спиной.

– Паулина, чей это мужчина? – вполголоса спросила я, когда мы поднимались по трапу.

– Не мой.

– А самолет?

– Судя по кресту – швейцарский.

– Я серьезно спрашиваю.

– Тогда считай, что мой.

– Подарок сослуживцев перед уходом на пенсию?

– Не хами.

– И кто оплачивает наш полет?

– Не ты.

– Надеюсь, и не вы?

– Ты становишься меркантильной, Валечка.

– А вы желчной.

– У меня это от недосыпания.

– А у меня от голода. Нас там кормить будут?..

Вполне возможно, малюсенькая и максимально комфортабельная реактивная «Сессна» в самом деле принадлежала авиакомпании Swiss Air, что, кстати, навязчиво подтверждали кресты на пепельницах, салфетках, столовых приборах и прочих милых сердцу пассажира маленьких причиндалах. С другой стороны, даже я со своей врожденной наивностью была бы очень удивлена, если бы хвост «Сессны», а заодно и кокетливую красную шапочку стюардессы, украшала эмблема Центрального разведывательного управления США.

Салон самолетика вмешал в себя две пары широких кресел, расположенных друг против друга, полукруглый мягкий диван, обитый светло-коричневой натуральной кожей, журнальный столик, на котором в художественном беспорядке были разбросаны свежие парижские газеты и несколько иллюстрированных журналов, а также компактный бар с кофеваркой и набором бутылок с пестрыми этикетками.

Реактивные моторы «Сессны» жалобно взвыли, словно сетуя на свою беспокойную судьбу.

Убедившись, что мы с Паулиной – единственные пассажиры в самолете, я скинула туфли, забралась в кресло с ногами, потом пристегнула ремни, закрыла глаза и вздохнула.

– А почему так тяжело, Валечка?

Расположившись напротив, Паулина старалась приладить ремни безопасности так, чтобы не помять свой очередной французский пиджак – на сей раз, легкомысленного и совершенно дикого, если учесть ее РЕАЛЬНЫЙ возраст, розового цвета. Невеста, да и только! Сто лет в обед, а все туда же…

– Тяжелый вздох не стыкуется со счастливым выражением моего лица?

Паулина одарила меня внимательным, полным сочувствия, взглядом.

– У твоего мужа, Валечка, терпение ангела.

– Вы очень наблюдательны, Паулина… – Я изобразила вежливую улыбку. – Особенно, по части семейной жизни моего мужа, которого не видели восемь лет…

Молоденькая стюардесса – довольно-таки невзрачная для столь роскошного самолета – выглянула в салон, и, убедившись, что единственные пассажирки еще не задушили друг друга, ободряюще кивнула – мол, не расстраивайтесь, девушки, я еще вернусь.

И исчезла за дюралевой дверью.

На какую-то долю секунды я ей позавидовала. Потом взглянула на мраморное лицо Паулины и позавидовала еще больше.

– И есть люди, которые летают только на ТАКИХ самолетах? – я посмотрела в окошко иллюминатора. Панорама аэропорта Орли медленно сдвигалась влево, как декорация в кукольном театре.

– Не расстраивайся, – улыбнулась Паулина. – Их совсем не так много…

– По-видимому, эти люди редко умирают своей смертью. Верно?

– Что за мысли? Ты нервничаешь?

– Честно говоря, под присмотром Якоба мне было как-то спокойнее…

– Но ты же мучалась бездействием, Валечка.

– И продолжаю мучаться, – пробормотала я.

– Потерпи. Скоро нам предстоит серьезная работа.

– Знаете, Паулина, что написано на могиле неизвестного солдата?

– В Париже?

– В Москве.

– Что?

– «Имя твое неизвестно. Подвиг твой бессмертен».

– И что? – Паулина вытащила из сумки косметичку и стала придирчиво рассматривать себя в зеркальце. – Поделись очередной аллегорией, Валечка, ты даже не представляешь, как мне их не хватало!..

– В моем случае все как раз наоборот.

– О чем ты?

– Я бы очень хотела знать, в чем будет заключаться мой подвиг? Это очень важно, поскольку я совершенно к нему не готова. Ни морально, ни физически, никак…

– Ты думаешь, я могу ответить на этот вопрос?

– Но хоть какой-то смысл в том, что вы влезли в это дело, должен быть?

– Что ты имеешь в виду?

– Вы вычислили меня. Благодаря Бержераку, были в курсе моей затеи практически с самого начала. Бдительно следили за моими передвижениями. Судя по всему, договорились с Моссадом, совершили с ними сделку… Думаю, это было не просто, верно?

– Верно, – кивнула Паулина. – Это было очень непросто.

– Зачем?

– Мы считаем, что были затронуты наши интересы.

– Наши – это, простите, чьи? – окрысилась я.

– Наши – это интересы национальной безопасности Соединенных Штатов Америки. Такой ответ тебя устраивает, Валечка?

– Абсолютно не устраивает!

– Могу я поинтересоваться, почему?

– Потому, что были затронуты МОИ интересы! Был ранен МОЙ муж. Преследовалась МОЯ семья. Бесследно исчез МОЙ друг. И какое мне дело до ВАШИХ интересов?!

– Возможно, они совпадают, девочка…

– Где совпадают? В чем совпадают?

– Вот это нам и предстоит выяснить… – Паулина приладила-таки ремень и с удовлетворением откинулась на спинку кресла. – Важно, чтобы ты понимала: любое государство, защищая свои интересы, автоматически защищает интересы его граждан…

– Вот именно – автоматически…

– Не цепляйся к словам, девочка!

– Я цепляюсь к смыслу, а не к словам, Паулина! Поскольку тридцать лет жила в стране, где интересы государства неизменно отождествлялись с интересами личности. В стране, где эти понятия определялись как единое целое. В результате, Политбюро ЦК КПСС и КГБ решали и продолжают решать все сами, манипулируя этими самыми личностями, как им вздумается. Но разве вы, Паулина, и ваша долбаная служба не делает то же самое? Да, возможно в какой-то конкретный момент наши интересы действительно совпадают. Однако потом наступает другая ситуация. Когда в интересах государства необходимо подставить эту самую личность, пожертвовать ею… И что тогда? Вы делаете это, прикрываясь все той же формулой: защита национальных интересов страны. Так вот, Паулина, этот урок я уже проходила. Потому-то, собственно, Юджин и не хотел обращаться к Уолшу. Он знал, что Генри, близкого друга его отца и матери, в первую очередь заинтересует ГОСУДАРСТВЕННЫЙ аспект трех выстрелов среди бела дня в американской глубинке. И уже потом, опосредствованно, сугубо личная, семейная проблема супружеской четы с двумя детьми…

– Но ведь те, к кому ты решила обратиться за помощью, исповедуют тот же подход, те же взгляды, Валечка…

Голос Паулины был ровным и мягким. Я понимала, насколько важен был для нее этот разговор. Да что там важен – принципиален!

– Во-первых, я этого не знала, Паулина.

– Я тебе не верю, – мягко, явно стремясь не задеть мое самолюбие, возразила Паулина. – Вернее, при всем желании не могу поверить.

– И, тем не менее, это так. Вы переоцениваете мою искушенность в подобного рода делах, Паулина. Кроме того, я ведь еврейка. И как бы пришла за помощью к своим… Тем более, я ни о чем их не просила – просто выполнила просьбу друга, которому и они, кстати, кое-что должны – в противном случае Мишин никогда бы не написал об этом. С моей стороны это был бескорыстный поступок. Я поступила как человек… В конце концов, я верю, что существуют ситуации, при которых ты не имеешь право прятать голову в песок и просто обязана помочь людям, нуждающимся в тебе. Что же касается этих людей из Моссада, то ничего конкретно от них я не требовала. Так что, они могли спокойно отказаться, сообщить мне, что это не в их силах. И тогда я бы сама решила, что мне делать дальше… А они меня начали вербовать, начали ТОРГОВАТЬСЯ со мной, при этом даже представления не имея о том, как мне помочь! Я уверена, что им вообще в этот момент было не до моих проблем. В этом есть что-то очень мужское, согласитесь, Паулина: вначале успокоить, огладить, незаметно расстегнуть лифчик и по-скорому, пока не успела прийти в себя, трахнуть. А уже потом разбираться, насколько мне все это нравится и вообще нужно… Короче, стоило им только заполучить меня в свои руки, как у них, как и у вас, Паулина, моментально вскочил свой, государственный ИНТЕРЕС. После чего я тут же превратилась в кирпич, которым они попытаются как можно быстрее и с максимальной эффективностью замуровать часть какой-то своей ГОСУДАРСТВЕННОЙ проблемы…

– Ты наивна до бесконечности, Валечка, – произнесла Паулина тоном судьи, выносящей в присутствии присяжных окончательный приговор. – Как и все женщины, искренне верящие в безгрешных мужчин, вечную любовь и безопасный секс…

– Да знаю! – это согласие вырвалось из моей груди вместе с криком. – Знаю! Как знаю и то, что с этим диагнозом меня и похоронят. Но, Господи, Паулина, неужели единственная возможность исправиться и изменить себя – это стать таким же циником, как вы, как Уолш или как этот Дов?!..

– Боюсь, что так, – спокойно кивнула эта странная женщина и печально улыбнулась. – Потому, что иначе просто не бывает.

– А если я не могу? Если меня воротит от этой напыщенной и насквозь лживой позиции неподкупных и мужественных стражей национальной безопасности государства? Если я продолжаю верить в НОРМАЛЬНЫХ людей и НОРМАЛЬНЫЕ отношения между ними, что тогда? И сколько же еще мне предстоит биться головой об эту стену подлости, лицемерия и абсолютной безнравственности нашего трижды долбаного мира, этих мелких людишек, премного довольных собой и своей ролью в обществе, этих иезуитских правил, когда левой рукой тебя, успокаивая, гладят по голове, а правой ненавязчиво ощупывают твою задницу, тут же, не отходя, прикидывая, что можно получить за ее фото в голом виде?!..

Помню меня тогда по-настоящему поразила страшная мысль: не проронив даже слезинки после того, как на моих руках истекал кровью Юджин, после того, как я дергалась как лишенная рассудка из стороны в сторону, не зная, что ждет моих мальчиков, мою семью, после того, как я пересекла полмира, даже не думая, что каждую минуту рискую остаться без головы, я почему-то сорвалась именно после этого дурацкого, наивного и начисто лишенного практического смысла монолога в воздухе, безостановочно ревя в три ручья и презирая себя за неспособность собраться и сказать в ответ что-то достойное, исполненное мудрости и уважения к себе.

По счастью, Паулина оказалась еще более тонким человеком, чем я могла предположить: она не полезла ко мне с утешениями, не предлагала воду с аспирином и даже не попыталась сунуть мне в руку гигиеническую салфетку. Просто молча и сочувственно наблюдала за тем, как я рыдаю черными от туши слезами и безостановочно сморкаюсь. И только потом тихо спросила:

– Ты мне веришь, Валя?

– Хочу верить, – пробормотала я.

– Я не стану спорить с тобой сейчас. Во многом ты права, кое-чего все еще не понимаешь… Впрочем, важно сейчас не это, а то, что я тебе скажу: если ты поверишь мне окончательно, я постараюсь сделать все так, чтобы случившееся стало последним испытанием в твоей жизни. Последним, понимаешь? И я верю, что у меня это получится. Но только при одном условии: ты мне нужна, дорогая, в своей лучшей форме. Мне нужна твоя умная голова, твоя злость, твоя преданность своей семье, твоя способность анализировать и даже твое невыносимое, абсолютно хамское чувство юмора, к которому я никогда так и не смогу привыкнуть. Давай забудем о том, что ты сейчас говорила. В настоящий момент все это – прошлое. А жить исключительно прошлым могут позволить себе только глубоко несчастные люди. Но это же не про нас с тобой, верно, дорогая? Нам предстоит выкарабкаться из очень глубокой и грязной ямы. Это трудно, но, думаю, реально. Во всяком случае, я надеюсь, что это реально. Так давай вылезать вместе – ты и я. Согласна?

– Все ямы – мои, – пробормотала я.

– Что ты сказала?

– Это не я. Так Юджин говорил, когда я училась водить машину.

– Даже сегодня все ямы твои?

– Нет, я научилась их объезжать.

– Что совершенно естественно, – кивнула Паулина.

– Да поймите же вы, я научилась объезжать ямы, которые ВИЖУ… – Не знаю, заслуживала ли моя наставница столь уничтожающего взгляда – в тот момент мне было уже не до таких мелочей. – Нюанс настолько тонкий, что уловить его практически невозможно, да, всезнающая Паулина первая?

Она долго смотрела на меня, после чего удовлетворенно кивнула.

– Вы уже вынесли мне смертный приговор? – тихо спросила я, продолжая сморкаться.

– Еще нет, – улыбнулась Паулина. – Просто пыталась вспомнить одну мысль.

– Вспомнили?

– Да.

– И как она звучит?

– Хамство в постижении истины – могучее и эффективное оружие…

– Прекрасно сформулировано! – кивнула я, сглатывая слезы. – Кто автор? Вы?

– Один интеллигентный человек.

– Я опять сказала что-то не то, да?

– Много лет назад за мной ухаживал один мужчина… – Увидев, что табло над головой погасло, Паулина с наслаждением освободилась от ремня безопасности и бережно разгладила свой розовый пятисотдолларовый пиджачок. – Красивый до невозможности и в такой же степени обаятельный. Словно кто-то имплантировал в низ его живота магнит, к которому непреодолимо тянулись все мои побрякушки… Мы познакомились с ним случайно, на улице, в Нью-Йорке – в те годы я жила именно там. Понятно, что я не сказала, где работаю, и наши отношения развивались самым естественным образом: два раза поужинали в дорогом ресторане в Манхэттене, потом сходили на концерт в Карнеги-холл, затем – совершенно очаровательная прогулка по Гудзону в первом классе теплохода с шампанским и орхидеями… Короче, к концу второй недели я пригласила его к себе домой на ужин…

– Целых две недели? – Язвительно переспросила я. – Вот что значит женщина стойких моральных правил…

– Я бы сделала это на второй день, – Паулина даже не отреагировала на мое очевидное хамство. – Но, понимаешь, меня что-то останавливало, смущало… При всей его галантности и максимальной обходительности, я не чувствовала в нем МУЖСКОГО интереса, типичного для мужиков желания залезть в мою постель… Ты понимаешь, о чем я говорю?

– С моим-то богатым сексуальным опытом! – Меня аж всю передернуло. – Естественно, понимаю!..

– Да при чем здесь секс, дурная? – недовольно фыркнула Паулина. – Повторяю еще раз: будь проблема лишь в этом, я бы решила ее за пару дней. В конце концов, я уже тогда была не настолько молодой, чтобы так бездумно разбрасываться временем на треп о погоде, кулинарии и прочей ерунде. Меня интересовала ПРИРОДА его интереса ко мне. Я чувствовала, что ему от меня что-то было нужно. Но что именно, понять не могла…

– Наверное, он просто хотел вас, как женщину?

– Валечка, ты бесконечна примитивна!

– Так кем же он оказался на самом деле?

– Попробуй угадать сама.

– Брачным аферистом?

– Фу, как вульгарно, Валечка!

– Агентом КГБ?

– Совсем сдурела!

– Господи, неужели педерастом?

– Ты расстраиваешь меня своей ограниченностью.

– Паулина, а вы меня нервируете! – огрызнулась я, испытывая огромное желание запустить в эту ухоженную голову что-нибудь тяжелое.

– Я тебя не нервирую, а тестирую, девочка, – уточнила она. – И заодно хочу очертить перед тобой контуры нашего поведения в создавшейся ситуации…

– Что-то я совсем запуталась… О чем вы говорите, Паулина?

– Ну-ка, давай, вспомни, ты ведь у нас девушка образованная и даже интеллектуальная. Во всяком случае, была таковой, пока не стала стопроцентной американкой и не решила все свои материальные проблемы. Так что, Валечка, говорят англичане о воспитании детей?

– При чем здесь англичане?

– Отвечай! – в голосе Паулины зазвучал металл хозяйки сторожевого пса, приказывающей несчастному животному: «Голос!»

– Да что угодно! – Мне все меньше нравилось это тестирование в самолете. – Это же вообще их любимая тема, Паулина!..

– Скажи первое, что тебе приходит на память?

– Не знаю!

– Напрягись, Валечка!

– Отстаньте от меня!

– Валентина!

– Ну, хорошо!.. – Я закрыла на секунду глаза. – Пожалеешь розгу – потеряешь ребенка.

– Умничка! – Гладкое лицо Паулина просияло, словно его вначале обтерли ароматической салфеткой, а потом опрыскали зеркальным лаком. – Но это теза. А антитеза?

– Насилуя меня подобным образом, вы все равно не компенсируете мне дефицит общения с мужчинами!..

Я смотрела на Паулину, силясь сообразить, куда клонит эта непредсказуемая женщина.

– Ну, хорошо, не напрягайся. А антитеза звучит примерно так: «Не родишь ребенка – не используешь розгу». Ты понимаешь, о чем я говорю, Валечка? Я выстроила все в один ряд: похищение Мишина, покушение на тебя, арест в Штатах двух агентов КГБ, высматривавших подходы к дому твоей свекрови, странную авиакатастрофу, в которой погибает Грег Трейси… Все это розги, Валечка, все это болезненные удары по попе… А где тот ребенок, которому они предназначались? В чем, собственно, идея, пафос этой странной экзекуции?..

– Почему вы спрашиваете об этом у меня?.. – Впервые за долгие годы никотинового воздержания мне вдруг захотелось курить. Я даже зажмурилась от удовольствия, представляя, как глубоко, до самых легких, втягиваю в себя ароматный, крепкий дым сигареты. – С чего вы взяли, что я могу стать вашей помощницей в разгадывании этих ребусов?

– Сможешь, дорогая! – взгляд Паулины был суров. – Еще как сможешь! Просто ты не хочешь настраиваться на эту волну. И совершенно, кстати, зря: кто знает, возможно, ты и есть тот самый безмолвный ящик, в который упрятан ответ на эту головоломку.

– За безмолвный ящик – персональное спасибо, – пробормотала я. – Вы хоть изредка вспоминайте, что я – одного пола с вами, мадам.

– Валя, соберись! – Я почувствовала, как огрел меня недобрый взгляд из-под насупленных тонких бровей. – Думай ВМЕСТЕ со мной, а не наперекор. Перестань склочничать и соберись! Ну!..

– Почему вы связываете эти факты, Паулина? Ну, я с Витяней, вроде бы, ясно. А при чем здесь этот ваш… Трейси? Что может быть общего между нами?

– В том-то и дело, что ничего общего между вами не было, нет и быть не могло!.. – Паулина радостно закивала, словно услышала от меня очередной комплимент по поводу своей безупречной внешности. – Эта вероятность уже неоднократно просчитана.

– Тогда я не понимаю, о чем вы толкуете?

– Это не может быть случайностью, совпадением, понимаешь, Валечка? – Взгляд Паулины, непривычно рассеянный, отстраненный, блуждал, не фиксируясь, с моего лица на пустующее кресло и обратно. – Просто так самолеты не разбиваются. Особенно, те, что летят из Москвы в Вашингтон с высокопоставленным сотрудником госдепартамента на борту. И чем больше я не вижу НИКАКОЙ связи между тобой, Мишиным и Грегом Трейси, тем беспокойнее становится у меня на душе. Трейси – лишний предмет в этой комнате, понимаешь?

– Нет, – честно призналась я. – Не понимаю.

– Если допустить, что крушение самолета – не случайность, а чья-та преднамеренная акция, следовательно, мы имеем дело с экстраординарной мерой. Такой же экстраординарной, как, скажем, попытка застрелить тебя среди бела дня в тихом и зачуханном городке Барстоу или выкрасть Виктора Мишина в абсолютно спокойном с криминогенной точки зрения Копенгагене. И это хорошо, черт побери! Это просто замечательно!..

– Что же в этом замечательного, Паулина?

– В самом деле не понимаешь? – Ее взгляд принял, наконец, осмысленное выражение и цепко, въедливо сфокусировался на моих глазах. – Вычислить природу столь внезапно возникшего интереса советской госбезопасности к тебе или Мишину значительно сложнее, нежели причину физического устранения несчастного Грега Трейси…

– Почему, собственно, проще? Потому, что он американец?

– Потому, что мы знаем и, следовательно, можем проанализировать каждую минуту из семидесяти двух часов его пребывания в Москве. Понимаешь, Валечка? Интерес к Трейси возник именно в Москве, я теперь в этом не сомневаюсь. Но где? В какой момент?.. Если мы найдем ответ на этот вопрос, то сможем ответить на куда более важный – что опять задумали твои неугомонные соотечественники, чего вдруг в их задницах появились новые шпильки.

– А почему вы сказали, что этот Трейси – лишний предмет в комнате?

– Они не должны были его убирать, Валечка, – тихо произнесла Паулина. – Это немотивированный идиотизм!