Текст книги "Чисто альпийское убийство"

Автор книги: Йорг Маурер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

9

Вы храните дома крысиный яд? Увлекаетесь стрелковым спортом? Имеете на примете парочку высоких виадуков, которые плохо просматриваются со стороны? У вас в гараже стоит запасная канистра бензина? Знаете ли вы места, где растут бледные поганки? Посещали смотровые площадки, не огороженные балюстрадой? Умеете схватить человека за горло так, чтобы вызвать у него перелом позвоночника в шейном отделе? Имеете индивидуальный подземный гараж с крепким замком? У вас в хозяйстве отыщется перекись водорода и так называемый сухой спирт? Вы знаете, в какое место на груди нужно ударить ножом, чтобы поразить противника прямо в сердце? Держите в ванной комнате фен? Разбираетесь в устройстве автомобильных тормозов? Найдется в вашем ящике для инструментов кусок проволоки примерно в тридцать сантиметров длиной?

Если вы ответили положительно хотя бы на один из вышеперечисленных вопросов, значит, вас наверняка посещали мысли о немыслимом. Вы гневно одергивали себя, но тем не менее снова и снова возвращались к запретной теме. В конце концов вы поставили крест на затее с убийством, поскольку здесь неизбежна проблема: куда девать труп?

Игнац и Урзель Гразеггер успешно решали именно эту задачу – ликвидацию проблемных трупов. Бизнес-идея была проста, ее реализация необычна, прибыль огромна. Солидная похоронная фирма «Гразеггер» (основана в 1848 году) работала качественно, сохраняла тайны и не оставляла никаких следов. Предложение действовало уже пятнадцать лет, спрос на услугу был колоссальным.

И это нисколько не удивительно – ведь в большинстве случаев именно труп служит решающей уликой против преступника. Даже если с момента убийства прошел не год и не два и все это время тело лежало замурованным в фундаменте или на дне болота, все равно – выбитое киркой из бетона или поднятое из трясины, оно может поведать сыщикам ох как многое!

Именно труп рано или поздно выводит на тех голубчиков, что возомнили, будто совершают «идеальное» убийство с помощью какой-нибудь микстуры или яда, не поддающихся ни одной химической экспертизе, которые легко подмешать в принесенный с собой салатик.

Именно труп всегда – без исключения! – сохраняет признаки того, каким способом, когда и где он сделался таковым, и позволяет сыщикам вычислить тех, кто в век рентгенофлуоресцентного анализа еще трудится что-то замывать, затирать, ополаскивать или сжигать в надежде замести следы.

Именно труп, даже в разложенном, испепеленном и атомизированном состоянии, способен указать на убийцу. Воображаемый перст дотянется до виновного отовсюду – хоть со дна тихого лесного озера, хоть из сарайчика в горной деревушке Канады.

Супруги Гразеггер прекрасно понимали всю ненадежность подобных схронов. В условиях строжайшей секретности они принимали от заказчиков те трупы, которые не смогли бы гладко пройти судебно-медицинскую экспертизу и были решающим звеном в цепочке кропотливо собранных доказательств для прокурора. Затем Игнац и Урзель хоронили их вместе с каким-нибудь новопреставленным на идиллическом кладбище у подножия горы Крамершпиц. Несколько лет назад итальянский «Гуида ай чимитери» (между прочим, признанный лучшим путеводителем по некрополям Европы) назвал это кладбище самым красивым среди подобных мест на германской земле, отметив его высокой оценкой – четырьмя звездочками, вернее, крестами (††††) и только знаменитое Пер-Лашез имело пять.

– Пойду-ка принесу еще сыра, – вздохнула Урзель. – С одного лишнего кусочка, думаю, не потолстеем…

– Будь так добра, раздобудь и мне еще чего-нибудь. Тарелочку зельца, пожалуй.

Вечер был таким чудесным, а осознание быстротечности жизни столь щемящим, что благие намерения супругов поужинать лишь символически и сугубо нежирной пищей улетучились без следа. В считанные минуты на столе появилась тарелочка зельца, по чуточке регенсбургского колбасного и домашнего картофельного салатов, толика широкой лапши с творогом, капелька мясного супа с перловкой и маленькая сковородочка панированной свиной грудинки. Но если честно, сковородочка не была такой уж маленькой.

10

Сто процентов, семьдесят процентов, двадцать пять процентов. Ночь была темная. Дом стоял далеко за окраиной курортного городка, на отшибе, в окружении нетронутой природы – могучего сказочного леса. Роза с Максом всегда мечтали жить именно так. Три тысячи шестьсот, две тысячи пятьсот двадцать, шестьсот тридцать. В одной из комнат еще горел свет. На кровати неподвижно лежал Макс Ленер, кровельщик на пенсии. Роза, его жена, сама закрыла ему глаза. Кроме нее, в доме не было ни души, однако новоиспеченная вдова не испытывала ни малейшего страха. Ее беспокоил только один вопрос – как же теперь жить? Без ежемесячной пенсии Макса, пусть и не слишком шикарной, однако вполне достаточной для погашения ипотеки? Четыре месяца пройдут как один день, а потом ей будут начислять лишь мизерную вдовью долю от пенсии мужа, и этих грошей уж точно не хватит, чтобы сохранить за собой дом. Ах, ну почему Макс не продержался на этом свете еще по меньшей мере два годика! Тогда ей исполнилось бы сорок пять, и вдовья пенсия могла быть куда выше. В принципе Роза стыдилась этих мыслей, однако они безраздельно овладели ею, как только она обнаружила супруга мертвым в постели. И чем больше несчастная женщина запрещала себе подсчитывать размеры своего будущего содержания, тем более рьяно выплясывала в ее голове строптивая цифирь. Впереди подпрыгивали легальные доходы кровельщика, им на пятки наступали несколько жирных «левых» сумм, ведь у мастеровых всегда есть возможность заработать без оформления… Все перечеркивала эта проклятая идея добровольного выхода на пенсию раньше срока. Сделав такой неразумный шаг, Макс прожил всего лишь несколько месяцев, и как же теперь быть? Кто же мог подумать, что так получится? Двадцать пять процентов от семидесяти – это семнадцать с половиной процентов. Роза подошла к окну комнаты, которая столько лет была их совместной спальней, и посмотрела в ночь. Шестьсот тридцать. Вот такие жалкие крохи она будет получать как вдова – даже тысячи не набирается, где там! И больше ничего, ноль. Никаких дополнительных доходов.

Черные мысли блуждали у нее в голове, снова и снова вгрызаясь в один и тот же участок головного мозга, ответственный за меланхолию и думы об упущенных возможностях. Семнадцать с половиной процентов… Роза набрала номер одного старого друга, с которым не общалась уже целую вечность.

– Пойми, мне страшно неловко, – начала она разговор, – созваниваться после двадцатилетнего перерыва. Но… Макс умер. Ты поможешь мне уладить формальности?

– Врач уже приходил?

– Нет, мы давно не обращались к врачам.

– Ты обязана вызвать врача, Роза. Чтобы он зафиксировал естественную смерть. Согласно закону о погребении, лишь со свидетельством о смерти можно…

– Прошу тебя, не говори мне ничего о законах. Когда-то мы с вами дружили семьями – я, ты, Урзель и Макс. Я никогда не просила вас о подобных вещах. Надеюсь, раз в жизни можно? У меня нет знакомого врача. Пожалуйста, приезжай и помоги мне.

И рыцарь отправился на помощь к женщине, оставшейся наедине с бедой. «Ладно, сделаю все так, как она просит, – думал этот человек, подъезжая к одиноко стоящему дому, – ведь когда-то мы были друзьями, и даже лучшими друзьями».

– Двадцать два года, – сказал он хозяйке, когда та открыла ему дверь.

– Что?

– Мы не виделись двадцать два года.

– Да, может, ты и в самом деле прав. Я не подсчитывала.

– А я, как видишь… Однако чем же тебе помочь?

Макс лежал в постели. Его мозг стал бесформенной массой, мертвым меланжем бесполезных нейронов, когда-то рождавших мысли о том о сем… Где они, эти мысли, надежды, желания? Лицо покойника выглядело удовлетворенным.

– Вдовья пенсия такая мизерная, – пожаловалась Роза. – Я не смогу платить ипотеку за этот дом. Предположим, мне сильно повезет и банк оставит меня здесь на несколько лишних недель…

Бывшие друзья долго молчали и наконец, каждый сам по себе, пришли к схожему решению. Это решение противоречило общественным конвенциям, однако мертвый кровельщик на пенсии, тихо лежавший с закрытыми глазами на кровати, как будто бы молчаливо одобрял его.

– Кто-нибудь еще знает? – в конце концов спросил Игнац.

– О чем? О том, что Макс умер? Нет. А ты думаешь, кто-то уже умудрился прознать об этом?

– Да нет. Кому еще об этом знать?

Заговорщики кивнули друг другу. Гразеггер взял худого как спичка приятеля, положил его, окоченевшего, к себе на плечо, будто винтовку, и устроил в своей машине. Головокружение Максу уже не грозило. А вдова пусть и дальше получает достойную пенсию.

– Думаю, он не обидится, – сказала Роза на прощание. – Он не сказал бы и слова против.

– Только давай договоримся раз и навсегда, – отозвался Игнац. – Я забираю Макса, и на этом между нами все кончено. Никогда больше не звони, слышишь?

– Разумеется, – ответила Роза.

Она так и не узнала, где лежит ее благоверный – это было частью договоренности. Несколько раз местные жители видели Розу на «четырехзвездочном» кладбище, издали наблюдая, как эта дама, скорее бесцельно, чем целеустремленно, подходит то к одной могиле, то к другой, читает эпитафии на памятниках и оставляет здесь и там по орхидее. Однако так поступали многие, и поэтому никто ничего не заподозрил.

С тех пор прошло пятнадцать лет, и тайная вдова Роза Ленер действительно никогда больше не встречалась с Игнацем Гразеггером. Раньше глава семейной фирмы даже подумать не мог, что прятать трупы так элементарно просто. Макса он похоронил в свежевырытой могиле, предназначенной для члена семьи деревенских старожилов – если, конечно, слово «похоронил» уместно для обозначения такого складирования. Однако эпизод с Максом натолкнул супругов на действительно заманчивую бизнес-идею.

– Положить тебе еще зельца? – спросила Урзель.

– Нет, теперь я и в самом деле сыт по горло, – ответил Игнац.

Фольклорная радиопрограмма подходила к концу. Дуэт из Верхнего Пфальца пел о соловушке, прилетающем от любимой с пустым клювом. Жаль, очень жаль.

11

Гаупткомиссар Еннервайн планировал появиться в совещательной комнате местного полицейского участка первым, но когда он приехал, уже почти все были в сборе, несмотря на раннее утро. Жизнь кипела, кофе-машина пыхтела, копировальные аппараты жужжали. Иоганн Остлер и Франц Хёлльайзен, неутомимые и незаменимые «вожаки стаи», устанавливали магнитно-маркерные доски и проверяли разноцветные фломастеры на пригодность к работе. Людвиг Штенгеле и Николь Шваттке, члены основной команды Еннервайна, тоже сидели здесь, хотя и смертельно уставшие, ведь допрос свидетелей затянулся за полночь, а потом полицейским еще пришлось сравнивать и анализировать информацию. Перед ними лежали диктофоны и испещренные записями блокноты. Полицейский психолог Мария Шмальфус, которая приехала рано утром, став окончательным штрихом к портрету следственной бригады, сыпала в свой кофе третий пакетик сахара и слушала записи свидетельских показаний, сделанные Штенгеле.

– Значит, вы стали свидетелем драки?

– Да. Двое мужчин вцепились друг другу в глотки.

– Вы уверены, что это были мужчины?

– Нет, однако эти люди точно дрались. Один размахнулся и ударил другого.

– Один раз? Или несколько?

– Может быть, и несколько, но по меньшей мере один раз.

– Однако они стояли буквально нос к носу, эти двое.

– Да, верно.

– И как же в такой позиции можно размахнуться и ударить несколько раз?

– Насчет нескольких раз – это всего лишь предположение. Ведь я же сказала «может быть».

– А может, и вовсе ни разу?

– Нет, по меньшей мере один удар все-таки был, без сомнения.

– Один мужчина ударил другого по меньшей мере один раз?

– По меньшей мере он замахивался.

– Но может быть, все-таки никто никого не бил? Может, тот человек только лишь замахивался? Вот вы сказали, что те двое вцепились друг другу в глотки. Они душили друг друга?

– Нет, это я просто так, для красного словца.

Штенгеле выключил диктофон.

– Типичный случай шумовой свидетельницы, – заключила психолог Мария Шмальфус и высыпала в свой кофе еще один пакетик сахара.

– Почему «шумовой»? – спросил Штенгеле. – Потому что показания у нее такие… слегка прибабахнутые?

– Шумовой свидетель, – наставительно сказала Мария, не переставая помешивать кофе, – это свидетель, который лишь слышал шум, связанный с каким-то происшествием, например, с автомобильной аварией, однако упорно утверждает, что видел само происшествие. Свидетельница номер сорок один дробь ноль три, то есть та дама, чьи слова только что прозвучали, – наглядный пример этого феномена. Она слышала удар одного тела о другое, и ей показалось, что это драка. Воспоминания – вещь капризная: они подсказывают человеку те зрительные образы, которые кажутся ему подходящими к остальным полученным впечатлениям. Эта гражданка так и останется при мнении, что видела драку.

– А вдруг и правда, была драка? – вопросительно поглядел на нее Остлер.

– Вчера я опросил сорок четыре свидетеля… – начал Штенгеле.

– Ого, да вы герой! – похвалил Еннервайн. – Я осилил только тринадцать.

– Так вот, я опросил сорок четыре свидетеля, и ни один из них не видел драки – или, лучше сказать, никто не утверждал, что видел.

– Значит, на показания свидетельницы сорок один дробь ноль три нельзя полагаться, – подытожила Николь Шваттке.

– Не бывает таких свидетельских показаний, на которые можно было бы полагаться со стопроцентной уверенностью, – заявила Мария Шмальфус. – Однако в данном случае нам повезло. В ближайшее время мы получим тысячи свидетельских показаний и соберем их воедино. Редкая возможность приблизиться к правде на основе статистики! Если какое-либо наблюдение фигурирует только однажды, его не стоит брать в расчет, но если будет многократно повторяться…

– Посмотрим, – перебил Еннервайн, у которого статистические выкладки всегда вызывали смутное омерзение. – Ну что, кто-нибудь из вас нашел еще хоть одного свидетеля, видевшего драку в партере концертного зала?

Присутствующие покачали головами, готовые окончательно отмести версию драки. Однако психолога Шмальфус это только раззадорило, и она сделала у себя в блокноте какую-то пометку. Людвиг Штенгеле, сидевший рядом с Марией, покосился в ее записи и прочитал: «Эффект Козловского – Ламарка». И переписал для себя это словосочетание – только ради куража.

– Сообщаю для того, чтобы все присутствующие были в курсе, – продолжал Еннервайн. – Установлена личность одного из погибших – того, кто лежал сверху. Это Евгений Либшер, капельдинер культурного центра. В его обязанности входило закрывать двери после начала концерта. Отношения с коллегами у него были неважными. Родственников нет. О другой жертве мы пока ничего не знаем. Абсолютно ничего. У погибшего молодого человека не было при себе никаких документов, найдены лишь банкнота в сто евро и один билет на концерт.

– Обратите внимание: только один билет! Именно эту тему я и хотела бы развить, – взяла слово Николь Шваттке. В свои двадцать три года она была самой молодой в следственной группе, и лишь в ее жилах не текло ни капли баварской крови. Николь переехала из Вестфалии в предальпийский регион только в прошлом году, и коллеги немножко дразнили ее происхождением, максимально педалируя «прусское», то есть подчеркнуто нездешнее звучание фамилии.

Шваттке перелистала свои записи.

– Несколько зрителей видели – то есть утверждают, что видели, – будто вторая жертва, то есть мужчина, опоздавший к началу концерта, вошел в зал не один. Его сопровождали капельдинер и какая-то женщина. Опоздавший подошел к своему ряду и стал пробираться на пустующее место, но его спутница за ним не поспешила. По описаниям, данным разными людьми, она весьма невысокого роста. Одета была в черное вечернее платье до колен.

– Гардеробщица должна была заметить ее в тот момент, когда она выходила из зала, – сказал Хёлльайзен.

– Да, так и случилось. – Шваттке снова поворошила бумаги. – Гардеробщица Анна Пробст допускает, что кроссворды могли отвлечь ее внимание, тем не менее выход из зала находился у нее прямо перед глазами. Вот ее рассказ. Концерт начался, Либшер, как всегда, слоняется по фойе, мечтая дать нагоняй опоздавшим. Тут входит некая парочка. У дамы поверх платья надета канареечно-желтая ветровка, «чистая синтетика», по словам госпожи Пробст. Женщина сдает в гардероб верхнюю одежду, а у мужчины ее не оказалось. «Если кто-то пришел без верхней одежды, я вообще не обращаю на него внимания», – говорит госпожа Пробст.

– Профессиональная деформация, – вставила психолог Шмальфус.

– На следующем этапе Либшер заводит опоздавших в зал, затем снова выходит оттуда. Через короткое время хозяйка «чистой синтетики» тоже выходит в фойе и вскоре покидает здание культурного центра.

– Значит, об этом свидетельница помнит?

– Я тоже задала ей такой вопрос. Так вот, Анна Пробст обратила на это внимание лишь потому, что зрительница ушла без своей ветровки. Для театральных гардеробщиков посетители – это не люди, а куртки, ветровки, лоденовые пальто и дождевики. Ходячая верхняя одежда, иными словами.

– А в чем состоит профессиональная деформация личности у нас? – спросил Штенгеле. – Что для нас люди?

– Ходячие преступления, – не моргнув глазом ответил Еннервайн.

– Можно, я вернусь к теме? Далее начинается неразбериха, во время которой гардеробщица не покидала своего рабочего места. А теперь…

Шваттке сделала долгую театральную паузу, срежиссировав ее довольно удачно. Слышно было лишь звяканье ложечки, которой Мария Шмальфус все еще размешивала свой кофе.

– И наконец, Анна Пробст говорит, что вскоре после того как началась суматоха, невысокая женщина вернулась и потребовала свою ветровку. Гардеробщица отдала ее. Вот и все показания. К сожалению, точного описания внешности той загадочной персоны в них нет.

– Мы обязаны найти эту женщину, – заключил Еннервайн. – Прошу иметь это в виду при всех будущих опросах свидетелей.

Мария Шмальфус осторожно положила кофейную ложечку на блюдце и надорвала еще один пакетик сахара.

– Можем ли мы полностью исключить драку со смертельным исходом? – упорствовала она.

– Мария, похоже, вы просто влюбились в эту версию насчет драки? – фыркнул Еннервайн.

– По-моему, – подхватил Штенгеле, – драка в партере полностью исключена. Как вы это себе представляете? Опоздавший мужчина и его спутница в черном вечернем платье входят в зал в сопровождении Евгения Либшера. Лишь один из этих троих, неустановленный гражданин, начинает пробираться на свое место. Туг неизвестная женщина становится невидимкой, старший капельдинер либо проползает под сиденьями, либо подлетает по воздуху к двум незанятым местам, и там, в середине ряда, между ним и опоздавшим зрителем завязывается драка, в ходе которой опоздавший достает топорик и превращает лицо противника в кровавое месиво. Либшер бросается на врага всем своим упитанным телом и раздавливает его в лепешку, а топорик просто пока не нашли.

Версия драки в зрительном зале рассыпалась на глазах.

– Может, выйдем на улицу, устроим перекур? – предложила Мария, чтобы отвлечь коллег от своего маленького поражения.

Когда все оказались на свежем воздухе, выяснилось, что никто из присутствующих не курит – бросили уже давно, за исключением Николь, завязавшей с курением всего лишь месяц назад.

– Значит, компания у нас подобралась здоровая, – резюмировал Еннервайн. – Но тем не менее давайте постоим тут немного – ровно столько времени, сколько горит сигарета. Ведь летнее утро так прекрасно.

Коллеги вышли наружу через особую дверь, своего рода служебный вход в рай. Сразу же за порогом раскинулся луг, такой упоительно зеленый, словно сошел с рекламы пивоварни. Через несколько сотен метров начинался лес, плавно поднимающийся по горному склону. Вершины деревьев лирически покачивались на ветру, как в стихах Эйхендорфа. За лесом виднелись пики крутых, скалистых гор, вдалеке белели две нитки водопадов. Картина верхнебаварского лета во всей красе, божественный пейзаж, впечатление от которого не портило даже то обстоятельство, что открывался он с задворок полицейского участка. Здесь было все: пряный ветерок, который прилетал неведомо откуда, принося с собой воспоминания о летнем отдыхе и прелестях купания под ярко-голубыми небесами… Вездесущий аромат сена… Фигурки баварских коров, которые паслись тут и там, тихо позвякивая колокольчиками… Жужжание пчелок… Изящная игра кучевых облаков… Глянцевая открытка под названием Бавария! «Вот бы наклеить сюда марку и отправить в родной Реклингхаузен», – со светлой грустью думала Николь Шваттке. У Еннервайна в том участке мозга, который отвечает за ассоциации, всплывали воспоминания из детства – школьные походы, отмена шестых уроков из-за жары… И даже «самая логоцентричная» из присутствующих, госпожа «Мозги» Шмальфус, расслабилась и тихонько вздохнула в мечтах о счастье.

– Жаль, что в такой славный денек нам приходится работать, – посетовал Остлер.

– Ох, это наш крест! – простонала Николь Шваттке из Реклингхаузена.

– Теперь вы попали в точку! – расплылся в улыбке Хёлльайзен. – Только за то, что вы произнесли слово «крест» почти как местная, я приглашаю вас на ближайшую вечеринку за нашим столиком для завсегдатаев!

– Все, надышались идиллией? – Еннервайн снова загнал подчиненных в помещение, и те со вздохами расселись за круглым пластиковым столом.

– Итак, о происшествии в концертном зале вот-вот пронюхает пресса, – продолжал гаупткомиссар. – Нам нужно выработать единую позицию. Выдвинуть рабочую гипотезу.

– Сколько мы сумеем продержаться, не давая в прессу никаких сведений? – поинтересовался Хёлльайзен. – Несколько часов?

– Не больше, – вздохнул Еннервайн. – Мое предложение: пусть Хёлльайзен, Остлер и Штенгеле садятся на телефон и опрашивают оставшихся свидетелей. Это ваша задача на сегодня. Вы, Штенгеле, вплотную займитесь сотрудниками культурного центра. Еще раз потрясите рабочего по зданию и, пожалуй, гардеробщицу. Шваттке, вы добываете информацию о личностях погибших. Я иду к судебным медикам, госпожа Шмальфус – со мной.

Все встали, только Штенгеле продолжал сидеть, притворяясь, будто ищет что-то в своих записях. Оставшись в одиночестве, он подошел к книжной полке, взял словарь Брокгауза – третий том, от «J» до «Neu» – и, полистав его, нашел выражение, которое подглядел в заметках полицейского психолога.

«Эффект Козловского – Ламарка – явление, открытое американскими исследователями поведения преступников М. Козловским и П. Ламарком…»

– А вы прилежный ученик, как я посмотрю? – с ехидцей сказала Николь Шваттке, хлопая коллегу по плечу.

Откуда она взялась? Еще подумает, что он выслуживается! Штенгеле захлопнул словарь.

– Неужели вы все еще пользуетесь бумажной версией Брокгауза? – насмешливо спросила девушка. – Может, быстрее будет погуглить?

Поставив книгу на место, к остальным пяти томам энциклопедии, изданной в 1958 году, Штенгеле задумался: что же такое, черт побери, «погуглить»? Похоже, здесь намечался маленький конфликт поколений.

Коллеги шли по улице. Еннервайн с задумчивым видом шагал позади всех. Что-то трепыхалось в его долговременной памяти, и он мог сказать лишь одно: «Я где-то видел это или даже записал». Однако вспомнить, что именно, гаупткомиссар так и не смог.