Текст книги "Чисто альпийское убийство"

Автор книги: Йорг Маурер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

7

Дом Гразеггеров находился на южной окраине курорта. Отсюда открывался беспрепятственный вид на горный хребет Веттерштайн, крутые склоны которого блистали в солнечные дни, как скомканная фольга от шоколада. Всюду, куда ни погляди, взгляд упирался в это величественное творение природы. В таком окружении выросло несколько поколений специалистов похоронного дела, начиная с 1848 года, когда плотник Сильвестр Гразеггер построил тут дом и начал собственное дело. Скромное владение служило одновременно и жильем для семьи, и канцелярией для фирмы. Когда-то здесь имелась еще и небольшая мастерская, где сколачивались гробы, но со временем это звено производственной цепочки было передано сторонним исполнителям. Теперь буковые и дубовые гробы заказывали на Украине, а потом доставляли сюда. Дом располагался на косогоре у подножия горы, а за ним сразу же начинался типичный для Баварии густой хвойный лес. Все венчала горная вершина Крамершпиц. Выше были только Бог – и фён.

Когда Игнац и Урзель заходили на свой участок, стряхивая с зонтов капли дождя, они еще ничего не знали о будоражащих событиях, разыгравшихся в центре городка. Правда, в какой-то момент до них донесся вой автомобильной сирены – эдакое сдавленное, приглушенное та-тю-та-та, однако для местного спортивного рая это было делом обычным. Супруги рассчитывали провести воскресный августовский вечер в тишине и спокойствии, вкусно поужинать – и на время забыть о делах, разве что прослушать записи на автоответчике, ведь у смерти не бывает выходных. Первый из звонивших желал заказать гроб с эксклюзивной внутренней отделкой буковыми филенками. У второго имелись индивидуальные пожелания насчет цветочных композиций в зале прощания. Третий звонок был от кузины Франтишека Говорчовицки – клиентка жаловалась на неграмотность траурного объявления в газете, где был два раза пропущен гачек, значок над чешскими буквами «s» и «с». Что правда, то правда, тут не поспоришь. Последнее, четвертое сообщение на автоответчике оставил Карл Свобода, деловой партнер Гразеггеров из Австрии – если, конечно, здесь уместны слова «деловой» и «партнер» и если Свобода было его настоящим именем. Итак, этот господин сообщил, что появится у Гразеггеров завтра вечером – все как всегда, обычным манером. В то же время не исключено, что он прибудет ночью, может быть, даже поздней, но в любом случае у него найдется чем их удивить. Он даст о себе знать привычным способом, конец сообщения.

Урзель сбросила неудобные туфли, сняла лоденовое пальто и повесила его на крючок. Ее супруг уже хлопотал на террасе, накрывая обильную вечернюю трапезу – гремел деревянными разделочными досками и с аппетитным треском вонзал острый нож в хрустящую хлебную корку. Хозяйка включила радио. На «самой баварской» изо всех баварских радиостанций как раз передавали душевную народную музыку, отлично подходящую к ужину и, к счастью, не имеющую ничего общего с китчевым репертуаром программы «Музикантенштадл». Приемник источал ликующее пение женских коллективов «Девчата из Хербратцедердорфа» и «Обермуггингский квартет», и многочисленные поклонники-радиослушатели ежедневно подпевали им в вечерних сумерках. Супруги Гразеггер были истинными ценителями народной музыки – настоящей, старинной, не каких-нибудь там подражаний и перепевов. Из-за этого над ними неустанно подтрунивали дети. «Почему бы вам не купить новейшую сэраунд-саунд-хай-фай-экстра-ультра-бла-бла-установку, раз уж вы так фанатеете от этих мелодий?» – периодически спрашивал у них сын Филипп. Нет, ехидный отпрыск ничего не смыслил в фольклоре.

– Звонил Свобода, – сказала Урзель мужу. – Он приедет завтра ночью.

– Уже? Так скоро?

Следующим номером радиопрограммы была песня в исполнении женского трио – явно из Нижней Баварии, с грубым гортанным произношением. О чем пели девицы? Да о том, как парень пробрался к дому любимой с лестницей, но приставил ее – хо-лю-йо! – не к цветному окошку, а к соседнему, к той комнате, где жила сестра. Пошло, пошло.

– Он что-нибудь привезет?

– Да, говорит, что приготовил для нас сюрприз.

– Сюрприз, значит!

Супружеская чета приступила к еде. На столе были ржаной хлеб, крестьянское масло, ароматный альпийский сыр и темное пиво. Основательно располневшие за последние годы, Игнац и Урзель недавно решили ограничить себя в животных жирах. Поэтому глава семейства жевал хлеб с толстым пучком дикого шнитт-лука и гомеопатически тонким слоем сливочного масла. Потягивая прямо из бутылок темное пиво с приятной горчинкой, супруги продолжали слушать радиоконцерт – теперь их развлекал песней женский коллективчик из Верхней Баварии. Девушки заливались о том, как мужчина вместо своей любимой обнаружил в постели самую настоящую свинью. Вульгарно, вульгарно.

Сильвестр, прапрадед Игнаца, додумался до весьма нетипичной по тем временам бизнес-идеи: не просто выполнять работу могильщика, а предлагать клиентам целый комплекс погребальных услуг. Таким образом, непритязательный способ зарабатывания себе на хлеб был умело взлелеян до статусного, уважаемого предприятия. В короткое время бизнес Сильвестра расцвел пышным цветом – правда, на фоне полного отсутствия конкуренции. Однако к тому моменту, когда эстафету правления семейной фирмой приняли Игнац с Урзель, в здешних краях появился серьезный соперник – крупная ритуальная компания, имеющая представительства по всей Германии. Ценник у нее был гораздо ниже, ассортимент услуг – разнообразнее. Клиенты из числа коренного населения курорта, то есть семьи, много лет заказывавшие похороны исключительно у Гразеггеров, начали поглядывать в сторону конкурентов. Это еще не означало краха, но тем не менее заставляло задуматься. Сетевой гигант не раз предлагал супругам приобрести их бизнес, гарантируя трудоустройство в качестве наемных работников, но те не соглашались.

Радиоконцерт шел своим чередом. Смешанный квартет пел о том, что девушки по весне самые… гага… Что такое gagatzig[6]6
  Болтливые (от бав. диал. gagatzen – болтать, трещать без умолку).


[Закрыть], не поняли ни Игнац, ни Урзель.

– Наверное, твой отец знает, – предположила Урзель. – Позвони ему завтра и спроси, хорошо?

– Ты лучше подумай насчет ребрендинга, – отозвался Игнац. – Если мы собираемся заводить интернет-сайт, значит, без хорошего рекламного слогана никуда.

– «Наша фирма свято чтит старинные обычаи и опирается на традиции». Или как там выражается Филипп? «Мы предлагаем очень интересный продукт». Хай интерест продакт.

Их дети находились далеко от дома. Четырнадцатилетняя Лиза жила в престижном интернате на Штарнбергском озере, как будто бы играя роль в фильме «Ханни и Нанни», действие которого перенесли в элитные условия. Филиппу исполнился уже двадцать один год.

Молодой человек жил в Нью-Хейвене и учился на экономическом факультете Йельского университета.

– Разве Мюнхен тебя не устраивает? – спросил Игнац, когда сын засобирался в Америку.

– Нет, Мюнхен давно уже не катит, – отвечал сын. – И даже Йель уже не тот, каким был когда-то.

И Филипп, и Лиза собирались после окончания учебы вступить в семейный похоронный бизнес, что сулило ожесточенные «битвы диадохов», однако до этого момента, слава Богу, было еще далеко. Гразеггеры могли позволить себе такой интернат – лучший во всей Южной Германии – и такой университет – один из самых дорогих в Штатах. При желании они могли бы дать подобное образование еще двум десяткам своих детей, если бы те у них были. Зачем же владельцам небольшой похоронной фирмы понадобились свежие рекламные ходы? Почему бы им просто не наслаждаться тихим воскресным вечером, любуясь умытой дождем природой с уютной террасы под крышей? Почему бы не продать свой не слишком-то доходный бизнес титану похоронного дела?

На это у супругов имелись веские причины. Они использовали свою легальную фирму как прикрытие для совершенно особой деятельности – с простой, но гениальной бизнес-идеей. Дело чрезвычайно выгодное, но заниматься им в присутствии любопытной девчонки-подростка и амбициозного юноши было бы небезопасно. Поэтому Гразеггеры нарадоваться не могли, что их дети находятся вдали от дома. Ведь Игнац и Урзель прятали трупы.

8

«Этот человек нервничает, хотя я могу ошибаться», – подумал Еннервайн. Да, по лицу свидетеля градом катился пот, но ведь это могло быть следствием естественного возбуждения.

– Значит, вы занимаете должность рабочего по зданию в культурном центре?

– Да. Моя фамилия Шмидингер, Петер Шмидингер.

Еннервайн снова включил диктофон.

– Допрос Петера Шмидингера, рабочего по зданию. Где проживаете?

– Тут же, в культурном центре. Наверху есть небольшая квартира для обслуживающего персонала. Мы живем там с женой и сыном. А что, собственно, произошло?

– Картина происшествия пока не прояснилась, господин Шмидингер. Самый главный вопрос: вам сегодня ничего не бросилось в глаза? Не заметили чего-нибудь странного, подозрительного?

– Нет, ничего… Самый обыкновенный концерт… Все шло своим чередом. В год у нас бывает более двухсот представлений, так что… Все как всегда.

– Более двухсот? Ну надо же! А в чем конкретно заключается ваша работа во время концерта?

– Я отвечаю за освещение в здании. Сцена, зал – короче говоря, на всех участках. А также мы с женой организуем буфет. Тут, в фойе. Просекко, кофе, бутербродики с семгой, с икрой… Иногда устрицы. Любители классической музыки обожают такие изящные закусочки.

– Где вы были в тот момент, когда все случилось?

– За кулисами, у пульта управления светом. Обычно я нахожусь там с начала и до конца концерта.

Еннервайн еще раз обратил внимание на то, как дрожит голос у Шмидингера. Мужчина и вправду нервничал сверх меры. Выглядел он будто ископаемое из давно прошедшей эпохи – длинные, до плеч, волосы, собранные аптечной резинкой в неряшливый лошадиный хвост… Но главное было не в этом: из-под характерной синей спецовки, по которой, собственно, Еннервайн и распознал в этом человеке рабочего по зданию, выглядывала застиранная футболка с надписью: «Остановите Штрауса!» – и от нее веяло чем-то доисторическим. Но может быть, здесь имелся в виду не политик, а король вальса Иоганн Штраус?..

– Вы можете объяснить, что случилось? – снова спросил Шмидингер тихим тревожным голосом. – Труповозка подъезжала целых два раза… Несчастный случай?

Неопределенно махнув рукой, Еннервайн сделал еще более неопределенное выражение лица. Немного поколебавшись, стоит ли разглашать эту информацию, гаупткомиссар все-таки сообщил:

– Одного из погибших звали Евгений Либшер. По крайней мере так было написано на его нагрудной карточке. Вы знали этого человека?

Рабочий по зданию испугался, и его реакция не была наигранной. Еннервайн склонялся к тому, чтобы верить этому свидетелю.

– Конечно же, знал… Он из вспомогательного персонала. Запирал двери после начала концерта. Вот бедняга!..

– Вы назвали его беднягой лишь потому, что он погиб, или по какой-то другой причине?

– И так, и так. Либшер был махровый индивидуалист, с ним никто не мог найти общего языка. Вроде как раньше он служил в Дрездене, в государственном оперном театре, а потом потерял работу и в конце концов устроился к нам на такую скромную должность…

– У него есть родственники?

– Понятия не имею.

– Друзья?

– Представить себе не могу!

– А, понимаю. Значит, у него были трения с кем-нибудь из сослуживцев? Конфликты, разногласия?

– Ну не то чтобы серьезные… однако он был этакий, знаете ли… – Шмидингер запнулся и утих.

– Я прекрасно вас понимаю: о покойниках либо хорошо, либо ничего, но все-таки, пожалуйста, продолжайте.

– Вам знакомо словечко «гшафтлхубер»?

– Да, конечно, ведь я родом отсюда. И что, Либшер был любителем совать нос в чужие дела?

– Ну да. Он вникал абсолютно во все, даже в то, что его совершенно не касалось. Но как же так получилось, что его нашли мертвым в зрительном зале? Он туда почти не заходил, даром что капельдинер, – его место было здесь, в фойе. Что он там забыл?

– Выяснить это – наша работа.

На прощание Еннервайн традиционным жестом вручил свидетелю свою визитку и подошел было к двери, но вдруг обернулся и сказал, будто Коломбо:

– Ох, у меня возник еще один вопрос, господин Шмидингер.

– Пожалуйста, спрашивайте.

– Вы сказали, что занимаетесь освещением. А вы, случайно, не меняли его после того, как случилась вся эта история?

– Да, когда я увидел, что творится, то выключил освещение сцены и включил свет в зале. Я поступил неправильно?

– Нет-нет, господин Шмидингер, вы все сделали верно, даже не сомневайтесь. Но не могли бы вы включить все точно таким же образом, как это было на концерте? Сделайте это прямо сейчас. Можете?

– Конечно.

Рабочий по зданию прошел за кулисы и встал за пульт управления светом, а Еннервайн поднялся на сцену. В зале стало темно, прилежные «сборщики риса» пропали из виду, а через мгновение перед глазами гаупткомиссара вспыхнула добрая дюжина тысячеваттных прожекторов. Его едва не отбросило назад лавиной света. Инстинктивно прикрыв глаза рукой, чтобы не ослепнуть, руководитель следственной бригады вскоре убедился: с этой точки в зрительном зале и в самом деле ничего не разглядеть. Что и требовалось доказать. Однако выход Губертуса Еннервайна из полутьмы на яркий свет сразу же привлек внимание коллег. Гаупткомиссар стоял посреди сцены в картинной позе, драматически приложив руку к глазам, как будто бы собирался сказать: «Дайте же народу свободу мысли, господа!» – или как минимум: «Ваше сиятельство, лошади оседланы!» Несколько заядлых шутников, находящихся в зрительном зале, разразились аплодисментами.

– Благодарю вас, господин Шмидингер, достаточно. Можете снова выключать прожекторы.

– Блестящий выход, Еннервайн! Вы с успехом могли бы сыграть гаупткомиссара в детективном телесериале, – ехидно заметил человек с сильно оттопыренными ушами, державший в руках несколько крошечных пакетиков. Это был Ханс-Йохен Беккер, самая чутьистая ищейка из оперативной бригады экспертов-криминалистов.

– Спасибо, Беккер. При случае я обязательно пошлю резюме режиссеру «Места преступления». Может быть, для вас там тоже найдется какая-нибудь работенка. Например, младшим помощником осветителя.

Мужчины сердечно поприветствовали друг друга. Они пересекались по нескольким делам, и каждый из них знал, что может доверять другому.

– Вы закончили работу в партере? – спросил Еннервайн.

– Можно сказать, да. Точные результаты исследований будут через несколько часов.

– А как насчет балкона? Собираетесь его осматривать?

– Разумеется. Мы осмотрим все, в том числе и балкон.

Коллеги дружно задрали головы.

– Судя по вашему виду, Еннервайн, у вас уже есть версия.

– С чего вы так решили?

– Задумчивое выражение лица. Перебираете альтернативы… Исключаете возможности… Вычисляете траекторию падения…

Еннервайн засмеялся:

– Нет уж, вычислением траекторий я не занимаюсь. Не выполнять же мне вашу работу за вас. Но по большому счету вы правы.

Гаупткомиссар еще раз оглядел ту точку балконного парапета, у которой стоял некоторое время назад, мысленно проводя пунктирную линию вниз, до места обнаружения тел.

– Вон оттуда вполне можно спрыгнуть в зал, – задумчиво произнес он, очерчивая указательным пальцем воображаемую дугу.

– На то и балкон. С него всегда можно спрыгнуть.

– Я имею в виду, спрыгнуть так, чтобы приземлиться именно там, где были найдены жертвы.

– Значит, в настоящий момент вас все-таки интересует траектория полета. Игрек в квадрате равняется два пи икс…

– Прекратите, Беккер! Не хочу этого слышать! Вы замедляете ход расследования!

– У вас что, такие нелады с математикой? Хорошо, мы проверим вашу теорию своими силами и не будем грузить вас лишними цифрами. Для этого нам придется поработать в ночную смену. А завтра утром…

– …вы сообщите мне точные данные, я знаю.

Еннервайн вышел в фойе. Там стояла семейная пара среднего возраста, одетая как попугаи: муж – в бирюзовый вельветовый костюм и алый галстук, жена – в фиолетовый ансамбль из блестящей ткани. В таком одеянии дама чем-то напоминала растоптанную сливу.

– Идите к нам, шеф, – позвала Николь Шваттке. – Эти люди хотят говорить только с вами, и ни с кем больше.

Еннервайн подошел поближе к попугаистой паре.

– Так, в чем дело? Моя коллега могла бы с тем же успехом…

– Мы сидели в пятом ряду, места четырнадцать, пятнадцать, – жизнерадостно затрещала слива, чем-то напоминая Еннервайну его школьную учительницу английского.

– Меня зовут Томас Кюбель, а это Хайке, моя супруга. Мы заместители директора здешней гимназии, – со значением сказал господин. – Курируем немецкий язык, историю и социологию.

– А вы, судя по всему, возглавляете следственную бригаду, – обратилась к Еннервайну Хайке Кюбель.

– Да, это так.

– Оберкомиссар?

– Гаупткомиссар, – буркнул Еннервайн.

– Нет, я, наверное, до конца жизни не сумею запомнить: оберкомиссар – это ниже гаупткомиссара, верно? Как же вы сами не путаетесь в этих бесчисленных званиях?

– Я заглядываю в свое служебное удостоверение, – отозвался Еннервайн, чувствуя, что терпение у него на исходе. Однако госпожа Кюбель бодро щебетала дальше:

– Сколько же человек входит в следственную группу?

– Э-э, вопросы здесь задаю я, если угодно. Времени у нас мало, а работы невпроворот.

– Конечно-конечно.

Муж с женой предъявили Еннервайну свои удостоверения личности, и он переписал их данные.

– А теперь давайте ближе к делу.

Госпожа Кюбель что-то шепнула на ухо мужу, затем заместители директора гимназии прыснули со смеху, словно подростки.

– Может, посмеемся вместе? – прищурился Еннервайн.

– Все это очень, очень занятно, – сквозь смех выдавила госпожа Кюбель. – Но давайте серьезно. Мы наблюдали за происходящим с первого мгновения. Итак, один молодой человек опаздывает к началу концерта…

С этого момента супруги заговорили наперебой.

– Сначала мы не придали значения…

– Ну да, кто же знал, что потом это станет таким важным!

– Момент был выбран очень грамотно…

– Да, в самом начале концерта, когда никто ничего не ожидал!

– И вот представьте, она выходит, садится: пир-ри-ли-пи! И вдруг – крак!

– А потом появляется комиссар, – именно такой, каким его себе представляешь!

– Нет, гаупткомиссар! А какое звание идет следующим? Может быть, генерал-гаупткомиссар?

Еннервайн выключил диктофон. Эти вызывающе ярко одетые люди, похоже, находились в шоке и вели себя так нелепо именно поэтому. Он оглянулся в поисках кого-нибудь из медиков. Шваттке, у которой хватило ума подвести к начальнику эту веселую семейку, выпучила глаза.

– Тут неподалеку стоит машина «скорой помощи», – сказал Еннервайн господам Кюбель. – Может, пройдете туда? Вам обязательно помогут.

– Помогут? Замечательно! Конечно же, мы хотим получить медицинскую помощь! Где это можно сделать?

Мягко, но настойчиво Еннервайн выпроводил господ заместителей директора гимназии на улицу. Бестолково пометавшись по площади перед зданием, все еще заполненной автомобилями всевозможных спасательных служб, супруги Кюбель набрели наконец на передвижной госпиталь, постучались туда, и их впустили.

– Острая шоковая реакция, – проворчал Еннервайн.

– У меня другое предположение, – сказала Николь Шваттке. – Возможно, они решили, что все происходящее – просто инсценировка. Часть дивертисмента, так сказать.

– Чего-чего? – прищурился гаупткомиссар. – Они принимают нас за актеров?

– Да, мне так кажется, – кивнула Шваттке.

– Но ведь только слепой не заметит, что творится на улице! Вся эта кутерьма, суматоха, спецтехника, пожарные, спасатели, подъемные краны… Разве нормальному человеку может прийти в голову мысль об инсценировке? Ну хорошо, допустим, что это на самом деле шоу, но уж точно не трехгрошовая опера. Я хочу сказать, вряд ли такое удовольствие можно получить за входной билет ценой в десятку-другую евро.

– В наше время для подобных затей еще находятся спонсоры.

– Может быть, это и вправду инсценировка, – хмуро заключил Еннервайн. – А мы просто не в курсе.

После того как были записаны показания и адреса всех свидетелей, толпившихся в фойе, Еннервайн созвал свою небольшую команду на летучку. К этому моменту на месте происшествия остались лишь Остлер, Хёлльайзен, Шваттке и Штенгеле.

– Утром к нам присоединится госпожа Шмальфус, специалист из Центральной психологической службы полиции, – сообщил Еннервайн. – Далее. Для нас арендовано жилье, такой славный домик на лоне природы. Кто не хочет возвращаться в Мюнхен, может переночевать там – вот адрес. Здесь нам делать больше нечего, сворачиваемся. Сегодня каждому из нас еще придется покорпеть над отчетами.

– Завтра во сколько начинаем?

– Я жду вас на совещание ровно в восемь утра.

И тут к полицейским снова вышел длинноволосый рабочий по зданию.

– Прошу прощения… Бутербродики, семга, икорный мусс – свежайшие, высшего класса. Иначе мне придется все это выбросить…

На следующее утро особая следственная бригада из двадцати полицейских уничтожила приготовленные на четыреста персон тортильи, рулетики, чиабатту и канапе – в сугубо неофициальном порядке.