Текст книги "Господь хранит любящих"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

8

Кроме нас в баре сидели еще двое мужчин; они бросились мне в глаза сразу, как я вошел. Оба, должно быть, проигрались. Они прислушивались к голосам крупье из зала, точнее к голосу одного из них. Когда я шел к стойке, тот как раз выкрикнул: «Trente-six, rouge, pair et passe!» [49]49
  Тридцать шесть, красное, нечет и пасс! (фр.)


[Закрыть]

На это один из мужчин сказал:

– У меня было двадцать на последней дюжине и десять Transversale pleine.

Другой ответил:

– Черт, а я, идиот, опять поставил на двенадцать, два слева, два справа!

Оба продолжали играть. А так как у них больше не было денег, они могли играть только мысленно, чем они и занимались. В мыслях они ставили фишки, которых больше не имели.

«Vingt-neuf, noir, impair et passe!» [50]50
  Двадцать девять, черное, нечет и пасс! (фр.)


[Закрыть]– крикнул крупье от первого стола.

– У меня ничего, – сказал один.

– А у меня «лошадка» с десятью шиллингами, – ответил его партнер по странной игре и потер руки.

Сейчас, когда мы с барменом старались привести в чувство Петру, оба мысленных игрока подошли к нам. Один смущенно спросил, не может ли он чем-нибудь помочь, второй в это время поднял с пола упавшую сумочку Петры. Две двадцатишиллинговые фишки выкатились из нее. Продувшийся игрок воспользовался всеобщим замешательством, чтобы их украсть. С отрешенным видом он опустил кусочки искусственной смолы в карман. Он был убежден, что этого никто не заметил. Никто и не заметил, кроме меня, а у меня были другие заботы.

– Я принесу даме коньяк, – сказал бармен.

Воришка высказался, что при обмороках лучше всего «Ферне Бранка», и заспешил в зал.

После первого глотка «Хеннесси», который мы в нее влили, Петра открыла глаза. Она все еще лежала на ковре, я поддерживал ее голову. Как только она пришла в себя, ее зубы застучали по стакану, это звучало ужасно.

– Мне очень жаль. – Она, шатаясь, поднялась и оправила платье, при этом чуть не упав снова.

– Что случилось? – Я крепко держал ее. – Что с вами?

– Волнение от игры, – вежливо пояснил бармен. – Может быть, даме лучше выйти на воздух…

Лицо Петры было совсем белым. Она посмотрела на стойку. Я тоже посмотрел на стойку. Там, куда смотрели мы оба, лежала фотография Сибиллы.

– Пожалуйста, проводите меня в мой номер, – сказала Петра. – Мне нужно с вами поговорить.

Я заплатил за выпивку и вместе с ней двинулся через зал наверх. За первым столом сидел воришка. Он как раз поставил на девятнадцать украденный кружок. Шарик крутился.

«Dix-neuf, rouge, impair et manque!» [51]51
  Девятнадцать, красное, нечет и манк! (фр.)


[Закрыть]– возвестил крупье.

Вор выиграл семьсот шиллингов.

Номер Петры был похож на мой. Здесь также был приемник, который передавал музыку. Звучал концерт фа мажор Джорджа Гершвина [52]52
  Гершвин (Gershwin) Джордж (1898–1937) – американский композитор. (Прим. ред.)


[Закрыть]. Петра выключила радио, села на постель и сказала:

– Теперь я знаю, кто убил Эмилио Тренти…

– Кто?

Она продолжала не двигаясь:

– …и кто так же убил бы меня, если б мог.

– Кто? – спросил я еще раз.

– Женщина, чью фотографию вы мне показали.

– Сибилла? Она кивнула.

Непостижимое становится понятнее, становится переносимее и представимее, как только покидает область невысказанного и облекается в слова, из уст или на бумаге. Кошмар, рассказанный поутру, уже не пугает, он может быть даже смешон.

Мы сидели друг против друга в светлом неуютном номере отеля, Петра на кровати, я – в неудобном кресле, и она сообщала мне, что считает Сибиллу убийцей. Я подумал, что это – не говоря о прочем – страшно, но возможно.

Я спросил:

– Так вы знаете Сибиллу?

– Да, – сказала она, и ее зубы снова застучали.

– Может быть, вы путаете ее с кем-то другим? Фотография не слишком хорошая. Есть люди, очень похожие друг на друга.

– Господин Голланд, у вашей подруги была родинка величиной с шиллинг под левой подмышкой?

– Да.

– Она плохо слышала на правое ухо?

– Да.

– Из-за поврежденной барабанной перепонки?

Я кивнул и подумал, что все, конечно, сплошное недоразумение, и вот-вот все объяснится каким-то безобиднейшим образом.

– И это повреждение, – продолжала между тем Петра своим неестественно спокойным, неестественно чистым голосом, – было результатом удара, который ваша подруга получила еще ребенком?

– Да, – ответил я тяжелым, едва ворочающимся языком, словно был пьян. – Сибилле было двенадцать лет, когда какой-то старик…

– …когда какой-то старик ударил ее на улице.

– Потому что она играла с его собакой.

– Потому что она играла с его собакой.

Мы сказали это одновременно.

Она вздохнула:

– Мне жаль вас, господин Голланд.

– Простите?

– Мне жаль вас, господин Голланд. Вы вызываете у меня сочувствие. Я уверена, что для вас будет тяжелым ударом услышать правду.

– Правду?

– Правду о Виктории.

– Кто такая Виктория?

– Женщина с фотографии.

– Ее зовут Сибилла Лоредо! – прошептал я.

Она покачала головой, сурово и неумолимо, как ангел Господень в день Страшного суда:

– Нет, господин Голланд. Женщину с фотографии зовут не Сибилла Лоредо. Ее зовут Виктория Брунсвик.

9

Теперь мне необходимо преодолеть маленькую трудность в дальнейшем рассказе. Я должен поведать кусочек прошлого, свидетелем которого я не был. Я должен рассказать о двух женщинах – Петре Венд и второй, которую я знал под именем Сибиллы Лоредо, но которую в действительности звали Виктория Брунсвик.

В то время, когда Петра Венд рассказала мне в Зальцбурге, в номере отеля, о своем и Виктории Брунсвик прошлом, у меня еще не было возможности проверить, соответствует ли эта история действительности. С тех пор прошло много дней. Такая возможность у меня появилась.

Я установил, что Петра Венд говорила в ту странную ночь чистую правду. Я нашел свидетеля. И этим свидетелем был не кто иной, как Сибилла Лоредо.

Впрочем, я понимаю, что постоянное использование двух имен – Сибиллы Лоредо и Виктории Брунсвик – может запутать читателя. Поэтому женщину, которая носила оба эти имени, я буду и дальше называть Сибиллой. И так понятно, что это одно и то же лицо. А поскольку сегодня, когда я пишу эти строки, у меня больше нет оснований подвергать сомнению рассказ Петры Венд, я запишу его как реальное событие, от третьего лица.

История, которую я должен здесь изложить, началась апрельским вечером 1944 года в Зеленой гостиной итальянского посольства в Берлине. Шла война. Столица так называемого великого германского рейха только что подверглась англоамериканским воздушным налетам. Битва за Сталинград была проиграна. Сражение за Африку проиграно. Высадка союзников в Нормандии еще предстояла. Голодная, полная страха и отчаяния жизнь теперь протекала в промежутках между воем сирен, фосфоресцирующими ливнями и ковровыми бомбардировками, с Би-би-си, карточками и партийными шпиками.

В тот апрельский вечер – рейхсрадио Берлина сообщило о «тяжелых воздушных боях за Дойчен бухт в сердце земли Бранденбург» – в Зеленой гостиной итальянского посольства был сервирован коктейль. Это был так называемый «манхэттенский прием», и атташе по культуре извинился перед дамами, что – по понятным причинам – в напитках отсутствовал как компонент настоящий английский джин. Атташе по культуре был молодой красивый мужчина, черноволосый, с горящим взглядом. Он был особо мил с дамами и абсолютно гомосексуален. Многие дамы в Берлине и в других местах пытались отвратить его от педерастических пристрастий и склонить к нормальным сексуальным взаимоотношениям, но тщетно. Атташе по культуре был в Берлине невыразимо счастлив. Он любил стройных белокурых и голубоглазых мальчиков и, как только выпадала возможность, совершал поездки по автостраде 504 с членами гитлерюгенда.

– Возможно, скоро, – говорил он напевным голосом даме в черном вечернем платье, – нам придется устраивать приемы в каком-нибудь подвале. Это будет скандал!

У дамы были коротко стриженные белые волосы. Ее кожа была чистой, глаза прозрачно-голубые. Ей было двадцать четыре года, и звали ее Петра Венд. Она в первый раз была в итальянском посольстве. Посол, нашедший ее в каком-то ночном ресторане, был стар и уродлив, но нормальной ориентации и любил красивых женщин. Он был charmant [53]53
  Очаровательный (фр.)


[Закрыть]. Он знал, как угодить женщинам. Те, кто знавал его интимно, отвергали ради него общество всех прочих мужчин.

– У нас в Берлине теперь не так хорошо, – говорила Петра Венд, жадно вгрызаясь в аппетитный сэндвич с красной рыбой, которой теперь в Берлине было не так уж много.

– Как только мы добьемся окончательной победы, ваш город будет отстроен заново и станет еще лучше, – ответил атташе по культуре, радуясь, что ему удалось избежать иронии в голосе. Он хорошо говорил по-немецки.

– Вы работаете на киностудии?

– Да, я ассистент художника по костюмам. Это, – продолжил педераст, – не тот уровень для женщины вашей красоты, фрейлейн.

Он выставил свои прекрасные зубы и подумал, что Петра ему действительно нравилась. Она была ухоженной. И, несомненно, очень чистой. Атташе по культуре печально подумал, что в принципе ничего не имеет против женщин. Единственно, что ему мешало сблизиться с ними, был их запах. Иногда женщины были очень даже милы, но кому под силу вынести их запах?!

Атташе по культуре спросил:

– Не доставило бы вам удовольствия немного пожить в Риме?

– Синьор Росси, – ответила Петра, – через пару минут здесь будут англичане. Вы надо мной смеетесь?

«Она пахнет, как все они», – грустно подумал атташе по культуре и сказал вслух:

– Я говорю серьезно. Вы могли бы оставить свою работу – ну, скажем, на несколько месяцев?

– Я не понимаю вас.

– Милостивая госпожа, – сказал атташе по культуре, – вы молоды, вы красивы, вы из хорошей семьи. Это входит в обязанности нашего посольства – приглашать в Рим красивых молодых девушек из хороших семей. Вы – наши гостьи. Вы живете в маленьких палаццо и можете делать все, что вам заблагорассудится.

– Вы хотите сказать – безо всяких обязанностей?

– Безо всяких обязанностей, фрейлейн. Мы надеемся, что каждое из таких приглашений служит укреплению дружественных связей между нашими странами.

– Это звучит как сказка, – сказала Петра.

– Может быть, и звучит так, но это не сказка. Фрейлейн Венд, позвольте мне от имени его превосходительства господина посла пригласить вас в Рим. Если хотите, можете выезжать хоть завтра. Вы тут же получите домик на Виа Аппиа.

– Но это невозможно. Такого не бывает!

– Бывает, фрейлейн, – ответил с улыбкой атташе по культуре, подумав про себя, что его отталкивает не только их запах, но и отсутствие ума.

От мужчин атташе по культуре ума и не требовал, напротив, это даже было помехой. В женщинах ему ума не хватало. Он с тоской подумал об идеальном унтершарфюрере [54]54
  Unterscharführer (нем.) – заместитель командира отряда в национал-социалистской молодежной организации «Гитлерюгенд». (Прим. ред.)


[Закрыть]по имени Клаус Цшайле и спросил:

– Так вы принимаете приглашение?

– Мне надо подумать, – ответила Петра.

– Разумеется, фрейлейн.

– К тому же у меня нет денег…

– Вы – наша гостья. Мы откроем вам счет в банке.

– Но я не могу принять этого!

– Можете, фрейлейн, можете! Господин посол обожает красивых женщин. Для него они – посланцы Божьи, – возразил атташе по культуре, подумав про себя, как это противно снова и снова повторять все те же фразы. Он решил поговорить со своим начальником. Почему это ондолжен приглашать этих молоденьких девушек. Если министерству иностранных дел в Риме нужны эти осведомительницы, пусть он, черт возьми, придумает что-то новенькое! Ну сколько можно рассказывать романтические сказочки о бесплатном пребывании в Риме…

– Я… я думаю, что это самое поразительное приглашение в моей жизни! – сказала потрясенная Петра Венд.

«Ну, слава Богу», – подумал атташе по культуре и, улыбаясь, спросил:

– Стало быть, вы едете?

– Да, – ответила Петра.

Снаружи завыли сирены. Воздушные бои за Дойчен бухт докатились до Берлина.

10

В эту ночь столица рейха потеряла всего лишь 526 человеческих жизней. Это была относительно спокойная ночь, были сброшены в основном фугасы и зажигательные бомбы.

Двумя днями позже Петра Венд, готовящаяся к отъезду, получила по почте повестку, в которой ей сообщалось, что она должна явиться в комнату 314 Ведомства иностранных дел на Вильгельмштрассе к господину Яну. Срочно.

Господина Яна звали Хельмут. Он встретил ее на пороге своего кабинета, высокий, темноволосый и мрачный.

– Фрейлейн Венд, вы подавали документы на выезд в Италию?

– Да, но в полицию, а не к вам, – ответила сбитая с толку Петра.

– Полиция поставила нас в известность, – ответил господин Ян, разглядывая свои желтые от никотина пальцы.

– Я приглашена итальянским посланником…

– Мы знаем это, фрейлейн Венд, мы знаем все. Вы, конечно, радуетесь вашему приглашению.

– О, конечно, господин Ян, конечно. Вы только подумайте, в Италии уже совсем тепло! И никаких бомб, и этого жуткого страха! Я так счастлива, господин Ян!

– Я полагаю, фрейлейн Венд.

– А разве не так?!

– Так, фрейлейн Венд. Только вы не поедете в Рим.

– Я… что?

– Вы не получите разрешение на выезд.

– Я не понимаю…

– Мы не выпустим вас, фрейлейн Венд. Ели только вы немножко не поможете нам.

– Но как я могу?..

– Фрейлейн Венд, – сказал Ян и меланхолически оттопырил свою и без того длинную верхнюю губу. – В Риме вы будете контактировать со многими людьми, в основном с мужчинами. Эти мужи занимают высокие государственные посты, среди них будут и промышленники, и политики. Могу себе представить, сколько интересного могут рассказать эти люди.

Петра молчала.

Вошел мужчина с одной рукой, поднял свою правую в знак приветствия и доложил, что в скором времени ожидается воздушный налет.

– Благодарю вас, – сказал господин Ян. Затем, обернувшись к Петре:

– Будем откровенны, фрейлейн Венд. Мы знаем, что предстоит вторжение в Италию, но не знаем где. Мы знаем, что наши доблестные итальянские друзья намерены нам изменить, но не знаем когда. Мы бы очень хотели это узнать. Если бы вы могли помочь нам в этом отношении, то я мог бы способствовать вам в незамедлительном получении разрешения на выезд, а также выразить нашу признательность в финансовом отношении.

– А если я не смогу вам помочь?

Господин Ян грустно покачал головой:

– У нас так много фабрик, фрейлейн Венд. Вы консультант по костюмам? Профессия, не имеющая военного значения. Я слышал, что на «Сименс и Хальске» еще требуются работницы на конвейер. Вы знаете, где расположена эта фабрика?

– На севере.

– Да, а в северной части города бомбы падают особенно часто, фрейлейн Венд. И рабочий день на «Сименс и Хальске» начинается в шесть часов утра…

Петра ничего не ответила.

– А может случиться, – он впервые мило улыбнулся, – что вас распределят в ночную смену. И тогда смена будет начинаться в девять вечера, а заканчиваться в шесть утра.

11

Со времени того разговора в комнате 314 на втором этаже Ведомства иностранных дел на Вильгельмштрассе до этой зимней ночи в отеле «Питтер» в Зальцбурге прошло двенадцать лет. Дойдя в своем рассказе до этого места, Петра Венд – сама повзрослевшая на двенадцать лет – опустила голову и замолчала. Я подумал, что за эти годы с лица земли исчезло Ведомство иностранных дел на Вильгельмштрассе, и сама Вильгельмштрассе, и, возможно, тот господин Ян, и спросил:

– Заказать что-нибудь выпить?

Она молча кивнула.

– Еще шампанского?

– Да, пожалуйста.

Я пошел к телефону и заказал шампанское и виски. Потом снова сел напротив и посмотрел на нее. Она глухо сказала:

– Мне все равно, что вы обо мне думаете.

Я промолчал.

– Я была так молода, – воскликнула она. – Я не хотела попасть на «Сименс и Хальске»! Я боялась бомб! Все мои близкие умерли. На кого мне было опереться?

– Итак, вы приняли предложение господина Яна?

– Да, и мне все равно, что вы обо мне думаете!

– Я ничего не думаю, – ответил я. – Рассказывайте, пожалуйста, дальше. Расскажите о Сибилле. Пожалуйста, госпожа Венд!

Она подобрала под себя ноги, ее знобило.

– Так вот, я поехала в Рим. По приглашению итальянцев и с заданием от Ведомства иностранных дел держать в Риме ухо востро. Мне хорошо заплатили.

Я молчал.

– Мне за это очень хорошо заплатили! – крикнула она.

– Я рад, – сказал я.

Мне было плевать на то, чем занималась Петра Венд. Это меня не касалось. Я хотел услышать о Сибилле. Меня интересовала только она.

Я подумал: «Может, Петра Венд лжет?»

Я подумал: «Но она действительно знает Сибиллу. Она знает о маленьком родимом пятнышке под левой подмышкой».

Я подумал: «Я должен выслушать дальше. Может быть, она говорит правду…»

– Посланник забронировал для меня купе в спальном вагоне, – рассказывала Петра Венд. – Перрон был забит женщинами и детьми. Все хотели уехать из города. Они штурмовали поезда. Множество детей было затоптано, многие потерялись. Снова завыли сирены. Для меня двое полицейских расчистили проход. Они оттесняли женщин и детей, чтобы доставить меня в мой спальный вагон. Я ехала одна, это было купе в вагоне первого класса. Весь остальной поезд был забит настолько, что стояли даже в туалетах, а выйти можно было только через окна.

– Рассказывайте дальше, – поторопил я. – Итак, вы прибыли в Рим.

– Да, господин Голланд.

– И жили в доме на Виа Аппиа.

– Да, господин Голланд.

– Дальше.

– Из Берлина приехал атташе по культуре и ввел меня в салоны римского светского общества. Я познакомилась со многими людьми.

– Дальше.

– Я сама устраивала приемы. У меня было положение, деньги, прекрасный дом. Все оплачивалось ведомством иностранных дел.

– Дальше.

– Один человек влюбился в меня.

– Это меня не интересует.

– Сейчас вам станет интересно, – возразила она с дрожью. – Этого человека звали Тонио Тренти. Он был сыном того человека, которого сегодня застрелили на Акациеналле.

12

В дверь постучали.

– Войдите! – крикнул я.

Вошел улыбающийся молодой официант с напитками. Он выразил надежду, что шампанское охладилось достаточно. «Но если нет, – посоветовал он, – подержите его еще в холодильнике». Затем он исчез. Я налил содовой в свое виски, Петра пригубила свой бокал шампанского.

– Достаточно холодное? – спросил я.

– Да, спасибо.

– Хотите соломинку?

– Спасибо, нет.

– Кем был этот Тонио Тренти?

– Куратором посольств в Министерстве иностранных дел.

– Куратором посольств? Значит, он был не так уж молод?

– Он был очень одарен, господин Голланд. Ему прочили сенсационную карьеру. Ему было двадцать восемь лет, он был высокий и стройный, смуглый, с серыми глазами. Когда он улыбался…

Петра оборвала свой рассказ, уткнулась лицом в подушку и зарыдала. Она лежала в неестественно изогнутой позе и плакала навзрыд. Подол ее платья задрался, и было видно сорочку. Я сидел, пил свое виски и ждал, когда она выплачется. Ждал я довольно долго.

Наконец она села, вытерла рукой слезы и сказала:

– Простите, пожалуйста.

– Вы очень любили этого молодого человека?

– Очень, господин Голланд.

Я сказал:

– Мне жаль, что я тогда был с вами так груб.

Эти слова она пропустила мимо ушей.

– Мы полюбили друг друга с первого взгляда, – потерянно сказала она. – Нас познакомил атташе по культуре, и мы… и я… в тот же вечер я стала его любовницей. Это произошло в моем доме. Он оставался у меня до утра.

Я подумал, что все это как-то нереально: этот вечер, эта комната, эта женщина, которую еще несколько часов назад я вообще не знал, а теперь она рассказывает мне целую главу из своей жизни. И я подумал, что буду слушать главу за главой, каждую интимную подробность, лишь бы они привели меня к Сибилле…

Между тем женщина на кровати продолжала:

– Из общения с Тонио Тренти мне стало ясно, что приглашение посла было не такой уж безобидной прихотью, как это показалось вначале.

– Он заставлял вас работать на итальянское Министерство иностранных дел?

– Как вы догадались?

– Ну, это было несложно, к тому же это их обычный метод.

– Обычный метод, да? – Она с тоской посмотрела на меня, потом пожала плечами. – Ладно. Тонио полагал, что я часто встречаюсь с людьми из немецкого посольства. Он хотел получить сведения и планы. Он доверился мне. Он рассказал, что группа итальянских дипломатов, к которой принадлежал и он, уже вела переговоры с американцами о заключении сепаратного мира.

– О, это была прекрасная информация для господина Яна, – сказал я. – И вы…

– Не я, господин Голланд.

– А кто предал вашего возлюбленного?

– Другая женщина.

Я отхлебнул глоток. Мне пришлось ухватиться за стакан обеими руками, потому что мои пальцы дрожали. И все-таки я пролил несколько капель. «Вот оно, – подумал я. – Вот мы и подошли. Уже близко!»

– Женщина, которая выдала Тонио Тренти, – это Виктория Брунсвик, – сказала Петра Венд.

Это Сибилла. Сибилла. Моя Сибилла.

13

Министр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп был человеком с небогатым воображением. Более всего ему был недоступен мир женских чувств. Только так можно объяснить то, что сам министр называл «своим детищем». У Риббентропа был идефикс использовать женщин в политике. Они, считал он, вхожи в любое общество, они получают власть над мужчинами, нет такой тайны, которую бы мужчина не доверил им. Эти аргументы Риббентропа трудно опровергнуть. Смехотворным является то, на что министр иностранных дел рассчитывал далее: эти молодые красивые женщины, как истинные верноподданные Германии, будут сообщать все, что они узнали от павших в их объятия мужчин, в Ведомство иностранных дел. Мысль о том, что женщина, которая любит, принадлежит только предмету своей страсти и никому более, была свыше понимания бывшего коммивояжера известной фирмы по производству шампанского. По документам известно, что около трех сотен юных дам соблазнительной внешности и из хороших семейств, как только позволяли обстоятельства, были отправлены с 1939 по 1945 год по поручению Ведомства иностранных дел за границу.

В Риме той весной находились две дамы подобного сорта, в чьих салонах собиралось высшее общество. Один из этих салонов принадлежал Сибилле. Петра Венд уже целую неделю была любовницей Тонио Тренти, когда получила от Сибиллы приглашение.

Сибилла Лоредо – или Виктория Брунсвик, как она тогда именовалась, – жила на Пьяцца ди Спанья, а именно по левой стороне знаменитой лестницы. В саду имелись пинии, амурчики и какой-то высеченный из камня римский бог с отбитой головой. Был вольер с многочисленными птичками. Гостей Сибилла принимала на верхней террасе. На ней было шелковое зеленое платье с золотыми разводами, черные волосы она собрала в высокую прическу. Ее большой рот приоткрылся в улыбке, когда она устремилась навстречу Петре.

– Рада, что мы наконец-то познакомились, моя дорогая, – сказала Сибилла и протянула Петре руку, сухую горячую руку с длинными, покрытыми красным лаком ногтями. – Нам много есть что порассказать друг другу, – продолжила она. – Ведь у нас общие друзья.

Слуга сервировал чай на обширной террасе перед домом. Дамы сидели под тентом в плетеных креслах. С Пьяцца ди Спанья доносились крики и смех играющих детей. Сибилла сама налила ей чай и с улыбкой спросила:

– Сахар?

– Да, спасибо.

– Кусочек?

– Два, пожалуйста.

Сибилла положила Петре в чашку два кусочка сахара, закинула ногу на ногу и мило спросила:

– Стало быть, вы и есть та шлюшка, с которой меня обманывает мой мужчина?!

Петра аккуратно поставила свою чашку на хрупкий столик и сказала:

– Должно быть, это шутка, которую я не понимаю?

– Вовсе нет, – ответила Сибилла. – Я говорю вполне серьезно. Он обманывает меня с вами. И я не собираюсь это терпеть. Соблазнить Тони не так уж трудно, я сама когда-то сделала это. Он мягок и сентиментален. Поэтому я и решила с вами поговорить.

– Постойте, – слабо пролепетала побледневшая Петра. – Вы говорите о Тонио Тренти?

– Оставьте этот спектакль, – отрезала Сибилла ледяным голосом, и ее кошачьи глаза сузились. – Не посмеете же вы утверждать, что понятия не имели о том, что Тони мой любовник, когда укладывали его с собой в постель!

– Но я правда не знала…

– Не знали того, о чем известно всему Риму? – насмешливо спросила Сибилла.

– Клянусь вам, я ничего не знала.

Сибилла скривила свой большой рот:

– Ладно, теперь вы это знаете. Тонио Тренти – мой любовник. С вас довольно? Теперь вы оставите его в покое?

– В покое! – воскликнула Петра. – Но я люблю его! И он меня любит, он все время говорит об этом!

– Поэтому он спит со мной, – усмехнулась Сибилла.

Они говорили о своем общем возлюбленном как о ребенке, о невоздержанном озорном ребенке.

– Я… Я должна с ним поговорить! – вскочила Петра.

– Говорить должен он, а не вы! – Сибилла заступила ей дорогу. – Сядьте!

– Пустите меня!

Сибилла схватила ее за плечо и слегка толкнула. Рука у нее была тяжелой. Петра рухнула в плетеное кресло и с трудом выдавила из себя:

– Что вы себе позволяете?

– Заткнитесь. Я еще не закончила, – с расстановкой произнесла Сибилла. – Скажите спасибо, что у меня нет собак.

– Что?

– Если бы у меня были собаки, была бы и плетка. Я живо исполосовала бы вам мордашку. Вашу пустую смазливую мордашку, сучка.

– Вы подлая, дерьмовая… – Петра прикусила язычок.

– Мне абсолютно безразлично, что вы там мелете, то ли Тони вас любит, то ли вы его любите. У Тони нет мозгов. За него всегда думают другие. Уж я-то сумею ему объяснить, что я – та, которую он любит…

– Да вы просто сумасшедшая, – с облегчением от внезапного прозрения сказала Петра. – Вы потеряли рассудок, иначе не говорили бы так!

Не обращая внимания на ее замечание, Сибилла продолжала:

– …и поэтому я запрещаю вам с ним говорить. Вы просто-напросто вышвырнете его.

– Что? Я…

– Вы скажете ему, что с вас хватит, что это свыше ваших сил, что он вам противен.

– Вы безумны!

– Что он должен убраться. Исчезнуть. Навсегда!

– Безумны! Вы безумны!

– Когда у вас с ним свидание?

– Сегодня вечером.

– Значит, вы скажете ему это сегодня вечером.

– И не подумаю!

– Да? – засмеялась Сибилла, и ее лицо вдруг стало похоже на лицо мертвеца. – Послушайте вы, шлюшка. У нас с вами есть кое-что общее. И вы, и я здесь по заданию Ведомства иностранных дел…

– Но…

– Заткнитесь. Вы должны осведомлять господина Хельмута Яна, да? Я тоже. Я еще ничего не донесла, ничего стоящего. Вы тоже, это я знаю. Нами обеими недовольны.

– Я…

– Да помолчите! Если в ближайшее время не поступят донесения, нас отзовут. Вам предложили «Сименс и Хальске»? Вот видите!

– Не понимаю, о чем вы говорите!

– О, конечно, понимаете. И вам теперь страшно, правда ведь? Теперь вы дрожите за него! Этого я и ожидала. Видели бы себя сейчас, у вас от страха позеленело лицо. Держу пари, вы сейчас и трех шагов не сделаете, чтобы не упасть. Тонио так болтлив, не правда ли? Особенно в постели. Как думаете, что произойдет, если наш общий друг, господин Ян, узнает про хлопоты Тони о сепаратном мире?

Петра уставилась на нее широко раскрытыми глазами.

– И не только об усилиях Тони, но и других его друзей. Это было бы очень интересно господину Яну. Подумайте только, какие громкие имена: Чезаре Франк, профессор Сольти, Элио Карниель.

– Что вы собираетесь сделать? – с трудом выдохнула Петра. – Предать мужчину, которого любите? Да знаете ли вы, что с ним тогда будет?!

– Вы убьете его, – спокойно сказала Сибилла. – Его и его друзей, а может быть, и друзей этих друзей. Вы убьете многих, насколько это позволит вам совесть.

Сибилла бросила взгляд на Петру. Ее черные кошачьи глаза горели жутким мертвецким огнем.

– Хорошо, – сказала она, – я сделаю, как вы хотите!

Слабый шорох заставил их обернуться. Позади стоял слуга, ранее сервировавший стол.

– В чем дело, Анжело, почему ты позволяешь себе тревожить нас?

– Простите, синьора, – ответил тот, – я только хотел доложить, что прибыл синьор Тонио Тренти.