Текст книги "Господь хранит любящих"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

18

Она слишком часто это повторяла.

Я пошел от нее прочь, к лестнице, которая вела на мост.

Сибилла осталась сидеть и только тихо спросила:

– Ты выдашь меня?

Я ничего не ответил.

– Можешь это сделать, – сказала она. – Я больше не буду убегать. И прятаться больше не буду. Я буду в своем отеле. Ты можешь позвонить в полицию и сказать, где я.

Сибилла сидела на бурой бетонной глыбе, не двигаясь, и все говорила и говорила.

Она сильнее, думал я, и она знает, что сильнее. И толкает меня на подлость своей любовью. Если бы она сейчас позвала меня, а я бы не вернулся, то сильнее был бы я, а она бы проиграла. Но она не позвала меня. Она все сидела, и глядела мне вслед, и говорила, что больше не будет скрываться. Она сильнее. И знает, что сильнее.

– Донеси на меня. – Ее голос становился все более хриплым и низким. – Не забудь адрес. Отель «Эксцельсиор», Фэрбергассе, двенадцать. Номер триста семь, третий этаж.

Я заковылял по ступеням наверх.

– Иди в управление полиции, Пауль. Там работают день и ночь. Там есть дежурный, можешь ему все рассказать.

В эту минуту я проходил мимо писсуара для мужчин и читал: «AMI…»

Из темноты доносилось:

– Я останусь здесь еще пятнадцать минут. Могут приходить меня забирать. И ты можешь приходить с ними, Пауль.

«…GO НОМЕ», – прочитал я, проходя мимо дамского туалета.

– Если в течение четверти часа никто не придет, я вернусь к себе в отель. Тогда они могут брать меня там.

Льдины ударялись об опоры моста. Они бились, скреблись и скрипели, леденяще, металлически, без отзвука. Подплывали все новые и новые глыбы. Река была полна ими.

19

Толстый лысый Никита Хрущев – прочитал я в газете по дороге в Зальцбург – во время своей речи на съезде Коммунистической партии ударился в слезы, а под конец упал в обморок. Еще тридцать делегатов, внимавших ему, также в обморочном состоянии были вынесены из зала. Это было для них чересчур, когда новый партийный босс назвал в своей речи мертвого сына сапожника Виссариона Джугашвили – известного как Сталин – предателем, деспотом, чудовищем и убийцей. На каком-то приеме в честь иностранных высокопоставленных лиц Хрущев, плача, рассказывал, как Сталин ему приказал: «Пляши!», и он, трепеща за свою жизнь, плясал. Кумир рухнул.

Теперь уже было неуместно верить в Иосифа Сталина, отца всех трудящихся, героя войны с гитлеровским фашизмом, первого и величайшего сына Советского Союза. Школьники теперь писали якобы «стихийные» письма дочери Сталина, в которых задавали вопрос, не считает ли она более разумным убрать уважаемого папочку из мавзолея и похоронить как обычного человека.

Когда я прибыл в Мюнхен, выдержки из фантастической речи Хрущева уже стали достоянием мировой общественности. Мы завели о ней разговор с шофером, который вез меня из аэропорта в отель «Четыре времени года».

– Вероятно, – говорил я с присущим европейцам чувством неполноценности, – это всего лишь пропагандистский трюк, попытка вновь завоевать те круги, которые симпатизируют коммунистам, но разочаровались в большевиках. Возможно, все это гениальная ловушка для душ всех утративших отечество левых, всех падших красных ангелов.

Мой шофер был другого мнения:

– Может, конечно. Только что русские этим выиграют? Кто радуется этому? Интеллигенты! А с интеллигентами каши не сваришь. Они трусливые и бесхребетные и при первом удобном случае свалят. Нет, с интеллигентами мировой революции не сделаешь!

Он был большой скептик, этот шофер. Он продолжал:

– Знаете, у меня был друг, он был ярым коммунистом. Сражался в Испании, сидел в фашистских застенках и всю свою жизнь был не в ладах с властями. Он не был интеллигентом – такой порядочный сильный парень. Неделю назад он сказал мне, что верил в Сталина, как другие верят в Господа Бога. Его десятки лет учили верить в Сталина.

– И что теперь?

– Теперь, – сказал шофер, – больше не верит. Вчера он повесился. А перед этим написал мне письмо, что должен повеситься, потому что не может вынести всего этого. Не можетчеловек вынести: десятилетиями верить в кого-то как в Бога и в один прекрасный момент узнать, что верил в убийцу, в чудовище, в преступника. Он – не может, написал мой друг. И поэтому вешается. Видите, – продолжал таксист, – таковы они, эти люди, которых не обрадовали речи господина Хрущева; это люди, потерявшие веру в коммунизм. Интеллигенты могут сто раз на дню сменить свою веру. Простым людям это сложнее.

Он переключил на вторую скорость, притормозил, чтобы пропустить компанию подвыпивших участников карнавала, и закончил:

– Вот увидите, что будет: через пару лет в России запретят коммунистическую партию!

Я шел к своему отелю по пустынным улицам Зальцбурга и думал о Сибилле.

Сибилла лишила жизни двух человек.

Я любил Сибиллу.

Она сидела там внизу у воды и ждала, что за ней придут полицейские. Невозможно было себе представить, чтобы тот друг таксиста верил в Сталина больше, чем я в Сибиллу. Может быть, он верил дольше, но никак не больше. И вообще нельзя верить больше или меньше. Можно верить – и все.

Что я должен делать?

Мне тоже надо вешаться? Или пойти в полицию? Для того чтобы повеситься, мне не хватало мужества. А в полицию…

Я должен пойти в полицию. Это мой долг. Два человека лишились жизни, я знал убийцу, он сам признался мне в содеянном. Это был мой долг – донести на него. Сравнение с пятерыми русскими было неправильным, я его выискал только из робости.

Я продолжал идти и размышлять. Я был слишком робок, чтобы донести на нее. А она это знает? И вообще, опасается ли она меня? Или она полностью во мне уверена?

«Я люблю тебя», – говорила она. Это был ее козырь. С ним она уже выиграла. Поэтому она это постоянно и повторяла. А может, она меня и вправду любит?

Я дошел до отеля. Входная дверь была заперта, мне пришлось звонить. Открыл заспанный ночной портье:

– Вы довольно долго гуляли, господин Голланд! – Он встревоженно посмотрел на меня. – С вами все в порядке?

– Нет, – ответил я. – У вас есть снотворное?

Он дал мне две пилюли. Я поднялся в номер и проглотил обе. Но они не подействовали, в эту ночь мне не удалось ни на минуту сомкнуть глаз. Я лежал в своей постели, и смотрел в темноту, и думал о Сибилле и о человеке, который повесился. Один раз – около четырех – зазвонил телефон. Но когда я поднял трубку, никто не ответил, были слышны только шорохи на линии. Я пару раз постучал по вилке, потом послышался голос ночного портье:

– Господин Голланд?

– У меня звонил телефон.

– Да, вас спрашивали.

– Кто?

– Не знаю, господин Голланд. Дама не назвала своего имени.

– Спасибо, – сказал я.

Дама не назвала своего имени.Может быть, дама только хотела выяснить, дома ли я. И, как только она это выяснила, повесила трубку. Я испуганно подумал, что больше не люблю Сибиллу. Я ее ненавижу. Но, кажется, любовь и ненависть идут рука об руку. И даже ненависть предполагает веру. Я с ужасом осознал, что не переставал верить в Сибиллу.

Я поднялся и сел у окна. Улица была пустынна, фонари все еще горели. Небо над крышами медленно светлело. Мимо прогрохотал молоковоз. Потом совсем рассвело, я побрился и заказал завтрак. После горячего кофе я почувствовал себя лучше. Я вызвал такси. В половине девятого я вышел на залитую солнцем улицу. Шофер открыл дверцу такси.

– В полицейское управление, – сказал я.

Такси с грохотом отъехало. Солнце светило на грязный снег, люди спешили на работу. Был прекрасный зимний день с ясным голубым небом и легким восточным ветром. Я ехал в полицейское управление, чтобы заявить на Сибиллу Лоредо.

20

Ее ошибка была в том, что она непрестанно говорила о своей любви. На самом деле она меня не любила. Она никогда меня не любила. Это я любил ее. Она это знала. И думала, что может делать со мной все, что хочет.

«Я люблю тебя».

И я делал все.

Это было так просто.

Но она заблуждалась. Все было не так просто. Нельзя любить убийцу. Или, по крайней мере, нельзя жить с убийцей. Я не мог. Может, другие и могли бы, а я – нет.

Я думал, проезжая по заснеженному Зальцбургу, что у нее был шанс. Она имела целую ночь форы. Если она так уверена во мне, что осталась в отеле, то она получит по заслугам. Но может быть, она сбежала ночью, может быть, она больше не верит в мою зависимость. Тогда у нее все еще остается шанс. Но она, конечно, осталась в отеле «Эксцельсиор», горько подумал я. Слишком часто я говорил, что люблю ее.

– Простите!

– Что такое?! – вздрогнул я.

Машина стояла. Шофер настороженно посмотрел на меня:

– Все, приехали. Я не могу стоять. Стоянка здесь запрещена.

Все, приехали. Я не могу стоять. Стоянка здесь запрещена.Я расплатился. Слишком часто я повторял, что люблю ее.

– Мне подождать?

– Не надо, – сказал я. – Я не знаю, сколько пробуду здесь.

Здание управления полиции было старинным строением с мощными стенами и въездной аркой. Здесь стоял полицейский, который отдал честь, когда я подошел.

– К комиссару Эндерсу.

– Второй этаж, комната сто сорок три.

– Спасибо, – сказал я.

– Первая лестница налево, – крикнул он мне вслед, когда я уже прошел во двор.

Это был квадратный двор с каштаном посередине, который стоял в снегу, черный и голый. К стене были прислонены велосипеды. Я поразился, сколько здесь было велосипедов. Я поднялся по узкой обшарпанной винтовой лестнице на второй этаж. В здании пахло лизолом. Я вышел в длинный коридор с высокими потолками и множеством дверей. Напротив дверей были большие окна. На широких подоконниках сидели люди и тихо переговаривались между собой. Перед дверью 134 ожидающих не было.

Я постучал.

– Entrez! [57]57
  Войдите! (фр.)


[Закрыть]– послышался мягкий голос комиссара Эндерса.

Я вошел.

– Извините, я думал, вы один!

– Заходите, заходите, господин Голланд, – ответил тщательно одетый, ухоженный служащий полиции, переводя взгляд с меня на своего посетителя, который сидел напротив него за письменным столом. – У госпожи Венд нет от вас секретов!

21

Я напрочь забыл о ней, о женщине с белыми волосами и водянисто-голубыми глазами. И вот она сидела передо мной, ненакрашенная, бледная от бессонной ночи. Я поздоровался. Она опустила голову. На ней был синий костюм и белая блузка. Комиссар был одет в национальном стиле, в серо-зеленых тонах. Он подал мне руку, и мы оба сели.

– А мы вас уже искали, господин Голланд, – сказал Эндерс.

– Да? Когда? – В моей голове завертелась карусель. Я глянул на Петру. Она смотрела в сторону. Я посмотрел на комиссара. Он изучал свой письменный стол. Оба избегали моего взгляда.

– Вчера ночью, около одиннадцати, господин Голланд. – Он поиграл своим конвертовскрывателем и откашлялся. – Вас не было в номере.

– Я… я немного прогулялся.

– Вчера ночью был такой туман, да?

– Да, и что?

– Я сейчас как раз об этом вспомнил, господин Голланд.

Я подумал: они мне не доверяют, они оба. Я должен рассказать, что знаю. Я должен заявить на Сибиллу.

Но я молчал.

– Наше interrogatoire [58]58
  Дознание (фр.)


[Закрыть]дало некоторые результаты, – сказал комиссар. – Я хотел вас проинформировать. Мы добились succès [59]59
  Успехов (фр.)


[Закрыть]. Венская служба уголовной регистрации работает excellent [60]60
  Превосходно (фр.)


[Закрыть].

– Что вы обнаружили?

– Мы получили сведения, господин Голланд, – pardon [61]61
  Простите (фр.)


[Закрыть], вам это будет неприятно, – что ваша исчезнувшая подруга разыскивается под именем Виктории Брунсвик.

Я молчал.

– Поэтому я пригласил сегодня утром госпожу Венд. В девятьсот сорок пятом она сделала на нее заявление, а именно…

– Нет необходимости продолжать, господин комиссар, – произнесла Петра дрожащим голосом. – Я все рассказала господину Голланду еще вчера.

– J'ai compris [62]62
  Я понимаю (фр.)


[Закрыть], – ответил Эндерс и, повернувшись ко мне, добавил: – Мне госпожа Венд поведала эту историю полчаса назад.

Он в упор посмотрел на меня:

– Вы совершали свою прогулку в тумане до или после разговора с госпожой Венд?

– После. – Я поднял голову. – А в чем дело? Вы думаете, что я прячу госпожу Лоредо под одеялом? Или вы полагаете, что я встретился с ней ночью и помог бежать?

– А если бы вы ее встретили, вы помогли бы ей с побегом? – Он ткнул своим конвертовскрывателем в воздух и улыбнулся.

– Что это за вопрос?

– Pardon, господин Голланд. Вы любите госпожу Лоредо, не так ли?

– Да.

– Было бы вполне понятным, если бы вы захотели помочь ей.

– Вы считаете ее убийцей?

– О, разумеется, – любезно подтвердил он, – naturellement [63]63
  Конечно, естественно (фр.)


[Закрыть], господин Голланд.

Внезапно я запаниковал: надо предупредить Сибиллу. Я должен укрыть ее в безопасном месте. Сейчас полицейские пойдут по отелям, теперь ее ищут. Если они ее найдут, то арестуют.

Мне вдруг стало невыносимо жарко. Я закрыл глаза и застонал.

– Для вас это большое malheur [64]64
  Несчастье (фр.)


[Закрыть], господин Голланд. Я питаю к вам симпатию. Позвольте один вопрос?

– Какой вопрос, господин комиссар?

– Зачем вы пришли ко мне?

Мне удалось ответить нормальным голосом:

– Я хотел справиться, продвинулось ли ваше расследование и можно ли мне уехать.

Он странно посмотрел на меня и ответил:

– Мы сняли ваш карантин. Госпожа Лоредо больше от нас не уйдет. Вы можете покинуть город, если хотите.

– Спасибо.

– Куда вы намерены ехать, господин Голланд?

– Пока не знаю.

– Сообщите нам, пожалуйста, когда будете знать.

– Непременно, господин комиссар.

Сибилла. Сибилла. Сибилла.

Я заметил, что Петра смотрит на меня, пристально и значительно. Я спросил:

– В чем дело? Почему вы на меня так смотрите?

Полицейские. Счет пошел на минуты. Мне надо идти. Но я не должен давать повод к подозрению. Я должен выглядеть совершенно спокойным. Спокойным и уравновешенным.

Петра ответила:

– Потому что мне вас жаль, господин Голланд.

Мне самому себя жаль. Я был тем, что американцы называют self-pity-man [65]65
  Человек, испытывающий жалость к самому себе. (англ.)


[Закрыть]. Все интеллигенты жалеют себя. Мой бог рухнул, и я пытаюсь уклониться от последствий. Таксист из Мюнхена был абсолютно прав.

– Благодарю вас за сочувствие, – сказал я Петре.

Было девять часов сорок пять минут. Я прохромал к выходу. По лестнице я проскакал на одной ноге, чтобы было быстрее. Полицейский у ворот снова отсалютовал. Я шел быстро, как только мог, к своей резиденции. На углу у кафе Томазелли я резко обернулся, чтобы посмотреть, не идет ли кто за мной.

На улице было так же пусто, как и в кафе.

Заспанный официант зашаркал мне навстречу:

– Доброе утро, слушаю вас!

– Кофе, – ответил я. – Где у вас телефон?

Он махнул рукой:

– Там, сзади.

Я быстро вошел в маленькую обитую кабинку, полистал телефонную книгу, бросил монетку и набрал номер.

– Отель «Эксцельсиор», здравствуйте!

– Госпожу Лоредо, пожалуйста.

– Минуточку.

Потом я услышал ее голос:

– Алло?

– Это Пауль. Ты должна срочно покинуть отель.

– Да, Пауль.

– Они тебя ищут.

– Да, Пауль.

– Нам надо увидеться.

– Где?

Об этом я уже подумал:

– Езжай в кинотеатр «Новости дня» у моста. Чемодан оставь в гардеробе. Я буду сидеть в двадцатом ряду. Через четверть часа. Все поняла?

– Да, Пауль.

Я положил трубку и вернулся за столик. На нем уже стоял кофе. Но я пролил полчашки, когда стал его пить. Мои руки дрожали как в приступе лихорадки.

22

Потом я заказал у стойки срочный разговор с Франкфуртом. Все приходилось делать очень быстро, у меня больше не было времени. Через три минуты ответили из моей редакции. Я попросил Калмара – он был надежным другом.

Я спросил его:

– Что у нас есть о контрабанде кофе из Зальцбурга в Германию?

– Ты имеешь ввиду из неопубликованного?

– Да. На кого у нас больше всего материала? Кому мы можем больше всех навредить?

Он немного подумал и сказал:

– Алисе Тотенкопф, она там самая злостная нарушительница.

– Она еще при деле?

– Еще как! А что с тобой? Зачем она тебе понадобилась?

– У меня нет времени. Дай мне ее адрес.

– Подожди, спрошу в архиве.

Я подождал. Через минуту Калмар сообщил:

– Она проживает в доме двадцать четыре по Бурггассе. Телефон…

– Не нужно. Я пойду прямо к ней, иначе она сбежит от меня.

– Что случилось, Пауль?

– Пока, – я положил трубку.

Потом мне еще пришлось обождать, пока телефонистка назовет плату за разговор, и наконец я покинул кафе со странным балконом над входом. Я взял такси и поехал к кинотеатру «Новости дня». Пару раз я оглядывался через заднее стекло, но за нами никто не следовал.

– Подождите, – сказал я шоферу.

В это время дня кинотеатр был почти пуст. На первых рядах сидели дети, прогуливающие школу. Я сел в двадцатый ряд. Сибиллы еще не было. Я посмотрел конец «Новостей дня», потом начался мультфильм под названием «Сбежавшая мышь». Его сюжет был очень простым, но захватывающим.

Бедную серую мышку нещадно третирует здоровый жестокий кот. Он гоняет ее по дому, прокручивает в мясорубке, давит в соковыжималке и так раскручивает ее в воздухе, что она летит прямо в ведерко с белой краской. Теперь серая мышка становится белой.

Кот, думая, что она погибла, довольный, садится на радиоприемник и наслаждается развлекательной музыкой. Внезапно концерт прерывает голос диктора, который, дрожа от страха, сообщает, что из лаборатории сбежала белая мышь. Эта мышь проглотила столько взрывчатого вещества, что, если ее посильнее толкнуть, на воздух взлетит весь город. Всех просят быть осторожными с белой мышью. Настает звездный час обиженной. Выкрашенная в белый цвет, она дефилирует перед застывшим в ужасе котом, который, естественно, принимает ее за сбежавшую мышь. Теперь ситуация поворачивается на сто восемьдесят градусов. Кот оберегает мышку, как мать своего младенца. А мышь совершает одно безумие за другим. Она выпрыгивает из окна. Ценой своего оторванного хвоста кот успевает выскочить в сад раньше, чтобы поймать ее. Мышь выбивает подпорку в открытом рояле, чтобы крышка прищемила ей голову. Кот сует в щель свою, чтобы помешать этому.

Дети в первых рядах заходились от смеха.

– Пауль…

В конце ряда стояла Сибилла.

Я поднял руку. Она подошла и села рядом. Дети смеялись так громко, что можно было спокойно говорить.

В это время мышь в своих проказах падает в ванну с водой, белая краска смывается, и она становится серой. В досаде кот понимает свое ужасное заблуждение. А мышка, которая сама себя не видит, все пляшет перед носом своего врага. Она думает, что все еще белая, и поэтому чувствует себя в безопасности.

– Что случилось?

Я рассказал, что произошло.

– И как мне теперь исчезнуть из города?

Кот дает разоблаченной мыши такого пинка, что она вылетает прямо через стену. В то же мгновение в открытых дверях появляется настоящая белая мышь.

Дети заливались звонкими высокими голосами.

– Я переправлю тебя через границу.

Кот обнаруживает новую посетительницу. Конечно, он принимает ее за своего давнего недруга, прыгает на нее, прихлопывает лапой… и взлетает вместе со всем городом на воздух. На экране разразился хаос.

– Пойдем, – сказал я.

Мы вышли из зала, забрали в гардеробе чемодан и поспешили на улицу.

– Вы уже уходите? – удивилась кассирша.

Я-то надеялся, что она нас не заметит, и поспешно ответил:

– Мы спешим на поезд.

Она с любопытством оглядела нас.

– Бурггассе, двадцать четыре!

Такси поехало. Сибилла сидела рядом со мной на заднем сиденье. Она была божественно красива в это утро, красива как никогда.

Неожиданно она промолвила:

– Спасибо, Пауль.

Я ничего не ответил. Солнце померкло, и я пожелал, чтобы нам сопутствовал сумрак.

Дом двадцать четыре по Бурггассе был старым, с тяжелыми сырыми сводами. На кривых лестницах горели слабые лампочки, свисающие на проводах из ноздреватых стен. Пахло углем и жиром. Умывальники и туалеты выходили в коридор. Возле квартирных дверей располагались кухонные окошки. В одной кухне злобно ругались муж с женой. Она кричала:

– Не ври! Я видела, как ты целовался с этой стервой!

Муж орал в ответ:

– Заткни пасть и отдай мои деньги!

Алиса Тотенкопф жила на втором этаже. На двери под ее именем на белой эмалированной табличке было написано: «Грузоперевозки». Я постучал. Тут же раздался пронзительный женский голос:

– Кто там?

Я сделал Сибилле знак молчать и не отвечал сам.

Тяжелые шаркающие шаги приближались к двери.

– Вы что, не умеете говорить? Кто вы такие? – Дверь открылась. Я тут же распахнул ее шире, затолкнул Сибиллу впереди себя и вошел в полумрачную грязную кухню. Все происходило очень быстро.

– Чего это вы надумали?

Алиса Тотенкопф была самой толстой женщиной из всех, кого я когда-либо видел в своей жизни. Она была похожа на огромный шар жира. Шеи у нее не было, только неимоверное количество лежащих друг на друге подбородков. Ее гигантские груди покоились на круглом выпяченном вперед животе необъятных размеров. Пальцы руки, которую она выставила вперед, больше походили на туго набитые сардельки. Ей было около шестидесяти, и она говорила со свистом, с трудом проталкивая слова через горло. У нее была астма.

– Убирайтесь немедленно, – сипела она, – или я вызову полицию!

Я с чемоданом Сибиллы уже прошел в жилую комнату. Она была обставлена уродливой мебелью рубежа веков. Здесь была прорва плюша, точеного дерева, колоссальный буфет и обитая кожей софа, на которой сейчас визжал мопс. Тотенкопф настигла меня, схватила за руку и заорала:

– В последний раз спрашиваю, кто вы такие?

– Имена не имеют значения, госпожа Тотенкопф. Вы должны нам помочь.

– Хватит, Фифи! – прикрикнула она на мопса. – Как это я должна вам помочь?

Взгляд ее хитрых глазок метался от Сибиллы ко мне и от меня к Сибилле. Она боялась, я это чувствовал. А если она боялась, то все было в порядке.

– Нам надо через границу, госпожа Тотенкопф. Но у нас нет документов.

– Ну, и?

Теперь, поняв, что у нас на уме что-то незаконное, Алиса Тотенкопф несколько успокоилась. Она рухнула на софу, задрав при этом платье и оголив свои толстые ноги. Фифи тут же переполз ей на колени.

– А чего вы, собственно, пришли ко мне? – просвистела она.

– Госпожа Тотенкопф, – сказал я, подойдя к ней так близко, что мопс снова ощерился, – мне известно, что вы возите контрабандой кофе.

– Какая наглость! С чего это вы взяли?!

– Вы перевозите кофе как транзитный груз, а на Рейхенхалльском языке вы его перегружаете.

– Ложь! Ложь! Чистейшая ложь!

– Вы уже условно осуждены. Но полиции еще не известно об этом новом трюке с транзитом. – Я проникновенно добавил: – Если вы нам не поможете, я пойду в полицию и все расскажу.

На это Тотенкопф яростно завопила:

– Вы просто блефуете, шпион дерьмовый!

Я молчал.

– Я ничего не скажу, вообще ничего больше. Пустите, я позвоню своему адвокату!

Она попыталась встать, но я толкнул ее назад. Мне вспомнилось еще одно имя, которое называл Калмар. Я сказал:

– Вашего партнера в Траунштейне зовут Юлиус Обермайер.

Теперь она замолчала.

– Кроме того, я плачу, – продолжал я. – Я заплачу за нас обоих три тысячи шиллингов.

Я услышал, что Сибилла позади меня присела, но не оглянулся. Я протянул Тотенкопф деньги.

– Вас разыскивают? – спросила она, не притрагиваясь к купюрам.

– Да.

– А если вас найдут?

– Если найдут нас, то найдут и кофе, госпожа Тотенкопф. Так и так все кончится.

Это она себе уяснила.

– Поэтому я плачу прямо сейчас.

Она собралась с мыслями.

– Пять тысяч, – заявила она.

Мы сошлись на четырех. После чего я дотащил ее до настенного телефона и набрал нужный номер.

– Это Алиса, – просвистела она в трубку. – Позови Отто… Не мели чепухи! – вдруг взвилась она. – Что значит еще в постели! Ну так разбуди его!

Я подошел к Сибилле. Она сидела на своем чемодане посреди комнаты. Она прошептала:

– Зачем мне возвращаться в Германию?

– Теперь они ищут тебя в Австрии, – тихо ответил я, пока Тотенкопф вдалбливала Отто, которого только что разбудили, что он должен сделать еще одну погрузку.

– Обычным путем с твоим паспортом ты больше не сможешь пересечь границу. Надо достать тебе новые документы. На это потребуется несколько дней. До того времени ты не должна никому попадаться на глаза.

– Но…

– Я знаю один в отель в горах. Я отвезу тебя туда.

Тотенкопф кричала в трубку:

– Это двое моих друзей, я не могу им отказать! Нет, еще сегодня! Подожди, спрошу… – Она повернулась ко мне: – Через час.

– Сейчас, днем?

– Мы ездим только днем.

– Но ночью гораздо удобнее перегружать.

– Ночью на дороге и патруля больше. Так что, едете или нет?

– Шесть тысяч, если ночью!

– Нет, – решительно заявила она, – или днем, или никогда.

– Ну, хорошо.

– Мои друзья говорят, хорошо. Пошли Франки забрать их… Когда?.. Да, через четверть часа. – Она повесила трубку и переваливаясь двинулась к нам. – Через пятнадцать минут за вами заедут.

– Спасибо.

– А что… что будет потом? – неуверенно спросила Сибилла.

Тотенкопф с любопытством посмотрела на нее:

– Однако забавная вы парочка, вы двое! Что вы там натворили?

– А вы как думаете, что?

Она глубоко задумалась. При этом у нее отвис еще один подбородок.

– Играли на фальшивые жетоны?

– Угадали! – ответил я.

Она покачала своей оплывшей головой:

– Ну и ребячество! Это и не могло пройти. Поди, сами и изготовили, а?

Я кивнул.

– Из синтетической смолы, да?

Я снова кивнул.

– Идиотизм! Вы что, не знали, что все жетоны за тысячу шиллингов пронумерованы?

– Мы и на наши поставили номера, – сказал я.

– Идиоты, – ответила она. – А я-то держала вас за умных!

Я пожал плечами. Сибилла спросила слабым голосом:

– А что будет, когда за нами заедут?

Я сказал:

– Сейчас объясню тебе. Неподалеку от Зальцбурга в австрийскую территорию глубоко вдается кусочек немецкой земли. Это так называемый Рейхенхалльский язык. Имеется автомобильное шоссе, которое в объезд этого языка проходит от Зальцбурга до Лофера по австрийской территории. Оно протяженностью около ста пятидесяти километров.

– Сто двадцать пять, – просвистела Тотенкопф.

– Сто двадцать пять, – поправился я. – Но есть и другая дорога, которая проходит прямо через Рейхенхалльский язык по немецкой территории. Она, естественно, много короче. Насколько короче? – обратился я к Тотенкопф.

– Сорок километров, – ответила та и села возле буфета. На буфете стояли чудовищные часы, на которых восседал в раздумье Вальтер фон дер Фогельвайде [66]66
  Вальтер фон дер Фогельвайде (Walther von der Vogelweide; ок. 1170–1230) немецкий поэт-миннезингер. (Прим. пер.)


[Закрыть]. Часы весили по меньшей мере двадцать килограммов.

– Эта вторая дорога, – объяснял я Сибилле, – служит для транзитных перевозок. Грузовики в Зальцбурге опечатываются таможенниками. Один из них звонит на пост в Лофере, на другом конце трассы, и сообщает точное время отправления машины из Зальцбурга. Те говорят, сколько времени требуется на путь от Зальцбурга до Лофера. Если грузовик прибывает до истечения этого срока, он без промедления пропускается дальше на австрийскую территорию, так как ему не хватило бы времени на остановку и перегрузку.

– А как же тогда с контрабандой? – изумилась Сибилла.

– Не желаете рассказать? – спросил я у Тотенкопф.

– Рассказывайте сами! – Она подарила меня изумленным взглядом. – Хотела бы я знать, откуда вам все доподлинно известно.

– Я знаю многих людей, – ответил я.

С полгода назад Западное Пресс-агентство послало моего друга Калмара на Рейхенхалльский язык. Тогда речь шла о контрабанде урановых руд. При случае Калмар интересовался и другими вещами. Сейчас я был ему несказанно благодарен за его тогдашнее любопытство.

Я продолжил:

– Госпожа Тотенкопф занимается контрабандой кофе. Кофе в Германии стоит дороже, чем в Австрии, так что дельце выгодное.

– Уже не так, как раньше, – пожаловалась та.

– Но все-таки. Госпожа Тотенкопф высылает грузовик с мешками кофе. На границе она правдиво декларирует кофе. Машина опечатывается. Шофер отправляется по транзитной дороге. У него нет времени, чтобы остановиться и разгрузиться. Поэтому в тихом укромном месте появляется второй грузовик. Порожний. Напарник срывает пломбу таможни и перебрасывает мешки с кофе со своего грузовика на тот второй, который едет с ним борт о борт. Если попадается встречная машина, они на время прерывают операцию.

– Вы с таможни, – ахнула Тотенкопф в панике.

– Нет, – бросил я и продолжал: – Как только машина опустеет, появляется еще один грузовик, груженый мешками с цементом. Точно так же, в движении, теперь перегружаются мешки с цементом. При этом несколько мешков с кофе остаются в кузове на случай, если таможенник в Лофере проткнет мешок для пробы, ну и чтобы сохранялся запах кофе. Вот и все. Грузовик госпожи Тотенкопф вовремя прибывает в Лофер на австрийскую территорию. Только кофе остается в Германии. Так, госпожа Тотенкопф?

Она была потрясена:

– И такой человек, как вы, позволяет себя поймать на фальшивых жетонах?!