Текст книги "Господь хранит любящих"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

14

– Все складывается великолепно, – воскликнула Сибилла. – Пригласите сюда синьора Тренти.

Через пару секунд появился господин Тренти. На нем был синий двубортный костюм в тонкую белую полоску и белый галстук. Похоже, слуга информировал его о присутствии Петры, потому как он не выразил удивления.

– Прекрасно, – сказал он, поцеловав обеим дамам ручку, – что мы все встретились. Я должен перед тобой извиниться, Виктория, и перед тобой, Петра. Я вел себя плохо.

Обе женщины молча смотрели на него. Этот милый мальчик с широкими плечами и узкими бедрами выглядел более миролюбивым, чем те, кому он изменял.

Он продолжил:

– Петра, ты теперь знаешь, что я долго жил с Викторией. Я любил ее. Но теперь не люблю. Я люблю тебя, Петра. Мне очень жаль, что приходится произносить эту патетическую фразу перед вами обеими, но, по крайней мере, теперь все встало на свои места.

– Прости меня, – сказал он Сибилле, – я бы сказал тебе это сегодня и наедине.

– Маленький мой, – ответила Сибилла, – ты понятия не имеешь, что говоришь!

– Нет, Виктория, я знаю. Я больше не приду к тебе. Я женюсь на Петре.

Повисла глубокая тишина. Затем раздался голос Петры, которая молчала до этого:

– Она хочет выдать тебя немцам, Тонио. Тебя и твоих друзей. Она намерена все рассказать, если ты не останешься с ней!

– Она никогда не сделает этого, – сказал Тонио, но на его нежном лбу выступили крупные капли пота.

– Ситуация почти забавная, – сказала Сибилла. – Петушок и две курочки. Но не волнуйся, мой петушок, я действительно расскажу немцам все, что знаю. Все, что знаю, все! – Ее голос звучал почти нежно. – Этим я хочу уберечь тебя от той глупости, которую ты намерен совершить, Тонио, сокровище мое! Иногда мне кажется, что ты маленький глупый мальчик, который никогда не повзрослеет.

– И почему же ты, – сказал он со злобой, – тогда угрожаешь мне? Почему не оставишь меня в покое, такого маленького, слабого и глупого?

– Потому что ты так хорош в постели, – ответила Сибилла.

– Пойдем, – обратился он к Петре.

– Останься, – прошептала Сибилла, сидя неподвижно и глядя в пустоту. – Останься, Тонио, останься. Не уходи! Прошу тебя, не уходи, прошу тебя, прошу тебя, прошу…

Но он уже не слышал. Рука об руку с Петрой Венд ступили они на Пьяцца ди Спанья, освещенную последним лучом заходящего солнца.

Виктория Брунсвик, которую двенадцатью годами позже я полюбил под именем Сибиллы Лоредо, сидела за своим хрупким столиком, неподвижно уставясь в пустоту, словно умерев час назад.

Немецкая служба безопасности арестовала куратора посольств Тонио Тренти в тот же вечер, около восьми. Тренти был как раз у себя дома и собирался покинуть город. Он стрелял в одного из двух сотрудников, промахнулся и был сбит с ног другим. Его тотчас же доставили в отель «Минерва», резиденцию гестапо в Риме. В тот же час были схвачены все его друзья.

На следующее утро Сибилла исчезла. Анжело, слуга, отвечал:

– Синьора уехала на некоторое время. Я не могу сказать, когда она вернется в Рим.

На самом деле в Рим Сибилла больше не вернулась. Она исчезла бесследно. Через месяц после ее отъезда вилла на Пьяцца ди Спанья перешла германскому консульству, и туда въехал некий барон фон Вайдебрекк, страдавший грудной жабой.

Тонио Тренти и его друзей переправили в Берлин. Петра Венд больше о нем не слышала. Все ее попытки связаться с бывшим возлюбленным потерпели неудачу.

Во время отчаянных попыток по спасению Тонио Тренти она встретилась с его отцом, Эмилио Тренти. Тот отбыл в Берлин и дошел до Риббентропа. Все было напрасно. Тонио Тренти и его друзья были казнены двадцать восьмого мая 1944 года между семью и восемью тридцатью утра во дворе тюрьмы Моабит через повешенье. С отцом Тонио случился тяжелый нервный припадок. С безумными видениями, в лихорадке, он был доставлен в Рим санитарной машиной. Петра ухаживала за ним.

Пятого июня 1944 года отец Тонио получил письмо, в котором сообщалось, что он может, если захочет, получить урну с прахом своего сына. В этом случае за пересылку и прочие издержки следует уплатить пять тысяч лир наложенным платежом. По поручению родителя Петра направила в Берлин письмо с просьбой о пересылке урны. Та все не приходила. Шестого июля 1944 года – Петра как раз отправила в Берлин второе письмо – урна была доставлена.

Эмилио Тренти и Петра считали дело решенным. Но они ошибались. По повторному письму Петры четырнадцатого июля была выслана еще одна урна с прахом. Как видно, у немцев при рассылке колоссального количества урн вкралась случайная ошибка. Как бы то ни было, за вторую урну также полагалось уплатить пять тысяч лир. В этом отношении в немецком рейхе все еще царил порядок.

15

– Мы заплатили пять тысяч лир во второй раз и выбросили обе урны, – рассказывала Петра Венд.

Она по-прежнему сидела на своей кровати, но больше не плакала. Ее глаза покраснели.

– Могу себе представить, господин Голланд, как все это для вас ужасно, – сказала она.

В этот момент я еще был не в состоянии вообще что-нибудь осознать из ее рассказа. Когда в лесу под Кельном я наступил на противотанковую мину, я поначалу не чувствовал страха. И страх, и осознание того, что у меня больше нет ноги, пришли много позже. Поначалу же я не чувствовал ничего.

Я допил свое виски и спросил:

– И больше вы о Сибилле ничего не слышали?

– Никогда.

– Вы остались в Риме?

– Нет, господин Голланд. Мои итальянские друзья предупредили меня. Они сообщили, что мне предстоит отзыв в Берлин, где я тоже буду наказана.

– И что вы предприняли?

– У берлинского атташе по культуре были друзья в Вене, супружеская пара. Муж был химиком. У него за городом, в Вейнбергене, был домик. Он и его жена спрятали меня там до конца войны. Одно время была опасность, что меня вышлют из Австрии из-за отсутствия работы, но потом я нашла работу на студии и осталась в Вене.

– Вы дали показания против Сибиллы?

– Разумеется. Еще в апреле сорок пятого.

– И?

– Много лет затем меня постоянно вызывали для получения дополнительных сведений. По представлению мюнхенской прокуратуры меня также допрашивали в венских следственных органах.

– Почему мюнхенской прокуратуры?

– Ваша подруга родом из Мюнхена, господин Голланд.

Я здраво рассудил: понятно, почему, достав фальшивые документы на имя Лоредо, она поселилась в Берлине. Я бы тоже не остался в Мюнхене. Ни в коем случае. Это было бы слишком рискованно.

– И чего добились следственные органы?

– В книге регистрации смертей по западному административному округу Мюнхена они нашли запись, по которой некая Виктория Брунсвик числилась скончавшейся одиннадцатого августа девятьсот сорок четвертого года, на улице, от сердечного приступа.

– Думаете, запись сфальсифицирована?

– Я в этом уверена. – В ее глазах снова появилось выражение жуткого страха, как там, на Акациеналле. – Виктория получила фальшивые документы, переехала в Берлин и жила там спокойно все десять лет, пока не встретила отца Тонио!

Я кивнул. То, что она говорила, звучало разумно. Страшно, но не бредово. Так вполне могло быть.

– Потом она инсценировала свое похищение, последовала за ним в Зальцбург и застрелила его. И теперь, и теперь… – Петра осеклась и посмотрела на меня.

– Что теперь будет? – прошептала она. – Она в городе, она где-то поблизости, я чувствую это. Я так боюсь, господин Голланд! Скажите, что мне делать? Пойти в полицию и все рассказать? Или молчать? Скажите же!

Я поднялся:

– Не знаю, госпожа Венд…

– Не оставляйте меня одну! – Она быстро вскочила и обвила меня руками, но это были объятия страха – не нежности.

Я снял ее руки со своих плеч:

– Спокойной ночи, госпожа Венд. Заприте дверь и примите снотворное.

Она снова упала на кровать.

– Завтра посмотрим, – сказал я уже от двери.

Я оглянулся еще раз. Она все так же сидела, что-то бормоча себе под нос и безвольно шевеля руками.

Я взял свое пальто и на лифте спустился в холл. В это время – после двадцати двух – он был совершенно пуст. Только ночной портье стоял за стойкой и сортировал почту.

– Хотите прогуляться, господин Голланд?

– Да.

– Езжайте осторожнее, там туман.

– Я пройдусь пешком.

На улице и вправду сгустился туман, за десять шагов ничего не было видно. Туман был густым и янтарно-желтым и пах дымом. По темному туннелю я вышел к вокзалу и повернул к реке. Я думал о Сибилле.

Это было совершенно невозможным, чтобы женщина, которую я любил, и женщина, которую нарисовала Петра Венд, были одним и тем же лицом. Этого просто не могло быть. Я обладал слишком хорошим знанием людей. Я знал Сибиллу. Это страшное недоразумение, вот что это такое. Путаница из-за схожести. По-другому и быть не могло.

– Простите, может быть, вы знаете, где находится отель «Золотой олень»?

Это был маленький и растерянный человечек. Он стоял в нерешительности на плохо освещенном перекрестке. Я почувствовал запах спиртного. Он был сильно пьян и говорил со швейцарским акцентом.

– Идемте со мной, – сказал я.

– А вы тоже живете в «Золотом олене»?

– Нет, но я доведу вас.

– Этого я не могу требовать!

– Идемте же! Я просто гуляю.

Он передвигался с трудом, спотыкаясь время от времени. Туман на него плохо действовал. Он надрывно кашлял.

– Проклятый город, – жаловался он. – Ни полицейских, ни такси. Проклятый город!

Может быть, все это дурной сон. И этот кошмар мне только снится. Или Петра Венд сумасшедшая.

Сибилла. Сибилла. Сибилла!

– А летом здесь, должно быть, прекрасно. Моцарт и все такое. Я люблю Моцарта. Вы тоже?

– Что?

– Вы тоже любите Моцарта?

– Нет! – Я уже пожалел, что взял его с собой.

Он промолвил:

– Впрочем, мое имя Вэльтерли.

– Голланд.

– Очень приятно, господин Голланд. Вам случайно не нужна церковь?

– Не нужна что?

– Церковь. Чтобы молиться. У меня на одну церковь больше, чем нужно, я бы ее дешево продал. По себестоимости.

– Что за ерунда?!

Сейчас мы шли мимо театра. До сих пор нам не встретилось ни души. Все окна были темными. Наши шаги гулко раздавались во мраке.

– Никакая не ерунда, – печально возразил он. – Я строю церкви. Всю мою жизнь я строю церкви. Церкви Вэльтерли – это название вам ни о чем не говорит?

– Нет.

– Хм. – Он поразмыслил. – Я немного пьян.

– Да ну? – Моя нога снова заныла.

– Да. У меня были дела на вокзале, и я застрял в одном баре «Казанова». Милое заведение. Симпатичные девочки. С губными гармошками.

Он старался, как все подвыпившие, особенно четко выговаривать слова:

– У девочек висели на шее губные гармошки, и они играли народные песни. Было так уютно. – И без всякого перехода добавил: – Это большая неприятность с моей церковью.

Я думал: «А если это Петра Венд убила Эмилио Тренти? Если она мне просто лжет?»

Между тем созидатель церквей продолжал:

– Pre-fabricated [55]55
  Сборный, типовой (англ.)


[Закрыть]. Вы знаете, что такое pre-fabricated?

– Что это такое?

– Так сегодня строят. Американская система. Раньше со мной никогда не случалось ничего подобного, господин Голланд, – говорил он, цепко держась за меня. – Представьте себе: швейцарское правительство дает мне большой заказ на сорок шесть церквей для деревень в горной местности. Не слишком больших церквей, так где-то на восемьдесят прихожан, но все же сделка колоссальная, можете себе представить!

– Вы построили сорок шесть церквей?

– Да, и все pre-fabricated. Двери, стены, скамьи, крест на купол, алтарь – все изготовлено в моих мастерских! Кафедра. Спаситель. Исповедальня. Все до последнего гвоздя. Но все по отдельности, понимаете? Пронумеровано и снабжено инструкцией по сборке. Любой ребенок может собрать мою церковь! Наконец, каждая церковь была отдельно упакована и отправлена по железной дороге тихим ходом. И что вам сказать, господин Голланд, как только мы отправили груз, стало ясно, что было изготовлено не сорок шесть, а сорок семь комплектов. По недосмотру! Как вам это нравится?

– Это, должно быть, очень неприятно, – сказал я.

– Неприятно! – Он поглядел вверх, в туман. – Я чуть в обморок не упал. Только представьте себе: у меня остался полный комплект церкви! Лежит у меня на складе, занимает место. И никто не хочет ее взять. Как думаете, пристрою я эту церковь?

– Сочувствую вам, господин Вэльтерли, – сказал я.

Мы проходили мимо кафе «Базар». Здесь я часто перекусывал на свежем воздухе. Сейчас кафе было закрыто. Садик возле него выглядел запущенным. Мост через Зальцах был погружен во тьму.

– Нет ничего труднее, как пристроить такую вот церковь. Нельзя ее просто выбросить, для этого она слишком велика. Чересчур много деталей. Pre-fabricated.. Кому это нужно?! Мой отец спустил бы мне штанишки, сунься я к нему с этим модерновым безобразием. Но я, нет, я должен испробовать все – вот и получил по заслугам! – Он огляделся. – Теперь я, кажется, понимаю, где мы.

– Идите через ворота, а потом направо. Больше вы не заблудитесь.

Мы остановились на мосту. Под нами шумела черная вода. То тут, то там проплывали льдины. Господин Вэльтерли подал мне руку и поблагодарил за помощь. Потом он растворился в тумане. Я все еще слышал, как он говорит сам с собой. Pre-fabricated, – сердито твердил он. – Мне это надо?! – Потом его голос смолк.

Было тихо. Так тихо, как будто я был один на свете. Я оперся локтями на мокрые перила моста и глядел на воду. В моей голове все перемешалось. Этот строитель церквей был последней каплей. Мне казалось, что я сам пьян. Невозможно было ухватить ни одной здравой мысли. Вода бурлила и клокотала у опор моста. Из тишины заслышались шаги, они приближались, становились все громче. Я не шевелился. Шаги затихли возле меня. Это были женские шаги. Я медленно обернулся. Она стояла передо мной, я мог бы коснуться ее рукой, если бы захотел. Это был не сон, не наваждение, не безумие. Она стояла рядом, живая и здоровая, ее кошачьи глаза блестели, лицо было белым как снег, красные губы полуоткрыты.

– Здравствуй, – сказала Сибилла Лоредо.

На ней было каракулевое пальто, черные сапожки с мехом и темный платок на голове. Она подошла ко мне и прижала свои губы к моим. Ее губы были ледяными, язык наткнулся на мои зубы.

Я отстранил ее и спросил:

– Что ты натворила?

– Разве ты не знаешь? – ответила она, и ее голос был глухим и хриплым, как прежде. – Разве Петра Венд не рассказала тебе?

– Она мне много чего рассказала, – сказал я, переводя дух. Отчего-то вдруг стало трудно дышать. – Ты застрелила Эмилио Тренти.

– Да, – ответила она.

Внизу о стальную опору моста ударилась льдина. Стук был леденящий и жесткий, но туман сразу поглотил его, никакого отзвука не последовало.

– Я потеряла там сережку. Ты вошел в дом до полиции. Может быть, она попалась тебе?

– Да, Сибилла, – покорно ответил я. – Она упала в кресло.

– Она с тобой?

– Да.

– Дай ее мне.

Я вынул украшение из кармана и подал ей. Она спрятала его и сказала:

– Спасибо.

Потом она взяла меня за руку. Ее рука была холодной как лед и безжизненной.

– Теперь идем.

– Куда?

– Подальше отсюда. Нас не должны увидеть.

Она потянула меня за собой в туман, и я следовал за ней, как в тяжелом путаном сне, от которого больше не было пробуждения.

16

На другом конце моста к воде вела бетонированная лестница. Ступени были скользкими, и мне приходилось крепко держаться за ледяные перила. Сибилла двигалась быстро. Примерно на середине высоты лестницы я заметил два черных проема, высеченных в стенке, которые выглядели как вход в бункер. На простенке между ними было намалевано большими буквами: AMI GO НОМЕ! [56]56
  Ами, убирайтесь домой! (англ.)


[Закрыть]Мы дошли до конца спуска и ступили на узкую прибрежную полосу.

Она находилась метров на десять ниже уровня улицы, тянувшейся вдоль реки, и была очень неровной. Из снега торчали консервные банки и кучи мусора.

– Пройдем дальше, – сказала Сибилла и потянула меня под мост.

Возле черной опоры она остановилась. Ее дыхание было неровным, глаза широко распахнуты, лицо горело. Льдины монотонно ударялись о берег, об опоры, друг о друга. Вода шумела здесь особенно громко, и туман окутывал нас. Я видел только Сибиллу и ничего больше. Я хотел подойти к ней поближе и поскользнулся на крышке от консервной банки. Она подхватила меня. Ее дыхание скользнуло по моей щеке.

Она прошептала:

– Поцелуй меня!

Я покачал головой.

– Я люблю тебя, – сказала она.

– Ты убила двух человек.

– Ты все, что у меня есть. Ты единственный на всем белом свете. Прости меня.

– Ты, должно быть, сумасшедшая, – сказал я. – Как я могу тебе что-то прощать? Ты убила, Сибилла. Ты убийца.

– Я люблю тебя, – повторила она с упрямством ребенка.

Я сел на широкую бетонную плиту у подножия опоры, она молча опустилась рядом со мной. Мы не смотрели друг на друга. Мы смотрели на снег и на грязь под мостом, а льдины скреблись и звякали, вода шумела.

– Тренти узнал тебя в кондитерской Вагензайля, так ведь? – наконец с усилием спросил я.

Она кивнула. Она выглядела маленькой и худенькой, как ребенок, эта женщина подле меня. Эта женщина, которую я любил. Эта женщина, которая была повинна в смерти двух человек…

– У тебя есть сигарета?

– Не надо тебе сейчас курить, – сказал я.

– Нет, надо! Пожалуйста. Мое сердце…

У нее было слабое сердце. Она была убийцей со слабым сердцем. Я дал ей сигарету. При свете спички я увидел ее лицо. Безумное желание поцеловать ее охватило меня. Я поспешно отбросил спичку. Та упала на грязный снег и погасла. Сибилла жадно курила. Заикаясь, она сказала:

– Мне надо было уехать, пока он не нашел меня. Я инсценировала похищение. И в этот же день улетела в Мюнхен.

– Как же так, ведь твоего имени не было в списках пассажиров?

– Я улетела под фальшивым именем. На внутренних рейсах не требуют документов.

Сигарета горела. Сибилла выпускала дым через ноздри.

– На следующий день я прочитала в газете, что полиция предполагает похищение. Я должна была покинуть Германию как можно быстрее.

– Почему?

– Теперь они меня разыскивают. Не так уж много времени требуется, чтобы разослать розыскной бюллетень.

Это мне было понятно.

– Мне посчастливилось. (Она сказала: посчастливилось!) Я предъявила на границе свой паспорт и без промедления получила его обратно. Потом я приехала в Зальцбург. Отсюда я позвонила старику Тренти в Берлин. Когда он услышал мой голос, поначалу вообще не мог говорить. И тут я поняла: он боится, он страшно боится! Боится настолько, что даже не обратился в полицию!

– Чего он боялся?

– Меня, Пауль, меня! – Она рассмеялась. Это прозвучало зловеще.

– Он боялся, что я убью его!

– Как ты убила его сына.

– Это было в войну, – ответила она. – И, кроме того, я его не убивала.

– Ты выдала его немцам.

– Я не знала, что они его убьют.

– Нет, – сказал я, – ты знала это.

– Нет!

– Не лги.

Она прохрипела:

– Хорошо, не буду врать. Я знала.

Лед на черной воде трещал, и скрипел, и бился о берег. По мосту проехала машина.

Сибилла сказала:

– Я люблю тебя!

17

Однажды во время войны я бросил ручную гранату в окоп противника. Там было пять человек. После, когда мы взяли этот окоп, я увидел, что все они мертвы. Было еще несколько гранат, которые долетели дотуда. Может быть, это другие гранаты убили пятерых русских. А может быть, моя. Установить это невозможно. За взятие окопа я потом получил награду, кусочек металла на ленточке и грамоту. Я получил ее за убийство пятерых человек. При этом я совсем не знал тех пятерых.

Я думал: Сибилла не получила за убийство Тонио Тренти никакого ордена. Хотя ее убийство имело больше смысла, чем мое. Она знала Тонио Тренти. Он был ее любовником, и он ее обманул. У нее было больше оснований для убийства, чем у меня.

Я думал: может быть, все дело в количестве. Если бы Сибилла убила не одного, а пятерых человек, ей бы тоже дали орден. Не следует иметь никакой причины, когда убиваешь. Тогда тебе ничего не будет. Только мотив опасен. У меня не было мотива. И мне ничего не сделали.

Я думал: так же и с отцом Тренти. И здесь у Сибиллы был мотив, чтобы убить его. Это подсудно. Но какой порядочный человек убивает без мотива?

Я думал: я люблю Сибиллу. Почему я должен ее теперь потерять? Я уже считал, что потерял ее, и вот она сидит рядом со мной, живая и здоровая. Но ее ищут. Ее найдут и привлекут к ответственности. Почему все это происходит? Мы были так счастливы. Мы и дальше были бы счастливы. Всю жизнь счастливы. Почему ищут ее, а не меня? Почему Сибилле не дали Железный крест и не посадили меня? Я убил пятерых. Сибилла только двоих.

– Я люблю тебя, – сказала Сибилла.

Я думал: я должен на что-то решиться. Я долженвыдать Сибиллу. Все остальное вздор.

– Рассказывай дальше!

Она сказала:

– Эмилио Тренти не слишком доверял полиции. Кроме того, он не верил, что они найдут меня.

– Дальше! – меня начинало знобить.

– Я сказала, что он должен немедленно приехать в Зальцбург. Я не виновна в смерти его сына. В Зальцбурге я скажу ему, кто виноват на самом деле.

– И он поверил этому?

– Он старый человек, Пауль. И ему было страшно.

– И все же!

– Если человеку страшно, он не в состоянии ясно мыслить. Он сказал, что тотчас же отправится в Зальцбург и встретится со мной. Я должна прийти в дом на Акациеналле. В шестнадцать часов.

– На шестнадцать он вызвал и меня.

– Я предполагала нечто подобное, – сказала Сибилла. – Я подумала, что это может быть ловушка. Поэтому я пришла уже в три. Он провел меня в библиотеку. Я извинилась, что пришла на час раньше, и застрелила его, когда он поднял телефонную трубку.

– Кому он собирался звонить?

– В полицию. Ему вдруг стало жутко рядом со мной. Он умер сразу. Через полчаса появилась Петра. А потом приехал ты.

– Ты нас видела?

– Разумеется, – сказала она. – Я стояла в саду за оранжереей. Я обоих вас видела. Я видела, как ты бьешь Петру. Потом ушла.

– Куда?

– В свой отель.

– Ты живешь здесь в отеле?

– Должна же я где-то жить. Я остановилась в «Эксцельсиоре».

– Под каким именем?

– Под именем Сибиллы Лоредо. – И тихо добавила: – Пока думают, что Сибилла была насильно увезена в Восточный Берлин, это имя не опасное. До тех пор, пока не узнают, что Сибилла Лоредо – фальшивое имя.

– И сколько же это продлится?

– Действительно, – сказала она, – сколько?

– Я показал Петре Венд твое фото. Она опознала тебя.

– И побежала в полицию?

– Пока нет.

– Почему?

– Она боится.

– Она спрашивала у тебя совета?

– Да.

– И?

– Я сказал, что должен все обдумать. Как ты меня нашла, Сибилла?

– Я обзвонила все отели в Зальцбурге и спрашивала о тебе. В отеле «Питтер» тебя знали. Я пошла к отелю и ждала. Когда ты вышел на улицу, я пошла за тобой и за твоим странным спутником.

– Созидатель церквей, – пробормотал я.

Она сказала:

– Все, что со мной будет, зависит от тебя. Я пленница в этой маленькой стране. Через границу мне больше нельзя. Если ты меня выдашь, меня схватят.

– Возможно, тебя выдаст Петра.

– Она не знает, где я живу.

– Это не так уж сложно установить.

– Конечно, – ответила она.

Я думал: «Ты не должна этого делать, Сибилла. Почему ты не убегаешь? Почему не скрываешься? Почему ты пошла за мной?»

– Почему ты пошла за мной? – спросил я вслух. – Почему ты привела меня сюда? Почему ты не оставишь меня навсегда в покое?

Она еле слышно ответила:

– Потому, что мне нужна помощь. И потому, что я люблю тебя.

– Не потому, что ты меня любишь, – возразил я, – а потому, что тебе нужна помощь.

– Потому, что я люблю тебя, – сказала она. – Если бы я тебя не любила, меня бы здесь не было. Я была бы далеко, очень далеко отсюда, так далеко, что они не могли бы меня найти. Я осталась здесь только потому, что надеялась снова найти тебя.

Она была здесь, под этим мостом, в этом холоде, в этой грязи, потому что любила меня. Иначе она давно была бы в безопасности. Я был причиной ее опасного положения. Если ее найдут, осудят, думал я, то в конечном итоге в этом буду виноват я. Я и ее любовь ко мне. Пятеро русских в узкой траншее под Харьковом мало терзали мою душу. Да они меня и не любили. Я был им так же безразличен, как и они мне. Мне вдруг представилось в моем смятении, что любовь – это что-то ужасное, убийственное и дьявольское, что-то вроде проказы, атомной пыли или чумы. Один обременяет другого своей любовью, бесконечно, безжалостно.

Я люблю тебя… Я люблю тебя… Я люблю тебя.

Это было алиби, оправдание всему.

– Я люблю тебя, – повторила Сибилла Лоредо.